Прошлой ночью в Нью-Йорке

Эмме Свон двадцать один. У неё разбито сердце, болит голова, и она уже ненавидит свое защитное слово. Эмма выпрямляется на стуле до хруста в позвонках и хмурится. Её раздражает запах чипсов в общежитии, громкая музыка из соседней комнаты и собственное бессилие превратить защитное слово во что-то стоящее. Последнее чуть больше остального. Руби летает по комнате, периодически меняя наряды и с кем-то щебеча по телефону. — Можно потише? — шипит Эмма. Ей Руби нравится. Она хорошая соседка, правда, слегка гиперактивная, но это Свон особо не смущает, ведь Лукас закатывает вечеринки не у них в комнате, а где-нибудь в барах Сохо. — Пойти со мной не хочешь? — Руби затягивает себя в кожаное платье, и Свон кажется, что откровенное декольте, экстра-мини и силуэт а-ля «вторая кожа» — это чересчур. — Куда? — В бар. Там будет много... приличных парней. Ирландских, шотландских, английских. На любой, самый взыскательный вкус. — Нет. Не пойду. — Эмма массирует виски и прикрывает глаза. — Слушай. Твой Нил — полный говнюк. Пора бы собрать себя в кучку, надеть офигенное платье, повеселиться, найти парня и... — ...дописать защитное слово. — Свон заканчивает сурово, чувствуя, как Руби тяжело вздыхает. — При чем здесь Нил? — При том, что он уже давно в прошлом, а ты до сих пор киснешь. Черт! Твое защитное слово от тебя не убежит. Скоро мы улетим из Лондона, начнем работать в какой-нибудь скучной адвокатской конторе в Нью-Йорке, а ты так и не перепихнулась с горячим ирландцем! — Руби наносит на губы ярко-алый оттенок и подмигивает Эмме. — Сделаю вид, что последнее я не слышала, — бросает угрюмо Свон и захлопывает ноутбук. Возможность написать сегодня хоть строчку стремительно несется к нулю. — Чем тебя не устраивает горячий секс с горячим ирландцем? — Руби упирает руки в бока и хмурится. Её серьезный вид вкупе с фразой заставляет Эмму прыснуть. — Потому что мне не нужен секс. — Всем нужен секс. Каковы еще твои оправдания? — Мне не нравятся ирландцы, — жмет плечами Свон. — А ты хоть с одним была знакома? Эмма задумывается, а Руби тут же щелкает пальцами. — Не была. Тот пьяный мужик на нашем «экваторе» не считается. Тем более ты с ним даже не разговаривала. — Зато он разговаривал со мной. — Эмма морщит нос, вспоминая тот злосчастный вечер. — Эмма... — Не начинай. Руби надувает губы в притворном приступе разочарования и смотрит на Эмму пронзительно, невинно хлопая глазами. Эмму этим не пронять, поэтому она лишь закатывает глаза и подходит к окну. На улице уже сгустились сумерки, и начинает накрапывать дождь — мерзкая погода. — Хотя бы посиди полчасика, выпей текилу, расслабься. — Руби уже особо ни на что не надеется, накидывая плащ. — И ты от меня отстанешь? Лукас замирает, а потом радостно кивает. — Разумеется. Эмма натягивает красную кожаную куртку, меняет треники на джинсы и под громкое ворчание Руби «надела бы хотя бы ту майку с декольте» выходит из комнаты. Свон практически уверена, что пожалеет об этом после пяти минут в баре. Практически. И это решает всё. *** Эмма смотрит на часы угрюмо, когда понимает, что прошло ровно четыре минуты и сорок восемь секунд её пребывания в этом месте, а ей уже хочется сбежать. Текилу здесь почему-то не наливают, либо не хотят наливать, поэтому она лишь получает стакан с виски, в котором звенят кусочки льда. Вокруг толпа народу, о чем-то разговаривает, смеется. В дальнем углу группа футбольных фанатов громко и радостно реагирует на матч, который идет по телевизору. Около стойки самозабвенно целуется парочка, и сказать им «Снимите номер» язык не поворачивается, потому что всё, что можно было сделать неприличного, уже сделано. Свон принюхивается к виски в стакане и страдальчески смотрит на огромного бармена за стойкой. — Не надо смотреть на меня так, милочка. Это лучший виски, который у нас есть! — басит он, и Эмма лишь роняет лицо в раскрытые ладони. Руби, Мэри-Маргарет (Мэри-Маргарет?! Скромняшка-отличница из девятой группы), Реджина