Urianoez

Сноски: (1) Глупый лисенок (2) Чушь (цензурно) (3) Оторвать Курумо его дурной язык!

Спокойно, дружище, спокойно. И пить нам, и весело петь. Еще в предстоящие войны Тебе предстоит уцелеть... Ю. Визбор

Как легко... Это внизу - Земля. А это кругом, такое большое, просторное - Небо. А это - я. Я обнимаю землю и дышу небом. Или земля обнимает меня, а небо дышит мною?.. Впрочем, не важно. Я уже успел позабыть, как оно бывает - легко. Смотреть, не имея глаз, осязать мыслями, а не кожей. Петь не голосом, а всем своим существом, не изрекать песню, а становиться ею. Я - череда звуков. Я лечу домой. Впрочем, петь сейчас не стоило - слишком много сил ушло прежде. Урьяно помнил это отчетливо. Как и лицо упрямого мальчишки Нолофинвэ, которому на чистейшем квенья велено было уходить, а он вздумал ослушаться. Мало того, что подверг себя опасности, так еще и на рассыпающегося пеплом майа полюбовался, исследователь. Урьяно не видел себя со стороны, но ему казалось, что это не самое приятное зрелище. Да и нехорошо, когда рожденные смотрят на развоплощение или грызню стихий. Не их дело. Море возникло внизу, зеленоватое, пенистое и прекрасное. Урьяно позволил себе парить над самыми волнами, наслаждаясь их спокойствием и буйной силой. На глубину его никогда не тянуло - слишком холодно и мокро для огня, а вот смотреть с берега или лететь близко-близко, ощущая на себе дыхание воды... Это в любом состоянии приятно. Дорогу он знал прекрасно - даже имея тело, с закрытыми глазами доплыл бы туда на корабле, а сейчас, когда весь мир был знакомой до боли чередой звучаний, выбрать направление и вовсе не составляло труда. Тем более, Урьяно ждали. А ожидание имеет особую музыку. Даже смертные слышат ее, пусть и не всегда понимают. Урьяно не спешил. В этом состоянии он знал, что впереди очень много времени. А минувшие пятьдесят лет, которые совсем недавно казались долгими - и вовсе пара созвучий в общей мелодии. До чего смешным и далеким кажется время, когда чувствуешь себя вне его... Хрустальные ладьи проносились по очереди где-то далеко в вышине, шутница Ариэн не забывала, прячась, блеснуть поверх морского горизонта зеленым лучом, который они давным-давно сговорились считать за синий. В музыку лета понемногу вкрадывались звуки осени. А Урьяно все плыл и плыл между небом и морем, мимо всех ветерков, и чувствовал себя легким, светлым и свободным. Но однажды это стремящееся к бесконечности путешествие все-таки закончилось. Сначала он услышал чужие звуки - довольно громкие, сильные. Он успел отвыкнуть от таких. Потом звуки начали складываться в мысли. "Где он?" "Только что был здесь". "Да он и сейчас... вон, у самой воды!" "Урьяно!" Урьяно... ведь это мое имя. Точно: вода-небо-я, а я - Урьяно. Это меня зовут! Надо им ответить. Отозваться получилось не сразу: почему-то слышать звуки всегда проще, чем их издавать. Но его уже заметили, спустились - четыре серые тени, не настолько бесплотные и невидимые, как он сам. "Вот ты где!" "Мы давно тебя ищем". "Твой Владыка тревожится, ты очень долго в пути ". Оказывается, о существовании собственной памяти Урьяно тоже как-то ухитрился забыть. Но этих сородичей вспомнил - помощники Намо, они редко покидали Чертоги, тем более во плоти, но изредка выбирались на большие праздники квенди, и тогда Урьяно на правах "местного жителя" угощал их медовыми пряниками. Почему-то все майар Намо обожают медовые пряники. Сам Урьяно сейчас не помнил, что это такое и каково на вкус, но был уверен, что лучше только пирожки с олениной. Вспомнить бы еще про эти пирожки... Пока Урьяно заново открывал для себя умение вспоминать и тратил на всякие гастрономические тонкости, его подхватили и помогли взлететь повыше. С этой высоты вдалеке уже был виден остров, но едва-едва, словно окутанный пеленою тонкой вуали. "Пока тебя не было, Валинор спрятали", - пояснил кто-то из майар. "Счастье, что ты не сбился с пути!" - добавил другой. "Меня ведь ждут, - заметил Урьяно. - Я не могу сбиться". "По тебе не сказать, что ты можешь держать курс. Еле плелся, а еще огненный!" "Его можно понять. Вон, как потрепали!". "Мы слышали, что ты едва не запел по-иному". Добрые майар Намо... заботливо напомнят все, что хочется забыть. Корми их после этого медовыми пряниками, что бы ни значило это словосочетание! "Не надо вспоминать..." - взмолился Урьяно. "А придется! - посулили ему. - Скоро ты все вспомнишь. И даже поймешь, зачем тебе нужна память". Перспектива не радовала. Когда остров внизу приблизился настолько, что стала различима белая гавань, Урьяно действительно припомнил, хотя и в общих чертах, как дошел до жизни такой. И спросил: "Что здесь было без меня? Как нолдор и тэлери? Как наши, Ауле?" "Ауле горевал, когда ты пропал в тени Мелькора, - отвечали ему. - Горевал, когда ты нашелся и Манвэ сказал, что ты сомневаешься. Ауле был рад, когда ты вспомнил об исцелении земли, но все же горевал, что тебе пришлось столько перенести". Мысли Урьяно обрели отчетливость и даже омрачились виной. "Тень Бездны, вывернутая наизнанку! Мне очень стыдно перед Ауле. Меньше всего мне хочется быть причиной его горя". "Урьяно вспомнил про свои словечки, - обрадовались сородичи, - значит, он становится собой". Урьяно сразу же захотелось подумать еще несколько "словечек", уже обращенных персонально к провожатым. Радостно им! Ему стыдно, а они радуются. "А как другие? Арафинвэ, Курумо?.." "Ты скоро вернешься и встретишься со всеми сам". Урьяно показалось, что ему не хотят отвечать. "А медовые пряники все так же пекут по праздникам?" "Мы не знаем. Мы давно не выходили к квенди. Мы тоже горевали по тебе". Ох и знатно же мне вышибло память!.. Они ведь помощники Намо, обитатели Чертогов Правосудия. Это прежде они со мной шутили, смеялись (правда, редко) и трескали пряники (да что же это такое, в конце концов?!). А сейчас я - бесплотный дух, которого они провожают. И попутно подталкивают к пониманию, где и сколько раз я был не прав. И обижаться на них - все равно что стальной пруток обидится, если я суну его в огонь для закалки. Урьяно нашел в себе силы выразить мыслями усмешку. "Совсем застыдили Огонька, Тени!" Они обрадовались, загомонили наперебой. "Мы старались!" "Ведь ты нам совсем не чужой!" "Тебе действительно стыдно?" "За что?" "Мне давно уже стыдно, - признался Урьяно. - И вы тут не при чем. Я уже давно понял, что когда отправлялся в эту грязную лужу под названием "приключение в логове