Воспоминание 1
Этот мир был болен. Неизлечимо болен. Человеческая жестокость как раковая опухоль, распространялась все дальше и дальше, проникая в каждый дом, в каждую душу. Мрак живет в каждом. Что-то настолько темное, от чего мы неистово желаем избавиться, подавляя это. Мы сажаем нашего внутреннего монстра, тень нашей личности, в заточение и, чтобы перестраховаться, выбрасываем ключи. Возле камеры ставим стражей: общественное мнение и страх быть пойманным. Вооруженные до зубов они дарят нам призрачную уверенность, что все в порядке. Монстр под контролем. Но вот однажды это заточение оказывается не плотнее картонной коробки. А стражи — просто муляж, огородные чучела. Но ведь им не с птицами бороться... Когда пал первый жилой дом в Лос-Анджелес (ЛА), я наблюдал издали, боясь пошевелиться. Мой город вспыхнул, словно сухая веточка. Все дома: высотные, одноэтажные и построения малоимущих - все они скрылись за пеленой черного дыма. Языки пламени не только уничтожали дома, не только стирали с лица земли город, где сбываются мечты. Нет. Горели и его жители, питомцы, вредители, машины, съемочные площадки, телефонные будки, фонарные столбы и счетчики парковок. Фотографии, воспоминания, дневники, дорогие гаджеты, картины за несколько миллионов. Исчезала история миллионов людей, исчезало целое поколение сценаристов, актеров, режиссеров и простых рабочих. Окружающий мир словно сошел со страниц комиксов об апокалипсисе. Мне чудилось, что я наблюдаю в 3D некий сюжет фильма-катастрофы, оставалось только поаплодировать реалистичным спецэффектам. Но вероятность того, что все это фикция была, настолько же невелика, как и шансы приезжего парнишки из захудалого городишки Айовы стать кинозвездой. За шестьдесят минут от Лос-Анджелеса остались только горы пепла, надпись «Голливуд» и я. В ту самую ночь миллиарды жизней оборвались одновременно. Миллиарды мыслей остались невысказанными, миллиарды мечтаний — невоплощенными, миллиарды обид — непрощенными. Вместе с "городом греха" горели все города мира. Улицы наполнялись бегущими прочь из дома людьми. Они верили, что спасутся, стоит только выбраться из помещения. Это была ошибка... Почему же такое произошло? Просто потому, что монстр одного человека выбрался на свободу. «Один? Серьезно? — спросите вы. - Неужели темная сторона одного человека могла привести к таким последствиям?» — Да. Факт налицо. Я был не из числа тех миллиардов. А зря. Жить с таким чувством вины непросто. Меня спасает то, что я трус. Захотел бы — нашел способ стать очередным безликим именем на «Доске Смерти». Хотя, чем больше думаю о самоубийстве, тем отчетливей понимаю, что никто не впишет мое имя на доску просто потому, что я ничего не сделал. Люди умерли, а я — живой. Мой позывной — Грешник. И если кто-то найдет эту рукопись в кармане скелета или разлагающегося трупа, прошу, впишите это имя на «Доску Смерти».Воспоминание 2
Все началось так давно, а, может, для кого-то четыреста десять дней покажутся не таким уж большим отрезком времени. Я и мой друг Барэт смотрели новости. Даже не знаю, почему мы их смотрели. Просто ожидали очередной матч века, предвкушая радость победы. Если быть уж откровенно честным, совершенно не могу вспомнить, что это был за матч. И вот, под конец очередного блока новостей, Барэт повернулся ко мне и говорит: — Боже, куда же мы катимся? Матери убивают детей ежедневно. Отцы насилуют дочерей. Ядерное оружие применяют без каких-либо последствий. Когда же это прекратится? Зачем искать разум на других планетах, если его на Земле-то нет! Я просто пожал плечами. Мне и самому приходили в голову такие мысли, но я их не озвучивал. Усталые, мы вскоре разбрелись по своим комнатам. И даже на время забыли об этом разговоре, пока не встретили Оливера. Он был прекрасным парнем: молодым, амбициозным и очень умным. Умел цитировать Ницше к месту, писал стихи и обладал таким безграничным терпением, что это раздражало даже больше, чем если бы он на каждом шагу матерился или устраивал скандалы. Барэт и я работали в небольшом кафе официантами, а Оливер — на кухне посудомойщиком. Все мы удивлялись: парень после окончания Сорбонны прилетел в ЛА, чтобы драить котелки да выслушивать ругань поваров. После очередного рабочего дня, когда все дружно делили чаевые, а они были на удивление скудными, Барэт возьми да и ляпни, что мир катится по наклонной, и он [Барэт] не удивится, если завтра не проснется вовсе, потому что какой-то психопат решит подорвать его дом. Я только хлопнул друга по плечу, мол не стоит драматизировать, и на этом все должно было закончится. Вечер и странная фраза просто бы забылась за суматохой последующих дней, но Оливер как-то странно посмотрел на Барэта и протянул странную газетку. Такие вы могли бы видеть у себя в почтовом ящике. Их еще можно было назвать сектантскими. На обложке группа людей в разноцветных футболках с надписью: «Стоп насилию!» Сейчас трудно вспомнить дословно их