Четыре элемента.

Флод зевнул уже пятый раз: настоятель вещал минут сорок. Монах по-смотрел на братьев – те слушали раскрыв рты. Нет, не то чтобы парень был против идеи Ордена, но многие вещи порой очень утомляли. Конечно, приходилось делать вид, что тебя все устраивает. Любое неверное слово, сказанное в адрес Ордена Борцов за Веру, может приравнять тебя к еретику. Флода привели к Великому Пастырю в шесть лет. Ордену нужно было вырастить новое оружие в лице монахов, а осиротевший бродяжка как никто другой подходил на эту роль. Маленький испуганный мальчик представлял собой кусок мягкой податливой глины, из которой можно было вылепить все что угодно. Десятки других детей учили мыслить одинаково, и Флод стал одним из них. Монаха разбудила тишина. Старик перестал вещать, и остальные братья уже начали расходиться по своим кельям. Парень устало поднялся со скамьи и направился к себе, погасив последнюю свечу(1). Утром, проснувшись раньше установленного времени, Флод, лелея мысль о свободном часе, в который братья обычно еще спят, вышел из монастыря. Он с наслаждением вдохнул свежий морской воздух, пахнущий солью и тиной, и направился к побережью. Парень не знал, что так тянуло его к воде, к морю, но почти каждый раз, когда время ему позволяло побыть наедине с самим собой, он вновь и вновь приходил на берег, чтобы увидеть эту бескрайнюю, старую и жестокую синеву, ежегодно уносящую к себе в кладовые тысячи жизней. Сегодня море сердилось. Шипя, его волны беспрерывно набрасывались на ни в чем не повинный берег. Небо тоже было хмурым – кажется, хорошей погоды сегодня можно не ждать. Впрочем, для монаха стихия, какой бы она ни была – злой и сердитой, или же ласковой, как поцелуй любящей женщины, была приятна в любом ее настроении. Служила напоминанием о том, что есть нечто более вечное и прекрасное, чем жизнь монаха-воина. Как ни пытался Флод убить в себе эту тягу к морю, она снова и снова воскресала в нем и, пожалуй, уже была единственной страстью. Вернулся парень позже обычного: судя по тому, что начал звонить колокол -- братья спешили на утреннюю молитву. Петь Флод вообще не умел, но восхваляли Единого, как назло, громко и нараспев. В который раз парень вслушивался в стройный гул монашеских голосов, стараясь уловить нужный тон, но слух, и без того небезупречный, будто бы еще больше подводил монаха. По окончании молитвы к Флоду подошел Алик. Мальчик не сказал ни слова, но парень итак все понял – полный укоризны взгляд и сложенные на груди руки были красноречивее любых нотаций. -- Да знаю я, знаю, -- Флод устало провел рукой по коротко стриженным волосам. – Заметил хоть кто-нибудь? -- Не-а. Но сегодня тебя не было слишком долго, могли увидеть. Парень кивнул. Слишком долгое отсутствие всегда грозило подозрениями, которые вскоре не замедлят перерасти в обвинения, и монах это прекрасно понимал. -- Флод, скажи, а море – оно какое? – спросил Алик разом поменявшимся тоном. Флод посмотрел на приятеля. Щуплый, на голову ниже его ростом, мальчик с щенячьим любопытством заглядывал монаху в глаза. -- Море… море как море, -- парень коротко пожал плечами. Не мог он передать словами то, что так его притягивало. -- Но ведь почему-то ты ходишь туда каждое утро! – не отставал Алик, нетерпеливо подпрыгивая на ходу. -- Ну… -- Флод вздохнул, подбирая нужное слово, -- море бескрайнее. И берегов других ты не увидишь, это тебе не пруд и не река. Парень замолчал, как будто бы о чем-то задумавшись. -- Эй! – Худющий локоть мальчишки угодил Флоду в ребро. Монах снисходительно хмыкнул, не забыв отомстить прилипале дружеским подзатыльником. -- Потом как-нибудь поймешь, -- сказал он. Алик сердито засопел, но понял: больше спрашивать бесполезно. -- Иди-ка ты лучше к своим, -- Флод кивнул в сторону небольшой группки юных послушников, гуськом семенивших к трапезной, -- а то завтрак пропустишь. Затем отвернулся, не говоря больше ни слова, и направился догонять братьев, также спешащих завтракать. Запах, царивший в трапезной, не сулил ничего хорошего. Подгоревшая каша – явно не лучший способ начинать день, однако, тут уже ничего не поделаешь, монастырская кухня никогда не славилась кулинарными изысками. Флод, преодолевая отвращение, сглотнул первую ложку. Нет, на этот раз это просто невозможно есть. Парень наполовину досадливо, наполовину брезгливо поморщился, бесцельно поковырялся в густой комковатой массе, и, так и не сумев заставить себя проглотить хотя бы еще одну порцию, отбросил ложку. Вдруг монах почувствовал неслабый тычок в бедро. -- Флод, ты завязывай, -- шепотом сказал сидящий слева Седч, -- Сегодня же меры, силы нужны будут. А на тебя и так смотреть страшно – на скелет стал похож. Флод нахмурился, но ничего не ответил. Седч вечно раздражал своей «заботой», иногда переходящей границы. Будто он взял на себя роль настоятеля или вообще Великого Пастыря. Хотя вообще-то сейчас Седч был прав. На мерах члены Ордена всегда выжимают из себя все до последней капли, превращаясь в настоящих воинов. Своего рода проверка, насколько хорошо монахи освоили ратное мастерство, могла порой представлять собой весьма кровопролитное и неприятное зрелище – ведь если ты слаб или просто плохо научен – тебя убьет более сильный соперник. Все как в реальной жизни – Ордену нужно непобедимое оружие, а слабый воин – лишь обуза. Да, пожалуй, все-таки стоит заставить себя проглотить если не всю тарелку, то хотя бы половину. Меры начались в полдень. На огромной площадке, специально предна-значенной для такого дела, собралось не менее сотни монахов. Взглянув в сторону главных ворот храма Единого, Флод увидел Великого Пастыря – старик стоял, сложив руки на груди и слегка ссутулившись. Вопреки очень солидному возрасту, старый монах являл