и еще парочка неизвестных ей девушек с потока вовсю пьют подозрительный виски и флиртуют с парнями, которые явно не намерены хотя бы оставить свой номер после сегодняшнего вечера... ночи (???). Свон жмурится, вдыхает поглубже и залпом выпивает подозрительный виски. Ощущение ледяного пламени в глотке обжигает, и Эмма морщится, а потом закашливается. Она никогда особо не любила алкоголь. Девушка кидает несколько купюр на стойку и угрюмое «Сдачи не надо» и проталкивается сквозь толпу к выходу. Не надо было соглашаться на уговоры Руби. Почему-то тоска, что вгрызается ей в глотку вечерами, не затухла, а стала только острее. Эмма выходит на улицу и вдыхает прохладный воздух, чувствуя липкий смог на языке. Ей никогда не нравился Лондон. За всем своим великолепием и пафосом в нем не было ничего живого. Она щурится, стараясь выискать огоньки фар на дороге. Ей бы не помешало такси в полдвенадцатого ночи, но отчего-то нет ни одной машины. Около Эммы вспыхивает огонек, и она вздрагивает от неожиданности. — Сейчас ты здесь не поймаешь такси, — слышит она хриплый голос и присматривается к незнакомцу. На нем кожаная куртка и черные джинсы, смоляные волосы небрежно спадают прядями на лоб, а глаза святятся неестественным аквамарином. Или это отсвечивает от фонарей? Или она выпила слишком много? — Будешь? — Он кивает на сигарету в его руках, и Эмма качает головой. — Не курю и тебе не советую. — Вот как. — Он смеется раскатисто, звонко, и Свон приглядывается к нему чуть внимательнее. — Чтобы умереть не от рака легких, а... от... чего там обычно умирают? — От старости. — Чушь! Никто не умирает от старости. Все умирают от какой-то болезни. — Он затягивается сигаретой и выдыхает медленно через ноздри. Эмма ежится, на улице довольно прохладно, а она в этой чертовой кожаной куртке. — Замерзла, красавица? — Его голос пропитывает её сознание, как сигаретный дым воздух. — Здесь должна быть шутка про то, что ты меня согреешь, да? — фыркает Эмма, растирая предплечья. — Нет, не получится. — Вообще-то я хотел предложить выпить. — Он улыбается кривовато и впервые изучает её открыто, скользя взглядом по замерзшей фигурке. Свон становится неуютно под этим изучающим взглядом, и она отворачивается от него, чтобы он не заметил румянца на щеках. — В этом баре самый ужасный виски, которое я пила в своей жизни, — бормочет Эмма куда-то в пустоту. — Ты еще пиво не пробовала, лапочка, — усмехается он. — Что за дурацкая привычка прибавлять к любой фразе уменьшительно-ласкательные словечки? — Свон поднимает на него негодующий взгляд и видит, как его губы расплываются в довольной улыбке. — А что за дурацкая привычка строить около себя Великую китайскую стену? Эмма захлебывается ночным воздухом и удивленно смотрит на него. — Я не... строю около себя Великую китайскую стену, — бросает она немного растерянно. — Неужели? — Незнакомец кидает выкуренную сигарету в урну и подходит к ней преступно близко. От него пахнет ментолом, кожей и неизбежностью. Эмма может даже не смотреть на него, она чувствует, что эти глаза будут преследовать её всю оставшуюся жизнь. Как и этот голос, как и этот запах. Это будет выстроенная, вышколенная годами привычка реагировать на запах ментола беспокойным движением головы, задыхаться от запаха кожи и искать неизбежные встречи повсюду. Свон хочет сбежать. Она знает, это кончится её разбитым сердцем и разрушенными мечтами, но почему-то не может. Ведь без этого... без него не было бы и Эммы. Самой её сущности. Ей кажется, что она перечитала романов и пересмотрела пафосных мелодрам, но отчего-то мысли ей кажутся до боли правильными. — Нет никаких стен, — выдыхает Эмма, и отчего-то вдруг понимает — сбежать не получится. — А я уж подумал... — начинает он, и его голос слегка хрипловатый, чуть тише, интимнее, отчего Эмма прикрывает глаза: хочет запомнить, пропитаться этой интонацией, чтобы не забыть её никогда. — Киллиан! — звук чужого голоса возвращает её в реальность, и она вздрагивает, когда