Прощай, Александр

За четыреста с лишним лет Магнус Бейн успел убедиться: такая долгая жизнь есть в равной мере дар и проклятие. Всё потому, что они, полудемоны-полулюди, были лишены лучшего свойства примитивных — маги не умели забывать. А человеческая раса и существа сумеречного мира были даже не в состоянии оценить роскошь того, что уже дано им от рождения. Всё болезненное, что жглось когда-то, как раскалённые угли, со временем подёргивалось сизым пеплом. Развеивалось по ветру. Имелся и побочный эффект: так утрачивалось даже то, что было важно и ценно. Взрослые помнили себя до совершеннолетия только по старым фотографиям, случайным моментам, запечатлённым друзьями и родными. Старики помнили собственную свадьбу разве что по большому парадному фото, бережно хранившемуся в дальнем ящике комода. Никто старше полувека не был в состоянии извлечь из памяти первое детское горе, первую безответную влюблённость, голоса и лица своих молодых родителей. А Магнус Бейн, сын демона и смертной женщины, помнил всё. Звуки, запахи и вкус, свои и чужие слова. Столь ярко и остро, как будто это произошло совсем недавно. Он так не сумел вытравить из сознания прозвище, которым звала мать — сунданка Мурни Катур с западной части острова Ява. Ведь Магнусом Бейном он стал только в десятилетнем возрасте, дав себе имя сам. *** Никто до Алека не спрашивал. Никому из всех его многочисленных любовников — даже Камиль, не было дела, что случилось с Магнусом за все прожитые века. А ведь они с мадемуазель встречались с перерывами почти сорок лет — не так уж мало даже для бессмертных... Алек ненавидел Камиль Белькур — за обиды, причинённые Магнусу. За тот случай, когда та чуть не поссорила их насовсем. А он смотрел на схмуренные брови и не мог удержать счастливой улыбки. Кто бы мог подумать, что этот юный охотник однажды захочет защищать верховного мага Бруклина от всех и вся? Ни для кого больше Магнус не стал бы записывать историю своей жизни — содрогаясь снова и снова от воспоминаний давностью в несколько столетий. Стискивая горстями взмокшие пряди на макушке. Создавая толстенный том с мемуарами только для одного человека... Писать их было сродни созданию копии Грамарай. Среди сумеречных охотников она зовётся Серой Книгой, а у людей, давно утративших свои скудные познания — Сефер Разиэль ха-Малах... Только члены Безмолвного Братства, отринувшие человеческую сущность, могли формовать её страницы. Такие, чтобы выдержали ангельские руны, данные когда-то Жонатану рода Гровенóр из Лотарингии. Тому самому — что участвовал в первом крестовом походе в числе рыцарей Готфрида Булонского. Когда Магнус решился запечатлеть на бумаге первое десятилетие своей жизни, это исчерпало его запас энергии на много дней вперёд. Но Александр, его драгоценный Алек, несомненно, стоил того. *** Нечеловеческая память имела и хорошие стороны. Магнус помнил, как у них всё было с Алеком — с первой встречи на вечеринке, когда сквозь толпу протиснулся высокий сильный парень с колчаном и луком за спиной. Долгая жизнь делает тебя откровенным в своих желаниях. Опыт длиной в столетия придаёт немалую самоуверенность. Магнус начал его клеить сразу же. Даже не пытаясь это скрывать — наоборот, он надеялся, что заметят другие Лайтвуды и донесут смысл происходящего до своего наивного братца. Александр на него почти и не смотрел — сказывался страх обнаружить свои нетрадиционные для охотника пристрастия. Но на самом деле — конечно, да. Алек всё-всё понимал и слышал. Знал, что его хотят — Магнус ведь не стеснялся, откровенно говоря о своём влечении. Это было всё, что он себе позволял: разговоры, долгие взгляды, вполне заслуженные комплименты. Никаких прикосновений без крайней необходимости — не хотелось этого чудного нефилима спугнуть. В присутствии Алека его голос становился текучим мёдом. Глаза, обыкновенно только мерцающие на самом дне, при Александре просто светились — и совсем не в метафорическом смысле. Со времён детства его демонская метка никогда не проявлялась так явно, будто бы нарочно обращая на себя внимание. Магнус понял, в чем дело, когда Изабель рассказала о помолвке брата с Лидией Брэнвелл. Стоило признать; порой он был туповат