Urianoez

Сноски: (1) Замечательно. (2) Владыка Ауле (3) Лисенку не больно, лисенок не плачет, он страха не знает и весело скачет. (4) Глупый лисенок. (5) Авантюрист (цензурно) (6) Возможно. Но пока остается хоть крошечная распрекрасная надежда, что он осознал, я буду голосовать за снятие оков. И не устраивай истерику перед квендо – мы уже поняли, как тебе страшно. Съест тебя Мелькор, с укропом и петрушкой, ага. (7) Отошли своего квендо. (8) Имя коня Оромэ (9) Не смей позорить меня перед не-айнур. (10) Сильнее, чем ты сам себя позоришь? Никогда, Курумо. (11) Начинающих мастеров учат, что самое жаркое пламя – на конце ювелирной горелки. Обычно оно синего цвета, прямое и острое. В плохих, старых, ломаных горелках вокруг синей «иголочки» иногда вьется желтый мягкий язычок. Автор не берет в расчет моменты, когда горелка работает на полную мощность – тогда огонь делается ярко-оранжевым. (12) Урьяно-огонек (13) Волосы на голове дыбом!.. (далее следует непереводимый поток идиоматических выражений) (14) Дурные мальчишки с мечами

Мы из тех, нестареющих, Кто без устали трудится. И отчаянно верящих, Что все лучшее – сбудется! Ни смерти не страшусь, ни угасанья; Уйдём в огонь, рождённые огнём. И даже в час последнего прощанья В своей любви мы жизни присягнём! Г. Рылеева

В ветвистой кроне Лаурелина путаются легкие кучерявые облака. Золотистый свет льется на белый город, спускается по лепнине крыш, льнет к цветам и травам. По воздуху плывет знойная дымка, пахнет хлебом, розмарином и молоком. Кузня примыкает к реке, часть постройки даже стоит на толстых сваях, между которыми споро вертится деревянное колесо с металлическими заклепками. Эти заклепки так здорово блестят от воды, что хочется их лизнуть. Или хотя бы пощупать. Только это совершенно несбыточная мечта. Во-первых, потому что колесо вращает в кузне какие-то важные механизмы, и ради удовлетворения любопытства одного-единственного мальчишки никто работу останавливать не станет. А во-вторых – некогда на колеса заглядываться, если старший брат уже умчался на три куста вперед, а тебе только поспевай за ним и радуйся, что вообще с собой взял. Трава по колено, вся в росе. На золотистые, как Лаурелин, волосы садится маленькая фиолетовая стрекоза. - Подожди, подожди меня! Он останавливается, ждет. Важный, уже почти большой. И весь его вид говорит: вот, а я предупреждал, что ты маленький еще со мной ходить! Кто обещал не отставать? А вон, на три куста уже отстал! Кусты у кузни здоровенные, ветвистые. Залезешь в такой куст – и будто в домике. Очень удобно прятаться, особенно если надо незаметно проскочить к двери. В кузню им с братом ходить вроде бы не запрещали… но и не звали никогда. А ведь хочется! Там – огонь и металл, там интересно. Но главное – там дни напролет пропадает их самый старший брат, уже совершенно по-взаправдашнему взрослый, женатый, ворчливый, а оттого невероятно притягательный. - Тихо! – палец у губ, глаза прищурены. – Теперь крадемся на цыпочках. Ты помнишь, как я тебя вчера учил? - Ага, – на самом деле не очень, и ноги от этих мудреных «цыпочек» норовят заплестись и споткнуться, но ведь не признаешься же! Шлеп-шлеп! Босиком по серому теплому камню. Сапожки они сняли еще до кустов, потому что старший сказал, будто настоящие разведчики испокон веков сливали стопы с природой. Ему-то, конечно, видней, его отец брал с собой на охоту. Целый один раз!.. Внутри жарко и душно. Все пропиталось запахом угля и чем-то кисловатым, непонятным. Наверное, так пахнут желанные загадки. Что-то скрежещет, бормочет, плавится, из-за убранных коваными решетками окон все лучи в кузне – клетчатые. Наверное, в этом тоже есть что-то особенное, понятное лишь взрослым. - Вон он, видишь? – шепотом. - Ага. Конечно, попробуй не заметь. Стоит к ним спиной, в дальней комнате, у распахнутой настежь двери. Держит руки на столе, в руках инструмент. Жих-жих – и пауза. Потом снова жи-их, ж-жи-и-их! Занят, не иначе. - «Ага-ага»! – вечно брат дразнится. – Когда же ты, наконец, вырастешь… Вот что, оставайся здесь. - Нет, я с тобой… - Вот же лисий хвост! Погоди. Стой тут, спрячься. Я на разведку схожу, а потом за тобой вернусь. Понял? - Ага. - Не пойдешь за мной? - Не-а. - Слово даешь? - Ну… - давать не хочется, потому что нарушать нельзя, и придется в самом деле сидеть тут, в ближней комнате, где почти ничего интересного. Но брат смотрит в упор, и ничего иного не остается. – Ага. Шлеп-шлеп! Влажные от росы ноги оставляют на полу темные следочки. Куда бы тут спрятаться? О, вон, какая штука большая стоит на толстой ножке, а сверху – молоток. Если спрятаться за ножкой, прислониться и придвинуть сюда вот этот мешок… уй, нет, тяжелый, камни там, что ли?.. лучше вон то пустое ведро… И никто ничего не заметит. Теперь, правда, не видно, что происходит в дальней комнате. Зато хорошо слышно. Шлеп-шлеп! Молчание. - Что ты делаешь? Падение чего-то тяжелого, пара непонятных слов и раздраженное: - Ничего! Зачем пришел? - Да так… Я на охоте недавно был, и кабана видел! - И тоже умотал его бесконечными вопросами? - Нет! - А, то есть, это только мне такое «счастье»? - Ага! - «Ага-ага»… Иди теперь отсюда, не мешай работать. - А можно, я с тобой постою? - Нет. - Ну, пожалуйста! - Нет. - Я молча! - Ты. Не можешь. Стоять. Молча. - Могу! - Хорошо. Иди к выходу и молчи. Пауза. - Почему ты меня все время прогоняешь? - А зачем ты мне нужен? - Ну… не знаю. Мы же братья! - Самый идиотский довод, какой я когда-либо слышал. - Почему все, что я говорю – идиотское? - Это к тебе вопрос, а не ко мне. Снова тишина. Скрежет. Робкое: - Феанаро… Громко и сердито: - Нолофинвэ, что ты ко мне прицепился?! Иди, доставай своего брата, отца, свою трижды передрагоценную мамочку, а меня – оставь – в – покое! - Ух, какой камень красивый! Голос немного смягчается. - Знаю, что красивый. Давай, иди, иди. Детям тут не место. - Я уже не ребенок! - А кто? – насмешливо. – Макушка до верстака не достает. - Что такое верстак? - Стол. - А когда достанет – можно приходить? - Тогда и поговорим. Все, кыш, мамочка тебя ищет уже. - А вот и не ищет! Она меня на целый день отпустила! - Naêmûzh, а меня еще пытаются уверить, будто эта леди, чтоб ей не икалось, желает мне добра! - Ты о чем? - О том, что такую липучку, как ты, спихивают только злейшим врагам. - Я не… Тут у двери кузни раздаются мягкие быстрые шаги. Кто-то переступает порог и уверенно направляется в дальнюю комнату. Если немножко выглянуть из укрытия, можно мельком увидеть со спины высокую фигуру в лиловой тунике и серебристые волосы до лопаток, перетянутые ремешком. Потом новоприбывший скрывается за дверным косяком, и опять остается только слушать. - О, наконец-то пришел тот, кто тебя выдворит, липучка! - Ха. Забавно, - выговор у незнакомца необычный: мягкий, рокочущий. – Уходил – один финвион, вернулся – вдвое больше. А если я сейчас глаза закрою, вас станет четверо? - Урьяно, этот âsuraélïa itčarêd мешает мне работать! Звон хорошего подзатыльника ни с чем не спутаешь – громкий, сочный и, наверное, очень обидный. - Dêzaleðűa. Никогда не употребляй слова, смысла которых не знаешь. - Я бы рад узнать, но ты не говоришь! - Потому что, falêaz gasâd, твоя пытливая головка не доросла. - Я уже женат! - Впервые слышу, чтобы зрелость ума определяли по жене. Так, теперь ты, юноша. Ковать, паять, гранить, пилить и резать умеем? Недоуменное молчание. Слышно, как брат переминается с ноги на ногу. Наконец неуверенное: - Нет… - Тогда что мы здесь забыли? - Я к Феанаро пришел! - Аmanûðân(1), но здесь не беседка для свиданий! В кузне либо работают, либо отсутствуют. - А… а можно я тоже поработаю? Негромкое «Naêmûzh!» Феанаро, и звон очередного подзатыльника. - Хей, Урьяно! Это слово я знаю! - А если знаешь, то какого zukðulêz dhasïlia ha tûazcő произносишь? Итак, юноша, ты хочешь поработать. Похвально. Что ты собираешься делать? - Не знаю… то есть… Я как Феанаро! - Феанаро творит какую-то dušamanûðân с камнями, и даже Azûlêz Mâchan (2) не знает, что у него из этого выйдет. Советую начать с