Мелькора", мне следовало подумать не только о собственном желании доказать свою стойкость, но и о том, почему Ауле так печален. И вспомнить, что нужен ему не у Мелькора, а здесь. И с Арафинвэ надо было поговорить. И за Курумо присмотреть, его ведь только оставь без присмотра, вечно во что-нибудь вляпается. Вас, опять же, некому пряниками угощать. Я вообще до Бездны всего был должен, но предпочел малодушно умотать за море на битву с собственными предрассудками. И если бы я хоть немного задумался об этом вовремя, позволил себе по-настоящему отпустить ушедших, то развеял бы свои сомнения проще и быстрее, чем вышло сейчас". "Ты стал рассудительнее, чем был прежде", - отметил кто-то из Теней. "Наверное, мое плачевное состояние этому способствует…" Они уже миновали гавань и летели теперь над еще по-летнему зелеными лесами, к остроконечной верхушке священной горы. Но их путь лежал не во дворец Короля Арды, а дальше, мимо садов и рощ, к туманному архипелагу дымчатых строений, довольно мрачных по сравнению с остальными пейзажами. Но Урьяно так давно не был дома, что обрадовался даже Чертогам Безмолвия. "Мы летим к вам в гости?" - поинтересовался он, не особо рассчитывая получить внятный ответ. Майар Намо, что с них взять. "К нашему Владыке. И твой Владыка ждет тебя там. А к нам залетай позже, мы рады гостям, хотя принимаем их нечасто". "У нас нет для этого медовых пряников". "Тогда я приду со своими, - пообещал Урьяно и додумал про себя: - Как только вспомню, что это такое". *** Чертоги совсем не изменились с тех пор, как Урьяно бывал здесь в последний раз. Туманные колонны, гобелены по стенам и строгая, бархатистая тишина, навевающая мысли о вечном. Урьяно знал, что во владениях Намо есть и бесконечные коридоры, где слоняются неприкаянные души, и холодные подвалы с низкими потолками, где другие души видят сны о прежних жизнях и вспоминают значение слова "совесть". В этот раз Урьяно не показали ни коридоров, ни подвалов. Дорогие сородичи, шушукаясь и пересмеиваясь между собой, втихомолку протащили его через какую-то маленькую дверцу, напоминающую черный ход, мимо кладовок с посверкивающими гобеленными нитями и комнат, откуда слышалось жужжание прялки и чье-то нежное пение. Урьяно сам не понял, как оказался в дверях странного помещения, слишком просторного и пустого для гостиной, но маловатого для зала. Его мягко подтолкнули вперед, кажется, шепнули что-то ободряющее и тотчас оставили одного. Здесь, как и во всех Чертогах, были туманные, жемчужно-серые стены. На полу лежал темно-синий ковер, рядом стояла низкая лавка, обитая тканью. На лавке восседал Владыка Намо. А у дальней стены, спиной к окну, стоял Владыка Ауле, знакомый до боли и родной. Урьяно сорвался с места, не думая больше ни о чем. Ауле протянул руки, словно распахивая объятия, хотя не мог по-настоящему обнять или пощупать то, что сейчас представлял собой его майа. Но едва ладони коснулись бесплотного духа, вокруг него начала ткаться плоть. Урьяно почувствовал, что тяжелеет и опускается на пол... нет, это называется "стоять". А еще бывают "сидеть" и "лежать". До этого момента он умел только "существовать", и это понятие гораздо шире, чем можно себе вообразить, имея две ноги и голову, наполненную мыслями. Урьяно моргнул и понял, что уже смотрит глазами. И видит свои руки, держащиеся за Ауле. А потом... Появившись из небытия, родимая шкурка вспомнила, при каких ощущениях оставила нерадивого хозяина в прошлый раз, и поспешила продолжить, не разобравшись, что теперь ничего подобного с ней не происходит. Например, кости не рассыпаются пеплом, а очень даже наоборот. От неожиданности у Урьяно вырвались такие слова, о существовании которых он до сих пор не подозревал. Правда, в следующий миг он опомнился и прикусил язык. Все-таки, вися на Ауле и имея за спиной Намо, даже безобидным "naêmûzh" разбрасываться не стоит. Дурной тон. Как же хорошо устроились квенди, которые после нового воплощения забывают момент своей гибели! Майар такой роскоши не полагается. Урьяно закусил губу, утыкаясь лицом в алую ткань плаща Ауле. В щеку неудобно впилась кованая фибула, хотя по сравнению с остальными ощущениями это почти приятно. Ничего, не будет же оно вечно так болеть, скоро пройдет. А сейчас лучше подумать о том, какое счастье снова быть здесь. Бездна, вот стоило, пожалуй, убраться куда подальше и наделать столько глупостей, чтобы понять, как же он их всех любит. Даже Курумо, хотя тот временами такой дурак бывает, что врезать хочется… Ауле легонько коснулся его макушки. Боль начала отступать, а вместо нее почему-то накатила дикая сонливость. - Никуда я больше отсюда не улечу, - шепнул Урьяно. Ему хотелось что-нибудь пообещать. - Не надо опрометчивых слов, - так же тихо ответил Ауле. – Тебе не дано знать своей судьбы. - Так по-идиотски не улечу, Бездна их всех в предначальную Тьму… - И резких слов тоже не надо. - Не буду… - глаза слипались. – Владыка, ты ведь даже тогда во мне не сомневался, еще до того, как я надумал улетать… а мне все время казалось, что ты не веришь… а на самом деле это я себе не верил… - Мы потом с тобой обо всем поговорим, - прервал его Ауле. Урьяно еще успел почувствовать, как его укладывают на что-то теплое и мягкое, а потом окончательно провалился в сон. Ему снилось что-то воздушное и прекрасное. Было удивительно спокойно, особенно в сравнении с годами, прожитыми у границ тьмы. Казалось, что искаженное пламя, серый пепел, боль и леденящий до нутра взгляд Отступника остались далеко-далеко, за границами памяти. Постепенно безмятежное забытье отступало, Урьяно ощутил, как Ауле отпустил его руку и вроде бы ушел. Зазвучали негромкие голоса и смолкли. Просыпаться не хотелось, но Урьяно все-таки разлепил веки и обнаружил над собой одного лишь Намо, который задумчиво смотрел куда-то вдаль. Еще спустя мгновение до Урьяно дошло, что сам он лежит все в той же комнате на скамеечке, а его голова покоится у Владыки Чертогов на коленях. Мгновения текли вязкие и неспешные, словно капли прошлогоднего меда. Тишина вновь начинала навевать приятные сны. Намо был неподвижен, словно чего-то ждал. - Пожалуй, мне пора, – сказал Урьяно, силясь не зевнуть. Намо строго посмотрел ему в глаза и покачал головой. Должно быть, это что-то значило. Наверное, следовало спросить, почему нельзя, или догадаться, что никого просто так в Чертоги не приводят, и не зря Тени всю дорогу его стыдили. А еще взять себя в руки, сесть, поблагодарить