для высшего мага. А случилось вот что: утомлённый бесконечными интрижками, пресытившийся Магнус Бейн... влюбился. Да так, что хотел гораздо большего, чем обычно. «Да, я из нижнего мира», - как бы говорили его лимонно-жёлтые глаза с вертикальными зрачками. - «И наполовину демон, правда. Но, может быть, тебе всё равно интересно, Александр? Мне с тобой — очень, очень...» Помнится, когда Магнус догадался, то в ужасе зажал себе рот. Алек Лайтвуд восемнадцати лет от роду умудрился так его зацепить, что крючок пронзил насквозь и вышел через жабры. И этот Алек собирался жениться — потому, что так было нужно для восстановления репутации семьи. Даже притом, что млел, когда Магнус подносил палец к губам, не дотрагиваясь... *** Когда он заглянул в глазок и обнаружил это небесное создание перед дверью, Магнус был не рад. Он знал, что впускать его в дом — идея не из лучших. Однако Алеку всё равно открыл. - Привет. А ты сейчас очень занят? - шмыгнув носом, спросил тот, улыбаясь, глядя с каким-то наивным, бесхитростным обожанием. И стал расстёгивать кнопки на куртке, не дожидаясь его ответа. Магнус сглотнул — сейчас Александр смотрел на него так, как ещё недавно не осмеливался. Прямо в глаза... и ниже, зачарованно переводя взгляд на губы. Сочный алый румянец окрашивал его щёки, делал ярче рот. - Ты говорил, чтобы я заходил к тебе, если хочу? - хрипловато пояснил Лайтвуд, стаскивая куртку прямо с невывернутыми рукавами. - Вот... вот я и решил. Он сделал ещё шаг навстречу, и это уже невозможно было спутать ни с чем. Алек часто дышал, не в состоянии даже сомкнуть припухшие губы. Сосредоточенно пялился на полоску голой кожи, виднеющейся у Магнуса в длинной прорези вышитого ворота. - Всё время о тебе думаю, - со своей всегдашней прямотой сказал Алек. И уставился на него огромными каре-зелёными глазами с ненормально расширенным зрачком. - Я не занят. Но Александр, мое предложение было в силе до твоей помолвки, - неизвестно как выдавил из себя он. Собственная слюна на вкус была гадкой и горькой, как хинный порошок, которым в прежние века лечили малярию. Магнус едва мог глотать. - Я очень ценю твое внимание. Но, пожалуйста, не оскорбляй меня так. Теперь у тебя есть невеста, мой милый, правильный Алек. Иди к ней. Тот застыл, как вкопанный, часто моргая — с такой явной оторопью на лице, что Магнуса даже не было сил как следует разозлиться. - Но Изабель говорила, я тебе точно нравлюсь! - возмутился нефилим. Упрямо набычился, засунув руки в карманы. - Контекст, Александр. Не припомню, чтобы предлагал быть твоим... развлечением на стороне, - повернулся к нему спиной Магнус. Взял со стола бокал с коктейлем, чтобы хоть чем-то занять руки. Он даже не мог придумать подходящей к случаю остроты, уязвлённый таким пренебрежением. Как Магнус хотел, чтобы Алек к нему сам пришёл! Но не так же. Сознавать, что его желание быть с Алеком совсем не взаимно, было... больно. Александр Лайтвуд просто собирался и дальше его использовать, как это принято у охотников по отношению к «низшим» существам. Во всяком случае, так Магнусу тогда казалось. *** Вспоминать эту часть было особенно сладостно — разумеется, из-за последующей развязки. Магнус как будто перечитывал полную драматических событий книгу, заранее зная, что у героев всё кончится хорошо. Ну... насколько это возможно. Оглядываясь назад, он уже мог посмеиваться над тем, какими болванами они с Лайтвудом были. Тот и сам чуть позже смог об этом рассуждать: - Да я неделю набирался смелости просто к тебе прийти! А ты, зараза такая, отшил. - Алек, высший маг с нулевым самоуважением — это грустно, не находишь? - Да, но... Просто я уже дозрел и шлёп — прямо тебе в руки. Магнус довольно жмурился — в самом деле, момент капитуляции был весьма приятным. *** Они виделись украдкой — Алеку каким-то образом удавалось провести охраняющих входы и порталы Института. Магнус сильно подозревал, что Изабель, давно встречаясь с Мелиорном, успела изучить эту науку от и до. И поделилась с братом, должно быть. Он никогда не мог предсказать момента, когда Алек заколотит ему в дверь. Магнус не мог подготовиться к свиданию — приодеться, подвести глаза. Но, кажется, с Александром это