чего-нибудь попроще. - С чего? - Урьяно, ты всерьез собрался его учить?! - Тон повежливей, женатый наш, носик к стенке и работай. Хм… Начать, к примеру, можно с инструментов. Знаешь, для чего нужна вот эта штука? - Нет. - Это разметочный циркуль. Крутишь колесико, и ножки двигаются. Вот здесь насечки – длина в точках. Концы на ножках острые. Это, на минуточку, чтобы процарапывать метки по металлу, а не тыкать себе в глаза. У твоего отца есть корона? - Ага. - На, держи, поди к отцу и измерь его корону. Да… - тихая усмешка, - ты ведь понимаешь, что, помимо короны, измерять можно абсолютно ВСЁ? Даже не видя лица брата, легко представить, как у него в этот момент заблестели глаза. Еще бы, такая штука! Взаправдашний взрослый инструмент, да еще меряет. - Ага, понимаю. Спасибо! Шлеп-шлеп-шлеп! Юный Нолофинвэ вылетел из кузни, начисто позабыв о затаившемся в первой комнате спутнике. Тут бы вылезти и бежать вслед, но сперва надо тихо отодвинуть это гремящее ведро, перелезть через мешок, а потом… В дальней комнате раздаются шаги, начинают приближаться, и приходится срочно нырнуть обратно, затаившись пуще прежнего. - Ловко ты его спровадил! – когда Феанаро думает, что рядом нет его братьев, раздражение в голосе тает, появляется дружеская теплота. А вот у Урьяно не меняются ни мягкий выговор, ни насмешливый тон. - Я не спроваживал. Он и правда не сотворил бы тут ничего путного, а так хоть познакомится с устройством разметочного циркуля. - Меня всегда удивляло, как тебе удается хитрить с такой искренней физиономией! Гляди, что у меня получилось. Вот здесь – двенадцать граней, а тут я решил сделать шесть и заострить. Ловит свет, как будто сам его излучает! Шаги приблизились к укрытию. Теперь можно увидеть ноги: в черных сапогах – брата, и другие, босые, загорелые, тоже в росе, оставляют мокрые следы. И штаны закатаны до колен. - Да, изящно получилось. Это ты славно придумал. Куда собираешься вставлять? - Пока не знаю. Может, в ожерелье? - Великоват. Ты не думал о светильнике? - Урьяно, какая потрясающая идея! А что за светильник? - Какой изобретешь, такой и будет. - Ты по-прежнему не хочешь всерьез заняться моим обучением? - Тебя учить – только портить, - смешок. - Сам придумаешь, как себя огранить, умишка хватит. - Ауле так не говорит. - Так ведь я не Ауле. - Курумо тоже считает, что меня надо учить. - И почему же ты не учишься у Курумо? - Ха! Например, он не выдает все эти непонятные словечки, которые потом отказывается переводить. - То есть, по твоему разумению, главное качество мастера – виртуозно браниться на валарине? - Одно из них – несомненно! А если серьезно, почти на все мои идеи Курумо скучным голосом говорит, что прежде этого не было. Мол, раз не было, то незачем и творить. - А я? - А что говоришь ты, я не понимаю. Но звучит воодушевляюще. - Гляжу, ты любишь слова. Знаешь, как изобретаются языки? - Нет. Расскажи! - Кто-нибудь начинает произносить слова и писать знаки. А потом присоединяется хор. Всё. Чего поник? Думал, я тебе тут инструкцию на три дюжины пунктов напишу? - А правда, что ты изобрел валарин? - Кто тебе сказал? Курумо? О, ну ему-то, конечно, видней. - Значит, неправда? – разочарованно. - Это значит, что ты не умеешь слушать. Хор не споет тонкую линию без солиста. Солист не оставит живого эха без хора. Мне на голову стать, чтобы до тебя дошло, zuiðla? - Настоящий язык, который будет жить вечно, нельзя изобрести в одиночку? Но хотя бы солистом ты был? - А тебе так важно это знать? – снова усмешка и резкая смена темы: – Ты сделал что-нибудь кроме этого dušamanûðân камня? - Да, я оставил в печи. Там надо отбить, но мне одному не справиться. - Доставай. Ноги исчезли из поля зрения, загремела дверца печи, по комнате разошелся жар, а потом что-то тяжелое со звоном опустилось на предмет, за которым притаился маленький золотоволосый мальчик. Толстая ножка завибрировала. - Бьем два на раз. Ударяй вот сюда, в ложбинку. И по контуру. - Ihe. Тяжеленный молот опустился на раскаленную докрасна заготовку. Сила удара ушла в наковальню, а оттуда – целиком в прижавшегося к ножке незваного гостя. Из-под наковальни раздался тонкий испуганный вскрик. - Naêmûzh! – в один голос воскликнули взрослые. Левой рукой Урьяно отвесил Феанаро привычный подзатыльник, а правой за шиворот вытянул мальчишку из укрытия. - Нет, они меня доконать решили, оба! – возмутился Феанаро. – Лезут отовсюду, как мыши! - Потому что нечего их игнорировать, - заметил Урьяно, деловито поворачивая сжавшуюся в комочек находку то одним боком, то другим. – Если бы ты им дома проходу не давал, они бы даже не знали, где твоя кузня находится. - Вот зачем ты сюда пришел?! – напустился Феанаро на виновника переполоха. – Знаешь ведь, что нельзя, и все равно лезешь, kðulêz, dhasïlia tûazuhcő! Ай! Урьяно, не дерись, имею право! - Язык придержи. Забыл, что надо делать в кузне? - Ковать, паять, гранить, пилить и резать! - И где ты тут нашел пункт «выяснять отношения с родичами»? Нет его, верно? Тогда положи заготовку обратно в печь и убери на верстаке после огранки. Я скоро вернусь и тебе помогу. Урьяно с легкостью, как котенка, перехватил добычу в охапку и вышел на улицу. Там спустился к реке, сел на траву, скрестив ноги, на них усадил оглушенного ребенка, не прекращая обнимать и укачивать. Осторожно провел рукой по голове, маленьким вздрагивающим плечикам. И тихо, ласково проговорил нараспев: - Kaslёryz lamânêighascälad, lasse niôðageûh, nasse teiânumélečaz, ihe-lalle, lё.(3) Терпеливо дождался, пока маленький теплый комочек перестанет дрожать и начнет интересоваться происходящим, а затем с иронией спросил: - Что же ты такое неподходящее место выбрал? А сразу на наковальню лечь не пробовал, лисенок? - Я не лисенок, - мальчик хлюпнул носом, стараясь не расплакаться окончательно. - А кто? Маленький, дурной. Глядишь, и хвост у тебя есть. - Нет у меня хвоста! Я не лисенок, я принц Арафинвэ! - Чего ревешь тогда, если принц? - Я не реву, - мальчик поспешно утер слезы и поднял голову, уставившись в лучистые синие глаза собеседника. - А ты майа? - Верно, - улыбка Урьяно была странная, чуть кривоватая, будто он не позволял себе улыбаться по-настоящему широко. - Майа Ульмо? - Почему ты так решил? - Глаза же… синие, как ручеек. - Огонь бывает синее воды, лисенок. Если ты вечером посмотришь на свечу, то увидишь. Это буду я. - Посмотрю, - пообещал Арафинвэ. Голова еще немножко гудела, но когда ее касались пальцы Урьяно, гудение стихало. Совсем рядом крутилось кузничное колесо. И мокрые заклепки все так же блестели – маняще, недостижимо. Урьяно проследил за взглядом мальчика и сам себе усмехнулся. - Что, нравится? Феанаро ваш придумал. Очень удобно. А, ну-ка… Он аккуратно ссадил Арафинвэ со своих коленей и легко спрыгнул в воду. Здесь, у берега, было мелко, даже закатанные штаны не намокли. - Чего застыл? Подойди к колесу поверху, можно. И Урьяно сделал такую штуку, после которой раз и навсегда завоевал безграничное уважение юного принца. Майа ловко ухватился за одну из спиц, потащил в противоположную сторону – и огромное колесо замерло, даже не подрагивая. …Заклепки были размером почти с ладошку, гладкие на ощупь и очень холодные. От деревянных реек пахло тиной и песком, тяжелые капли срывались вниз и падали на лицо стоящего под колесом Урьяно. Таким он и запомнился Арафинвэ на долгие тысячелетия: высокий, босоногий, облитый водой и светом Лаурелина, с добрыми лукавыми глазами и загадочной взрослой полуулыбкой, играючи исполняющий самые заветные желания и раздающий подзатыльники за непонятные слова. *** - Мама, гляди, гляди, мне свечка подмигнула! - Свечки часто мигают, мое золотко. - Нет, это Урьяно подмигнул, я точно знаю! Он обещал! - Ну, хорошо. Пусть будет Урьяно. - Ах, так это тот самый Урьяно, по милости которого мне сегодня измерили корону, расстояние от бровей до кончика носа, все ножки кресла, обхват черешни, двадцать пять тарелок, ложку, синюю вазу, забор, косяк и подоконник?.. *** Все явственней читаются в природе серебристые лучи Тельпериона. Обрамленный