собой силу закаленного солдата, и это выражалось не только в его манере держаться – взгляд Пастыря был прямой, тяжелый и очень внимательный. Парень про себя отметил, что, пожалуй, старик был действительно Великим. Слева и чуть позади сидел, положив ногу на ногу, человек невысокого роста, с умными глазами, в которых, как ни странно, временами пробегала шальная искорка безумия, которую не смог бы уловить обычный человек. Иррэ, хозяин монастыря. Вот его-то и следовало больше опасаться. Сам он появлялся в своих владениях нечасто – приближенного советника герцога волновало много других дел и помимо Ордена. Но он снабжал монастыри деньгами и поддерживал их существование, а значит, был важнейшей персоной. По правде сказать, Иррэ не пользовался сильной любовью среди монахов, особенно если брать в расчет то, что именно он и ввел меры. Человек этот был не лишен холодной расчетливости и жестокости, и его иногда сторонился сам Великий Пастырь, не зная порой, чего от него ожидать. -- Братья! – над площадкой разнесся громогласный бас старого монаха. –Вас ждет суровое испытание. Справьтесь же с ним с Его помощью! – старик патетично вознес руки к хмурым небесам. -- Слабых ждет смерть. Недолгое выступление. Что же, Великий Пастырь всегда был немного-словен – да и к чему это? Произнести нечто более сентиментальное и проникно-венное означало посеять смуту в ледяных сердцах воинов, а значит – обречь их на гибель. Вслед за коротким монологом старика последовала молитва Единому. Снова молитва. Флод досадливо скрипнул зубами и принялся исполнять то, что у него никогда не получалось. Вскоре пришло время поединков. Они были непродолжительными – каждой паре отводилось три минуты на бой. Если никто за это время не падал или не ронял оружие – испытание оказывалось успешным для обоих. Но если же один проявлял роковую слабость – пощады не было. Проигравшего добивали, а тело затем сжигали вместе с другими «недостойными». Длительное время обходилось без потерь, и «зрители» начали заметно скучать – как же, меры без смертей – не меры! А как же потом торжественная церемония сожжения? Никак, никак нельзя обойтись, а Единый с радостью примет любую жертву! Настал, наконец, черед Флода. Парень вышел на середину площадки. Соперника выбирали по жребию, и тут уже ничего от монаха не зависело – оставалось только стоять и ждать, затаив слабую надежду на равного соперника. До сих пор братьям везло, а чем Флод хуже? Наконец Пастырь вытянул жребий. Та пара секунд, на протяжении которой старик разворачивал небольшой кусочек бумаги с именем, показалась парню вечностью. -- Лэдд Раф! – громко объявил старый монах. Из толпы вышел рослый, крепкий мужчина лет двадцати восьми. Он не глядя принял из рук одного из молодых послушников оружие и встал напротив худого монаха, готовой к бою. Лэдд превосходно владел мечом, и это знали многие. В том числе и Флод. Пожалуй, у его соперника был один-единственный недостаток – грузность. Лэдд был довольно неповоротлив и брал больше техникой, силой и напором, нежели скоростью. Прозвучал сигнал к началу поединка, и песочные часы перевернулись. Толпа оживилась – столь разные соперники и столь явное, казалось бы, превосходство одного из них приковывали взгляды остальных монахов. Дальнейшее напоминало схватку медведя и лисицы. Лэдд, не мешкая, сразу же после сигнала пошел вперед, надеясь свалить противника одним рубящим ударом. Но Флод, предугадав его действия, быстро уклонился, занеся руку для контратаки. Лэдд, на его беду, был не столь быстр на реакцию, поэтому, не ожидая такой скорости от соперника, удар пропустил. Из небольшой царапины на правой руке потекла тонкая струйка крови. Лэдда это разозлило: еще одним недостатком «раненого» была излишняя самоуверенность, граничащая с категорическим нежеланием воспринимать других как равных. Он пошел на Флода с исказившимся от злобы лицом. Нанося один за другим грамотные рубящие удары, Лэдд заставлял того постоянно двигаться и блокировать атаки. Удар. Уклониться. Отбить. Удар. Уклониться. Блокировать. Этот однообразный круг повторялся бы снова и снова, если бы Лэдд не допустил ошибки – нанося один из ударов, он на мгновение принял неустойчивую позицию, чем Флод и не преминул воспользоваться. В момент соприкосновения с мечом парень вновь ушел в уклон, вложив затем основную силу в руки, чтобы оттолкнуть клинок противника. В то же мгновение Лэдд пошатнулся, восстанавливая потерянное равновесие. Получившаяся заминка дала Флоду шанс перейти в наступление. Монах быстро оценил ситуацию, и вскоре защищаться пришлось уже его сопернику. Парень был явно быстрее Лэдда, и это, в конце концов, решило исход битвы. Уже во второй раз противник Флода пропустил удар и, замешкавшись на пару мгновений, уже лишился оружия. Сражение завершилось. Теперь оставалось самое неприятное – Флод обязан был добить слабого противника – ведь если воин не сумел в бою сохранить оружие, значит он не был достоин даже пощады. Лэдд стоял перед парнем, запыхавшийся и озлобленный не то на сопер-ника, оказавшегося сильнее его, не то на самого себя, не сумевшего противо-стоять. Флод смотрел. Как бы то ни было, Лэдд не делал ему ничего плохого, и мотивов лишать его жизни не было. -- Добивай! – донесся из толпы голос Седча. Парень провел рукой по лицу, как бы пытаясь стереть тень нерешимости. Не помогло. -- Ну! -- со смесью досады и гнева крикнул уже сам Ледд. – Давай же! Флод ударил. Лэдд упал ничком, хрипя и захлебываясь кровью. Все было кончено. Парень стер с лица пот и поспешил удалиться с места битвы. Он не слу-шал одобрительных шепотков братьев, впечатленных столь необычным исходом сражения – победой худосочного незаметного парня над одним из лучших мечей Ордена. Он не слушал и не слышал