было и не нужно. После нескольких первых встреч, восхитительных и неловких, Алек Лайтвуд... распробовал. И это было сродни первому пакету донорской крови для «дважды рождённого». Потому что не было более магической магии, чем девственник, который в первый раз и взаимно влюбился. Во всяком случае, для смертных точно. И когда Александр со своим наивным взглядом и полуоткрытым ртом задирал на нём рубашку, несмело трогая голую кожу — Магнус вообще забывал, кто он и что. Алек же был как обдолбанный — он вваливался к нему в прихожую, у порога спинывал ботинки, кидал куртку прямо на пол. Он не мог ждать, даже разговаривать не мог. Александр его вожделел — с такой чистой, незамутненной страстью, что у Магнуса не находилось слов. Алек втягивал его пальцы в рот с закрытыми глазами, сладко скользя нежной изнанкой губ. Помогал снять с себя одежду, стаскивая всё и с него тоже. Алеку нужно было скорей дорваться до своей дозы — чтобы Магнус лежал на нём голый. Дальше Лайтвуд совершенно терялся от наплыва чувственных ощущений — ох, как же давно Магнус такого не видел! Алек гладил и целовал его во всех местах — знать не зная, что такое стыд. Притискивал к себе, жадно щупая за задницу обеими руками. Магнус, правда, очень хотел растянуть удовольствие от их познания друг друга. Но с Александром сдерживаться было неимоверно трудно. У него же закатывались глаза, когда Магнус, лёжа на боку, всовывал член меж тесно сжатых бёдер. Пока просто имитируя проникновение. Но Алеку уже хватало — он захлебывался короткими стонами, ёрзал, весь потный и с прилипшей ко лбу растрёпанной чёлкой. В конце достаточно было нескольких плавных, скользящих движений сжатого кулака. Александр брызгал ему прямо меж сжатых пальцев, в ладонь, в немом крике полуоткрывши рот. Они ничего такого даже не делали... Но когда Алек лежал своей тяжелой башкой на плече и томно улыбался — Магнусу казалось, что вот этого он ждал все долгие и пыльные века. Руны Лайтвуда, потомка охотников, выцветшими и ещё незажившими розовыми рубцами покрывали тело. Алек просто с ума сходил, когда он трогал их губами. Когда Александру было пора уходить, Магнусу каждый раз хотелось просить: «Останься». Но он вдавливал ногти в ладони и смотрел, как его нефилим уходит в свою часовню с цветными витражами. Напоминая себе, что основа всякой мудрости есть терпение. *** ...В то время они с Александром уже вполне официально встречались — не делая из этого тайну. И, как это бывает в отношениях, им обоим хотелось побольше узнать друг о друге. Они разговаривали, очень много — всё больше осознавая, в каком неравном положении находятся. Их разница в возрасте обозначалась трёхзначной цифрой (хоть Алек и не был в курсе). Но тем больше хотелось наверстать упущенное, заполнить все пробелы. Проблема была в том, что про семью Лайтвудов Магнус и так знал много больше, чем хотелось. В неискажённом виде помнил, как молодую Мариз волокли под руки стражи Конклава. Как она повторяла с пятнистым от слёз лицом: - Схождением Гализура клянусь! Я во всём сознаюсь, я скажу, что хотите... Мы с Робертом выдадим всех, как обещали! У меня же сын, маленький... Алеку на момент Восстания и распада Круга было года четыре. Совсем несмышлёныш, которому очень нужны мама и папа. Хорошо, что у Мариз хватило ума действительно рассказать под присягой всё, что знала — показания других сторонников Валентина со временем подтвердили правдивость её слов. Александр вырос в полной семье, где кругом были родители, сестра, братья. А ещё Магнус помнил много другого, затёртого под ковёр, никогда не упоминаемого. Про Макса, брата Мариз, который выбрал парой не сильную молодую охотницу, а примитивную девушку, даже не видящую его рун... По слухам, после этого никто из верхушки Аликанте не желал породниться с семейством Трублад — это даже звучало, как издёвка. Магнус Бейн, полудемон, презираемый членами Круга, не понаслышке знал, какими методами охотники собирались хранить чистоту своей расы. Крови фэйри, магов и оборотней на руках Лайтвудов было столько, что за всю жизнь не отмыться. Александр, его доверчивый и открытый Алек не знал и десятой доли того. Только самые очевидные факты — и то случайно, потому