зеленью пруд словно накрыт легкой дымчатой вуалью. На берегу сидит юноша и пускает палочкой круги по воде. Рядом небрежно валяется легкий голубой плащ. Но вот среди зелени мелькает светлая шерсть. Тельперион серебрит ее, разбиваясь лучиками о каждый волосок. Юноша бросил прутик и стремительно прыгнул в кусты, хватая зверя за хвост. Мгновение – они кубарем выкатились на берег: квендо и крупный холеный лис. Еще мгновение – лис ловко вывернулся и отскочил в сторону, меняя облик. Юноша остался лежать на траве, хохоча. - Я все-таки поймал тебя! - Drűzalîassé, - проворчал Урьяно. – Лишь потому, что я тебе позволил. - Отговорки, - счастливым тоном победителя сообщил Арафинвэ, переворачиваясь на спину. - Drűzalîassé-nasse(4), - повторил Урьяно. – Почему неделю не показывался в кузне? - У меня родился сын! – от одной этой фразы улыбка сама расплывалась до ушей. - Я назвал его Артафиндэ. Все говорят, он очень похож на меня. - Теперь ясно, почему у тебя такая счастливая физиономия. Что ж, если сын родился, учиться уже необязательно? - Я завтра приду, - пообещал Арафинвэ. – И послезавтра. И буду приходить каждый день, пока не стану мастером, равным Феанаро. - А вот этого – не надо, - резко произнес Урьяно, садясь рядом. Арафинвэ тоже сел, отбрасывая со лба встрепанные волосы. Тон майа и холодное выражение лица говорили о том, что ученик опять сморозил какую-то ерунду, а учитель закономерно расстраивается. - Почему? - Зачем тебе это? – Урьяно склонил голову набок, свет Тельпериона полыхнул в его глазах. Юноша задумался. Ответ казался очевидным, но Урьяно никогда не спрашивает очевидных вещей. Наконец удалось подобрать слова: - Я тоже хочу изобретать. Хочу, чтобы мои искусные руки тоже создавали что-нибудь необычайное. Майа кривовато усмехнулся. - Какие же они искусные? Они мягкие. И сердце твое не полыхает огнем, а светит ровно, как домашний фонарик. - Тогда зачем учишь меня ремеслу? - Арафинвэ это даже немного задело. Мягкие, значит? А те бесчисленные мозоли от напильника и зубила? Урьяно потянулся, безмятежно щурясь. - Должен же ты, лисенок, уметь хотя бы гвоздь забить. - Ах, - юноше снова захотелось улыбаться, - так значит, чтобы забить простой гвоздь, мне надо было сперва освоить кузнечное ремесло, огранку, архитектуру, горное дело и риторику? - Почему бы и нет? Какая из вышеперечисленных наук может помешать забиванию гвоздя? – майа поднял прутик и тронул им гладь пруда. - Не гонись за братом, у вас разные дороги. И это к лучшему. - Почему к лучшему? - Посмотри вокруг, - в голосе появились мелодичные напевные нотки. - Вон, узловая яблоня вся в розовом цвету. Она принесет много плодов. А там, у осины, притаился ацэлас. Он лечит раны. Если весь мир превратится в яблоневый сад, тебе негде будет искать исцеления. А если кругом понарастет ацэлас, ты в итоге просто умрешь от голода. - Ацэлас тоже можно есть. - Да, но ведь яблоки вкуснее. Они помолчали. - Урьяно, - позвал Арафинвэ. Майа вопросительно посмотрел на него. – А все-таки, почему ты учишь меня с самого детства, на Нолофинвэ не смотришь, а от Феанаро отбрыкиваешься? - Если бы Нолофинвэ было нужно учиться у меня, он еще тогда вернул бы мне разметочный циркуль. А циркуль, как помнишь, принес ты и попросил показать чего-нибудь еще. Феанаро же в учениках… ну-ну. Посмотрел бы я на dёhasïliy (5), который вздумает рассказывать ему, как жить. И с какой скоростью на какую дальность тот dёhasïliy в итоге полетит. Словом, бесполезнее только звезды камнями сшибать. А чтобы пару раз посоветовать, в какой руке держать молоток, вовсе не обязательно брать кого-либо в ученики. От яблони донесся смех. - Ах, брат, тебя послушать, можно вообразить, будто ты имеешь опыт в сшибании звезд камнями! Что будет, если об этом прознает владычица Варда? Урьяно наморщил нос. - Во-первых, нечего греть уши на чужой беседе. Во-вторых, заняться владычице Варде больше нечем, кроме как прознавать всякую чушь. В-третьих, здравствуй, Курумо. Арафинвэ оглянулся. Он редко видел брата Урьяно, а слышал о нем и того меньше. Курумо выступил из-под тени ветвей – огненноглазый, в коротком оранжевом плаще. Нолдо удивился, насколько не похожи эти двое: Урьяно насмешливый, острый, как клинок в огне. А Курумо словно алый факел на ветру – горит, переливается. - Ты как всегда невыносим, - произнес Курумо, усаживаясь рядом и дружески подмигивая Арафинвэ. – Как только твои ученики тебя терпят, а? - Они знают, что на самом деле я добрый и ласковый, - Урьяно сказал это таким тоном, что было невозможно понять, ерничает он или всерьез. – Разнарядился ты сегодня, брат. - А ты всё бегаешь по лесам без сапог… иногда вообще с хвостом. Впрочем, сегодня был повод принарядиться – я только что с Совета. - Там было что-то стоящее? - Да, и ты сам мог бы уделять больше внимания нашим делам. Урьяно неопределенно пожал плечами, и Арафинвэ внезапно подумалось: это ведь из-за встречи с ним майа сегодня не пошел на Совет. Принц полагал, что за время знакомства он неплохо успел изучить приоритеты наставника. На первом месте у Урьяно всегда были распоряжения валар, особенно Ауле. На втором – ученики и прочие нолдор. Третье место делили меж собой молоко и пирожки с олениной. А на четвертом, с большим отрывом, шло все остальное, включая советы и тому подобные общественные дела. - Сегодня обсуждали вопрос освобождения Мелькора! – сообщил Курумо. Очевидно, это событие его очень волновало. - И что решили? – Урьяно взволнованным не выглядел. - Пока ничего. Будет еще несколько Советов, куда позовут всех и приведут самого Отступника. Тогда решат точно. Но мне кажется, - Курумо понизил голос, - время Оков подходит к концу. - Может, оно и к лучшему, - задумчиво протянул Урьяно. Арафинвэ показалось, что Курумо и впрямь сейчас обратится факелом – так ярко полыхнули глаза. - К лучшему?! Неужели вы не понимаете, чем это грозит? Он не раскаялся. И не раскается никогда! - Esâzahðerth, - бросил Урьяно с раздражением. – Iniðil akašân aþâraigas, ïr machallâm dušamâchan naškad. Uhâ duša uäzaligaŝuna igâs nathða quendazû – gäčhalu uðia mirubšata. Urûthachabéz Mâlkaraêz varû, dalâz pathânar e pathânur, ha. (6) Курумо покосился на Арафинвэ. - Avazûllasa eraðun quendazû. (7) - А иди ты сам, - посоветовал Урьяно. Курумо сердито фыркнул, и с его кончиков пальцев все-таки сорвались алые искорки. - Тогда до встречи у Владыки, брат. Ночью он кует бубенцы для Næchærra(8). Двенадцать бубенцов – двенадцать голосов, твоя партия тоже есть. - Я помню, - Урьяно мечтательно улыбнулся, и Арафинвэ показалось, что майа сейчас облизнется по-лисьи. - Cazârulez, thurûseða chârauér ïr dušayanûz, - сказал Курумо на прощание. (9) - Ihðélezas, rûcuhad nuzaűre? - так же благодушно откликнулся Урьяно. – Utðűmala, Kûrumouéz. (10) Юноша едва дождался, пока случайный гость исчезнет за густой яблоневой листвой, и спросил: - О чем вы говорили? Майа глянул на него искоса. - Да так. Пожелали друг другу хорошего вечера. Чудный братец Курумо, пример для подражания, всё на высоте: и смелость, и выдержка, и чувство такта. - Ты сейчас серьезно или опять иронизируешь? - А тебе как думается? – усмехнулся Урьяно. - Ну, да ладно. До ночи еще несколько часов, значит, ты успеешь пригласить меня в гости, а я – принять приглашение, взять на руки твоего сына и одарить жену какой-нибудь милой безделушкой. - Ты всегда желанный гость в моем доме. - Не сомневаюсь, - с достоинством кивнул Урьяно и поднялся на ноги. *** Кузницу Ауле ни с чем не спутаешь. Жар от печи схлестывается с прохладой воды в кадке, лучи живого света бликуют на кованых узорах по стенам, на безупречно ровных рядах молоточков, щипцов, зубил и еще не пойми чего, а ремесленному пламени не сидится за заслонкой – оно тут везде, деловито расхаживает по полу, смахивает с фартуков серебряную и золотую пыль, смеется, переговаривается на разные голоса. Кто замечал, сколько цветов в язычке пламени? Там и светло-золотистый, и янтарно-желтый, и рыжий, как закатное солнце, и пурпурно-алый. А если приглядеться, можно отыскать яркую