Театр военных действий

      Таджима смотрел на телодвижения детей, и предчувствовал начало долгой и мучительной головной боли. Оба, как по команде, качнулись назад — испуг и неожиданность, и оба тут же шагнули вперед — желая прикрыть другого.       Он никогда в жизни не ругался вслух, и втайне гордился способностью доносить свои мысли до буйных родичей без многоэтажных конструкций. Но сейчас Учихе как никогда хотелось перейти на язык адептов бога крови и порока Дзясина.       В глазах его сына горел шаринган и решимость применить против отца все свои невеликие умения.       Мальчишка в руке дернулся, и Таджима слегка встряхнул его, перехватив поудобнее. Сенджу, стоящий рядом с Мадарой, был белым, как мука, и смотрел остановившимися глазами. А чакра сына скручивалась чудовищным напряжением, легко и стремительно, послушная, как не у всякого взрослого, превращаясь в острие, направленное точно в его переносицу.       «Боевое гендзюцу. Лет через пять можно будет смело отдавать ему клан и отправляться на покой. Если он меня к тому времени в могилу не загонит…»       Таджима пристально всмотрелся в лицо Сенджу, читая на нем смятение и отчаянье. И приподнял за шиворот пленника.       — Я вижу, твой друг знаком с этим мальчиком?       Опытному шиноби нет нужды в ответах, высказанных вслух. Особенно, если у него есть шаринган.       — Вижу, что знаком. Малыш, ты же не хочешь, чтобы твоему родичу свернули шею? Если не хочешь, тебе следует пойти со мной. Тихо и без глупостей…       — Тьфу… ани-чан, они все равно нас убьют! — завопил пленник, дивным образом сумевший избавиться от кляпа. Учиха легонько стукнул его по макушке — чтоб прикусил язык.       — Со мной, — повторил он. — И без глупостей.       В конце концов, двое малолеток — невеликая угроза.       Он сделал выбор, увидев глаза сына.       Сила Учиха — в порывах их духа. Не в «тысяче рук» и толпе союзников, не в мифическом благословении Рикудо, не в огромных резервах чакры — ничего этого не было у них. Но была Сила, которая поднимает в бой почти мертвое тело, заставляет вцепиться в глотку врага и утащить его с собой на тот свет, а после этого — выжить. Поэтому их клан держится черным утесом в море врагов уже многие сотни лет…       Но была у этой силы другая сторона… Учиха, пробудивший шаринган, желая защитить, в десятки раз сильнее того, кто пробудил шаринган, желая защититься. Но если защитить не получилось… он делался одержимым местью. Такие уходили из клана, посвящая свою жизнь единственной цели — уничтожению врага. Родичи сторонились их — считалось, что «мстители» находятся наполовину в мире мертвых, и отчасти это являлось правдой — в присутствии таких людей другим делалось страшно и тяжело. Их мысли следовали странными путями, их сила была очень велика. И они не останавливались, пока не достигали своей цели — изведения под корень всего, чем мог дорожить объект мести, и создания ему невыносимых условий жизни — обычно, с помощью долгих и разнообразных пыток.       Таджима помнил легенды — «мстителей» в семье давно не случалось. Но он понял, что мог не только вызвать к жизни древнюю сказку, но и приобрести для клана смертельного врага — в лице собственного сына. И перед глазами явственно предстала полустертая страничка летописи: «На этом клан Учиха прекратил свое существование…»       Что ж, если Мадаре так нужен этот Сенджу, он согласен потерпеть. В конце концов, пережил же он стада ежей, ужей, лисят, барсучат и прочей лесной живности в доме. Эти, по крайней мере, не будут гадить по углам.       Выбравшийся из кустов Изуна вертел головой между отцом и братом.       — Ну, вперед, — Учиха показал ладонью направление и закинул мальчишку-заложника на плечо.       