Алфавит

Книжник замер над чистым листом. Тонкая старческая рука, вся в прожилка набухших вен, слегка вздрогнула при мыслях о том, как надолго она еще сохранит в себе силы писать Историю. Целую жизнь назад, еще имея собственное имя, Книжник начал искать — как можно исправить огромный пробел летописей. Никто не смог задокументировать, когда именно Тысячелетний Граф появился на свете. Ясно, что он часть Памяти Ноя, но после смерти самого Ноя никто и не слыхивал о нем, правда, в ту пору людей на свете было еще так ничтожно мало… С чего он начал, как стал собой? Книжник пытался узнать у него самого, но было ясно — Граф не знает. Его безумие всегда напоминало битый витраж, в котором не хватает фрагментов. Книжник делал все от него зависящее: нашел Катерину-Еву, в чьем доме теперь залечивал раны. Так хорошо узнал ее историю, полную радости до тех пор, пока не стало ясно — кого она приютила в доме. Вначале был Адам, записал Книжник, вспоминая юное лицо прежнего Графа, каким увидел его, сам будучи только учеником. Лицо, которое нисколько не изменилось даже когда он стал мужчиной. Что он мог видеть в Еве, что… Этого Книжник не смог узнать. Очередной пробел, ведь он знает о Мане и Нэа, и о том, что один был убит вторым, который после стал Графом. Только как тогда быть с тем, что Книжник знает о Мане, приютившем однажды Аллена? Адам придумал себе другую судьбу, продолжил Книжник. Но как тогда быть с тем, что Мана и Нэа во многом — придумки самой Евы? Адам нашел себе Еву, а она придумала себе сыновей, один из которых придумал нового Адама, более опасного, чем прежний. Круг замыкался, но чего-то в нем не хватало. Как вообще можно поверить в то, что Господь допустил само существование Адама? Такой милостивый к самому Ною Господь. Все мы дети Его, не так ли? Сходство с ним — чудеса Его. Рука задрожала сильнее. В начале был Господь, затем Ной, затем Адам, затем Ева, затем Нэа, затем Мана, затем опять Адам. Книжник видел ноты Четырнадцатого, точные круги нот. Как все это можно понятно описать? Когда уже посещают сомнения, а не безумец ли ты сам? Не сном ли была вся жизнь, в которой реален лишь шелест юбок постаревшей уже женщины, которую Граф любил, а теперь — забыл, словно в награду за то, чтоб тысячелетняя жизнь перестала быть монотонно скучна. А как бы развлекался сам Господь? Наверняка ему тоже могло быть муторно играть людишками. Чего с ними не пробуй — вариантов не так уже много. Давать им души и забирать, что он еще мог с ними поделать? Тысячелетний Граф забирает души, Книжник уже написал об этом и повторит еще раз. Тысячелетний Граф дает души, ведь и у Маны, и у Нэа — у обоих была собственная душа. Есть о чем молиться Еве. Но она не молится, никогда, иногда странновато и пошло заявляя, что Небеса, похоже, давно пусты. Чего еще ожидать от женщины, качавшей на своей груди того… Нужно дописывать, пока нынешний Граф не придумал себе что-то, способное стать… В начале был Господь, написал Книжник, портя лист. А потом ему стало скучно. Перед глазами возникло лицо первого Адама.