синеву, лиловые отблески, черные и белые искры, изжелта-зеленоватую окаёмочку. Стоит бросить в пламя медь, железную руду, поднести к его жаркому дыханию легированную сталь – как чудесно они запоют дуэтом, как распишет художник-огонь маслянисто-гладкие листы металла, пройдется вязью поверх гравировок, смягчит суровый нрав неподатливой проволоки и распустит на чеканке невиданные цветы. Кто сказал, что огонь умеет только гудеть и потрескивать? Ремесленное пламя взвивается и поет, оно звенит колокольчиками и громыхает раскатистым эхом подземных глубин. Лизнет латунь – споет одну песню, медь – другую, серебро и золото – третью, а как начнет плавить в тигле светящиеся от жара зерна лигатуры – так разойдется, что заслушаешься и забудешь обо всем. К стеклу и камням пламя прикасается осторожно, греет, знакомится, и лишь потом исподволь уговаривает потечь или изменить изначальный цвет на более яркий, прекрасный. Огонь плачет и хохочет, всякий раз рассказывая новую историю. И среди огней непременно найдется ярко-синий, искристый, поющий звонко и с необычайной чистотой, один из самых жарких и нужных, который плавит металлы, напоказ любуется сам собой. А подле него – острого, синего, почти незаметного взгляду, вьется яркий и мягкий язычок, не такой горячий, но умеющий привлечь к себе внимание и порою обмануть неопытного мастера своим красноречием. (11) Партия Курумо была уже спета, а Урьяно еще не вступал, поэтому оба бездельничали, сидя на краешке одного из горнов и греясь о раскаленные угли. «Я слышал, что в заключении Мелькор мучился больше, чем все его жертвы, вместе взятые». «Тебя это утешает?» – поинтересовался Урьяно. Он любил гореть подле Ауле – тогда можно позволить пламени охватить фигуру, не боясь, что окружающие обожгутся. А можно вовсе утратить облик и прыгнуть в руку Владыке, чтобы он сам направил туда, где синий огонек нужнее всего. И, конечно, сейчас Курумо со своими разговорами был некстати. Но Курумо вообще любит поговорить. «Это немного примиряет меня с его освобождением». «Странно. Как чужие муки могут вызывать удовлетворение?» «Муки врага», - огонь Курумо судорожно дернулся. «А какая разница? – уже из чистого упрямства проворчал Урьяно. - Как бы ни было плохо Отступнику сейчас, его прошлым жертвам лучше не станет. Души и тела спасают в Лориэне, за цветы и травы в ответе Йаванна, а землю после всех этих войн лечим мы. От страданий же Мелькора пока ни былинки не выросло». «Но согласись, легче жить, когда знаешь, что твой мучитель испытал все, на что обрек тебя». - А Мелькор тебя мучил? – изумился Урьяно вслух. «Не меня, - уклончиво ответил Курумо. – Но ведь было же…» В такие моменты, когда речь заходила о его прежнем недолгом хозяине, брат казался Урьяно испуганным, жалким и виноватым. Это раздражало – сам Урьяно не привык гнуть свое пламя во все стороны, и не привык показывать страх. А еще Курумо очень мало рассказывал о том времени. Впрочем, оно и понятно. «Истязая жертву, палач уже причиняет себе куда большую боль. И это грустно». «Откуда ты знаешь?» Вместо ответа Урьяно кивнул на Владыку, что стоял сейчас поодаль. Вокруг Ауле вились другие огоньки – белые, рыжие и поющие. «Когда он тебе это сказал?» «Было дело…» Урьяно потянулся, по-лисьи выгибая спину. С волос соскользнул ремешок и упал в горн, истлев. Гладкие серебристые пряди рассыпались по плечам. Хорошо, тепло и сытно! - Опять у нолдор пирожки с олениной ел? – кисло уточнил Курумо. - Булочки с корицей, - Урьяно широким жестом достал из-за пазухи румяную булочку и протянул брату. – Будешь? Нет? А и ладно, мне больше достанется. - Распустил ты своих квенди… Стрижешь с них пирожки и булочки, а они тебе на шею садятся. - Нолдор не мои, - Урьяно с наслаждением вгрызся в ароматную сдобу. – С ними интересно. Как выдумают чего-нибудь, не знаешь, хвалить или браниться. - Наплачешься ты еще с ними… - Иди в Бездну, провидец, - посоветовал Урьяно, слизывая с пальцев крошки. Голос Ауле ни с чем не спутаешь – в нем слились воедино все песни языков пламени. Когда Ауле говорит, земля улыбается. - Uriânoez-urus! (12) Урьяно радостно встрепенулся и сорвался с места, на ходу оборачиваясь столпом живого синего пламени с ярко-золотой каймою по краям. *** В уютной домашней мастерской кипит работа. Высокий возмужавший нолдо с перехваченными обручем черными волосами прокаливает на огне заготовку под массивный перстень. Но горн еле тлеет, а огонь горит прямо на раскрытой ладони майа. На подоконнике в шкатулке лежат несколько превосходно ограненных самоцветов. Светит Лаурелин, и радостные блики заглядывают в окно, но хозяин мастерской мрачен и сосредоточен. Его гость шевелит пальцами, и огонь на ладони шевелит язычками, словно цветок на ветру – лепестками. - Какая муха тебя укусила, Феанаро? - Ты давно видел сыновей Индис? - Нынче утром Арафинвэ забегал ко мне. А ты в кои-то веки соизволил соскучиться? Феанаро угрюмо мотает головой. - Что он про меня говорил? - А должен был? – усмешка. - Не знаю, - подозрительный взгляд. - Так узнай сперва, а потом спрашивай. Нолдо молчит, а потом бросает: - Я знаю, о чем шепчутся за моей спиной. Феанаро рехнулся, Феанаро хочет власти, он ссорится с женой и строг к собственным детям. - И что из этого, по твоему мнению, правда? - Да ничего! - Тогда какого űcasalér ты бесишься? - Меня очерняют собственные близкие! - С чего ты взял? Феанаро раздраженно пожимает плечами, Урьяно внимательно всматривается в его лицо, а потом спрашивает: - О чем вы говорили с Мелькором? - Не твое дело. Эй, ты что творишь?! Пламя на ладони гневно взвилось, расплавленный металл, которому уже не суждено было стать красивым кольцом, потек сквозь пальцы. Вместе с заготовкой оплавились даже кончики стальных щипцов. Урьяно встряхнул ладонью, и светящиеся брызги разлетелись по кузнице, впрочем, ничего важного не задев. Губы Феанаро сжались в тонкую нить. - Силу показываешь? - На меня весь час огрызались, а потом обхамили. Я должен тебя расцеловать? - А зачем ты меня выспрашивал? - Затем, что Мелькор – это единственное существо здесь, чьим словам я бы доверял с оглядкой. И пойди хоть раз в жизни к братьям, поговори с ними по душам. Скажу по секрету: они уже выросли и не будут на тебе виснуть. - Значит, Мелькору верить нельзя, а тебе можно? Кривая усмешка сделалась шире. - О, да. Верь мне, Феанаро. Смотри моими глазами, думай моей головой, слепо делай все, что я скажу, потому что нет мне в жизни иной отрады, чем послушная липучка под боком вроде тебя. Воодушевляет? Мгновение Феанаро выглядел остолбенелым, а потом с облегчением выдохнул: - Ты не всерьез. - Потрясающая прозорливость. А серьезно, Феанаро, если боишься недобрых советов, начинай жить своим умом. Или тебе доставляет наслаждение наслушаться всех подряд, а потом ходить, злиться и думать, где тебе соврали, а что принять на веру? Опустив голову, Феанаро поглядел на разлитый по полу застывший металл. - Извини, Урьяно. Ты всегда казался мне лучше прочих. И, в отличие от некоторых, никогда не набивался в друзья. - Видишь ли, необязательно быть другом, чтобы вытирать дурному заплаканному ребенку сопли, показывать мальчишке ремесла, спихнуть подростка в подходящие руки, отвесить юноше пару-тройку подзатыльников и изредка забегать к мужчине на кружку молока. По хмурому лицу промелькнул лучик улыбки. Феанаро сел на корточки, безуспешно пытаясь подковырнуть ногтем твердую лужицу, потом махнул рукой. - Ну его, кольцо. Те камни все равно крупноваты, чтобы носить их на руке. У меня есть кое-что получше. Он залез под верстак и достал из нижнего ящика продолговатый сверток. Урьяно протянул руку, чтобы помочь снять мягкую холстину, уже догадываясь, что там может быть. Это знание совсем не радовало. - И ты туда же! Что вы все в них нашли, naêmûzh dhasïlia tûazuhcő… - А разве тебе не нравится? Что и говорить, меч был хорош. Прекрасно сбалансированный полуторник: изящный клинок, удобная рукоять, гравировки на эфесе. Отделки немного, хотя вот здесь и здесь как раз просятся те камни, которые не пошли в оправу