Осколки

      Когда на разгоряченную дневным зноем и золотившуюся солнечным светом землю падал густой сумрак, приходили они. Темные, зубастые тени и мрачные грудные голоса, полные взрыкиваний и злобы. Они говорили, тянули, шептали на разные тона, раскрашивали ночной мрак алыми всполохами пожарищ и крови. Многозначительно-звеняще молчали, заставляя волосы на голове вставать дыбом, а губы — дрожать.       Гаара боялся ночного сумрака и того, что он приносил с собой. Настолько сильно — что признаться в этом… мог только себе.       Слабыми пальцами он обхватывал голову, гудевшую, будто колодец с той, страшной, стороны, в который нашептывали всякие ужасы. Через который в песочно-несправедливый мир — через худое тельце младшего сына Казекаге — проникали жуткие расплывчато-зловещие чудовища.       От осознания всей кошмарности ситуации — ведь монстр не он сам, а то, что приходит, — Гаара дрожал еще больше, крупными градинами роняя слезы на тонкий валик подушки, пока… — Эй… Ты чего? — этот шепот был другим, теплым, заботливым. Под бок привычно подползало расслабленное еще более худое тельце в огромном облаке сероватой рубашки. Он пах солнцем — но не таким жгучим и злым, как дома, а ласковым, — и чем-то пряно-горьким, даже в воображении непривычно-зеленым. — Я с тобой, — голос устало падал почти до беззвучного шепота, а детские, сбитые в кровь пальцы зарывались в алые пряди растрепанных волос. Он проходил сквозь песок и все щиты. Он просто был. Всегда. Рядом. — Я с тобой… — слышал Гаара каждую страшную ночь, — пусть и не скоро буду рядом.

***

— Гаа… аа... га… ра… — тихий, почти неразличимый, шепот волнами накатывал на усталое, погруженное в дрему сознание. Проникал в мрачные глубины, зыбучими песками засасывавшие не сопротивлявшееся, безучастное ко всему тело. — Ра! — темнота неожиданно развалилась, буквально рассыпалась, на тяжело опавшие к ногам осколки, истекавшие черными подтеками злобы и ненависти. — Гаара! — требовательный голос упрямо звенел прямо над макушкой. Тянул, настаивал, но в глубине… будто сомневался, что вообще мог на что-то надеяться.       Аловолосый паренек на каждый новый — вгрызавшийся в уши и перетекавший к гудевшим вискам — звук, вздрагивал всем телом, упрямо цеплялся одеревеневшими пальцами за колени, сжимался в комок.       Боль. Страх. Одиночество.       Упрямый звон голоса над головой и лившийся сверху жар. — Страшно… — почти одними губами, но с уверенностью, что услышат. — Эй! — даже зажмурив глаза Гаара чувствовал, как растеряно незнакомец тер затылок, как делал шаг ближе, накрывая собственной тенью. Не холодной, пробиравшей до костей, как прошлый мрак, а чуть мокроватой, прохладной, как трава по утру в тех краях, что скрывались за сыпучим торжеством жестокой пустыни. — Гаара? — на плечо опустилась грубая рука. Но дрожать или дергаться не хотелось, как и бежать. Она грела, от нее будто кругами на воде расползались теплые волны поддержки и понимания. Незнакомых чувств, за которые хотелось хвататься всеми остатками — почти вытянутых Однохвостым — сил. — Ты… — голос несмело дрожал, когда младший сын Казекаге беспомощно приподнял голову, отрывая подбородок от колен. Маленькое оставшееся от острой косточки пятнышко чуть заметно ныло. Значит, он все еще чувствует. Значит, все еще живой. — Я Наруто, — улыбнулся ему… уже не незнакомец, широко распахивая удивительного «морского» цвета глаза. Растягивал губы в солнечной, непривычно-широкой улыбке. Темный мир вокруг уже не просто шел трещинами, он шатался, покрываясь огромными зевами дыр, трещал, наполняясь светом и звуками. — Узумаки Наруто, — дополнил солнечноволосый мальчишка, несмело касаясь шершавыми от оружия пальцами все того же пятнышка, будто пытаясь вылечить его прикосновением. Но этим жестом он лишь отдавал — дарил! — свое тепло.       Мир подсознания распадался, а зеленые глаза его хозяина все никак не могли отпустить яркий силуэт, одним своим видом напитывавший надеждой…       «Наруто».       Для Гаары это имя теперь стало символ Силы и Победы. Над внутренней тьмой.       Теперь ему было не страшно шагнуть вслед за шиноби чужой деревни обратно в реальность, посмотреть в глаза Шукаку…       Да вообще ничего не было страшно. Потому что у Узумаки Наруто глаза, как бескрайнее небо. Гаара видел за ними еще более сильного Демона, но…       Чужая улыбка так сильно грела, наполняла теплом и верой, как незнакомое, ласковое в листве солнце.

***

      Окутывавший тело песок каждой песчинкой скреб по чувствительной к прикосновениям коже. Легкая боль быстро заполоняла собой ту часть сознания, которую Гаара выделил в своем усталом разуме под чувства. А потом приходил долгожданный покой, полное отсутствие чувствительности, оцепенение.       Внутри бушевал Демон, а снаружи жестокая броня контролировала реакции тела, делая его тяжелым, неповоротливым. Но в это же время почти во всех случаях она отбивала желание у других подходить слишком близко.       Люди болтали что-то про пронизывавший ветер и снег.       Гаара не знал, что это такое, но в чем-то был благодарен Шукаку за мнимое спокойствие, за «ледяной», строго-выверенный взгляд блекло-зеленых глаз, будто подернутых пустынной пылью.       Кресло Казекаге — тяжелая ноша, и лишь песок и собственное практически обезличенное отражение в зеркале давали младшему из детей Йондайме Сунакагуре стимул двигаться вперед, доказывать, что он еще живет…       Под песком, спрессованным практически в камень, всё ещё теплилась жизнь.       Едва билась в привычной надежде-ожидании.       «Ведь Наруто сможет спасти его в очередной, — уже ставший бесчисленным, — раз».       Просто своим присутствием.       Снова.