разговор, но кое-какие фразы в памяти сохранились. — Это какой-то социальный проект? — удивился Барэт. — Нет. — Так ты один из них? — Да. Это такое движение. Мы против всякого насилия. Разговор продолжался очень долго. Изредка я даже принимал в нем активное участие, но дальше бесполезного трепа дело не пошло. Просто потому, что мной он воспринялся как очередной минутный срыв друга. Это и была главная ошибка. Нет в мире опасней вируса, чем мысль. Полностью сформированная овладеет твоей душой и сердцем. Но это я сейчас так ясно все понимаю, когда все позади. А тогда… После того самого разговора о насилии я стал замечать, что Барэт странно себя ведет. Всегда веселый и разговорчивый, он стал скрытным и задумчивым. Не единожды я заставал его за чтением книг, но стоило ему заметить мой заинтересованный взгляд, как он переводил разговор на другую тему, а свое чтиво прятал подальше от моих глаз. Я даже корешков не успевал увидеть, чтобы прочесть название. Было ли мое решение оставить друга в покое правильным? Нет, наверное. Хотя как знать. Я тешил себя надеждой, что, как и курсы китайского, ему вскоре надоест скрываться, и мы вместе обсудим его тайное занятие. Но Барэту не надоедало. Он продолжал ежедневно смотреть новости, игнорируя спортивные матчи и другие передачи, изредка комментировать, что он видит, томно вздыхать и качать головой. Дальше становилось все интересней! За два месяца до взрывов, мой сосед просто пропал на два дня, не предупредив меня. Забеспокоившись, я первым делом проверил, не пропали вещи и документы. Все оказалось на месте. На второй день его исчезновения я набрался смелости и зашел в его комнату, чтобы обыскать ее. Поиски увенчались успехом, хотя жилище моего друга после обыска выглядело как после урагана. Три большие книги и несколько десятков проспектов и газеток. Даже беглое ознакомление с ними давало четкое представление о том, что они проповедуют. И хотя в их текстах не было ничего такого, от чего мурашки бегут по коже или седеют корни волос, мне стало не по себе, потому что их идеи были не такими уж бредовыми. Там не было ни слова об Иисусе. Там было о насилии, деградации души, жестокости и, конечно же, жизни после очищения (куда же без этого!). А еще будущее. За чтением этой главы меня и застал Барэт. Но сильно не разозлился, во всяком случае не настолько, чтобы выбить из меня желание копаться в его вещах. Ах, да! Вот я дурак! Они ведь против насилия! Говорили мы очень долго. Барэт объяснил, что с ним творится в последнее время. И вот, под конец, когда уставшие от десятичасовой беседы друзья должны расходиться по своим комнатам, чтобы отоспаться, или открывать бутылку коньяка, Барэт выдал: — Все это очень скоро закончится, Гори. Всему придет конец. — Чему именно? — Жестокости. — Ты в своем уме? Они что, обещают вам это? И ты поверил? — Вот увидишь, Гори. Все закончится. Этот мир изжил себя. Это был наш самый странный разговор за все время знакомства. Двенадцать лет дружбы коту под хвост.Воспоминание 3
Я проснулся утром восемнадцатого января. Все было таким же, как всегда: солнце властвовало на небосводе, люди спешили на работу, в холодильнике не оказалось молока. — Барэт! Я же просил тебя купить молока. Он не ответил. У нас в тот день был выходной. Друг как обычно не спал, хотя и выглядел на удивление деловитым и нервным. Он был в костюме, своем единственном деловом костюме-тройке, при галстуке и в начищенных до блеска туфлях. — Никак на собеседование собрался? — решил подшутить я. — Нет. Просто сегодня особенный день, — уклончиво ответил он. — И что за день? Взятие Бастилии же не сегодня. — Ты не поймешь, Гори. Это нужно увидеть! — Ваша группа «Против насилия» что-то затевает? Флешмоб? Барэт рассмеялся и поправил галстук. — Сегодня все закончится, Гори. Мир очистится от насилия! И мы станем свидетелями этого! Нет, если бы я сделал хоть что-то: позвонил и сказал, что нашел у своего друга по квартире странные документы, чертежи зданий и список имен «Избранных», то, может, ничего бы этого не было. Но есть вероятность, что никто бы мне не поверил. Да и было ли из-за чего поднимать панику?.. Тогда я просто уехал за город, решил подумать. Мы часто с Барэтом выбирались в свой единственный выходной к знаку «Голливуд». Это место охранялось, поэтому побыть там получалось лишь несколько недолгих минут. Несколько недолгих минут просто наслаждаться ночным городом. Восемнадцатого января я был там… В тот день вспыхнул весь город. Как это им удалось? Выжил ли еще кто-то? Я чувствую себя последним человеком на этой Земле... Это моя не последняя запись. Сам не знаю, зачем я делаю это. Просто хочется запомнить свою жизнь или то, что от нее осталось. Мир никогда не станет прежним. Я никогда не стану прежним. Все рухнуло. Но внутри меня все еще тлеет уголек надежды, что кто-то выжил. И, если этот человек жив, я надеюсь, что встречу его до того момента, когда умру от жажды.Воспоминание 4.