ничего, кроме почему-то застоявшегося в ушах предсмертного хрипа покойного. Флоду еще не приходилось убивать. *** Из своей кельи монах вышел только поздним вечером, когда меры закончились. У парня было свободное время, которое дали всем членам Ордена после того, как все завершилось. Завтра предстояло «торжественное» сожжение тел павших. Погибли еще трое – один так же, как и Лэдд -- не удержал оружие, а двое других оказались смертельно ранены и тут же лишены жизни в наказание за свою нерасторопность. У Флода не было ни малейшего желания любоваться на это, но смотреть на уничтожение тел собственных братьев и благоговеть перед этим зрелищем входило в прямые обязанности каждого члена Ордена – от юных послушников до прошедших испытание монахов, без пяти минут настоящих воинов. Парень бесцельно прохаживался по территории монастыря, вдыхая ве-черний воздух, пахнущий морем. Вдруг он остановился у общей кельи послушников, привлеченный странным шепотом. Монах подошел ближе к двери и прислушался. -- …четверо! Их всего было четверо. – до Флода донесся тихий, но во-одушевленный голос Алика. -- Расскажи! Ты же читал! – наперебой зашелестели голоса других детей. -- В общем… Флод, наплевав на все правила, прильнул ухом к двери и прислушался. *** Алик гордо восседал на койке, польщенный заинтересованными взглядами братьев. Он начал было рассказывать, но сделал паузу, упиваясь эмоциями ребят, жаждущих услышать историю. -- В общем, -- повторил он, перейдя на драматический шепот, -- есть природа. Но, как вы знаете, природа непроста, она состоит из четырех составляющих… -- А как же Единый? – перебил кто-то из мальчиков. -- Да тише ты, сегодня все от него освобождены, -- ткнул друга локтем сосед слева, затем снова посмотрел на Алика. – Давай. -- Так вот, эти четверо составляющих – вода, -- рассказчик поднял растопыренную пятерню и начал загибать пальцы, -- воздух, огонь и земля. Говорилось, что природу обуздывает одна древняя раса. Это элементали. Их тоже бывает четыре, как и самих элементов. -- Да брешешь ты все! – вскричал тот же мальчишка, -- нет их уже давно, Орден истребил всех! -- А вот и есть! – Алик аж вскочил с ногами на койку, все больше воз-буждаясь, -- Есть! Не нравится – не слушай. И он сложил руки на груди, сделав вид, что больше ничего не желает рассказывать. -- Расскажи! – обиженно протянули друзья, -- А зануду не слушай. «Зануда» обиженно нахохлился и засопел. Юный рассказчик снова уселся на уже изрядно помятую постель и про-должил уже спокойно: -- Есть. Их мало, правда, и они прячутся. От нас, между прочим. Так вот. Четыре вида элементалей. И все они красивые-красивые, и узнать их довольно легко. Среди каждого есть несколько самых сильных – они-то и управляют природными силами. Но их вообще мало. Я читал, что рождаются они раз в несколько сотен лет, но живут дольше. -- А где они живут-то? -- У каждого элементаля есть места, где им комфортнее всего. Где они сильнее всего. Кажется… -- Алик задумчиво почесал затылок, -- места эти есть и у нас в Герцогстве! Слушатели разом оживились. -- А где, где, расскажи! -- Так вам все и выложи! – Мальчик, лукаво щурясь, бросил снисходи-тельный взгляд на братьев. -- Да кому это интересно! – сказал уже знакомый Алику сосед вечно возмущающегося мальчишки. -- Все равно все думают, что элементали мертвы! Так что рассказывай, ничего не будет. Рассказчик смущенно развел руками: -- Да если б я сам знал! Нигде об этом не сказано. Вы думаете, я не ис-кал? Тут же по всей комнате раздалось разочарованное мычание. В то же мгновение незапертая изнутри дверь общей кельи распахнулась, и на пороге возник Флод. Напрягшиеся было ребята тут же расслабились – они не раз видели, как Алик общался со старшим монахом, а значит – Флод свой, он не сдаст. -- Алик, где ты начитался этих глупостей? – спросил парень, заходя в келью и осторожно затворяя дверь. -- А подслушивать плохо! – попытался парировать мальчишка. Флод сел на постель рядом с приятелем. -- Я, конечно, все понимаю, но если бы на этом месте оказался не я, а, например, Седч? Или того хуже – сам Пастырь? «Нарушители» виновато зашмыгали носами. Алик же удивленно смотрел на парня, явно собираясь возмутиться. -- Но ты же сам каждое утро к морю ходишь! И никому не говоришь. -- Но я, в отличие от всех вас, делаю это тихо и соблюдаю осторожность. А вам с такими байками недолго и на виселице оказаться, в назидание другим, таким же простофилям, как и вы. Мальчишка, будто бы опомнившись, испуганно взглянул на парня: -- Ты же не скажешь, правда? -- Больно оно надо мне, -- пробурчал Флод. – Сам еще под горячую руку попадусь, как сообщник ваш. За то, что не побежал докладывать сразу же, как ваших бредней наслушался. Потом спросил уже другим, заинтересованным тоном: -- А где книгу взял-то? -- Ну… -- Алик скривился. Монах улыбнулся– он все понял без слов. -- Опять спер где-то? – спросил он. -- Да она тогда, по-моему, вообще никому не нужна была! Не поймали же… Видя, что сникший приятель совсем подавлен нотациями и наводящими вопросами, Флод по-дружески подпихнул его в бок. -- Да ладно, я же тоже таким был. Он встал, и уже было собирался снова открыть дверь, чтобы уйти, но, коснувшись ручки двери, обернулся: -- Только вы все равно тише будьте. А то я вас футов за пять услышал. Мало ли что. И вышел. Оставшийся вечер послушники провели смирно. *** Илман проснулся задолго до рассвета. Остальные послушники еще спали, сморенные ночными рассказами Алика. Мальчик зло посмотрел на мирно сопящего товарища. Вот еще, нашел зануду. На самом деле Илмана давно бесила вседозволенность Алика. Но еще больше мальчишку бесило то, что другие братья тянулись к нему, восхищаясь его смелостью, будучи не в состоянии подражать. А