что сболтнула невеста. Но Магнус отнюдь не стремился его просвещать. Бейн спрашивал про детство, и Алек охотно рассказывал об играх, драках и возне с Изабель — они были погодками. О том, как в девять лет ему впервые доверили подержать краснолицего и ревущего брата, названного Максом (в честь неизвестно где сгинувшего дяди). Со временем Лайтвуд доверил даже тайное, сокровенное — как в одиннадцать увидел хмурого Джейса с недобрым прищуром редкостных двуцветных глаз. Роберт и Мариз собирались его усыновить, но Алек тогда даже не знал об этом. Но он как взял Джейса за руку, крепко сжав, так и не отпускал больше, всюду таская его с собой. Засыпал, уткнувшись носом в торчащие светлые вихры — ни отец, ни мама не могли убедить упёртого мальчишку, что Джейсу нужна своя, отдельная комната. Зачем — ведь им и так было хорошо. В пятнадцать, что у охотников считается вехой наступления зрелости, состоялась их парабатай церемония. Алек говорил, что тогда и сознался сестре: он любит Джейса, но совсем не так, как надо... *** Это было нелепо — обижаться на его давнишние чувства к сводному брату. Александр ведь только робко мечтал о Джейсе. Но наверное, Магнуса что-то выдавало, потому что Алек после таких рассказов неизменно «заглаживал вину». Мягко прокрадывался ночью, в кромешной тьме, забирался в постель. Грудью прижимался к его спине, вдавливался выступающими костями на бёдрах. Дышал в выбритый затылок, прижав горячую ладонь к его неестественно гладкому животу. Алек, ещё недавно зажатый и неловкий, спустя полгода был... очень искушён. Он покусывал его шею, дразняще трогал губами мочку уха. Так бесстыже елозил налитым членом по копчику и ниже, что Магнус дрожал от желания, силясь не просить. Только потом, доведя до полубезумного состояния этими ласками, Алек брал под колено. С характерным «фшш» нажимал на помпу флакона и скользко втискивал в Магнуса свои пальцы. Замирал, слушая, как он, не выдержав, заходится гортанным стоном. Очень любил ощущать, как Магнус сжимается и подаётся назад, всё-таки умоляя — телом. Александр ложился на него — тяжелый, мощный. Подминал под себя, горстью беря за длинные пряди волос на макушке и запрокидывая голову. Магнус мог только отдалённо представить, как юный нефилим тащился от случившейся у них смены ролей. Неоновое сияние собственных глаз освещало его сведённые густые брови. Чуть оскалясь, Александр крепко сжимал Магнусу обе лодыжки. Его бёдра ударялись о тело с короткими, ритмичными шлепками — руна выносливости была выжжена на алековом теле вовсе не просто так. Он мог иметь Магнуса до шершаво пересохшего горла, до бесконтрольной дрожи во всём теле — сколько пожелает. Милый Алек, старательный и прилежный ученик во всём, теперь мог заставить его выть. Ночь не предполагала обычных уловок обольщения — на лице Магнуса не было ни грамма краски. Ни теней, ни кайала, ни переливающейся россыпи пигмента. Ни единого украшения. Но Лайтвуду, кажется, было всё равно, когда они оба задыхались, сцепив мокрые от пота руки в замок. После, когда уже лежали ничком без сил, Александр нашаривал под подушкой ведьмин камень. В мертвенно-белом, призрачном его свете склонялся над Магнусом, опираясь на локоть, и смотрел. - Люблю твоё лицо, - однажды шепнул он и поцеловал между бровей. Бейн тогда больно прикусил себе язык. Быть с Алеком даже недолгий, отведённый охотникам век — это стоило любой кармической расплаты. *** Они сидели на открытой террасе кафе на крыше небоскрёба. Алек любил такие места — тут было много солнца, радужно искрящегося на ножках бокалов, много пространства и света. Лайтвуд доедал своего тунца с манго, наслаждаясь сочетанием плотного и брызжуще-сочного, сладкого и солёного. Иногда взглядывал на Магнуса из-под отросшей чёлки. Когда Алек вот так улыбался, край его зубов делался прозрачным на просвет. Щёки рдели здоровым румянцем, юная кожа сияла. Мимолётная красота смертных существ, век которой совсем недолог, останавливала дыхание. Восемнадцатилетний Алек в своём полном расцвете представить не мог, как быстро бежит неумолимое время, обращая всё в тлен. Магнус никогда не знал, как сказать ему об этом. - Кстати, я не разу не слышал историй про