ощущает теплую ладонь на предплечье. Её новый знакомый что-то ворчит «про самый подходящий момент в жизни» и разворачивается на зов. — Чего тебе, Грэм? — Куда ты пропал? Ребята тебя потеряли! — Из бара высовывается голова молодого человека с русыми кудряшками, что придает ему некоторую наивность, мягкость. — Скажи им, что я не вернусь! — бросает Киллиан, а Грэм лишь переводит взгляд на Эмму и понимающе кивает. — Это мой друг... Он всегда появляется не вовремя... — Киллиан вдруг тушуется, теряется, и Свон даже не знает почему. То ли из-за появления нового друга, то ли из-за исчезновения той атмосферы, что была между ними. — Киллиан... — Эмма пробует имя на вкус, прикрывает глаза, запоминает, смакует. — Я — Эмма. — Я знаю. Она удивленно смотрит на него. — Брюнетка в кожаном платье звала тебя в баре. Свон усмехается. — А это моя подруга. Она всегда и везде появляется вовремя. Он смотрит на неё пронзительно, изучающе. — Так, тебя подвезти или как? Эмма кивает чуть чаще, чем требуется, и отчего-то чувствует, что буря только впереди. *** Эмма просыпаться не хочет. Солнце пробивается сквозь приоткрытые веки, и Свон лишь недовольно стонет, переворачиваясь на другой бок. В комнате прохладно, кажется, открыто окно. И когда она успела открыть окно в комнате? Эмма потягивается, разминая пальцы ног, а потом резко открывает глаза. Она не у себя в комнате. — Киллиан... — вырывается у неё тихим шепотом, когда пара горячих рук притягивает её к мускулистой груди. Он так горяч, что даже нечем дышать. — Еще пять минут... — бормочет он ей в макушку, и Свон вдруг расслабляется, успокаивается. Все так и должно быть. Эмма молчит, задумчиво водя пальцами по сильным ладоням, которые плотным замком обхватили её талию. Ей кажется, что нужно начать паниковать и быстро одеваться, но почему-то совсем не хочется. — Пять минут прошло... — вместо этого шепчет она. — Ты садистка, — бросает он хрипло ей в макушку, переворачивая её на спину и придавливая собственным весом. — Поэтому я тебя накажу... — Я хочу есть... — шепчет Эмма, начиная дышать чаще, когда он целует её ключицу, прокладывая дорожку из поцелуев чуть ниже. — И, кстати, где мы? Киллиан замирает и приподнимает голову. У него глаза — безмятежное синее море, отчего у Эммы дух захватывает. — У меня. — Он улыбается игриво. — Забыла? — Возможно. Но это только потешит твое самолюбие. — Возможно. — Он целует её в губы слишком нежно, упоительно, и Эмма проходится пальцами по шелковистым волосам, окончательно вспоминая прошедшую ночь. — Я все еще хочу есть, — добавляет она и улыбается смущенно, а Киллиан лишь устало роняет голову ей на плечо и кивает. — Договорились. Завтрак в постель, миледи. Исключительно чтобы набраться сил перед следующим раундом. *** Эмме Свон двадцать один, у неё новый парень, который не выпускает её из постели (и она особо не сопротивляется), постоянные походы с ним по ночному Лондону, засосы на шее, шуточки Руби и недописанное защитное слово. На последнее ей наплевать. Эмме кажется, что вся её жизнь наконец-то сложилась в единый пазл, и менять она ничего не намерена. Она знает, что любовь может сжечь, но она готова сгореть дотла, лишь бы продлить чуть дольше свое общение с Киллианом Джонсом. Они вместе какое-то странное соединение Инь и Янь. Разные, но в тоже время похожие, притягивающиеся друг к другу, словно магниты. Эмма слегка опьянена. Его присутствием, его вниманием, его ласками. Он слишком не для неё. Слишком не для её мира вышколенных юристов, которые чувства в себе прячут, чтобы ответчик их не прочел в суде. Эмме немножко страшно, но от этого внутри все звенит, переворачивается. Тогда Эмме кажется, что это навсегда... Её «навсегда» длится ровно шестьдесят пять дней. Слишком много для неё и слишком мало для него. Ей кажется, что «слишком» в их отношениях было преобладающим словом. Ему кажется, что «не вовремя» — единственное, что можно сказать об их разрыве. Болезненном, быстром и абсолютно неправильном.