Илмана, старавшегося прилежно исполнять все законы Ордена, поче-му-то не любили. Вот и не знаешь, что лучше – следовать правилам и быть изгоем, либо мучиться совестью и страхом, но зато пользоваться всеобщим уважением. Мальчишка сердито тряхнул головой. Как же обидно! Юный послушник тихонько вышел из кельи, направившись в отхожее место. Стараясь ступать максимально бесшумно, чтобы не попасться – до наступления часа подъема выход из келий был запрещен. Наверное, если бы Илман так не старался быть незаметным, то часовой лишь глянул бы и забыл – среди ночи нередко кто прохаживался в известном направлении, и на это закрывали глаза. Но послушник до того боялся стать увиденным и наказанным, что каждый осторожнейший шаг, каждый взгляд, бросаемый в сторону часового – а вдруг заметит? – рождали новые подозрения. Не может же человек с чистой совестью так опасаться обнаружения. -- Эй! Ты чего тут шастаешь? – окликнул часовой разом севшего Илмана. Бедняга застыл на месте, зажмурившись от страха. Часовой вздохнул и, подойдя к «нарушителю», развернул его к себе лицом. Послушник, совсем еще ребенок. -- Я-а.. тут.. хотел.. сходить кое-куда… -- Илман начал стремительно краснеть, и монах уже начал раскаиваться, что окликнул его. Ну что этот мальчик мог сделать один, среди ночи, да еще и такой худющий? Хотя с другой стороны, теперь он обязан был доложить о «нарушителе» настоятелю. Где-то полминуты в часовом боролись жалость и чувство долга. Чувство долга победило. -- Пойдем со мной. – Монах взял Илмана за руку, и тот, уже пожалевший о том, что вообще проснулся, обреченно потопал следом за часовым к келье настоятеля. Не надо было ему все-таки выходить наружу. *** Настоятель дремал. Он сидел за столом, забыв погасить свечу, и теперь с каждым выдохом опускался все ниже и ниже, рискуя, в конце концов, опалить себе лицо. Стук в дверь избавил его от этой опасности – настоятель встрепенулся и, обнаружив себя в нескольких дюймах от открытого огня, проснулся оконча-тельно. -- Кого тут принесло ни свет, ни заря, -- бурчал старик, поднимаясь и отворяя дверь. На пороге стоял часовой, за спину которого испуганно прятался маль-чишка. Монах с мрачным лицом вывел нарушителя режима на свет. Он молча подтолкнул его внутрь и, пояснив все произошедшее лишь тремя словами – «ходил, возмущал покой», закрыл дверь. Настоятель вернулся на свое прежнее место, устало протер глаза и воз-зрился на мальчишку, совсем потерявшего лицо от страха и смущения. -- Ну и чего ходим? – беззлобно спросил он. -- Я.. я просто хотел…в место отхожее, вот! – выпалил Илман. Настоятель вздохнул: опять эти запуганные послушники выйти на улицу боятся, а полные подозрений часовые их потом приводят. И ведь попробуй потом не отчитаться перед Пастырем, особенно когда сам хозяин находится в монастыре. И сейчас бедняге публичная порка была обеспечена. Вообще-то настоятелю было жалко ребят. Всех до одного – от послушников до уже взрослых монахов. С тех пор, как политикой Борцов за Веру стал заниматься ныне свергнутый король Риконд, а после него его сын, идея Ордена была изуродована до неузнаваемости – все теперь основывалось не на предотвращении воин, а на личной выгоде владельца. Старик еще помнил то время, когда Орден даже назывался по-другому. И преследовалась совершенно другая идея, нежели истребление всех «природных магов», и преследование их покровителей. А теперь… Настоятель только смотрел на то, как жизни молодых и сильных мужчин коверкаются ради чьей-то тщеславной прихоти. Паршиво. Надо было тогда все-таки отказаться от Переворота и умереть с чистой совестью. Сейчас бы не пришлось изо дня в день корить себя. Старик снова вздохнул, на этот раз уже гораздо более тяжело, чем в первый раз. -- И что мне с вами со всеми делать? – спросил он куда-то в пустоту. Илман исподлобья глядел на настоятеля, ожидая наказания. – Чего не спишь-то? Мальчишка, начав, наконец, понимать, что, по крайней мере, до рассвета ему ничего не грозит, слегка расслабился: -- Да проснулся вот… А уснуть не получилось. -- С братьями поссорился что ли? – невзначай поинтересовался старик, не подозревая, что надавил на больную мозоль. -- Да я просто… Илман начал пошмыгивать носом. Настоятель, скручивавший тем временем листы пергамента, чтобы те не загорелись, удивленно поднял глаза на юного послушника. -- Я говорил им, что это все неправда! А Алик все равно байки травил! А эти верили! Досада, с которой мальчик говорил, окончательно разжалобила старика. -- Что за сказки такие вы там друг другу рассказываете? -- Да про элементалей. Их четверо всего, и Алик говорил, что они живы еще… А я говорил, что мы всех убили. Ведь убили же! А они не верили! Обзывались… Настоятель, вставший было, чтобы убрать листы в угол, снова сел. -- Элементали, говоришь… живы? -- Ну, я не знаю, так Алик сказал… Вдруг мальчишка понял, на что сейчас обрек себя и своих товарищей, но было уже поздно. -- Вы же не накажете нас? – спросил Илман умоляющим тоном. Если бы настоятель только мог утаить... Нет, если этот мальчишка рассказал все ему, то непременно может как-то рассказать и Пастырю, и самому Иррэ. Молчать нельзя. -- Я-то не накажу. Но сохранить в тайне не имею права. Ты уж извини, -- старик обреченно развел руками. *** О случившемся настоятель доложил Пастырю только после утренней молитвы. Послушников, нарушивших «гармонию», царившую в монастыре, собрали около главной часовни в полдень. Вначале каждый должен был встать на колени перед Пастырем, собравшимся прочитать скучнейшую проповедь о ереси, о неверности поклонения природе и тому подобное. За тем, как проходила проповедь, следил сам Иррэ. После чего должно было последовать публичное наказание. Всем послушникам предстояло выдержать по сотне ударов