то, как ты был маленьким, - снял тканую салфетку с колен Александр. Пальцы больно обожгло. Магнус отбросил оплавленный, искорёженный нож для стейка, чувствуя химическую вонь пластмассы и запах палёной кожи. Спонтанный выброс — чтобы добиться такого, нужно было очень постараться. Сам того не зная, Лайтвуд сейчас задал единственный вопрос, который магу задавать нельзя. - Магнус? Я... что-то не то сказал? - взгляд у Алека панически метался. - Прости! Я мира вокруг не знаю. Кроме Института, ничего толком и не видел. Рука уже исцелялась — ожоговые волдыри спадались, лимфа уходила обратно в кровяное русло. Ножу был возвращён первоначальный вид — парой лёгких касаний. - Магнус, - потянулся к нему через стол Алек, - ну скажи что-нибудь. Накажи меня за это, если хочешь... Его глаза были влажными, а вид — ужасно виноватым. Даже подбородок дрожал — такого эпического фейла у них ещё не случалось. Магнус прикрыл глаза, чувствуя осторожные поглаживания его пальцев. Они встречались, но Александр даже понятия не имел, что по сути представляет из себя искусственно созданная раса магов. Этого очень умный верховный маг Бруклина как-то не учёл. - Я расскажу, - пообещал он, сжав обе его руки в своих. - А если не смогу, то... запишу это для тебя. - Тебя никто раньше не спрашивал, да? - вздохнул Лайтвуд. - Ясно. Я самое идиотское из всех существ. Магнусу щёлкнул упрямца по лбу. Александр, старший ребёнок в семье, и так был гиперответственным и очень старался делать всё правильно. Вечно сомневался в себе, и подбодрить было некому. А угрызаться совестью у Алека вообще было чем-то вроде хобби. - Ты не поверишь, но даже у магов есть больные места, - поймал он алеков взгляд. - Я понял, - закивал тот. - Но это же было... когда? Тысяча восемьсот, нет? Семьсот...? Ещё раньше? - Алек, ты знаешь — это неприлично, вот так намекать человеку на возраст, - пошутил он, чтобы разрядить обстановку. - Нет, когда ты родился, правда? - покусал губу Лайтвуд. - Тысяча шестьсот двадцатый год, если хочешь знать, - сморщил нос Магнус. - И да... я, к сожалению, всё-всё помню. По твоим меркам, милый мой Алек, это было позавчера. Александр с трудом сглотнул и дальше сидел тихо-тихо. Магнус скоро попросил счёт — заказывать десерт как-то расхотелось. Никто из примитивных вокруг даже не заметил инцидента — их органы чувств были не в состоянии всё это воспринимать. Официант, молодой мальчик с вежливой улыбкой, не видел янтарной желтизны его глаз, скрытой флёром маскировочных чар. Как не замечал и выпуклого рубца блокирующей руны — огромной, покрывавшей всю боковую сторону шеи Алека. *** Он выполнил своё обещание — записал для Александра всю свою историю от начала. Магнус не лгал про год своего рождения. Ему было девять, когда сусухунан Матарама, султан Агунг, вновь решил идти на приступ и осадил Батавию. Крепость, что голландцы возвели на руинах сожжённой Джаякарты, упорно не сдавалась — и это после шестимесячной осады... По приказу Агунга солдаты начали сбрасывать в городскую реку нечистоты и разлагающиеся трупы. Вода была испорчена. Холера и дизентерия свирепствовали всё лето — объединённые войска острова понесли едва ли не большие потери, чем их заклятые враги-колонизаторы. Река, протекавшая меж зеленеющих бамбуковых зарослей и пальмовых рощиц, навсегда утратила первозданную чистоту. Отныне она звалась Чиливунг — «мутные воды». Тогда от заразы умер Ян Питерсзоон Кун — тот самый служащий Ост-Индской Компании, что когда-то приплыл сюда в поисках редких пряностей. Магнус кусал губы, и перьевая ручка дрожала в пальцах. Для него голландская колонизация Явы была не просто статьёй из исторической энциклопедии. Увы, он знал гораздо, гораздо больше, чем было написано в любой из них. К началу семнадцатого века эпоха великих географических открытий, казалось бы, завершилась. Но трёхмачтовые флейты голландцев обогнули Африку, миновав основанный Яном ван Рибеком Капштадт — будущий Кейптаун. Оставили за кормой Мадагаскар, пересекли весь Индийский океан — чтобы к концу года достигнуть островов архипелага и пристать к берегам Явы. Зондский жёлоб — океаническая впадина глубиной в двадцать пять тысяч футов, не поглотила голландские