за хорошие сны и рассказать Владыке все, о чем тот спросит. Нетрудно понять, что после стольких обманов и предательств, после всех шпионов, большинство валар опасаются сразу и полностью доверять тем, кто вернулся от Мелькора. Зевок все-таки вырвался, широкий, душевный. - Тогда я еще посплю, - пробормотал Урьяно, перевернулся на бок и снова задремал. Он не жаловался на ощущение времени, поэтому, когда сон опять немного отступил, Урьяно мог почти наверняка утверждать, что продрых не меньше полудюжины дней, а то и целую неделю. Намо по-прежнему был здесь и выглядел так, словно за все время ни разу не шелохнулся. Впрочем, он может. Урьяно лежал на спине и рассматривал его. И потолок. И тишину. Тишина в Чертогах особенно красивая. Вот так бы глядеть на нее вечность и улыбаться от счастья. «Расскажи, как ты попался Мелькору». Улыбаться сразу расхотелось. Владыка под стать своим майар – вечно найдет, чем настроение испортить. «Как распоследний идиот, - честно поведал Урьяно. Потом вспомнил, что обещал Ауле не говорить резких слов (по крайней мере, при валар) и поправился: - То есть, это был не самый умный поступок с моей стороны». Намо выжидательно склонил голову набок. «Я думал, что найду нолдор у Железных гор, - продолжил Урьяно. – Но там было пусто, насилу отыскались орлы. Они рассказали, что нолдор были здесь, но потом ушли. И кого-то из них вроде бы забрали орки. Это потом я додумался расспросить короля орлов, а тогда мне даже в голову не пришло. И меня понесло к цитадели». «Что ты видел?» «Ничего хорошего, - Урьяно прикрыл глаза, вспоминая. – Орков. Несчастные, истерзанные создания… Пепел на склонах. Земля там местами спит, а местами мертва и родит только черное железо, такое же мертвое. Я пробрался в рудники… они мало отличались от тех, что мы нашли тогда под Утумно». «Тебя схватили в рудниках?» «Да, я забрел слишком далеко, земля там была такой черной и злой, что сама выдала меня. Туда слетелась, наверное, половина местных – судя по всему, у них давно не было развлечения, равного тому, что представлял собой я». Намо не мог не услышать, что стоит за этими словами. Он посмотрел Урьяно в лицо и сказал: - Это прошло. И от одной простой фразы вдруг сделалось легко, почти весело. Урьяно кривовато ухмыльнулся и тоже заговорил вслух: - Словом темные родичи мне невероятно обрадовались, каждый засвидетельствовал свое почтение и справился о здоровье Владыки Манвэ. Ну и я… оказал им ответную любезность. В свою очередь велел кланяться от меня их Владыке, желать ему крепкого здоровья и процветания. Дражайшие родичи не менее любезно, хотя и не в столь цветистых выражениях известили меня, что предоставят мне радость сказать ему все это лично. Разумеется, я был безмерно счастлив… очнулся уже у ног Мелькора. Помню, там стояла ваза с виноградом. Угощайся, говорит… Урьяно отчаянно иронизировал, и события тех дней казались почти смешными. Но в то же время он отдавал себе отчет, что без Намо и его спокойного пристального взгляда вспоминать было бы больно, страшно и все еще стыдно. - …А потом вытащил меня на балкон и дал такого пинка, что я через все горы перелетел и шлепнулся уже в пустоши. Больше мы с тех пор не виделись. Намо неуловимо изменился. Только что его взгляд был теплый, успокаивающий, а теперь - словно наизнанку выворачивал. «Тебе хотелось согласиться?» Долгое молчание. В первую очередь было трудно признаться самому себе. Урьяно столько раз наедине с собой клялся в обратном, что уже почти себя обманул. Но обманывать еще и Намо?.. «Да. Очень сладкие речи у него были». «Почему же ты здесь?» На этот раз Урьяно размышлял еще дольше, всматривался в глаза Намо, ни то надеясь отыскать там ответ, ни то рассчитывая, что ответ прочтут в его всклокоченных мыслях. «Если скажу, Владыка, что не поверил, вспомнил о долге перед миром, подумал о ком-то, кроме себя или воззвал в отчаянии к Отцу – то совру. Я не знаю, почему отказался. И не понял этого до сих пор, хотя у меня было время подумать». «Ты жалеешь об отказе?» «Ни мгновения». - Ты хочешь еще что-нибудь мне сказать? – Намо снова заговорил вслух. Голос у него был гулкий, пронизанный эхом и тишиной. - Я благодарю тебя, - искренне сказал Урьяно. - За сон, покой и разговор. Мне стыдно вспоминать, что я чуть было не забыл об Ауле и обо всех вас, - он хотел еще многое добавить, но очередной зевок оборвал речь на полуслове, и в итоге Урьяно кратко, но горячо пообещал: – Я высплюсь и во всем покаюсь! Колени Владыки впервые за все время пошевелились. - Сумасбродная душа, – усмехнулось эхо. - Твои мысли дороже покаяний. Ступай к Ауле и спи спокойно. *** Окрестности Чертогов заросли густым высоким бурьяном. Наверное, чтобы любопытные квенди не совали сюда носы. Урьяно никогда прежде не выбирался из владений Намо пешком, но сегодня ему хотелось именно пройтись, поэтому он тепло распрощался с Тенями, наотрез отказался от провожатых, и, покинув жемчужноколонную громаду через все тот же черный ход, с головой нырнул в шелестящее на ветру изумрудное море, пахнущее полевыми цветами, ягодами и поздним летом. Над ухом стрекотали жучки, мимо ног изредка проскальзывали по своим делам юркие суетливые тушканчики и жирные пушистые кролики. Урьяно задумчиво облизнулся, но пришел к выводу, что он сейчас не в той форме и не в том настроении, чтобы менять облик и охотиться. Да и вообще мяса не хочется. Хотелось медовых пряников и спать. Причем непонятно, чего больше. Размышляя над этой непростой дилеммой, Урьяно сорвал какую-то травинку с пушистой метелкой на конце. От полузабытого горьковатого вкуса рот наполнился слюной. «Все-таки пряники», - решил Урьяно, и только собрался метнуться до кузниц огненной саламандрой, как горячий вихрь сбил его с ног и едва не задушил в объятиях. «Ты вернулся! Ты здесь! Как же я боялся за тебя, как же я по тебе скучал!» - Я тоже, Курумо, - проворчал Урьяно, страдальчески морщась. – Но не обязательно швырять меня задницей на колючки. Вихрь приобрел знакомые очертания. Курумо совсем не изменился со времени их последней встречи. Даже рожица была такая же взволнованная, чуть испуганная и виноватая. - Ох… я не заметил, куда ты падаешь. Урьяно помогли встать и обняли снова, менее крепко, но столь же искренне. - Я ждал тебя, - затараторил Курумо. – Как только услышал, что ты вернулся и в Чертогах, то места себе не находил. Ведь я знаю, каково это… И я решил, что должен. Я прилетел сюда с другого конца