плетью. Кроме одного – Алика, главного «бунтовщика». В отличие от других послушников, тому предназначалось двести ударов, и их наносил самый сильный, самый рослый из старших монахов. И самый беспощадный. Алика привели туда же, где проводились казни и сожжения тел. Мальчик молча снял верхнюю часть одежды, обнажив спину, и встал на колени перед другими членами Ордена. Он смерил почти высокомерным взглядом всех, смотрящих на него, будто не он сейчас стоял перед братьями нарушивший строгую дисциплину и опозоренный, а сам выступал судьей. Взгляд нака-зуемого на секунду остановился на Флоде, и в нем монах прочитал бесконечное разочарование. «Ты же обещал не говорить!» Парень в ответ еле заметно помотал головой, со смесью жалости и боли смотря на приятеля. «Это не я». Алик понял. В это же мгновение первый удар обжег спину мальчика. Тот стиснул зубы, но не издал ни звука. Уже через пятнадцать плетей Алик почувствовал, как потекли первые капли крови. Пока он молчал, что становилось с каждым разом все труднее. С каждым разом все труднее становилось смотреть Флоду. Парень остро чувствовал всю несправедливость происходящего, но еще паршивее было то, что он не может ничем помочь. Пятьдесят плетей. Толпа наблюдала затаив дыхание. Пастырь – хмурясь все больше и больше. Лицо хозяина украшала легкая удовлетворенная полуулыбка. Иррэ, казалось, еле заметно кивал головой в такт ударам. Семьдесят. За семьдесят первым взмахом плети последовал сдавленный стон, за семьдесят вторым – крик. А хотя почему Флод не может ничем помочь? У монаха что-то щелкнуло в сознании, и он рванулся через толпу прямо к помосту. Толпа оживилась и заворчала. Парень, растолкав всех, кто стоял у него на пути, вскочил на помост. Снова послышался вскрик – плеть за плетью падали на спину мальчишки. В эту же секунду Флод, потерявший всякое самообладание, набросился на «палача». Тот, не ожидая такого поворота событий, выронил плеть, но, сообразив, что происходит, тут же ударил в ответ. Развиться драке помешал Пастырь. -- Прекратить! Немедля! Тут же четверо самых расторопных монахов принялись разнимать дерущихся. Флод дернулся, освобождаясь из рук удерживающих его братьев, вытер кровь. -- Твари, -- сплюнул он. Вдруг заговорил Пастырь, прежде молча смотревший на монаха с крайним неодобрением: -- Этого, -- он указал пальцем на Флода, -- в подвал, на воду и хлеб. Будем с этим разбираться. И довершите начатое, -- сказал он уже палачу. Удары плетей возобновились с новой силой, а взбунтовавшегося монаха насильно увели в подземелья главного монастыря Ордена. *** Глупец! Мальчишка, не способный совладать с ребяческими эмоциями! Флод бесконечно себя презирал. На что он еще рассчитывал, когда полез на этот треклятый помост? Ни Пастырь, ни тем более Иррэ не стали бы поддаваться хоть толике милосердия, не говоря уже ни о жалости, ни о том, чтобы прекратить безумие, которое в Ордене называли «справедливостью по заслугам». Монах сидел, молча глядя в одну точку, и в подвальном полумраке его легко можно было и не заметить. При свете же он мог сойти за парализованного. Иногда парень прикрывал глаза, чтобы дать им отдохнуть от липкой темноты, но через несколько секунд открывал их снова. «Убежище» Флода представляло собой темную комнату без окон и вообще каких-либо отверстий во внешний мир, если холодное и сырое подвальное помещение можно было назвать комнатой. Уже вторые сутки монах спал на топчане, набитом сухой соломой, и питался тем, что ему приносили. Чаще всего это была буханка грубого ржаного хлеба, пресного и невкусного, но зато хоть как-то утоляющего голод, и два стакана воды. Но иногда приходил Алик, когда ему удавалось найти свободное время и улизнуть. Тогда мальчишка приносил с собой кусок сыра, оставшегося от обеда. -- Там вообще тьма знает что творится, -- сказал однажды приятель. – Пастырь с хозяином спорят. Друг другу улыбаются, а смотрят друг на друга так, будто каждый представляет, как другой на виселице болтается. Жуть. Того и гляди -- Орден надвое расколется. -- Как там, сильно теперь следят за всеми? – поинтересовался Флод. -- Ну… пытаются. Мне к тебе ходить запрещено вообще-то, но, как ви-дишь, мне это не особо мешает. Флод улыбнулся. Наверное, Алик был единственным, кто хоть сколько-нибудь волновался об его участи. -- Спину-то покажи, -- попросил монах, стараясь придать голосу как можно более беззаботное выражение. Алик горько усмехнулся, снял одежду и повернулся к парню спиной. Палач постарался на славу: на коже мальчика, казалось, не осталось живого места. Флод не сомневался в том, что теперь это «украшение» останется с Аликом навсегда, постоянно напоминая о пережитом позоре. Мальчишка снова оделся и сел на топчан рядом с приятелем. -- Они, говорят, собираться сегодня будут. Решат, что с тобой делать, -- Алик выдержал паузу, -- да и со всеми нами. -- А когда? -- Неизвестно пока. Я просто мельком услышал разговоры Пастыря с настоятелем. Флод хмыкнул. Он знал, что значит «мельком услышал» в изложении приятеля, но теперь плутоватость мальчишки играла на руку им обоим. Послышался звон, означавший, что наступило время молитвы, а после них и тренировок монахов. Алик вскочил и направился к двери. -- Ладно, я попробую еще вечером перед сном к тебе зайти, -- сказал он, выходя, -- Может, узнаю чего. Дверь закрылась, и монах снова остался наедине с гнетущей тишиной. Он, на мгновение дав волю эмоциям, с рыком ударил каменную стену, отозвавшуюся гулом, но тут же принял прежнее неподвижное положение, будто бы сделав все, что мог. Нет, так продолжаться больше не может. Флоду не нравилось ни положение, в котором он оказался, ни люди, послужившие этому причиной. Подземелье монастыря слишком быстро съедало моральные силы парня, и, как ни