парусники. Все ветра были попутными. Ни индуистские божества, ни Будда, ни Аллах не уберегли от надвигающейся катастрофы. Древняя земля Нусантара с богатым торговым портом Сунда Келапа век назад стала зваться Джаякартой. Её населяли яванцы; высокогорье дальше, на западе было родиной народа сунда. Нидерландцы, стремящиеся одержать превосходство над вечным свои врагом, Испанией, мгновенно распознали, какая удача попала им в руки. Остров, устланный толстым слоем вулканического пепла, давал по три урожая в год. Залитые водой рисовые поля взбирались до самых дымящихся кратеров. Пёстрая смесь культур и религий породила местную кухню, в которой вожделенные европейцами пряности были неотъемлемой частью. Здесь производили ткани необыкновенной красоты, через тонкие бамбуковые трубочки заливая краску на разграниченную воском поверхность... Ян Питерсзоон даже не спрашивал совета других акционеров компании — а только постфактум отправил весть о победоносном взятии яванской столицы. Корабельные пушки стёрли город с лица земли. В честь предков голландцев, племени батавов, она была немедленно переименована в Батавию. Новая столица была защищена двадцать одной крепостью с хорошо обученным, вооруженным гарнизоном. Путь султанским войскам преграждали подъемные мосты и решётки, рвы и каналы. Яванцы были изгнаны с территории бывшей Джаякарты, объявленной собственностью Голландской Ост-Индской компании. Магнус Бейн родился через год — в семье белого, Рейнарта ван дер Берга и его яванской наложницы, захваченной в родном селении силой. У матери не было обряда никях, за неё не вносили положенный невесте выкуп. Ван дер Берг не спросил согласия её родных, когда увёз из деревни близ Бандунга, где жили сунды. Маму звали Мурни, что означало «драгоценная». «Катур» - она родилась четвёртой по счёту в своей семье. Отчим с белым, точно рисовая мука лицом и волосами, как выжженая солома звал её голландским именем Марикé. Тогда совсем тощий, мелкий мальчишка, Магнус тихо и упорно ненавидел этого человека — хоть и не сумел бы внятно объяснить, за что. Муж матери носил шёлковый каин с традиционным узором батика «Сидо Мулийо» (что означало «ты должен быть счастливым»). Жевал сири, как местный, сплёвывая тягучую, окрашенную алым слюну. Но за все годы в Батавии он так ничего и не понял — при знакомстве протягивал левую руку, а кинжал-крис носил спереди, заткнутым за пояс. Не за спиной, как это было принято у яванцев — чтобы люди не чувствовали угрозы... *** Мурни Катур была красавицей. Черты её лица были идеально симметричны — большая редкость среди расы людей. Блестящие раскосые глаза под дугами бровей, безупречная кожа, нежный очерк губ — на маму заглядывались все, кто её встречал. Полоска кембета, обернутая вокруг небольшой груди, подчёркивала девичью стройность фигуры. Распашная кофта-кебая выше талии была из тонкого привозного кружева, белеющего, как туман на склоне гор. Каин паджанг, укрывавший её до самых пят, горел малиновым и оранжевым, жёлтым и лиловым — ещё девочкой она была обучена искусству окрашивания тканей. Волосы Мурни Катур по сунданскому обычаю носила гладко причёсанными. Стягивала на затылке в узел, а для украшения втыкала длинную золотую шпильку со свисающей жасминовой гроздью. Соседки, как ни старались, не могли сравниться с женой туана. Говорили, та родилась в Парахьянгане — Обители Богов, что рядом с поднебесьем... Магнус боготворил её. Внимал каждому слову, хотел делать в точности то же, что она. Учился важному делу проращивания рисовых зерен — в сосуде, накрытом банановыми листьями. Пробовал сам готовить рис на пару, вставив в кипящий котёл узкую горловину медной воронки. Разводил в грубо обожжённых глиняных плошках краски: коричневую — из коры дерева сога, красную — из коры менкуду, желтую — из растения куньит... Женщины их десы были не очень-то довольны тем, что их мужья заглядываются на Мурни Катур. Деса у них была небольшая — три дукуха по сто домов, все хорошо друг друга знали... Мать любила за работой напевать песню, привезённую из родного Бандунга. В ней ветреная жена просила прощения у супруга, к которому решила не возвращаться. А ведь сказала, что только сходит на