материка, чтобы встретить тебя. Ведь тебе так тяжело пришлось! Поверь, я как никто понимаю. Урьяно безотчетно зевнул и потер уколотое место. - Прости, что тогда, перед уходом, наорал на тебя. - Ах, Урьяно, какая разница, что было прежде! – отмахнулся Курумо. – Я совсем на тебя не сержусь. Наверное, мне и правда не стоило влезать в дела с твоими квенди. Но не о них сейчас речь. Как ты, брат? На тебе лица нет! - Я устал и хочу пряников, - признался Урьяно. - Встреча с ним кого угодно вымотает, - Курумо весь горел от сочувствия. - Брось, это было давно. Сейчас я здесь, светит солнце. - Ты всегда был гордецом, но не нужно храбриться передо мной, ведь я все понимаю! - Я безмерно рад, что ты такой понимающий, но «храбриться» и «не устраивать истерику» - немного разные вещи. - Меня всегда восхищала твоя выдержка! Но с трудом представляю тебя таким спокойным перед ним… - Да, тогда у меня, пожалуй, была кисловатая рожа. Приятного в таком собеседнике мало. - …Меня до сих пор бросает в дрожь, когда я вспоминаю! - Не вспоминай. - Урьяно, его невозможно забыть! Такой ужас… - Бездна, ногу ее за Грань… Курумо, я тронут заботой, но сейчас слишком вымотан для воспоминаний, да еще таких свежих. - Его голос… Он только заговорит – а я уже дышать не могу, лишь покориться, и сердце стучит в висках… - Ты Аулендил или заяц перепуганный? - …А какой у него взгляд! Насквозь пронзает, не спрятаться, не скрыться, и внутри все выхолаживает… - Да, взгляд препоганый, - сдался Урьяно. Если Курумо приспичило высказаться, его не остановит даже развоплощение. Будет витать над ухом и зудеть. - Мне никогда не было так страшно, никогда!.. - И мне было страшно. Хотя умом я понимал, что он питается страхом. - Да? – удивился Курумо. – Я о нем такого не слышал. Но если бы даже знал заранее, все равно… это сильнее меня. Я рыдал от ужаса, особенно когда он прикоснулся ко мне… - Меня тоже щупал. Взял за подбородок, повертел. Но это скорее противно, чем страшно. - …Серый цвет, всюду серый, тишина, и мысли путаются, ты словно муха в серой паутине… - …А на запястьях у него, я заметил, остались браслеты Ауле. Не вышло снять!.. - …Тени всюду снуют и пересмеиваются за спиной… как палачи… - …На башке венец, в венце – сильмариллы! Пошлость неимоверная… - Постой, откуда в Чертогах сильмариллы? - Какие еще Чертоги? Они одновременно умолкли и непонимающе уставились друг на друга. - Ты сейчас о ком говорил? – осторожно уточнил Урьяно. - О Намо, конечно! – воскликнул Курумо. – А ты разве нет? - Балда, я про Мелькора! - ТЫ ВИДЕЛ МЕЛЬКОРА?! - Не только видел, но и послал в Бездну со всеми потрохами! Эй, да чего ты? Побледневший Курумо открыл рот. Потом закрыл и тихо сел прямо на бурьян. Урьяно устало опустился рядом. Больше всего на свете ему сейчас хотелось запихнуть за щеку пряник и лечь спать. Притом, чем дальше, тем необязательней становился пряник. Недавно сотворенная шкурка неприятно ныла. Все-таки одно дело, когда надеваешь и сбрасываешь ее по собственному желанию, и совсем другое, если сперва ее будто сдирают раскаленными клещами, а потом натягивают на свежие раны. Но не пошлешь же брата куда подальше! Особенно после такого дикого заявления о Намо. - Ты видел Мелькора, - медленно повторил Курумо. – Ты послал его в Бездну. И до сих пор жив?! - Не до сих пор, а уже, - счел нужным уточнить Урьяно. – Правда, Мелькор тут не при чем, наши дорогие сородичи постарались. Не думаю, что он стал бы меня развоплощать или вышвыривать за Грань, слишком мелко для него. Есть вещи куда страшнее для меня, и он мог это понять. - Например? Что может быть хуже небытия? - Тьма. Бесчестие. Муки близких. Сломленная воля. Курумо, нам обязательно говорить об этом именно сейчас? Курумо замотал головой и спрятал лицо в ладонях. Урьяно со вздохом тронул его за плечо. - А Намо? – глухо донеслось из-под ладоней. - Каков он был? - Дался тебе этот Намо! Какой и всегда. Курумо чуть слышно всхлипнул и пристально посмотрел на Урьяно, словно пытаясь в нем что-то разглядеть, но не находя. - Мне казалось, - заговорил он, - что теперь, побывав во тьме и вернувшись, ты понял. Конечно, ты другой, вечно хохочешь в лицо страху и посылаешь его в Бездну, если не дальше. Но ведь я твой брат, я знаю, что на самом деле ты умеешь бояться, и не хуже меня, а может, и получше. Страх… Урьяно, тебе ведь известно, я по-настоящему не боюсь ни тьмы, ни боли, ни горя, ни лжи. Все это легко стекает с меня, если я захочу. Но валар… их сила и власть… Это чувство, когда ты понимаешь, что можешь сделать абсолютно все, но только если тебе ПОЗВОЛЯТ. Ты замечал, что мы постоянно спрашиваем их разрешения? Даже ты, прежде чем рвануть за своими нолдор, отчитался перед Ауле. Уверяю, Урьяно, если бы Владыка пожелал тебя не пустить, ты ничего, ни-че-го не смог бы сделать! Сидел бы тут как миленький, даже не помня о своих намерениях. - Курумо, ты рехнулся, - спокойно произнес Урьяно. – Каким непролазным тупицей надо быть, чтобы подозревать своих близких в извращенной и надуманной жестокости? А еще говорил, что это меня Феанаро покусал! Курумо будто не слышал. Его глаза смотрели перед собой, но вряд ли видели заросли бурьяна. - Ведь из-за этого я однажды ушел к Мелькору. Ты знаешь… я всегда завидовал Майрону. Ты, Эонвэ, даже бунтарь Оссэ – никогда не шли наперекор воле владык. А Майрону было плевать, он делал так, как ему хотелось, и никого не боялся. И тогда я подумал… может, у Мелькора иначе? Но я ошибся, - Курумо сглотнул. – Оказалось наоборот. Мелькор был хуже всех, вместе взятых. Валар по сравнению с ним еще держатся в рамках. Он ничего мне не делал, по правде говоря… ему было не до меня, пожалуй. Но как он играл… мной, нами… остальными… Кошка к мышке куда милосерднее. Я сам не понимаю, как набрался духу оттуда сбежать. Урьяно молчал, слушая неожиданное откровение и пытаясь постичь тот факт, что прежде брат держал это в себе. А теперь? Неужели он действительно вообразил, что Урьяно в состоянии его понять? Да как вообще могут мысли повернуться думать, будто валар способны кому-то за просто так причинить зло?! - Я совсем измучился от страха, - продолжал Курумо. – На полпути я подумал: если вернусь, вдруг валар покарают меня? Не лучше ли было остаться там, где на меня, по крайней мере, не обращали внимания? Но потом я увидел морских, небесных… они были такие легкие и счастливые, что я не выдержал и бросился к ним, готовый к худшему. Они позвали Теней, а те проводили