странно, ему все еще было дело до участи своей и участи Алика. Нужно было ждать известий. В зависимости от того, как поведут себя «верхи» Ордена и что они решат, Флод начнет действовать. В любом случае, ни в подземелье, ни в самом монастыре парень оставаться не собирался. Хватит с него. *** Совет состоялся во второй половине дня, когда солнце уже едва косну-лось горизонта. Представители верхов Ордена сидели за большим столом, во главе которого должен был находиться Иррэ. Но монаршего советника еще не было. Его ждали. В помещении стояла тишина, периодически нарушаемая покашливаниями и постукиваниями пальцами по столу монахов. Никто не показывал раздражения, вызванного сильным опозданием хозяина, но, тем не менее, оно обуревало каждого. Наконец, входная дверь отворилась, и в залу вошел Иррэ. Легок на помине. Будто бы несколько дней назад никто не вносил смуту в прежде безупречную работу машины Ордена. --Прошу меня извинить, братья, за задержку, -- начал он. – Я предлагаю незамедлительно решить судьбу главного нарушителя. Ну и принять всевозможные ужесточающие меры дисциплины. Монахи, услышавшие полагающиеся объявления о целях сбора, зашептались. -- Братья! – раздался гулкий бас Великого Пастыря, занимавшего свое место на противоположном от Иррэ конце стола. – Прошу тишины и внимания. Три дня назад, как мы все знаем, случился инцидент во время публичного наказания одного из нарушителей. Монах, уже прошедший меры, поднял руку на исполняющего приговор брата, что является непоправимым грехом. Монахи снова зашушукались, на этот раз возмущенно. Пастырь продолжил громче: -- Но монах этот прежде прекрасно показал себя на мерах, а значит – он воин, достойный того, чтобы защищать интересы Ордена. И было бы весьма неразумно казнить его. На лице Иррэ, прежде удовлетворенно улыбавшегося, образовалась хмурая морщинка. Ему совершенно не понравилась позиция главы монастыря. -- Поэтому, -- продолжал старик, -- мое решение состоит в том, чтобы просто перевоспитать его. Он должен понять, что братья, наказанные за свои проступки, принимают кару заслуженно. -- Ваше Верховенство, -- мягко перебил его хозяин монастыря. – Не стоит потакать еретику, даже если он – хороший воин. -- Еретик, господин Иррэ, это бунтовщик, идущий против самой идеи нашего Ордена. Я не спорю, что наказанию быть, но сие нарушение не стоит казни. Иррэ, явно настроенный на собственную победу в начавшемся споре, воинственно подался вперед, поставив на стол кулаки. -- Вы забываете, что взбунтовавшийся один раз может взбунтоваться и второй и третий, а то и вовсе поднять мятеж. Это слишком опасно для единства Ордена. Не спорю, нам нужны сильные воины, но верные воины порой даже полезнее. Они надежны, а ваш бунтовщик уже раз доказал свою неверность. Неужели вы хотите, чтобы он послужил причиной бунта? Или, может, тайно перерезал братьев во сне, потому что ему вдруг не понравится, как обращаются с кем-то из его приятелей? – Иррэ сложил руки на груди и с вызовом посмотрел в глаза Пастырю. Старику казалось, что на самом деле первый советник герцога кривит душой – ну что может сделать один вдруг невесть на чем помешавшийся мальчишка против сотни сильных и подготовленных ко всему монахов? Тогда почему Иррэ так рьяно начал отстаивать казнь нарушителя? Неужели он видел в нем не одного из своенравных монахов, которых легко усмирить, а опасного врага Ордена, устранить которого поможет только виселица? Но ведь мальчишка ничем не отличался от тех, кто и раньше выкидывал подобные финты: недовольных чем-то всегда и везде было вдоволь. -- Этот монах не опасен, -- возразил Пастырь. – Один-единственный человек ничего не сможет сделать против всего Ордена. В ответ на это советник герцога громко и, пожалуй, слишком нарочито расхохотался. Пастырь еще больше нахмурился, чувствуя накатывающую волну раздражения. -- Порой история вершится самыми незаметными людьми, ваше Верховенство, -- сказал Иррэ, улыбаясь. – Но иногда лучше не дать этой истории свершиться. Он выдержал паузу, но возражений не последовало. Тогда он продолжил уже серьезным тоном: -- Теперь, господа, вспомните, почему тому послушнику дали двести плетей. Уж не стихийная ли магия стала предметом обсуждений? По зале прошелся обеспокоенный шепоток. Иррэ продолжил. -- И, уж конечно, все мы полагаем, что повода для этих разговоров возникать не должно. Однако, -- он оттолкнулся кулаками от столешницы и медленно прошелся к окну, -- выясняется, что какой-то послушник, совсем зеленый сопляк, откуда-то достает информацию о носителях запретной магии, которая уже несколько десятилетий считается мертвой. А это значит, что есть немало поводов для беспокойства. Орден перестает выполнять свою главную функцию, а именно – пресечение каких бы то ни было связей стихийной магии с внешним миром. То есть уничтожение посредников, коими и являются элеменали, столь активно обсуждаемые послушниками несколько дней назад. -- Да будем вам известно, господин советник, -- встрял прежде молчав-ший священник, второе лицо в Ордене после Великого Пастыря, – что изна-чально политика Ордена преследовала совершенно иную идею. Мы не уничтожали целую расу, а старались служить щитом от воин. -- Война уже начинается, -- бросил Иррэ, наверное, резче, чем полага-лось. Собрание приняло совершенно новый оборот. Священник стремительно поднялся со скамьи. -- О чем вы говорите, господин советник? -- Герцогу нужно восстановить прежние владения. Поэтому война не за горами, господа, -- пояснил монарший советник уже спокойным тоном. – И именно поэтому силы и верность Ордена нужны сейчас как никогда. -- Почему мы узнаем о нависшей над Герцогством Пану войне только сейчас? – с металлом в голосе возмутился Пастырь. – Орден еще не готов к