рынок за рыбной пастой... «Сепуране, Мас», повторялось в припеве — «Извините меня, господин!» Соседки пророчили, что однажды так случился и с белым туаном, который больше не даёт Мурни Катур здорового ребёнка. Детей их десы в обыденной жизни называли очень просто. Первенцы были «Геде», вторые — «Каде», третьи — «Ньоман». Четвёртые в семье звались «Кетут». Настоящие имена упоминались только в особо торжественных случаях. У всех соседей под бамбуковыми сваями домов, в зарослях хлебного дерева, на грядках с бататом и кассавой можно было найти немало «кетутов» (а то и детей помладше). И только он был совсем один у своей мамы. - Ты правда собираешься уйти в горы? - дёргал её за край наплечного сленданга Магнус. - Пойдешь в Парахьянган? А когда вернёшься? - Не говори глупостей, Путра, - брала мать за ухо. - Отец услышит... Магнус только диву давался — про горы, в которые собирается мама, подшучивали все, от мала до велика. Конечно, туан тоже знал. Мурни Катур ласково звала «Путра» — «принц» на санскрите. Не Геде. Как будто её сын отличался от всех остальных детей. Он тогда только смутно догадывался об этом — по тому, как мама скрывала одно место на его теле, трижды оборачивая плотным поясом от груди до бёдер. В восемь лет наступила пора носить взрослую одежду — по пятницам, в молельный дом ланггар. И у Магнуса это был всегда наглухо сшитый по краям саронг. Дело в том, что у него не было пупка — такой впадинки, как у всех людей на теле. Это почему-то считалось очень плохо — хуже язв, шрамов и бородавок, которые показывать было можно. Мать не давала видеть его раздетым даже своему мужу, туану. А когда порой касалась гладкого места, то отдёргивала руку и шептала: «Бисмиллях!» Если б он только знал, что означает этот безобидный физический недостаток. *** Леуит — хранилище для риса под двускатной крышей, возводилось на сваях. Как и всё в деревне — надо же было защититься от ядовитых тропических змей и насекомых. Каркас обычно был бамбуковый, а крыша — из пальмовых листьев. Они с Мурни Катур сидели внутри, на прочном настиле из ротанга, а леуит под ними был доверху заполнен золотисто-белым отборным рисом. Сегодня засыпали ещё пять мер — рис как раз закончил сушиться. - Мам. А расскажи про Роро Кидул? - Ньи Роро Кидул, - строго поправила та. - Не искажай её имя, королева разгневается. - Ладно, - послушно кивнул Магнус. - Не буду. В легенду про Королеву Южных Морей на Яве верили все — индуисты, буддисты, мусульмане, и даже христиане-голландцы. Мурни Катур говорила, что это было всего сто лет назад в Матараме, и вовсе даже не выдумки. Магнус слышал легенду столько раз, что уже сам бы мог рассказывать не хуже матери. Но слушать её было приятно и не надоедало; к тому же, он каждый раз находил в истории что-то новое. - Прекрасную Кадиту, дочь султана Матарама, невзлюбила мачеха, - монотонно проговорила Мурни Катур. - Она уже носила сына и не хотела, чтобы его восшествию на престол помешала дочь от прежней султанской жены. Чёрный маг, призванный ей на помощь, наслал на Кадиту болезнь. Безобразные нарывы на теле, от которых исходило ужасное зловоние. - А кто такой чёрный маг, мам? - Это дукун. Только он творит ещё и зло, если пожелает. - Я думал, дукуны только помогают людям и лечат, - удивился Магнус. - Ты много чего не знаешь, Путра, - привлекла она к себе, погладила по плечу. - Вот вырастешь... - Дальше, - потребовал Магнус, уткнувшись носом в блестящий узел маминых волос. - Несчастная очень страдала. Однажды в полночь Кадита услышала голос: «Отправляйся к морю — там твои язвы исцелятся.» Так она и сделала. Кадита сбросила одежды и вошла в воду. Стоило ей поплыть, как демоны и духи Южных Морей окружили её, и действие заклятия тотчас прекратилось. Тело её обросло рыбьей чешуёй, ноги превратились в змеиный хвост, а на голове появилась жемчужная тиара... - Мама, а кто такие демоны? А духи? - снова вклинился Магнус. - До чего же ты настырный, - вздохнула Мурни Катур, поправив отделанный перламутром гребень. - Откуда мне знать? Я только смертный человек, созданный из сухой звонкой глины всемилостивым Аллахом. - А я, а я тоже из глины? - прижался к ней Магнус, обняв обеими руками. - Не