меня к Намо. Меня разрывало от ужаса, я был не рад, что вообще спустился в Арду. Да чего там! Я жалел, что Отец сотворил меня! Я спрашивал Теней о моей дальнейшей судьбе, а те только пересмеивались и говорили, мол, Ауле по мне скучал. Как будто тогда мне было дело до Ауле! Меня привели в какую-то комнату в Чертогах, там были Ауле, Манвэ и Намо, но те двое потом удалились, и Намо сам расспрашивал меня. Почему ушел, зачем вернулся… И мне надо было отвечать. Я не хотел говорить с ним, но посмел бы я отказаться! Уверен, это стало бы моим последним деянием. Я ждал цепей и наказаний… я достаточно насмотрелся на это у Мелькора. Урьяно даже обидно стало. - Зачем ты равняешь Мелькора с нашими Владыками? Он на то и Отступник! - Не знаю, - смешался Курумо. – Мне так казалось… в голове все перепуталось… Намо спрашивал, я нес какую-то чушь, что был обманут, но потом осознал, больше не хочу так жить… Разве можно было сказать ему правду! - Конечно! - А ты бы на моем месте признался, например, как сладки речи Мелькора? – спросил Курумо с таким убеждением и вызовом, что Урьяно решил махнуть рукой и не опровергать. Больной ведь на голову, хоть и брат. Только тихо уточнил: - По-твоему, за правду карают? - За такую – да. - Даже мы… что там мы - квенди понимают, что правда подчас бывает неприятной, стыдной и неудобной. Неужели ты думаешь, будто этого не знают валар? И ты лгал Намо, чтобы ему угодить? Молодец, нечего сказать, герой. Мелькор так поступает, чтоб ты знал! - Мне было страшно, - прошептал Курумо. - Великое дело, - съязвил Урьяно. - Неужели ты сам не боялся предстать перед владыками? - Как можно бояться тех, кого любишь, и кто любит тебя? Курумо отвернулся и снова всхлипнул. Урьяно подавил неуместный зевок. Хотелось упасть прямо в колючки и дрыхнуть до последней битвы мироздания. - Хочешь, мы прямо сейчас пойдем в Чертоги и поговорим с Намо? Ты убедишься, что он вовсе не страшный, а добрый и справедливый, хотя много думает и оттого редко улыбается. Курумо вздрогнул и яростно замотал головой. - Ни за что! Ты не понимаешь… Урьяно, я умоляю тебя, никому не говори о нашем разговоре. Особенно Намо. И Ауле тоже. - Но ведь нельзя жить в таком страхе. Как Намо вообще тогда тебя отпустил? - Я не знаю. Он прервал меня и спросил, почему я боюсь. Не помню, что тогда ответил. То ли сказал, что не боюсь, то ли обвинил во всем Мелькора… в любом случае, это была ложь. Он сказал, что ему жаль меня, и если я хочу, мне позволено жить в Валиноре при Ауле, как прежде. Позвал какую-то Тень… чтобы проводила. Я был полумертвый от страха. Потом слонялся по острову. Никому не было до меня дела, и понемногу я пришел в себя. Поэтому я и решил встретить тебя здесь. Я слишком хорошо помню, как брел, ничего перед собой не видя, и дышать не мог, так колотилось сердце. Урьяно посмотрел на голубое небо и ладью Ариэн в зените. - Что ж. Будем считать, что ты меня встретил, утешил и даже умудрился не закатить при этом истерику. А сейчас, во имя Эру, полетели домой! Я хочу спать столь же сильно, как ты тогда – боялся. О пряниках, судя по всему, заикаться было бесполезно. Да уже и не хотелось. *** Король Ингвэ с достоинством зачерпнул серебряной ложечкой тягучий мед из горшочка, аккуратно, так, что ни капельки не упало, перенес полную ложечку в свою чашку и величаво размешал мед в теплом настое смородинового листа. Король Ингвэ все делал величаво и с достоинством, такой уж у него был характер. Даже в стародавние времена, когда город ваниар только строился, и королю на ногу нечаянно упало бревно, Ингвэ сумел сохранить на лице лишь легкое недовольство и ограничиться исключительно благопристойными, высоколитературными выражениями. Говорят, глядя на короля Ингвэ и мечтая походить на него, отдельные квенди придумали этикет, чем изрядно насолили не только своим современникам, но и другим ни в чем не повинным народам на множество поколений вперед. Впрочем, сам король Ингвэ никаких этикетов не придумывал. Он просто жил и был собой. Урьяно трескал мед вприкуску, шумно прихлебывал настой и тоже предпочитал не строить из себя невесть что. С Ингвэ они были знакомы не первую и даже не вторую тысячу лет. - В непростое время вступили мы нынче. - Простого времени не было никогда, - усмехнулся Урьяно. – А ты всего лишь вырос. - Прежде моя сестра не прятала под вуалью заплаканных глаз, племянники не ссорились и не уходили воевать, а давний друг был жив. - Кругом вечно творятся перемены. Творятся и кусаются. Ингвэ вздохнул и лишних два раза помешал ложечкой в чашке, что было на него совсем не похоже. - Сегодня ты циничен от обиды или от печали? - От перемен, - Урьяно облизал собственную ложку и снова запустил ее в мед. – Ты часто видишься с Арафинвэ? - Иногда. Индис навещает его немного чаще. Всякий раз, когда подолгу не плачет. Ей не по нраву быть заплаканной перед собственным сыном, - Ингвэ слегка потер висок, и можно было понять, что он опечален и крепко тревожится о близких. - Пройдет время, и раны затянутся. - А твои собственные раны затянулись? – тихо напомнил Ингвэ. Урьяно задумчиво выставил перед собой руку, и на гладкой коже проступил длинный след ожога. Глубокий, страшный: плоть спеклась и выгорела почти до кости, под беловатыми бугристыми рубцами поблескивала сукровица. - По крайней мере, я научился о них забывать, - Урьяно отвел взгляд от руки, и след пропал, точно и не было его никогда. - Как говоришь, поживает твой племянник? Ингвэ отставил чашку. - Забывать, а вернее, делать вид, что забыл, он явно учился у тебя, друг мой. Он Финвион, а значит, гордый, пусть и слегка поменьше, чем братья. Никогда не покажет, что у него внутри. Для короля это не слишком плохо… - А для племянника любящего дяди - nôkačuðil irűelasu, - закончил Урьяно. Король ваниар был квендо и под слово, данное Ауле, не попадал. - Примерно так, - дипломатично согласился Ингвэ. – Конечно, мальчику тяжело. Он никогда не мыслил править своим народом, да еще в такое время. Я рискну предположить, что в его доме живет такая же плачущая Индис, только по имени Эарвэн. И она, в отличие от моей сестры, потеряла всех детей, даже дочь. Вдобавок, друг и учитель, знакомый с раннего детства, видеть его не хочет и навещает лишь дом его дяди. - Вот только квенди меня еще не стыдили, - проворчал Урьяно. - В мыслях моих не было стыдить тебя, - изящно отперся Ингвэ от обвинений. Урьяно поднялся с плетеного кресла и приблизился к парапету веранды, откуда