конфликтам, и мы не сможем содействовать. По крайней мере, первое время и с должной силой. Иррэ смягчился: -- Я, безусловно, поторопился, сказав, что война уже началась, но сейчас самое время начать подготовку к ней. Имейте это в виду. Но вернемся к положению внутри Ордена. Я полагаю, что никто из вас не придает большого значения сведениям, попавшим тьма знает как к послушнику. -- Он обвел взглядом всех присутствующих. – Но, тем не менее, слухи редко бывают беспочвенны. Я, надеюсь, все понимают, к чему я клоню? Понимал каждый. Снова искать, донимать допросами каждого встречного, проливать кровь «неверных», а на деле невинных… И все только ради того, чтобы разыскать еще одно поколение древних магов, считавшихся погибшими. Хорошо, ничего не скажешь. -- И что вы прикажете с ними делать? – тоном, полным презрения, поинтересовался священник. -- А то, Гартон, что вы вначале выполните свой долг. Или вы думаете, что будет так просто найти элементалей? Гартон заскрипел зубами. Будь его воля, он бы уже давно отправил со-ветника герцога во тьму вместе со всеми его амбициями и поручениями. -- Контроль ужесточить и начать поиски. Бунтовщика повесить, -- резко вынес свой вердикт хозяин монастыря и, прежде чем последовали возражения, удалился. Пастырь объявил совет закрытым. После всего, сказанного Иррэ, старик стал мрачнее тучи. Остальные монахи расходились по своим кельям, не менее озадаченные и удрученные – никто не одобрял нынешнюю политику Ордена. Священник в бессилии опустился на скамью. Сколько еще им придется уничтожать то, что всегда держало мир в равновесии? Волна неприятных воспоминаний захлестнула Гартона Удвилса с голо-вой. *** -- Проклятые болота, тьма их раздери! – непрерывно ругался Рамл, в очередной раз выливая воду из сапога. -- Да тише ты. Не хватало еще, чтобы нас услышали, когда мы так близко. Иначе столько месяцев поиска без толку. Рамл недовольно засопел, покосившись на осадившего его напарника, но спорить не стал, понимая всю неуместность своей раздраженности. Да еще и Варак, ступающий впереди, в очередной раз обернулся и выразительно погрозил кулаком. Ночь стояла беззвездная – идеально для того, чтобы незаметно напасть. Но вода далеко разносила звуки, поэтому мужчины с каждой минутой старались быть тише. Их было десять: Варак, предводитель, подчинявшийся только приказам Пастыря или новоиспеченного хозяина монастыря, Гартон и Рамл, шедшие прямо за ним, и шестеро других монахов-воинов, подчинявшиеся уже приказам напарников. А еще был Иррэ, совсем еще мальчишка лет шестнадцати, сын нового хозяина. Навязался, не без помощи отца, конечно. В начале думали, что юнец станет обузой для всех, отправившихся в Прадес, но, к общему удивлению, мальчишка держался наравне с другими монахами. Конечно, в нем нередко проскальзывала барская манера, свойственная многим отпрыскам знатнейших отцов, но к этому относились снисходительно, да и перечить хозяйскому наследнику ни у кого особого рвения не было. Маленький отряд ступал почти неслышно, однако бесконечное хлюпанье воды, постоянно заливающейся в сапоги, препятствовало абсолютно бесшумному передвижению. Мешало все: и туман, в этих краях практически никогда не рассеивающийся, и влажность почвы, мерзко чавкающей под ногами, и вода, вода, вода… Вода была везде. Варак сделал резкий знак остановиться и затихнуть. В мертвенной тишине, почти ничем теперь не нарушаемой, нападавшие смогли различить едва слышное хлюпанье. Звук доносился как вроде из-под воды, со всех сторон окружавшей мужчин. Нападавшие затаили дыхание. Странный звук, казалось, медленно при-ближался, пока не возникло ощущение, что хлюпает прямо под ногами. Резко поднявшийся столб воды был размером с двух человек. В следующее мгновение ничего не успевшие понять монахи захлебнулись, с головой погруженные в воду. Гартон на пару секунд прикрыл глаза, восстанавливая сердцебиение, затем тут же рванулся на поверхность. Откашлявшись и набрав воздуха, мужчина огляделся, насколько того позволяли темень, царившая вокруг, и вода, стекавшая с ресниц. За несколько секунд затопило буквально все. Хлипкие стволы красавиц-ив теперь ушли под воду, и на поверхности остались только лишь поникшие верхушки. Тростник и вовсе утоп и превратился в водоросли. Гартон услышал сдавленный кашель за спиной, и обнаружил в паре футов от себя троих выживших монахов. Ни Иррэ, ни Варака, ни Рамла, ни остальных видно не было. «На дно пошли,» -- с досадой заключил Гартон. Хуже всего было то, что отряд лишился предводителя. А еще мужчина не сомневался в том, что «остаткам» придется понести нехилое наказание за утрату драгоценного отпрыска хозяина. Горевать о потере напарника было некогда – нужно во что бы то ни стало довершить начатое. Гартон, махнув рукой оставшимся спутникам, поплыл туда, откуда, по его мнению, пришла гибель. Мужчина оказался ближе всех к источнику опасности, поэтому почувствовал подводный толчок, отчасти явившийся причиной гигантского водяного убийцы. А значит, можно попробовать найти предполагаемый источник этого толчка. Гартон и остальные добрались до небольшого участка земли, так ничего не обнаружив. Однако одна хорошая новость не заставила себя долго ждать. Иррэ отдыхивался, опираясь на косой ствол склонившейся над водой ивы. При виде мужчин парень слегка нахмурился и тут же криво, но удовлетво-ренно улыбнулся. Еще бы, попробовали бы они оставить наследника одного в столь недружелюбном месте среди враждебно настроенной природы! Гартон сделал знак замолкнуть открывшему было рот хозяйскому сыну. Тишину, густую и липкую, теперь не нарушало ничего. Вскоре монахи смогли разглядеть небольшие плавучие дома, выглядевшие безжизненными и заброшенными. Поселение маджей казалось давно оставленным, но