Алфавит

В деревеньке, что за кудрявыми садами прибрежных вилл, все мальчики схожи между собой. Все они темноволосы, кудрявы, смуглы от поцелуев приморского солнца. В большинстве своем все они достаточно выносливы, настолько, чтобы работать изо всех сил на этой плодородной, благословленной Господом земле, либо… под ней! Тики смотрит на обтянутые белой лайкой ладони, те, которым никогда не стать узкими, как у аристократа, и печаль накинутой метко гарротой сжимается вдруг вокруг сердца: так давно позабытая, она воскресает, словно Спаситель после казни своей, и становится еще тяжелее дышать, в костюме при полном параде, у моря, такого теплого, такого ласкового на вид, обсыпанного, словно золотом, песком, разгоряченным, как кровь любого португальца. Тики так много преодолел, чтобы хоть малость остудить ее — был на севере, где снега холодны и глубоки, вгрызался кайлом в толщу скованной льдами земли, прислоняясь для отдыха к ней боками, чтобы только кровь его самую каплю остыла. И теперь, когда внешне ничто в нем не выдает больше мальчишку, чья кровь закипала в сердце, готовая вот-вот разварить его, он вынужденно вернулся туда, откуда начал. Вернулся лишь потому, что не смог отвергнуть приглашения Графа, которому приспичило устроить пикник на породившей однажды Тики земле. Там, где колокол теперь непривычно дрожит в церквушке, что столь мало изменилось с тех пор, как Тики был мальчуганом. Вино влажно блестит на хрупком, будто кукольном столике, запотевшее, только лишь извлеченное из глубокого погребка, в окружении свежих фруктов, сырной нарезки, пахучего окорока. Роад играючи наполняет бокалы: легкая, как перо. Граф рассеянно пялится на прибой, лениво журя Роад, что пить много не стоит в такую жару. Та лишь смеется, глотая вино, словно сок, губы у нее — яркие, как в помаде. Под несносное дрожание колокола Тики вспоминает, что у его настоящей сестренки, рожденной однажды в этой вот деревушке, тоже были такие. И глаза темные, большие, только без золота. И сад у них был душист, виноградник в нем так и вился, кудрявый. Отец и матушка давили ногами сочные ягоды прямо на глазах Тики, и головы у них с сестрицей кружило от терпкого запаха сока. Только вот… Их не стало внезапно, словно от дуновения ветра тухнет свеча — отправившись продавать вино в соседний городишко, они попросту не вернулись обратно. Виноват ли был в том король, неспособный унять разбой на дорогах, либо немилосердный Господь, детям почти не было до того дела. Неспособные толком оплакать родителей на могилах, они вынуждены были смотреть, как вскоре не стало у них и сада — маркиз Микк, господин этих земель, обнаружил долги за аренду, что отец накапливал. Пришлось проститься и с домом, и с безмятежностью. Правда, господин маркиз не оставил их своими милостями, согласился взять сестрицу к себе в дом прислужницей. Тики тоже было предложено несколько мест, но он был еще слишком слаб, чтобы толком помогать рыбакам. Работа в чужом саду давала бы лишь прокорм, не больше. Зато хороший заработок был гарантирован в шахтах, где такие, как он, совсем еще крошечные, нужны были на вес золота. Наивный, он думал, что будет способен накопить достаточно, чтобы вернуть себе кров над головой и сестрицу. Сестрицу, чье хорошенькое лицо теперь казалось посеревшим, как его лицо, только умытое от угольной крошки. Он думал, что те гроши, что он добудет своим трудом позволят ей оставить службу, и тогда… Тогда он в первый раз, ожидая ее в черного хода, увидел, что старый маркиз сам провожает ее, всего лишь служанку, на встречу к нему, и как его холеная кисть тисками смыкается вокруг ее тонкой руки. Тогда, он должен был убить его тогда, но не