открывался изумительный вид на раскинувшийся у подножия Таникветили город. Ингвэ проследил за майа взглядом, затем отставил опустевшую чашку и тоже подошел к парапету, становясь рядом. - Солнечно, - Урьяно смотрел на ярчайший диск, не щурясь, и король ваниар видел, как искрятся синие глаза друга. – Наверное, это правильнее, когда Свет изливается не только на наш уютный островок, но и на прочие земли. - Те земли ничем не хуже, - согласился Ингвэ. – Я прекрасно помню их, хотя покинул в юности. - Не хотелось вернуться? - Нет, что ты. Мой дом здесь, и я полюбил его всей душою. В Средиземье меня всегда тянуло куда-то, тут же я обрел покой. Они помолчали. Им всегда было, о чем помолчать друг с другом. - Все же, как забавно устроен этот мир, - проговорил Урьяно, не сводя глаз с солнца. – Мы сделали Светильни, а Мелькор, чтоб ему икалось, расколошматил их. Тогда мы придумали Древа. Мелькор поскрипел зубами и спрятал в темноте страхи, но Владычица Варда подсыпала на небо звезд поярче. Наконец, Мелькор испоганил и Древа. Мы, отревевшись, в который раз пораскинули умом, и теперь над всей землей весело плавают хрустальные ладьи, дорваться до которых у Мелькора руки коротки. Иногда мне кажется, что не будь Отступника, мы бы так и сидели на крохотном клочке земли меж двух светящихся столбов под черным полупустым небом и даже не знали, что можно придумать иначе, - он криво усмехнулся своим мыслям. – Получается, что Мелькор приносит изрядно пользы… Немного своеобразно, конечно. Урьяно покосился на онемевшего от таких откровений Ингвэ и ухмыльнулся еще шире. - Но это не значит, что я бы отказался от возможности врезать по его лживой роже! *** Солнце описало по небу свой ежедневный круг и заторопилось дальше, за ровную черту моря, нести свет и тепло на новые неизведанные земли молодого мира. На полупустой и траурно тихий город легли невесомые голубоватые сумерки. В окне первого этажа королевского дворца, такого же тихого и полупустого, был четко различим одинокий силуэт. Нолдо сидел, опершись локтями о подоконник и положив подбородок на сведенные вместе костяшки пальцев. На золотых волосах грустно поблескивала золотая корона. Окно выходило в сад, и можно было наблюдать, как с остролистных кленов медленно опадают багряные листья. В полутьме кленовый ковер становился похож на кровавые пятна. Вот в окне появился второй силуэт, женский. Лицо нолдо тут же поменялось, стало спокойнее, веселее, даже тронула губы тень улыбки. Разговор велся негромко, но в сумеречной тишине четко раздавалось каждое слово. - Пойдем спать, Арьо, - ласково и подчеркнуто ровно. - Ты иди, я еще немного посижу, - виновато. - Видишь, король Ольвэ письмо прислал. Надо составить ответ. - Можно сделать это и завтра. - Но лучше бы сегодня. Ласка в женском голосе сменяется мольбой. - Хотя бы посиди со мной немножко, пока я не засну. И этой невысказанной мольбы было достаточно, чтобы нолдо поднялся, обнимая ее за плечи, улыбаясь, напевая что-то доброе, ворча какую-то уморительную чушь насчет прекрасных дев, которые до сих пор верят сказке про вредную подкроватную мышь. Как это, какую мышь? Ту самую, что приходит темной ночью, точит зубы о тумбочку и щелкает хвостом. Как? А вот так! Да, конечно, короной щелкать сложнее, чем хвостом, но принцип тот же. Ничего, именно поэтому те впечатлительные девы выходят замуж, чтобы было кому отогнать от их священного подкроватья воображаемую мышь… Комната за окном опустела, лишь сквозняк трепетал легкие занавески из светлой материи. Но не прошло и часа, как нолдо вернулся. Улыбки больше не было. Он сел обратно к окну, сдернул с волос корону и бросил на подоконник, поверх вышеупомянутого письма, еще даже не распечатанного. - Я смотрю, не только впечатлительные девы не спят из-за сказки про подкроватную мышь, - отметил Урьяно, выступая из-за клена. Арафинвэ вздрогнул, рывком высунулся в окно почти по пояс, неверяще прищуриваясь. - Сейчас вывалишься, - посулил Урьяно насмешливо. Арафинвэ отступил на шаг, зачем-то прихватил корону, но так и не надел, растерянно вертя в руках. - Добрый вечер… - Что ты имеешь в виду? – майа легко, по-звериному пружинисто запрыгнул на подоконник. – Ты в восторге от погоды и желаешь поговорить об этом? А может, тебе в голову стукнуло, будто со мной теперь надо разговаривать вдвое почтительнее, чем с Манвэ Сулимо? Арафинвэ молчал, только пальцы на чеканном золоте короны побелели от напряжения. Урьяно вздохнул и крепко обнял ученика за плечи. - Иди сюда, drűzalîassé-nasse, и не городи мне тут gêaŝnaz про «добрый вечер». (1), (2) Майа был такой же, как всегда. Простая одежда, босые ноги, знакомые непонятные слова, кривоватая усмешка. Как будто и не было ничего. - Ты на меня уже не злишься? – прошептал Арафинвэ. Урьяно отстранился на расстояние вытянутых рук и склонил голову набок. - И не думал злиться. С чего ты взял? - Ты не приходил. - Меня не было на острове. Неужели не дошло у кого-нибудь спросить? Арафинвэ положил корону на подоконник и в задумчивости прикусил губу, подбирая слова. - Когда мы вернулись в Тирион, и я пошел на Таникветиль, то надеялся встретить тебя там. Но увидел только Курумо. Он сказал, что прощение валар – не наша заслуга, а твоя. Мы тебя до слез довели, а ты все равно вымолил у Великих, чтобы нас простили. Мне никогда не было так стыдно, - он понурился, но потом снова поднял глаза, усталые, сухие. - После этого я не смел тебя искать и спрашивать о тебе. - Сâcarahäd Kûrumouéz thurûseða chârauér! (3) – вспыхнул Урьяно. – И в Бездну засунуть. Заруби, nasse, на своем дурном носу: если мудрые валар приняли вас и не погнали прочь, то самая последняя причина этому – майа, развесивший сопли на половину Круга. - Но содеянное нами – ужасно… - Не просто ужасно, - проворчал Урьяно, - а zukðulêz dhasïlia tûazuhcő azâlu gêaŝnaz hasaîzcas, и еще âdeuzað hasűlawé zulmélli čaléd сверх того. И придется расхлебывать полной ложкой еще много тысяч лет. А теперь не стой столбом, поди принеси чего-нибудь съестного. И молоко не забудь! Чуть встрепенувшись, Арафинвэ торопливо кивнул и быстрым шагом вышел из комнаты, за дверью вовсе переходя на бег. Он вернулся вскоре, неся расписной синий кувшин и румяную белую булку, обсыпанную орехами. Увидев, что за время его отсутствия майа никуда не делся и деваться не собирается, Арафинвэ еле слышно выдохнул. Явление наставника было таким невероятным, что больше тянуло на сон или бред. Урьяно первым