Хаширама бросил на него отчаянный паникующий взгляд, и Мадара постарался выдавить из себя улыбку. Его до сих пор трясло — отец так давил аурой, что сильные воины клана падали на колени. Ему полагалось бы лечь пластом, а он умудрился как-то прикрыть Хашираму, и мало того — сам готовился напасть на отца.       Что их ждет?       Долгожданный шаринган выхватывал из памяти отдельные картинки, предвещая обоим нерадостное будущее.       Таджима Учиха в миру был человеком тихим, спокойным и вежливым, с клиентами — внимательным и терпеливым, с семьей и кланом — заботливым. Самое грубое слово, слышанное Мадарой от отца, было: «Идиоты вы мои», и то звучало больше сочувствующе. И маленьким он не понимал, почему перед его милым и добрым папой все трясутся и заикаются.       Но потом он увидел папу в пыточном подвале.       — Поверь, мне очень неприятно это делать, — голос был наполнен искренним сочувствием. — Я мог бы просто пошарить у тебя в голове, вот только ты после этого останешься идиотом. Да и знать ты наверняка ничего ценного не знаешь — тебя ведь забросили к нам, как наживку, не первый случай, да-да. Мне искренне жаль, что ваши старейшины разменивают жизни почти детей, чтобы заманить нас в ловушку. Поэтому давай ты попробуешь поговорить со мной без применения грубых средств. Мы можем даже отпустить тебя, разумеется, если ты поклянешься уйти подальше из этих мест, и не поднимать оружие против нашего клана. Не хочешь? Мне искренне жаль…       Спустя несколько суток захваченный в плен Сенджу, исходящий ненавистью и презрением к Учихам, превратился в скулящее животное, готовое вылизывать ноги былым врагам. А Мадара понял, что если человек всегда спокоен и вежлив, то он может быть достаточно силен, чтобы это себе позволить…       Он еще не раз видел, как отец работает — вскрывает человека, как заячью тушку, искренне сочувствуя его положению и огорчаясь необходимости своих действий. Действовало это неотразимо.       Мадара попытался представить, как точно так же искренне огорчаясь, Таджима Учиха прикажет казнить предателя. Хотя нет, не прикажет. Свернет потихоньку шею и объявит пропавшим.       А как же Изуна?       Брат бежал рядом, поглядывая с тревогой и недоумением. Мадара улыбнулся ему, и начал разгонять источник чакры, готовясь к возможному бою. Он не думал о том, что отец намного сильнее. Он думал только о том, что ему, возможно, придется защищать троих.       Они шли не к селению Учиха.       В какой-то момент отец выдвинулся вперед, и мир мигнул — так ощущались некоторые скрывающие гендзюцу. А потом Мадара запутался в направлениях.       Шаг — солнце справа, шаг — солнце слева, шаг — золотистый рассвет, шаг — алый закат. Внезапно кровь прилила к голове, словно бы он висел вверх ногами. Сладко и душно запахло болотными цветами, потом — свежими лепешками и копченой рыбой. А потом он споткнулся на ровном месте и полетел носом в черный песок.       — Ой, где это мы? — воскликнул рядом Изуна.       — В секретном убежище, — отозвался отец. — Оно известно только мне и совершенно не находимо снаружи.       Мадара сел и огляделся — голова кружилась. Рядом, покачиваясь, сидел Хаширама, а на лбу у него наливался синяк — треснулся о камень.       Они находились под обрывом на берегу высохшей реки — ширина русла говорила, что когда-то здесь был сильный поток, но теперь от него осталось только несколько луж. Было очень жарко, и блестящие черные песчинки остро поблескивали на солнце.       — Скорее за мной, — позвал отец. — Здесь опасное солнце.       По уступам скалы они взобрались наверх, к пещере — щели в стене изъеденного временем гранита. Кто-то, вероятно, сам Таджима, приспособил к входу бамбуковую дверь — из темноты дохнуло прохладой.       — Итак, дети, — громко сказал старший Учиха, сбрасывая с плеча свою брыкающуюся поклажу. — Это ваш дом на ближайшие пару месяцев точно.