смог, задеревенел, лишь прикидывая не в таком сильном к подсчетам уме, что совсем скоро они смогут уехать, смогут получить жилье. Он предложил и внезапный отъезд, но сестрица лишь плакала и держала его, ставшего уже таким сильным, и умоляла забрать ее через год, сетуя на то, что грудь ее стала что-то слаба, а в плохих условиях она просто не справится со здоровьем, а лекарства столь дороги… Желала уберечь, а Тики был глуп, так глуп. Он всего лишь хотел хорошим братом. Послушным, хотя в потяжелевшем сердце зло билась кровь. Он предпочел поверить не глазам, а словам дорогой сестры, ее полным, как казалось, толка увещеваниям. Но не прошло и года его стараний, как сестрица вдруг умерла, от мора, как говорили все, отводя глаза. Но по деревни, словно аромат зацветших в ту пору олив, плыли слухи, что родовая горячка убила ее, долгая, безжалостная. Тики хорошо понимал, кто опозорил сестру, и пальцы его бессильно сжимались вокруг отливающих серебром монет, когда он глядел, как маркиз Микк шествует в церковь в сопровождении своей благородной супруги и разряженных дочерей, даже старше его сестрички. Сложнее всего было подавить желание сомкнуть тогда руки на его тонком, надушенном горле, и будь что будет. Тики предпочел жизнь и бегство справедливой мести, и сам не знал — почему это много лет тяготило его. Это тяготило его и теперь, когда колокол почти что плакал над безмятежной долиной, над его теперешним благополучием. — Что случилось? — наконец хрипловато спросил он, осушая бокал, но не ощущая вкуса вина на языке. Не сомневаясь, что Граф все знает. Абсолютно все, но пока не понимая, какую цель он преследует, вынуждая Тики вернуться сюда. Чего же хочет? — Маркиз Микк завершил свой земной путь, — вместо Графа отвечает Роад и хрустально смеется, недобро, немного злорадно. Тики лишь слегка ослабляет узел на галстуке. Ласковый бриз обдувает его лицо. — Какая жалость, — жестко говорит он в ответ. — Он оставил все земли и титул одному из племянников, — сообщает Граф, неловко подцепляя большими руками крошечную маслину, — перспективному пареньку по имени Тики. Так чего сожалеть? С маркизом Микком все в порядке. Он здесь, с нами. Второй рукой Граф прижимает Тики к себе и дружески треплет его по боку. Глаза Тики становятся круглыми, как висящее над землей солнце. Кровь на секунду закипает, но уверенная рука Графа мастерски остужает ее. Колокол все бренчит, но теперь это звучит для Тики желанной музыкой. Делая вид, что он достоин, что он рафинирован, как положено аристократу, Тики только безэмоционально уточняет: — И чем это Тики заслужил титул маркиза? — Тем, что он — хороший брат, — поясняет Граф, выпуская его из рук. — Но ума не приложу, что делать с его вдовой и сиротами. Ведь они-то лишатся абсолютно всего. Тики молчит несколько долгих секунд, а кровь шепчет ему ответ с внутренней стороны ушей. И он отвечает: — Горе для них непосильное. Я не хочу, чтобы они страдали. Если только, совсем недолго. Роад понимающе, безжалостно кивает, и с улыбкой вновь наполняет три высоких бокала. — Видишь, Графчик. Наш Тики правда очень хороший! Такой добрый, такой справедливый брат! Граф кивает, довольный, сгибаясь широкой грудью, едва не задевая стол. Злое солнце пляшет для Тики в любящих глазах Роад. Он улыбается ей, широко, как улыбнулся бы настоящей сестре. Пусть набат еще несколько раз грустно поплачет над этой землей. Пусть поминает все, что было дорого нанесшего ему зло человеку. Потерявшему теперь даже имя, фамильное имя, которое с такой гордостью носила череда его предков. Сам Тики больше не вернется сюда. Но он наденет титул господина Микка, как надел сегодня с утра перчатки. Чтобы сестренка Роад гордилась им.