делом взял кувшин, отхлебывая прямо из горлышка, и уселся на подоконник, подвинув корону. Арафинвэ пристроился рядом, не глядя отщипнул кусочек булки, но так и не положил в рот. - Почти как раньше, - вполголоса заметил он. - Я ребенком прибегал к тебе в кузню, мы садились на окно, пили молоко прямо из кувшина и жевали разную снедь. Ты что-нибудь рассказывал... - Нынче рассказ за тобой, - Урьяно свесил ноги с подоконника и оперся плечом на раму. – Я вернулся недавно и пропустил кучу новостей. Как вы теперь живете? - По-разному, - Арафинвэ пожал плечами, отщипывая второй кусочек, но опять не притрагиваясь к нему. – Многие остались без мужей, детей, братьев. Первые несколько лет у нас вовсе не было праздников, но потом я устроил во дворце и в саду что-то вроде бала. Получилось тихо, но не грустно. Это стало традицией. Дядя Ингвэ мне очень помог, особенно поначалу: помирил нас с Ольвэ. Теперь Ольвэ иногда пишет мне письма, в которых вежливо приглашает погостить, а я так же вежливо отказываюсь и приглашаю его. Он тоже отказывается. По крайней мере, не проклинает. Арафинвэ бросил взгляд на свои руки, мнущие хлебный мякиш. - Словом, могло быть хуже. На небе высыпали звезды, а клены шумели совсем неслышно, и казалось, можно ощутить мелодичный звон, с которым звездный свет разбивается о багряную листву. Арафинвэ говорил о балах и письмах, о милосердии валар и всеобщей вине, прошлогоднем урожае пшеницы, о делах и заботах, днях и ночах, а между его бровей виднелась тонкая ниточка морщинки. Когда Арафинвэ умолк, Урьяно отставил кувшин и пристально, не мигая, поглядел на ученика. - Почему ты все-таки не ушел? Испугался валар? Смешно. Внезапно все осознал? Возможно, но Нолофинвэ, к примеру, это не остановило – у него тоже дети. Уйти, хлопнув дверью, но потом заставить себя поумерить гордыню и повернуть назад, где суд, трупы и скорбь - это не решение слабого. Что дало тебе силу, nasse, которой не достало остальным? - Ацэлас, - пробормотал Арафинвэ. – Помнишь? Ты очень рано объяснил мне, что мы с Феанаро разные, и его путь не подходит для меня. Это одна из причин, почему я позволил себе не просто следовать его словам, а задуматься над ними. Может, нам и стоило уйти, но уходить так – это нехорошо, неправильно. Нельзя, никто так не должен уходить, как ушли мы. Он перевел дух, все-таки съел измятый кусочек хлеба и продолжил: - Когда Намо стал говорить, меня будто ледяной водой окатило. Вот он, последний рубеж. Еще шаг – и никто не вернется. А многие вокруг меня уже хотят. Их тоже «окатило». Страх, смятение кругом. Но стоим мы, лорды, и о возвращении даже не заикаемся. Феанаро будто с ума сошел, а Нолофинвэ, точно в детстве, хвостом за ним, в огонь и воду. Даже больше, чем в детстве. Он этого всю жизнь хотел, Нолофинвэ: чтобы брат от него не отмахивался и стал другом. Пусть к Моринготто в пасть, лишь бы за Феанаро. А я уже за обоими, как кисточка хвоста. Арафинвэ крепко зажмурился, прислонившись виском к оконной раме. - Там я вспомнил, что тоже Финвион. И про ацэлас этот дурацкий. Сам не знаю, на что надеялся. Что после моих слов Феанаро одумается? Нолофинвэ изменит детской привычке, пойдет против брата и собственных сыновей? Что хотя бы мои дети в последний момент уйдут вместе со мной? Наверное… Но чуда не случилось. Я не самый лучший оратор, мне с Феанаро не тягаться. По крайней мере, привел обратно тех, кто по-настоящему хотел вернуться. А дети… - усмешка больше походила на всхлип, - вы же нас отпустили. И я их – отпустил. Наверное, их дороги ближе к Феанаро, чем моя. Помню, мы шли бесконечно долго, в темноте. Потом я как-то смел смотреть в глаза Ольвэ и даже что-то говорить, а он молчал. Я смотрел в глаза Эарвэн и объяснял ей, почему наши дети не со мной. Еще помню леди Нерданель, маму, дядю… Потом – Круг, и я смотрел уже в глаза Манвэ. А после этого меня еще и короновали. Он кивнул в сторону короны почти ненавидяще. - Я видел твоих детей, - медленно сказал Урьяно. – Они живы и здоровы. - Так ты у них был все это время? – Арафинвэ подался вперед. – В Средиземье? Что они там делают? - Крепости строят, гоняют орков. Дочка даже кавалера среди местной ботвы раскопала, так что быть тебе дедушкой. - Как будто здесь у нее было мало кавалеров, - проворчал Арафинвэ. – А что братья? Неужели Феанаро тоже строит крепости? - Он бросил вызов Мелькору, как и обещал. Но не сумел одолеть даже валараукар. На собственном опыте узнал, что если квендо ударить огненным бичом, от шкурки ничего не останется. Арафинвэ сжал кулаки. - Квендо… А майа? - Тоже приятного мало, - Урьяно немного поразмыслил, но все же закатал рукав туники. В звездном свете след ожога выглядел еще страшнее, чем при солнечном. Арафинвэ обомлел. - Это – там? – потрясенно переспросил он. - Смотря что ты называешь «там». Это в Средиземье. Но давно, еще до вашего сотворения. - Почему я никогда не видел?.. - Потому что тебе было не нужно. - А Феанаро ты показывал? - Вот еще. Чтобы он и за это рвался отмстить? Нет уж. - Я, по-твоему, не буду рваться? – Арафинвэ сдвинул брови. - Не будешь, - уверенно отрезал Урьяно, опуская рукав. – Ты станешь верно оценивать противника и не лезть на рожон, когда даже айнур рискуют получить по башке. - Так значит, быть войне? - Рано или поздно. Феанаро, да смилуется над ним Намо, не сровнял Железные горы с землей, - Урьяно отпил молока и язвительно прибавил: - Почему-то. В тишине громко застрекотала поздняя цикада. - Неужели с твоей раной ничего нельзя сделать? – в голосе Арафинвэ было сострадание. – Это ведь такая мука… - Drűzalîassé, - фыркнул Урьяно. – Настоящая рана была залечена в тот же день. А это – память. О боли, искаженном огне и предательстве. - То есть, на самом деле ее нет? - Она есть, - поправил майа. – Но вот здесь, - он выразительно постучал себя по лбу. Сейчас, когда губы Урьяно не кривила привычная усмешка, а в глубине синих глаз отражались звезды, Арафинвэ впервые по-настоящему заметил, насколько же древнее существо перед ним. «Отец мне всегда казался воплощением жизненного опыта. А ведь он куда старше отца… Даже старше мира. Он того же возраста, что, к примеру, Манвэ Сулимо». Правда, представить этого майа плачущим в Кругу или размахивающим мечом по-прежнему не получалось. - Прочие твои родичи живы, - сказал Урьяно между тем. – И Нолофинвэ, и племянники. - Надолго ли? - прошептал Арафинвэ. – Ведь они прокляты. - Не пори чушь. Кто их проклинал, кроме них