каждый из крадущихся знал наверняка: водный народ здесь и готов защищаться. Вообще-то в Прадесе осталось совсем немного элементалей – слишком близко к столице. От силы две-три семьи, да дряхлые развалины, видевшие еще первое пришествие людей на материк, и чьих способностей уже давно не хватает не то что на защиту – тут даже выдавить из себя пару капель много. Остальные маджи сейчас только в Двуречье, на юге у самой границы, да в болотистом Маршусе на западе. Но Гартон все равно боялся ошибиться. Нужный дом, кажется, был са-мый дальний. Монах знал, для маджей его присутствие не является тайной. Но, вопреки приказу хозяина, истреблять всех элементалей он не собирался. Ему нужна была только девочка. В глубине души мужчина совершенно не принимал «необходимость» уничтожать даже наделенных, хотя, наверное, какая-то своя правда в этом была. Такие методы избегания войны являлись радикальными, и неизвестно было, что будет потом. Когда не останется уже никого. Люди рисковали уничтожить то, на чем прежде держался мир. О последствиях, кажется, никто не думал. Да и сам Гартон был не лучше. Не подчиниться приказу. Так просто – взять и отказаться. Ценой собственной жизни, а как же еще. Может, удалось бы спасти другую жизнь, но более ценную для мира… Стоп. Мужчина резко тряхнул головой, отгоняя слишком уж назойливые мысли, мешавшие действию. -- Зачем мы медлим? – полушепотом возмутился Иррэ. – Мы в паре футов, нужно действовать! Гартон раздраженно поморщился. Конечно, тебе-то лучше знать, что нужно делать! -- Ждем. Не хватало еще натравить на себя остальных элементалей, -- непреклонно отозвался он. Но, к удивлению монаха, мальчишка оказался раздражающе настойчив. -- Мы и так подошли близко! Нельзя больше задерживаться! -- нахму-рился он. И, не дожидаясь дозволения, рванулся к дому. Гартон, трижды проклиная и отпрыска, и его отца, успешно выслуживающегося у герцога-узурпатора, двинулся следом, сделав зазывающий жест остальным. Надо же, будто бы и впрямь хозяином себя вообразил! Малолетний дурень, выудив откуда-то кинжал (и когда только припря-тать успел?) отворил дверь, предательски скрипнувшую, и вошел. В это же мгновение раздался характерный чавкающий звук, который ни с чем нельзя было спутать. Судя по тому, что спина Иррэ продолжала маячить у Гартона перед глазами, смерть встретил кто-то из маджей. Надо же. Парню пришелся на руку эффект внезапности, однако второй раз это уже не пройдет. Маджи мгновенно почувствовали присутствие людей, однако противостоять им было сложно – наделенной среди них была только девочка, совсем еще юная, лет семи. Шальная, необученная, не способная еще обуздать твой дар. Сил остальных хватало только на то, чтобы погасить костерок в лесу. Полноценно защищаться они не могли. Судя по всему, потоп был устроен случайно – кажется, дитя было сильно напугано, и из-за эмоций она не смогла совладать с магией, рвавшейся наружу. Страшно было представить, что будет, когда девочка вырастет и ее дар войдет в полную силу. Оказалось, что в доме находились только родители девочки да две ста-рейшины. А после того, что сделал Иррэ, обитателей дома еще поубавилось, и, похоже, хозяйский сын убил самого опасного из них – при неверном лунном свете «гости» смогли отчетливо разглядеть очертания мужской фигуры. Наделенная лишилась отца. Дальше все продолжалось в полной темноте и не более двух минут. Как бы ни были маджи сильнее людей, небольшое численное превосходство и хаотичность дара наделенной сыграли свою роль. Старейшины защитить себя не могли, однако мать девочки, перед тем, как Иррэ выстрелил в нее из арбалета (нагло вырванного из руки монаха, стоящего рядом и державшего оружие наготове, чтобы защитить хозяйского отпрыска), успела «задушить» одного из нападавших, заключив голову и легкие того в водяной шар. И скорее всего женщина погибала не от выпущенной самодовольно ухмыляющимся подростком стрелы, а от магического истощения: просто так маджи погибают только от сильного укола в сердце, как случилось с отцом девочки. Гартон наметанным взглядом успел уловить необычайную красоту умирающей: смоляные с просинью волосы, волнистые и мягкие, водопадом струились с плеч женщины. Лицо же, хоть и странно-бледное, было наделено нежными и слегка округлыми чертами. «Жалко, глаза не успел рассмотреть» -- мельком пронеслось у монаха в голове. Сопротивлялась маджийка ровно столько, сколько понадобилось бы ребенку, чтобы выбежать из дома и удалиться на несколько футов. -- Тьма всех раздери! Где ребенок?! – возопил Иррэ, разгоряченный совершенными убийствами. Ага, опомнился. Гартон смачно сплюнул под ноги и мгновенно вылетел наружу. Подросток рванул за ним. Снаружи, казалось, ничего не изменилось. Все тот же лунный свет, слегка покачивающийся от ветра тростник… А от ветра ли?! Гартон не сомневался ни секунды – ветра не было. Тихо-тихо, как кот, охотящийся за ловкой добычей, он крался к тому прибрежью, где ему почуди-лось движение. Не ошибся. Среди болотной травы мелькнула маленькая юркая фигурка и снова затерялась. Иррэ, видимо тоже это заметив, охотничьим псом посеменил за юной маджийкой, оставив монаха недалеко позади. Что он, так его растак, делает?! Спугнет ведь, дурак, и ищи-свищи дев-чонку потом по всем болотам. Стебли тростника на мгновение сверкнули испуганным лазурным свет-лячком. Теперь скрываться не имело смысла. Гартон ускорился, чтобы догнать парня, но не успел. Преследователей накрыла невесть откуда взявшаяся волна. А когда они выплыли на поверхность и откашлялись, никакой девочки будто бы и в помине не было. *** Гартон встрепенулся, возвращаясь в настоящее, ненамного более приятное, чем воспоминания. Нет. Орден уже не тот, что был раньше. И, похоже, раскола ему не миновать.