Эхо Битвы

      Потусторонние гости — сколько пришло их на Великую Битву? Кто-то был почти незаметен, кто-то наоборот, являлся и исчезал в ослепительных сполохах. Странные, страшные пришельцы из мест, о которых смертным неизвестно ни-че-го.       Раскатистый грохот доносится до Тресдин. В первую секунду она принимает его за грозу и покрепче сжимает зазубренную алебарду: здешние грозы бьются больно и ничего хорошего не сулят. Но господи, небо сегодня…такое чистое.       Она не сразу понимает, что пропустила победу и грохот знаменовал падение одной из сторон. Нечто неуловимо сдвинулось на весах Мироздания, но что о том ведает человек? Она просто опускается на землю, беспечно бросая оружие подле себя. Хочется смеяться, совсем не по-командирски, стянуть с себя побитые латы, помыть волосы, в конце концов. Выбраться из проклятого ущелья этой проклятой реки. И разделить свое освобождение хотя бы с кем-то из товарищей. Или врагов?       Слабый шум, приближающийся со спины, не спутать ни с чем. Шелест каменных крыльев и легкое потрескивание — вместе они были более чем устрашающим явлением. Женщина поворачивается, готовая в любой момент подорваться на ноги, но что-то подсказывает: «Не дергайся и все обойдется».       Обитатели Андерскейпа безучастно пролетают мимо. На открытой местности всего лишь в десятке метров открывается портал, сизая дыра, из которой даже на расстоянии тянет озоном и перегнившим лишайником. Переход пугает и манит одновременно, одна только мысль о том, чтобы шагнуть в нее, липко и холодно катится по спине.       Сколько раз эти твари убивали ее, жалили ее, забивали камнями? Разор быстро пропадает в мутном проеме, а его бессменный компаньон задерживает взгляд на оцепеневшей женщине.       «Еще увидимся» — Гулко произносит он, делая легкий кивок. Знакомая с элементарным этикетом, Тресдин машинально кивает в ответ.       Все это оставляет впечатление столь же неожиданное, как и неоднозначное.       «Все там будем, но чем позже, тем лучше. Да, командир?»       Невесть откуда взявшийся Даззл садится рядом под бряцанье своего посоха. Далеко слышна его погремушка и то, каким образом он частенько проходил незамеченным, оставалось загадкой даже для союзников. Шаман стягивает головной убор с давно залипшими перьями и не глядя бросает подле себя.       Тресдин не отвечает. Единственная мысль, что крутится на языке — какой же он, оказывается, лысый! Улыбка весьма успешно заменяет слова.       «Как тебе путешествие, Трес? Занимательное было, правда?»       «Какое же это путешествие?» — В голосе слышна досада, — «Стыдно признаться, но я мало что понимаю из того, что здесь произошло. И зачем».       «О, это дела богов» — Задумчиво тянет жрец. — «Радуйся, что жива, возвращайся домой и вспоминай это как страшный сон».       Страшных снов у нее и так предостаточно.       «Боги...Думаешь, им все виднее?»       «Ничего не думаю. Им такая война в развлечение, свои вопросы решают».       «Даззл, а пойдем со мной. В Стоунхолле никогда не хватало лекарей».       Отказ целителя она получает далеко не сразу. Орден Дезун будет в негодовании, потеряв своего лучшего воина Хускара. И разумеется, не упустит возможности указать на его, Даззла, вину. Его могли бы обругать или даже изгнать из племени. Но дело в том, что он не просто сельский знахарь, он — жрец теней и порицать его не смеют даже старейшины. Свою долю почета ветеран Великой Битвы получит от каждого.       «Я хочу домой,» — признается колдун, — «но за предложение все равно спасибо».       Их дорога недолго, но будет совпадать. Ни человек, ни тролль ни с кем не прощаются, не ищут товарищей, не оглядываются назад. Чувствуют, что это не нужно.       Проклятая долина навсегда останется внутри.       И будем предельно честны: далеко не всех участников Битвы стоило бы встретить еще хоть раз.       Внешний мир встречает солнцем и сухим ветром. Ветер этот оказывается слаще меда. Чужое небо, пыльный, разбитый тракт, над которым дрожит полуденная дымка — все это кажется миражом, исходом тысячи ночей в пустыне. Даззл выглядит спокойным, переплавленный в Ноттле дух, казалось, не страшился ни прошлого, ни будущего. Коммандеру же было не под силу даже мысленно озвучить то, что незримым грузом давило на плечи. Женщина молчала.       …было жарко, воды оставалось мало, они снова могли умереть. Порванные ниточки между ними и фонтаном саднили настолько глубоко, что осознать это было почти невозможно.       Сколько радости может вызвать обыкновенное озеро? Не похожий на бессменную реку, водоем как-то по-особому радует глаз; воды не блещут кристальной чистотой, однако на отмели видны рыбки, а приятная прохлада притягивает к себе. Тресдин ловит себя на мысли, что была бы не прочь не только сбросить доспехи, но и выкинуть их к чертовой матери навсегда. Через миг вновь осознает, что мир не вечен и заботливо складывает железки в кучу. От алых знамен остались одни лохмотья.       У жреца все куда проще, тот уже плещется, закинув одежды на погруженный в озеро валун. Сиреневая кожа ярко блестит тем сильнее, чем чище становится, белесые рисунки размываются в бесформенное пятно. Немалых усилий стоит оттереть устойчивую краску, зная об этом, Даззл приступает немедленно. Хаотичное дрыганье ушами делает его похожим на мокрого пса и это наблюдение внезапно забавляет спутницу. Та опускается в воду прямо в исподнем, не от стеснения, нет, скорее, из необходимости: сил на стирку почти не осталось, а ходить в грязном — развлечение не для мирных времен.       