кольца. Такой меч не повесишь на стенку. С ним хорошо идти в бой, он станет продолжением руки, будет верным другом и помощником, не сломается и отобьет любой удар. Достойное творение великого мастера. Это-то и пугает. Лучше бы он сделал золотую бесполезную побрякушку и торжественно прибил на ворота во устрашение сплетников, чем тишком ковал боевое оружие. - С кем же ты собрался здесь воевать? Только не говори, что это такое новое приспособление для заготовки дров. - Был бы меч, а враги найдутся, - пожал плечами Феанаро. – Я часто думаю о прежних временах, которые не застал. И о родине отца. Он говорил, в Эндоре было неспокойно, когда они уходили. Им случалось драться, побеждать и быть побежденным. Тогда они не знали многих секретов ковки, и часто оружие заставляло желать лучшего. Но теперь… Мне кажется, случись война, враг не устоял бы против нас. Взгляд Урьяно заледенел. - Война, значит. Ну-ну. Пойти, значит, на врага строем, с криками и мечами наголо, и биться от зари до зари, и сжечь неприступные твердыни, и спасти всех от злого рока, и стяжать себе славу на веки вечные, и жить в ореоле бессмертной славы, попирая венцами небо. Так? - А почему бы и нет? – Феанаро уже понял, что майа недоволен, но еще не взял в толк, чем, поэтому на всякий случай говорил с вызовом. - Это, конечно, замечательно. А убирать кто будет? - Что убирать? - Трупы. Поломанное оружие. Измятые доспехи. Развалины неприступных твердынь. Или ты полагал, что все это волшебным образом перестанет существовать после вашей гипотетической победы? - Ни о чем таком я не думал! - Так я и спрашиваю: кто все это будет убирать? - Мы сами уберем. Или побежденных заставим. Урьяно, ты чего? В мастерской потемнело, будто свет Лаурелина перестал проникать сквозь окна. - А убитых детей матерям вы тоже вернете? – прошипел Урьяно, неотрывно глядя на меч. - На всякой войне бывают убитые. - А что ты скажешь, если в их числе окажутся твои дети? Если тебе дадут труп твоего сына в измятом доспехе и велят убрать, чтобы не осквернял своим видом славное поле победы? - Значит, не будем убирать убитых героев, - фыркнул Феанаро, надеясь замять этот странный разговор. И чего майа взъелся? - Пусть лежат и разлагаются? - Урьяно, зачем ты это говоришь?! - А я должен рассуждать о цветах и алмазах? Речь о войне. - У тебя какое-то странное представление о ней! - Неужели? – саркастично бросил майа. - Может, поделишься своим опытом? - У меня его нет, - нолдо ненадолго задумался, стоит ли, но потом все же сказал: - Иногда мне кажется, что у тебя тоже. За все время, что мы знакомы, ты даже полусловом про войну не упоминал. - И не собираюсь. Не твоего ума дело. - Почему? Урьяно посмотрел на меч, и в зеркальной глубине сияющего лезвия ему привиделись всполохи искаженного огня. В ушах словно заново раздалось эхо рыданий истязаемой земли, а тысячи лет назад зажившие ожоги на руках опять начали противно ныть. Наплачешься ты еще с ними… - Потому что война - это не славная затея по восстановлению справедливости и испытании новых клинков на прочность. Война – это грязь, боль и смерть. Когда страшно до такой степени, что устаешь бояться. И даруй тебе Создатель никогда не проверить мои слова на своей шкуре. *** Р-раз, два, три – атака, выпад! По кузне с новеньким оружием, еще помнящим касание инструментов, прыгают двое юношей – оба молодые, веселые, полные сил и лихого, еще ребяческого задора. Один и вовсе почти мальчишка: щеки раскраснелись, из короткого хвостика выбились непослушные темно-русые вихры. Другой постарше, золотые волосы заплетены в тугую косу и надежно прихвачены изящным венцом с голубым камешком бирюзы. Но так же прыгает и хохочет, целиком отдавшись пьянящей остроте боевого азарта. Четыре, пять, шесть – блок, поворот! Стулья задвинуты далеко под верстаки, все бьющиеся предметы заблаговременно убраны, чтобы ничего не мешало. Да и сломать какую-нибудь ценную вещь не хочется – все-таки кузня принадлежит не им, а наставнику, самому ворчливому из майар Ауле. Впрочем, как и любая другая кузня, где он появляется. Все-таки покровитель ремесленного огня. Семь, восемь, девять - …и открывается дверь. Урьяно замер на пороге, и юноши тотчас обернулись к нему – улыбающиеся, тяжело дышащие. Но их улыбки погасли, когда они разглядели, в каком бешенстве пребывает майа. - Вы что здесь устроили? – вопросил Урьяно сквозь зубы. - Ašata sâcarahäd zuiðla! Âdhasïlia tûazuhcő, razhâmlu gêaŝnaz hasaîzcas! Naêmûzh! (13) Взвился огонь в очаге, задрожала мебель. В тишине с оглушительным звоном лопнуло оконное стекло. А потом как лавина с гор на пол посыпались инструменты, слитки, камни, какие-то шкатулки и коробочки со шкафов. Что-то разбивалось, разливалось, остро запахло веществом для чернения стали. Урьяно вроде бы не орал, но его голос перекрывал грохот. - Понаделали мечей, nazûragelmâ itčarêd! Еще и смеют размахивать ими в кузне! Поляна вам здесь для тренировок! Лучшего места не нашли, dhasïlia tûazuhcő, gêaŝnaz!(14) Может, вы сюда еще коней притащите, крепость неприступную выстроите посреди верстака? Что ж мечи-то, что же так мелко? Давайте мишени возьмем, луки, пороховую смесь! Давайте весь город боевыми топорами в руины превратим, вам ведь этого так хочется! - Урьяно, ты преувеличиваешь, - выдавил из себя золотоволосый юноша. Другой, бледный от ужаса, поглядел на него, как на героя. - Я преувеличиваю? – зашипел майа, и огонь вышел из очага, охватив один из верстаков. - Dűcasalér fazâlu hiðïs aŝiet! Почему ваниар не куют мечей, Арафинвэ? Почему тэлери строят корабли, а не дерутся друг с другом? Почему только нолдор тянет воевать и разрушать? Какая муха вас укусила?! Такими вы были прежде? Крови захотелось, да? Тансил, дай мне клинок! Нолдо не посмел ослушаться и протянул наставнику свое оружие. Рука Тансила заметно подрагивала. - Страшно стало, – ядовито прокомментировал Урьяно, беря меч за лезвие. – А убивать не страшно? А быть убитыми? Думаете, я не знаю, какие разговоры ходят среди вас? Вот – ваша война. Пальцы майа сжали клинок, и сквозь них густо потекла кровь. - Для чего, вы думаете, придуман этот желобок? – осведомился Урьяно, кладя на лезвие вторую руку. - Для яблочного сока? Кровь уже заполнила и желобок, и узоры, она капала на чистую светло-голубую тунику майа и его босые ноги, стекала на пол. Где-то бесконечно далеко догорал верстак. Урьяно посмотрел на своих учеников. Арафинвэ кусал губы, Тансил готов был разреветься. - Чтобы я. Никогда. Не видел. Вас. С оружием, - пауза и менее чеканное: - Особенно в кузнице. - Никогда, - прошептал Тансил. Кровь все текла. Невозможно было больше на это смотреть. Повинуясь какому-то наитию, Арафинвэ тоже схватился ладонями за клинок. Это было неожиданно больно, руки обожгло, в голове зашумело. Они встретились с Урьяно глазами, и Арафинвэ увидел в них ту же боль. А еще беспокойство за них всех. …В следующий миг принц понял, что они с Тансилом стоят в пустой и совершенно целой кузне, где ничего не горит и не рушится. Урьяно нигде нет, как нет и следов порезов на руках, а окровавленный меч загнан глубоко в ножны. - Теперь я даже перочинный ножик сюда не принесу, - выдохнул Тансил. Его до сих пор трясло. Арафинвэ молча с ним согласился. *** Вершина Туны забита народом, факелы ярко светят во тьме. В щелях домов, в кронах деревьев поселились боль и страх. И лишь речь пламенеет над притихшими квенди, смелая, горячая, словно вобрала в себя свет погибших Древ. Впрочем, какой еще должна быть речь создателя сильмариллов? — Почему мы должны и дальше служить алчным владыкам Валинора, которые не могут уберечь от Врага ни нас, ни свои собственные владения? Теперь он их враг, но не одной ли они с ним крови? Месть зовет меня отсюда — но не будь даже ее, я не стал бы жить в одних краях с родней убийцы моего отца и похитителя моих сокровищ. Не все ли вы лишились короля? И чего еще вы не лишились, запертые в теснине между горами и морем? Прежде здесь жил свет, в котором было отказано Средиземью, но теперь тьма уравняла все. Будем ли мы вечно скорбеть