самих? - Разве они сами пророчили себе те страшные вещи? - А прыгать со скалы на камни опасно? Я имею в виду, ты после этого вряд ли будешь здоров и весел. Если ты прыгнешь со скалы и разобьешься, виноват будешь ты сам, а не тот, кто рассказал тебе о последствиях. Точно так же в бедах нолдор – настоящих ли, грядущих – виноваты были и будут только они сами. Тебе угодно называть глупость проклятием – играй словами на свое усмотрение. - Но Намо сказал… - Конечно, довели до белого каления единственного валу, который знает грядущее, вот он и рассказал его во всей красе. Но вы готовы только делать ошибки, а не пожинать их плоды, поэтому проще обвинить во всем нехорошего Намо, обозвать закономерный ход событий чем-то вроде злого рока, и снять с себя всю ответственность. - Мне этой ответственности досталось по самую макушку, - невесело отметил Арафинвэ. – И за себя, и за братьев, и за весь народ – ушедших и оставшихся. Я… я так устал, Урьяно. От вины, короны. Ответственности. Мне горько говорить, но я устал от матери и собственной жены. Мама часто плачет и думает, будто я не знаю. Наверное, ей стыдно признаваться мне, что она тоскует по Нолофинвэ и внукам больше, чем радуется моему возвращению. Наверное, ей кажется, что это может меня обидеть. Эарвэн стала бояться сумерек – она видит во сне наших детей, и вечно с ними приключается какая-нибудь гадость, - он тяжело вздохнул. – Я чувствую себя виноватым перед ней – не сумел уговорить детей вернуться, не отправился присматривать за ними. Она не может уснуть одна, всхлипывает. Я ей улыбаюсь, а сам уже бежать готов от ее слез и отчаяния. - Тебе не хватает отца, - добавил Урьяно. Арафинвэ кивнул. - Дядя Ингвэ пытается его заменить, но… это невозможно. Наверное, ему самому нелегко. - Ингвэ чувствует себя правым. А ты – нет. - Ушедшие называли нас трусами, - проговорил Арафинвэ. – Оставшиеся зовут убийцами и отступниками. И высказывают это мне, потому что я король и сын Финвэ. Иногда мне кажется, что лучше было и вправду уйти, чем вернуться и жить так. Урьяно молча наклонился и поставил полупустой кувшин на пол. - Пойдем-ка в кузню. - Среди ночи? – Арафинвэ оглянулся на дверь. – И Эарвэн будет одна. - Ничего, мы недалеко и ненадолго, - Урьяно спрыгнул с подоконника прямо в сад и недовольно обернулся: - Чего копаешься, nasse? Корону оставь, звездный свет голову не напечет. Кузница, где хозяйничал Урьяно, и куда обычно бегали к нему ученики, стояла в роще на окраине Тириона, у берега небольшой прозрачной речушки, где уже испокон веку крутило воду деревянное колесо с большими блестящими заклепками. Это был небольшой каменный домик под замшелой черепичной крышей. Здесь уже давно никто не бывал: дорожка, и в лучшие времена поросшая травой, совсем скрылась в зарослях, по дверному косяку и ручке вился густой плющ с пожелтевшими к осени листьями. Урьяно безжалостно оборвал толстые стебли и вошел. Арафинвэ старался не отставать. Внутри все осталось по-прежнему. Только пыль лежала лохматым пепельным слоем, и очаг не горел. Вот наковальня, под которой когда-то прятался от старших маленький любопытный принц, вон верстак в соседней комнате, вот инструменты, шкаф с книгами и поделками, пустая плетеная миска на столе, прежде доверху наполненная яблоками или пирожками. Урьяно пристально глянул на очаг, и в нем вспыхнуло ровное жаркое пламя. Сами собой загорелись светильники. Мертвая темная кузня немного ожила. - Я не был здесь со смерти отца, - прошептал Арафинвэ. - Я – примерно столько же, - кивнул Урьяно, подходя к шкафу и настежь распахивая дверцы. – Петли скрипят… Надо будет смазать. Он вытянул с нижней полки объемистую коробку и поставил на стол. Арафинвэ подошел ближе. Урьяно достал изящную, но непонятную конструкцию из металлических палочек, блестящих шариков и зеркальных пластинок. - Последняя работа Феанаро, - пояснил он. – Недоделанная. Это механизм для шкатулки, которая могла бы петь. А вот это, - на свет показался маленький острый кинжал с пустыми оправами под камни и не до конца отполированным лезвием, - игрушка Тансила. Помнишь Тансила? Он хотел вставить сюда горный хрусталь, все просил у меня самый чистый, а я не давал. Не люблю, когда чистые камни пачкаются кровью. Они тускнеют, как тускнеет от убийства душа. - У нас больше никто не кует оружие, - сказал Арафинвэ. – А оставшееся с тех времен закопали или попрятали. Урьяно не ответил на это, лишь достал из коробки следующую вещь. - Забавная штука. Этот кулон сделал твой племянник Атаринке, чтобы помириться с женой. Только не успел цепочку доплести. А это колечко – работа маленького Тьелпэ. Любит он колечки делать. Так… вот переплет для книжки со стихами. Автор переплета и стихов – любопытный мальчик Лаурэфиндэ с огромным шилом в заднице. Этот бы и без всякого Феанаро в конце концов ушел – не по его шилу наш мирный край. Другое дело, убивать ради этого ему бы и в голову не пришло. А эту вещицу узнаешь? Арафинвэ покачал головой, разглядывая недоделанную статуэтку из голубого нефрита. Статуэтка величиной с ладонь изображала орла, склонившегося крыльями к арфе. У неизвестного мастера была легкая рука – перья казались невесомыми, а изгиба инструмента хотелось коснуться. - Твоя, - просто напомнил Урьяно. И протянул ему статуэтку. – Продолжи. Нефрит был холодным, гладким и твердым. - Я уже позабыл, как у меня такое получалось… - Твои руки помнят. Садись за верстак. Многие вещи из коробки долго будет некому доделать, а некоторые останутся такими навсегда. Но этот орел расправит крылья и сыграет. Сам не зная, зачем, Арафинвэ устроился за верстаком. В одной руке резец, в другой фигурка. Теперь бы еще вспомнить, как собирался доделывать… Руки и правда помнили лучше него. Помнили, как держать, под каким углом ставить стальное лезвие, чтобы не соскальзывало с гладкого нефрита. А вон тот шрамик на пальце остался с тех времен, когда руки этого еще не знали… Все возвращалось на круги своя. Голубая фигурка, уже не чужая, а теплая и знакомая. Тихая кузня. Уютный огонь в очаге. Осень, ночь за окнами, наставник. Там, снаружи, остались долг, вина, усталость и проклятая корона. А здесь был нефритовый орел, расправляющий крылья. Только дышать почему-то трудно, все горит внутри, щиплет глаза и нос, резные перья расплываются в голубое пятно… Когда ученик уронил голову на верстак и глухо расплакался, Урьяно лишь тихонько погладил его по спине. - Вот и хорошо, nasse, наконец-то. Давно бы так.