Краем глаза Тресдин продолжает наблюдать. Все-таки любопытство не чуждо ей и вид раздетого тролля неожиданно волнует. Необходимости отворачиваться или держать дистанцию у них уже давно нет. После пережитого сама мысль об этом кажется детской.       — На что уставилась, Трес? Если сверлить глазами спину, она чище не станет.       — Не знала, что у тебя на спине есть глаза.       — У меня есть кое-что получше. Уверен, тебе понравится. — Полный зубов рот кривится в ехидной усмешке.       Коммандер и бровью не ведет:       — Например?       — Например, мыло.       — Господи, дай сюда!       — А волшебное слово?       — Квас-векс — Первое, что приходит на ум.       — Я имел ввиду «пожалуйста»… Тресдин не решается на потасовку с голым напарником, впрочем, бережно припрятанный кусок мыла он все же отдает ей. «Женщине нужнее» — рассуждает шаман. Закованная в доспехи воительница, казалось, во все времена занималась лишь тем, что уничтожала его запасы. И почему, собственно, что-то должно меняться?       Отдающая болотом озерная рыба становится замечательным ужином, тем более приятным, что она совершенно не похожа на приевшихся пескарей. Медленно опускается ночь в летнее время и спутники укладываются подальше от пустующей дороги, потушив костер. Странники. Беглецы.       …Барабанная дробь мешается со звуком горна, в черном дыму ни черта не разобрать. Тресдин не понимает, где север, где юг, с какой стороны союзники и чья все-таки фигура мельтешит рядом? Из черного облака выходит Меркуриал, резное лицо духа — последнее, что увидит коммандер. Глаза выжигает, последняя попытка задушить вслепую — пульс в сведенных пальцах останавливает ход.       Тук-тук.       Даззл полночи слушал неровную возню рядом и постоянно просыпался. Когда стоны спящей стали совсем уж невыносимыми ему ничего не оставалось иного, как прочесть успокоительное заклятие. Тресдин явно была против: не вооруженный посохом жрец очень своевременно защитил рукой горло. То, что эту руку могли сломать, — даже не обсуждалось.       — Это я, тише.       Горячечной женщине это мало о чем говорит, на поле боя они бывали и врагами тоже.       — Даззл?       — Все нормально, тебе просто снилось дурное. Отпусти.       — Что? — Она все еще плохо понимает происходящее.       — Мою руку. — Предлагает шаман. — Или себя.       — Что ты…       Прохладные пальцы, приложенные к губам, ненавязчиво призывают к молчанию. Голос шамана как всегда спокоен, но в нем сквозит непреклонность:       — Я видел, как ты поправляла рубашку в воде. Ты хотела выглядеть красиво.       Тресдин сжимала худощавое запястье, уже совсем не больно, но не спешила отпускать его. Свободной рукой Даззл касается ложбинки между грудей, даже не думая предпринимать большее. Именно там, считают жрецы, находится душа.       Тролль замолкает, выказав свою позицию. Умеет ждать, не пытается приблизить грядущее раньше, чем оно само решит произойти.       Он видел сон и мог предположить, чем все закончится.       Нескладные касания на коже приятны, его наощупь изучают чужие руки. Не по-женски шершавые, грубоватые. Количество шрамов на этих руках не поддавалось счету, полнилось ими и все ее тело. Вряд ли ему предстоит набрать столько же, пускай даже до самой старости. У жрецов другие испытания и другие бои.       Тресдин тоже была одна целую вечность. Все, что происходило до Битвы, было окутано рваным туманом, сама Война Древних напоминала выдернутый и вшитый в летопись жизни кусок. Почти до боли хочется согласиться, податься навстречу, дать понять, что не против…но она не знает, как.       И черт подери, разве она не заслужила того, что бы кто-то другой, хотя бы раз, повел ее за собой? Осточертело.       — Ты много думаешь. Со мной можно и по-другому.       Тонкие губы склонившегося мужчины, целуют мягче расплавленного масла. В таких поцелуях тонут, захлебываются, забывая дышать. Обилие мелких, острых зубов ничуть не мешает этой неприкрытой нежности. И когда горячий рот спускается к шее, легко покусывая, Тресдин несдержанно тянет его еще ниже, к самой груди.       — Это не потому, что ты оказался рядом. — Торопливо шепчет женщина и говорит чистую правду. — Прости, что убивала тебя.       — Пустое.       Жилистая фигура в ее объятиях оказывается куда тверже и мощней, чем ей казалось раньше. Однако не эта сила заставляет дрожать под ним натянутой тетивой: Тресдин с упоением наблюдает за розоватым отблеском в глазах жреца. Ни на что не похожий огонь слабо вспыхивал на его коже, превращаясь со временем в неровное сияние, окутавшее их переплетенные тела. Лишенная всякой магии воительница, как никто другой знала, на что способен этот неповторимый свет. Она уже чувствовала его в себе, а ведь тролль даже не раздел ее.       Она могла бы просить его, но он не медлит. Уважение к той, что сотню раз принимала удар на себя, куда сильнее случайного озорства. Скучно? — Да. Просто? — Определенно. Но кто сказал, что им нужно что-то особенное кроме того, что уже имеется?       Тролли и люди не могут скрещиваться. Розовое сияние сопровождает их до самого рассвета.       Он не зовет ее с собой. Стоунхолл нуждается в ней куда больше. Первый и последний инстинкт у обоих — вернуться домой, отчитаться о проделанном пути, заступить на пост. Сколько бы Даззл не повторял себе, сколько бы не погружался в Ноттл, сбегая от реальности — он оставался слугой своего племени. Как и командир Бронзового Легиона.