здесь — сумеречный народ, задавленный мглою — роняя напрасные слезы в неблагодарное море? Или вернемся в свой дом? Сладки воды Куйвиэнэн под незамутненными звездами, и широки земли, что простерлись вокруг него. Обширные страны лежат там и ждут нас, — тех, кто в глупости своей забыл их. Идем к ним! Пусть трусы сторожат город! Среди толпы за колонной стоят двое – незримые для остальных. Золотистые глаза одного наполнены слезами, но он продолжает крепко держать своего спутника за рукав. Другой же клокочет от ярости. «Слабоумная тварь, Бездна ему в штаны, что он несет?!!» «Урьяно…» «Вечно скорбеть он не хочет! А поднять задницу и помочь восстановлению места, где он родился и вырос? Нет, нам здесь стало плохо, мы все бросим и уйдем! Ах, эти чудики на Таникветили в кои-то веки посмели оказаться не всемогущими! Естественно, надо плюнуть им в рожи и свалить куда подальше, они же нас всю жизнь притесняли, это из-за них мы такие лбы здоровые вымахали, горя и голода не знали! Да как они вообще посмели с нами так обойтись!» «Урьяно, пожалуйста…» «…Воды Куйвиэнэн ему сладки, кто бы мог подумать! А что на этих водах сейчас сидит Мелькор, радостно разинув загребущую пасть, ему в голову не встанет? Никому здесь не встанет, неужели?!» «Их обманули… они не виноваты…» «Кто их обманул?! Мы все обманывали? Почему эти идиоты поверили не дюжине светлых ликов, а одному гнилостному сморчку, чтоб ему в Бездне сущность отымели в…» «Урьяно, не бранись…» «Да перестань ты краснеть и плакать! Всё уже, отрыдали, решительные действия у некоторых пошли! У-у-у, чтоб они сами все пошли в... Пусти, Курумо, я не могу на это смотреть!» Курумо только крепче сжал рукав брата, не в силах перестать всхлипывать. - Не надо, Урьяно… «Нет, я пойду! Я сейчас поднимусь рядом с ним и всё выскажу этому стаду, в которое за считанные дни превратились умнейшие из созданий! Я скажу, что Феанаро-таки рехнулся, он хочет пойти и забодать Мелькора своей тупой башкой, а народу льет в уши про дивные земли! Компания ему, видите ли, нужна! Одному подыхать не с руки, надо родных и близких с собой захватить!» «Они тебя все равно не послушают! Они думают, что мы их враги!» «Имеющий уши – услышит! Пусти, Курумо!!!» Урьяно наконец-то выдернул свой рукав из дрожащих пальцев сородича и сделал шаг вперед, намереваясь продраться через толпу и заявить о себе. Остановись! От воли Ауле так просто не отмахнешься. «Почему?!» Они вольные творения Отца и могут делать все, что захотят. «В таком случае, я тоже вольное творение и хочу это прекратить!» Ты взбешен не меньше них. Чаша глупостей без того переполнена, не заставляй ее переливаться через край. «Но это же Мелькор стравил их! Они даже сейчас, во тьме и опасности, не могут определиться с королем, а что будет дальше?!» Ты хочешь продолжить его дело? Ничего путного из твоей речи не выйдет. Остынь немного и сам поймешь. Одни согласятся с тобой, другие запротестуют, и нолдор начнут драться между собой. Там, на вершине, Феанаро клялся и говорил о ненависти, превознося себя над валар. Урьяно взвыл и все-таки рванулся, но не вышло: Курумо успел снова вцепиться в него. Творить справедливый разнос с рыдающим братом на шее было бы трудновато. Да и сильный он, Курумо, не пустит. Порой даже сильнее самого Урьяно. «Пойдем отсюда, пожалуйста!» Урьяно оглянулся на факельное зарево, на острые мечи и ожесточенные от горя лица. Впрочем, у некоторых это горе постепенно сменялось предвкушением чего-то захватывающего. Встречей с родиной предков, например. Даже мелкая дочка Арафинвэ стоит среди мужчин, задрав белокурую головку. Неужели эта пигалица тоже хочет новых земель? Сил не осталось ни на что. Словно эти силы утекли в небытие вместе со светом Древ и здравым смыслом нолдор. Где-то в вышине раскатисто ударил гром - на Туну полился дождь. Это Манвэ и Ульмо смывали с земли ядовитые следы Отступника. Дождь был очень кстати. Можно подставить лицо каплям, и никто не поймет, что к пресной воде примешивается соленая. Наплачешься ты еще с ними… "Вот я и плачу". *** В Кругу Судеб царит тишина, хотя на этот раз зал дворца на Таникветили полон. Пришли все валар, все их майар, даже многие квенди из народа ваниар. Круг вышел широким, кажется, позови с одного конца на другой – не докричишься. Но это обманчивое впечатление. Хотя бы потому, что присутствующим не нужно кричать, чтобы их услышали. В Кругу Судеб царит тишина, но лишь оттого, что никому из непосвященных не дано слышать мысли айнур. На самом деле они говорят, не замолкая, просто экономят на речи – самая долгая мысль быстрее самого краткого слова. И каждый в этом Кругу будет услышан, даже если не стремится к этому. «…Урьяно Аулендил! ЭТИХ действий по отношению к ЭТИМ предметам нет в Замысле и, даруй Создатель, никогда не будет!» В тишине раздался невнятный звук. Это всхлипнул сидящий рядом с братом Курумо – то ли от смущения, то ли уже от истерического смеха. «Прошу прощения, Владыка Манвэ, - с искренним раскаянием, но без особой печали ответствовал Урьяно. – Просто кругом такое творится, будто ЭТИ действия по отношению к ЭТИМ предметам все-таки появились». «Тем не менее, не надо хотя бы думать о них, да еще на весь Круг, - мягко попросил Ауле. Он все время поглядывал на своего майа с болью и состраданием. – Довольно того, что ты постоянно произносишь подобное вслух». «Я и сейчас вслух могу», - проворчал Урьяно, стараясь не думать. Но проще казалось снять с себя голову. Шевельнулся Намо. «Нолдор уходят из Тириона. Они решили». Мысли в Кругу замелькали с удвоенной быстротой. «Неужели! Так скоро!» «Они слишком ожесточились». «Мы ничего не сделаем?» «А что тут сделать?» «Взять ремень владыки Оромэ и выдрать хорошенько, Бездну им всем в…» «УРЬЯНО АУЛЕНДИЛ!» «Прошу прощения. Я старался». «И все же нельзя отпускать их молча, - заметил Ауле. - Пусть они знают нашу волю». «Хорошо, - кивнул Манвэ. – Урьяно… Нет, лучше Эонвэ. Пойди и скажи». «Почему мне нельзя?» «Твое сердце лишено покоя». «Проще говоря, брат, - пояснил Курумо со вздохом, - у тебя даже на лице написано: прибью идиотов!» «Прибить их еще можно. А вот отговорить – нет! Бездна, изжеванная Пустотой, разверзнись у них в…» «Урьяно Аулендил!» - горестно возопили многие айнур. «Прошу прощения», - в третий раз подумал Урьяно и представил огромную бочку чего-то ядреного, шипучего и горючего, что варили гномы Ауле до того, как уснуть. Тогда майа не рискнул пробовать подозрительное варево, а вот сейчас почему-то очень хотелось. Безупречный Эонвэ, как всегда, не заставил себя долго ждать. Он вернулся минут через пятнадцать, весь какой-то взъерошенный и изумленный. Его свежий голубоватый ветерок стремительно влетел в зал и замер посреди Круга, приняв очертания фигуры. «Передал ли ты наше слово народу нолдор?» - спросил Манвэ. «Передал, Владыка, - Эонвэ задумчиво покосился на майар Ауле, на Урьяно в числе них, и тому показалось, что еще один сородич проникся светлыми идеями хорошей порки. – Феанаро с нами попрощался. И велел передать тебе, Манвэ Сулимо, что если он не сможет низвергнуть Мелькора - Моринготто, как он его назвал – то, во всяком случае, не станет откладывать погони и медлить, скорбя. Также Феанаро предположил, что Эру дал ему пламя куда большее, нежели мы ведаем. Такую рану он посулил нанести нашему Врагу, что даже мы удивимся, узнав о том, и в конце пойдем за ним, а дела нолдор войдут в песни». Перед Урьяно как наяву встал смышленый улыбающийся мальчишка с огнем в глазах. Разве можно было тогда предвидеть, чем все обернется? Ведь он был самый светлый, самый искусный, самый... да что теперь вспоминать! Урьяно зажмурился и, кажется, просидел так целую вечность, ловя мыслями какие-то посторонние цветные картинки. Хотелось забыться, выпить молока и, пожалуй, дать Мелькору в рожу. ...