Они называли себя Спасителями. Банально и немного предсказуемо. Только сейчас, вспоминая все, понимаю, что в этой секте было последователей куда больше, чем в саентологии. Их главный учитель, Коган Аристоф, проповедовал мир. Называл своих последователей детьми будущего. Жестокость он величал главным смертельным вирусом, и, чтобы очистить Землю, нужно уничтожить этот вирус. Как и все смертельные клетки, жестокость эволюционирует и более не поддается лечению, поэтому, чтобы миру обрести покой, нужно уничтожить носителей этого вируса — людей. Да. Помните, я писал о мраке в нашей душе, о том, что монстр одного человека может уничтожить жизни других людей? Так вот, Коган Аристоф был тем самым человеком, который не совладал со своей тьмой. Миловидный мужчина лет сорока. Человек с хорошим образованием и семьей. Его волосы даже не тронула седина, а лучики-морщинки у глаз вызывают невольную улыбку. Такие люди притягивают к себе. Его ярко-голубые глаза и белозубая улыбка подкупает. Он появлялся в жизни своих последователей (поначалу), как появляются у вас на пороге новые соседи. Коган Аристоф, я так понимаю, был отменным психологом, потому что смог сгруппировать вокруг себя сотни тысяч людей. Его взгляды на мир, планы на будущее стали целью для сотни других. Вот от этого мурашки по коже. Ведь сам факт существования таких людей пугает больше, чем вирус Эболы.***
Да… мы верим, что главное Зло видимо, понятно, а иногда даже предсказуемо. Оно обозначается темными цветами или всеми оттенками красного. На самом деле настоящее Зло начинается в хороших побуждениях, желании помочь другому человеку. Дико, правда? Ведь можно ли считать злом несколько звенящих монет, брошенных в банку из-под кофе, или деньги, перечисленные в ЮНИСЕФ, для поиска вакцины от неизлечимой болезни? Последователи Спасителей свято верили в свою миссию. Нет, они не зачитывались своими многочисленными первоисточниками и законами. Их подпитывал окружающий мир. Зерно, брошенное в плодовитую землю, рано или поздно прорастет. И если сумеешь улучить идеальный момент, плоды можно будет пожинать даже раньше времени. Так, я думаю, случилось с моим другом Барэтом. Он был готов принять их учения, их мысли, их планы. Оливер появился в нужный момент, и мой любопытный друг не устоял. Но вот что остается для меня действительно необъяснимым: как богобоязненный миролюбивый мужчина, который не страдал депрессией и прочей ерундой нашего поколения, смог уговорить себя подорвать одно из зданий Лос-Анджелеса, тем самым обрекая на верную смерть незнакомых, невинных людей?.. «Не убей». Вот какие слова возникают перед моими глазами, когда я вспоминаю пылающий ЛА. Они были написаны на Доске Смерти поверх тысячи умерших жителей Калифорнии. Единожды увидев, ты больше никогда не выкинешь эту картину из памяти. Спасители выжгли любое проявление жестокости. В прямом смысле. Нет людей — нет войн, нет слез, нет боли. Никто не станет оплакивать тебя, потому что во всем мире попросту никого не осталось. Когда я представляю их собрания, вижу, как каждый последователь облачается в белый балахон, повязывает на голову бандану нежно-кремового цвета и садится в круг, где каждый делится своими наблюдениями за «нами», грешниками. Именно так они называют других людей. Говорил ли что-то обо мне Барэт? Может, что я накричал на особенно вредного коменданта? Этого мне не суждено узнать… Осталась какая-то пустота... В этом мире не осталось ничего, что можно было любить и ненавидеть. Наверное, так себя чувствовали первые люди или же человекоподобные обезьяны. Чем дальше я отхожу от знакомых мест, тем больше убеждаюсь, что нет в мире такого города, где не распространилась бы «милость» Спасителей. «Действия имеют свои последствия, как и бездействия,» — говорил Коган Аристоф. Мысль не такая уж новая, но она отображает суть моей жизни. Надеюсь, в моем существовании будет суть. В конечном итоге.