Когда он опомнился, в Кругу говорили все разом – и вслух, и мыслями, спеша выразить все, что думают о Феанаро и его опрометчивых – в этом сходились все – словах. И только Уинен из свиты Ульмо сказала другое: «Если нолдор хотят вернуться в Средиземье, им надо преодолеть море. Они не умеют ходить по воде и льду, значит, им нужны корабли. Но я слишком хорошо знаю тэлери, чтобы поверить, будто безумие охватило и их». - Феанаро кого угодно уболтает, - проворчал Урьяно. – Пусть бы они убирались отсюда поскорей, раз выбрали этот путь, Бездной вымощенный на… - Урьяно! – простонал Курумо. – Ну, хватит уже браниться. - У меня слов других не осталось! И мыслей тоже. И хватит на меня пялиться с сочувствием, тоже мне, великое дело нашел! Урьяно оглядел Круг. Он не помнил, когда в последний раз здесь творилось такое светопреставление. Даже когда рухнули Светильни, все было спокойнее. Наверное, это закономерно: тогда они думали только о себе, а нынче там, внизу, на север шли тысячи созданий, шли прямо в лапы смерти, даже не осознавая этого и не слыша добрых советов. И удерживать их силой было еще глупее, чем упрашивать остаться. В самом деле, они ведь не пленники здесь, как беззастенчиво лгал Мелькор! Майа почувствовал прикосновение Ауле и поднял голову. Владыка сошел со своего трона и теперь сидел рядом. Получалось, что одну руку Урьяно сжимал Курумо, а другую взял в свои ладони Ауле. - Если не осталось слов и мыслей, - сказал Ауле вслух, - нужно заняться делом. Земля плачет под корнями мертвых деревьев, Йаванне требуется помощь. А когда Феанаро покинет остров, мы посмотрим, кто из нолдор остался, и решим, что делать дальше. - Тоже собраться и строем уйти на войну с Мелькором? – убито предположил Урьяно. - Мне бы не хотелось второй битвы под Утумно, - вздохнул Ауле. – Но если Мелькор совсем не изменился, то рано или поздно она произойдет. Зал Манвэ Сулимо во дворце на Таникветили притих, чтобы снова наполниться шумом три дня спустя, и на сей раз царившее там «светопреставление» отличалось от прошлого, как отличается буря от легкой ряби на воде. - Я их безо всякого ремня выпорю! – бушевал Оссэ. – Что они творят! Урьяно, как ты там говорил, мне не хватает слов! - Бездной вывернутая Пустота им в… - с готовностью подсказывал Урьяно, которому на ум как раз лезли все новые и новые действия к предметам, не предусмотренные в Замысле. Уинен рыдала в голос и говорила, что она предупреждала, и что сейчас точно нельзя бездействовать, ведь льется кровь. И не слуг Мелькора, а совершенно неповинных существ. - Но кто же мог подумать, что твои тэлери окажутся такими принципиальными! – всплескивал руками Курумо. Никогда прежде Круг Судеб не знал таких споров, слез горя и бессилия. Даже владыки порой не могли совладать с собою. Эонвэ невидимым порывом ветра носился от гаваней к Совету и обратно, принося все новые известия, одно хуже другого. У Короля Арды был такой вид, словно он сейчас сам начнет произносить те слова, что поминутно выдавал Урьяно. И лишь Намо Мандос молча возвышался на своем престоле, как неколебимая серая скала. - Я пойду туда! – взвился Оссэ. – Меня Ольвэ зовет! Владыки, я не могу не прийти! - Ты придешь, чтобы убивать нолдор? - уточнил Ульмо. - Я хотя бы не дам убивать тэлери! Да пустите же меня! Урьяно схватил сородича за руку – как несколько дней назад его самого держал Курумо. - Стой, Оссэ! Владыки, если кто и должен идти, то это я! - Никто никуда не пойдет! – загремел Манвэ, и все притихли. – Нолдор сделали свой выбор, а тэлери свой, и мы не вправе вмешиваться. Мы уже достаточно вмешивались в жизнь квенди, считая это благом для них. Чем дальше, тем большие горести это порождает. - Но Ольвэ зовет меня! - Для чего? Чтобы твоими руками разделаться с нолдор? Чтобы умножить кровопролитие? Вряд ли Ольвэ сам это понимает, но ты - должен. Квенди – не игрушки нам, они живые существа с душами, которые даровал им Создатель. Они вольны выбирать и отстаивать свой выбор друг перед другом. И мы им для этого не нужны. Мы были в силах лишь посоветовать, а сейчас советы себя исчерпали. - Исчерпали? – зажурчала Уинен. – Они убийцы! Они говорили, что пойдут сражаться с Врагом, начнут жизнь на новых землях, а вышло? Ни один отказ, ни одно дело не стоят того, чтобы убивать безвинных! Да, мы, владыки Арды, не можем вмешиваться, но я вмешаюсь! Не как майэ, а как добрый друг тех, кто погибает сейчас в Лебединой Гавани. Нолдор убивают моих друзей, а потом возьмут их корабли и пойдут по моему морю, куда лили их кровь! Море не примет убийц. Она упала на каменные плиты пола и горько-горько заплакала, спрятав лицо в ладонях. - Пусть море плачет по мореходам, - коротко разрешил Манвэ. – Но не более. - А если они все-таки захотят вернуться? – прошептал Урьяно. - Вернуться?! – снова забушевал притихший было Оссэ. – После всего, что натворили?! Неужели ты веришь в это? - Я верю, что хоть в чьей-то дурной голове осталось эхо моих слов. Не может быть все настолько плохо! - Урьяно, - проговорила Уинен. – Все знают, что для тебя нолдор значат не меньше, чем для меня тэлери, и мне страшно представить, каково тебе сейчас, но… - Так не бойся и не представляй! Разве не будет справедливо пустить обратно раскаявшихся? - Они режут телэри на берегу, а ты говоришь об их раскаянии, - пробурчал Оссэ. Урьяно вскинул голову, и синее пламя в его глазах разгорелось ярче. Он стоял сейчас в центре Круга, перед всеми. - Нолдор идиоты, но не законченные же подонки! Они одумаются, хоть кто-то из них, я верю в это и могу поручиться, если угодно. Владыка Манвэ, ответь! Или мне сесть у твоего трона и разреветься в три соленых ручья, как Уинен? Я огонь, а не море, во мне нет столько слез! Бездна загребущая, мы даже Мелькора, будь он трижды неладен, простили! - И поплатились за это, - напомнил Курумо. - А ты считаешь, нолдор хуже Мелькора? – с вызовом осведомился Урьяно. - Ты вечно их защищаешь! – вспыхнул Курумо. – Ты постоянно выгораживаешь перед всеми то гномов, то нолдор твоих драгоценных, что бы они ни творили, ты слепо веришь, будто они лучше, чем кажутся, будто во тьме, окутавшей всех нас, остались еще жалкие крохи света! «А что в этом плохого?» - незаметно подумал один из майар, по имени Олорин. Но вмешиваться не стал: когда огненные начинают спорить, прочим среди них делать нечего, только искры летят. - И буду защищать! Иначе, какой Бездны все мы пришли в этот мир? Ковать бубенцы и жрать апельсины? - Конечно, нолдор ведь прикормили тебя молоком и пирожками… - А у тебя такая рожа чопорная, что ни одна зараза за всю жизнь даже вишневой косточки не дала, вот ты и бесишься! «Довольно ссор! - перебил их Ауле. – Мало драки на побережье, только здесь еще не хватало». Оба тотчас умолкли и пристыженно потупились. «Я услышал тебя, Урьяно Аулендил, - сказал Манвэ. – Если нолдор одумаются, вернутся и устрашатся содеянного, они будут прощены. Но дому Феанаро путь сюда заказан». - Сомневаюсь, что вернется хоть кто-то, не говоря о Феанаро, – высказался Курумо. По Кругу зашелестел холодный ветер – это Намо поднялся со своего трона. «Я встречу изгнанников у Северных Пределов. И скажу им слова». «И залей меня вода, если это будет пожелание удачи», - с горечью отметил Урьяно. *** Под звездами снова начинает теплиться свет, а многоголосый хор ткет из нитей хрусталя полупрозрачную ладью. Острый синий огонек танцует по кайме узоров, рыжий вытягивает сияющий киль, а дюжина белых искорок сглаживают борта. Звезды глядят на все это, подмигивают и будто бы одобряют. А чуть поодаль стоит та, которая будет управлять ладьей. Она держит в ладонях полыхающий плод, и сама горит, да так жарко, что даже не каждый из огоньков может вынести ее взгляд. Но синий все-таки приближается, щурясь. "Какая же ты сегодня красивая! Если бы я был такой красивый, то непременно на закате показал бы тьме язык!" "Урьяно, ты неисправим! Ради тебя обещаю на закате пару раз сверкнуть синевой". "Вот уж! У тебя не выходит настоящая синева. Ты такая золотистая, что всякий раз получается зеленый". "Но мы оба будем знать, что на самом деле это синий". Усмешка. Чуть более кривая, чем прежде. "Тогда я буду ждать! Значит, зеленая полоса в небе поверх заката. Непременно махну тебе рукой!" Она помнит, что давным-давно, еще до Светилен, эта усмешка была прямой и открытой. Сияющая золотая ладья поднимается в небо и стремится за серебряной. Огоньки внизу любуются старшей сестрой, а потом разлетаются по всему острову. На сегодня их работа окончена. Два огонька опускаются на ветви ивы, что свисает над прозрачным лесным озером, и принимают земные, не столь ослепительные облики. - Бездна, Урьяно! Ты сошел с ума! - Что я слышу из твоих уст, - насмешливо. - Тихоня Курумо начал поминать Бездну. - Теперь я понимаю, почему из тебя вечно сыплются эти крамольные словечки! После общения с нолдор иначе выражаться невозможно, а ты многого нахватался от них! - Курумо раскраснелся и выглядел не на шутку перепуганным. - Да пока Мелькор в Средиземье, нам даже носу отсюда казать не следует, а ты вздумал соваться в самое логово! Тебя Феанаро, часом, не покусал? - Дай-ка подумать, - прищурился Урьяно. - Я втихаря соорудил себе заначку из света Варды и гавкаю на всякого, кто по простоте душевной ею заинтересуется? Нет. Я собираю сородичей на площади и толкаю прочувственные речи о ненависти и пользе войны? Тоже нет. Может, я вломился к Ариэн с мечом наголо и заявил, что хочу прокатиться на ее ладье? Хм... интересно глянуть на лицо Ариэн, но все-таки нет. Так в чем я похож на Феанаро? - Тебя тоже тянет отомстить Мелькору! - В таком случае, этот бедолага нолдо перекусал половину острова. - Но никто, кроме тебя, не хочет лезть в Ангамандо! - Не буду я никуда лезть, - Урьяно развалился на ветке ивы, закинув ногу за ногу. - Просто полетаю в окрестностях, расспрошу орлов. Кто знает, может, нолдор уже добрались до Врага... - Так вот оно что! - Курумо хлопнул себя по лбу. - Тебя не Мелькор интересует, а твои драгоценные отступники-квенди! Но все равно ничего не выйдет. Мелькор поймает тебя и заставит ему служить. Ухмыльнувшись особенно криво, Урьяно сложил пальцы в один замысловатый, но понятный жест. Курумо покраснел. - Ты Ауле это не показывал, надеюсь? - Зачем я буду Владыку обижать? - изумился Урьяно. - Я для Мелькора берегу. - Ты не знаешь, о чем говоришь, - вздохнул Курумо. - Он… он слишком могуч, чтобы противостоять ему. Он запутывает тебя в паутину слов, и чем отчаянней ты пытаешься выбраться, тем прочнее увязаешь. Он склонил к тьме меня, даже Майрона. Тебя и вовсе склонит в два счета. - С Ариэн это ему не удалось. - Сравнил! Кто Ариэн, и кто мы. Не испытывай судьбу. - Да ты по-прежнему боишься его! Боишься своего бывшего хозяина! Курумо поежился, хотя кругом было светло и тепло. - Его нужно бояться, Урьяно. Я ненавижу его, но перед ним невозможно не трепетать. - Я не такой как ты, - Урьяно непреклонно тряхнул головой, и стянутые ремешком волосы хлестнули по спине. - Я не стану бояться и трепетать. - Ты Аулендил. Помнишь, сколько таких, как мы, сражались против Валинора? Огонь легче прочих обращается во тьму. - Это ложь! - вспыхнул Урьяно. - Это ложь, которую тебе внушили. - Ты споришь, потому что не хочешь признавать истину. - Я спорю, потому что мой огонь никогда не потемнеет. Никогда! - Урьяно сам не знал, почему повышает голос. То ли стремился убедить брата, то ли уже - сам себя. Все-таки Курумо знает, что говорит. - Прежде я тоже так думал, - тихо вздохнул Курумо, опуская голову. - Если тебе не терпится увидеть нолдор, почему ты не навещаешь Арафинвэ? Урьяно недовольно сморщил нос. - Какая-то зараза сболтнула ему, что я выгораживал их на Совете. - А что в этом плохого? - пожал плечами Курумо. - Пусть знают, кому они обязаны. Урьяно взглянул на собеседника, словно впервые его увидел. - Так это был ты? Бездна тебе в ухо, кто тебя просил?! - Мне показалось, это будет правильно. Сам ты ни за что не признаешься. - Потому что я ненавижу, когда на меня смотрят, благодарно заглядывая в рот. Чудное зрелище, так его растак. - Нолдор должны быть тебе благодарны! - Они должны жить долго и счастливо! - Урьяно с досадой стукнул по иве кулаком. - А мне - ничего не должны. Идиот ты, Курумо. Видеть тебя не хочу. Курумо обиженно фыркнул и отвернулся к стволу. Ох уж этот брат - ремесленный огонь. Стараешься ради него, стараешься, напускаешь на его квенди должное уважение (самому тебе тоже толика перепадает, что необычайно приятно), а он потом орет и идиотом обзывает. Нет, такого точно Хозяи... то есть, Отступник заграбастает и не подавится. После разговора с братом Урьяно места себе не находил. Он уже не мог с точностью определить, зачем ему приспичило лететь к логову Мелькора: то ли узнать что-нибудь о мятежниках, то ли как-нибудь насолить Отцу Лжи, то ли и впрямь доказать всему миру, что огненные так просто не сдаются. Ясно было одно: в любом случае самым последним пунктом идет, собственно, разведка во благо Валинора. Тем не менее, когда пришло время спрашивать дозволения у Ауле, именно о разведке Урьяно заговорил в первую очередь, подозревая, что все остальное на уважительную причину не тянет. Была ночь, над островом висела серебряная ладья, а вала и его майа сидели на склоне зеленого холма, поросшего незабудками. "Владыка, дозволь мне лететь к черной крепости! Посмотри моими глазами, что происходит там". "Нет", - очень грустно ответил Ауле. - Но почему? - спросил Урьяно вслух. Ауле тоже ответил вслух, и его устная речь звучала еще печальнее мысленной. - Ты будешь схвачен и в лучшем случае развоплощен. - А в худшем? - прошептал Урьяно. - Ты думаешь, что я стану как Майрон и Курумо? Да я и правда скорее умру! - Я не хочу, чтобы ты умирал, - мягко ответил Ауле. - Не лети, в этом нет необходимости. Наверное, сейчас нужно было поклониться, признать свою неправоту и идти восвояси. Но Урьяно все сидел и сидел, бездумно касаясь кончиками пальцев цветка незабудки. Вот он, ответ. Честно говоря, ожидаемый. Нет, а что еще можно было услышать? Да, Огонек, лети и погасни, все будут очень рады и сложат о тебе песнь. Скорее звезды горохом посыплются Мелькору за шиворот, чем такое произойдет. Владыка не уходил и не спешил отсылать. Он никогда не отошлет насильно и не предаст. "Что еще ты хочешь мне сказать?" - Мы поступили глупо. Мы все, - Урьяно не уточнял, но Ауле понял его. - Если бы мы оставили Мелькора в заточении, то поступили бы жестоко. Милосердие выглядит глупым, если его исказить. - Значит, если я считаю это глупостью, то я поддался искажению? - Тебе решать. - Мне поэтому нельзя лететь? Ауле вздохнул. - В тебе горят гнев, боль и стыд. Многие огненные прежде тебя попадались на удочку собственного пламени. "Но если сейчас не полечу туда, - подумалось Урьяно, - Я до скончания времен не буду знать покоя. Буду спрашивать себя: струсил ли я гореть во тьме, признал ли, что тоже могу предать Ауле? И не находить ответа..." - Ты запрещаешь мне? - спросил Урьяно напрямик. - Если да, то я никуда не полечу. Кто я такой, чтобы противиться твоей воле и воле Короля Арды? - Выбор за тобой, Урьяно. Кто мы такие с Королем Арды, чтобы противиться воле судьбы, которой вздумалось тебя испытать? "Но я советую тебе проститься с Арафинвэ перед дальней дорогой. Между вами осталось много недосказанного". Урьяно прикрыл глаза. Босые ноги приятно холодит вода, кузничное колесо крутится вовсе не с такой легкостью, как кажется со стороны. Маленький золотоволосый мальчик восторженно смотрит с берега. Много ли заботы, пусть коснется своих заклепок и выберет новую мечту... А потом этот же мальчик наблюдает за свечкой, и та подмигивает ему. Это ведь так просто - попросить свечку подмигнуть. Много ли чести, в самом деле: подарить ребенку улыбку или убедить всех простить невиновных. - Не сейчас, Владыка Ауле. Вернусь, тогда и поговорю с ним. А если не вернусь - то и говорить не о чем. *** На горизонте догорает закат. Шумит успокоившееся море, воздух чист и прозрачен. Урьяно глядит на солнце и приветственно машет. В этот миг последние лучи окрашиваются пронзительно-зеленым и тают, чтобы дать место сумеркам. Не забыла, сестрица. Ты тоже неисправима и любишь пошутить. Синий ремесленный огонек взмывает в небо и прощально оглядывается на землю, затерявшуюся среди пенных барашков волн. - До встречи, чудо-остров. Я обязательно вернусь!