знаю, сыночек, - прозвучало в ответ печально. - Может, да, а может и нет. *** Поле под рис вспахивали деревянной сохой, которую тянули два сильных буйвола. После них шли люди с мотыгами и, если надо, месили залитую водой землю ногами. Работали в два приёма — с рассвета до полудня, и со времени, как спадёт жара, до наступления темноты. После окончания работ он водил буйволов туана к ручью. Те опускали жилистые шеи, жадно пили. Их увенчанные рогами головы чернели на фоне буйных красок заката. После стадо отходило на выпас. Одиночки — старые буйволы-холостяки со стёртыми зубами, оставались. Они могли есть только молодую и сочную траву, растущую у самой воды. Правда, в засаде их нередко подстерегали львы — но в селении с этим мирились. Если и слышалось отчаянное мычание животного, которому лев вцепился зубами в хвост — люди не бежали его отбивать. Это была часть «нримо» — характерного для яванцев свойства принимать всё, как данность. Задумавшись, Магнус стоял по колено в ручье, и складки намокшего каина липли к ногам. - Путра! Сынок, иди домой, - окликнул голос матери. Он только дёрнул плечом — идти в дом не хотелось. Отец, когда напивался арака, начинал разговаривать на своём неприятном и грубом языке. - Идём же, - Мурни Катур подошла по воде ближе — осторожно, подобрав край саронга. - У меня есть рис в кокосовом молоке. Я пожарила крупук, ты же любишь... Магнус обернулся — и увидел расширенные от ужаса глаза матери. В них словно горели огненные отсветы, хотя факела ни у кого из них не было. - О, Аллах, - попятилась мама. - Ты не мой сын. Ты — как тот, кто зачал тебя. Джинн из бездымного пламени... - А? - растерялся Магнус. - Он не понимал, о чём говорит Мурни Катур — но сердце уже ныло от предчувствия близкой беды. - Я думала, мне привиделось, - заламывала руки мать. - Приснилось, что мой туан лежал со мной, а потом стал джинном с жёлтыми глазами! Но потом родился ты, и параджи не пресекала ножом пуповину. У тебя вовсе её не было! Я думала, это ничего. Не хотела верить... - Мама, но я же здоров! И у меня самые обычные глаза. Как у всех... — уверял Магнус. Он ещё не мог до конца понять, но сердцем чуял: происходило что-то непоправимое. Мать никогда не разговаривала с ним так. - Не приближайся! - вскричала Мурни Катур, заслонившись руками. - Сын джинна, у тебя глаза, как сердцевина пламени! Зрачки, как у геккона — ты не человек... О, горе мне! Твой настоящий отец обманом взял меня, приняв облик мужа... - Мама, это неправда, нет! Не уходи! Магнус стоял, протягивая к ней руки — но мать взглянула в его лицо, ахнула и опрометью бросилась прочь. Оставшись в темноте совсем один, Магнус дал себе волю и горько заплакал. Присел на корточки, держась за сильные ноги буйвола — ему так хотелось сейчас хоть к кому-нибудь притулиться. И лишь тогда в неподвижной воде разглядел свои глаза — цвета пламени, с вертикальными зрачками геккона. *** Как следует подумав, Магнус сообразил, что не сможет в таком виде показаться в родном селении. Впотьмах прокрался к изгороди. Вынул из расщелины в шесте факел, которым отпугивали хищных зверей и пошёл к леуиту. Ему нужно было взять с собой хоть несколько горстей риса. Взобравшись по приставленной к двери узкой деревянной лестнице, он приоткрыл створку. Пропитанный пальмовым маслом факел горел ярко — он сразу осветил человеческую фигуру, которая слегка раскачивалась, свисая с потолка в петле из прочной кокосовой верёвки. Магнус похолодел, трясущимися руками раскрыв дверцу пошире. В рисовом хранилище была его мать, Мурни Катур. Которая удавилась, не вынеся разумом того, что произвела на свет такого, как Магнус. «Сын джинна» — так мама сказала, когда ещё была жива. Теперь он на целом свете был никому не нужен. Мальчику с глазами геккона ничем не поможет и лурах — староста деревни. Магнус медленно спустился по перекладинам на землю и побрёл к окраине селения. Он собирался идти вдоль ручья — так можно было добраться до христианской миссии в порту Кали Бесар. *** Далеко он уйти не сумел. Уставший за целый день работы на рисовом поле, потерянный и одинокий девятилетний ребёнок просто не мог продолжать путь. В конце концов, он опустился на землю возле ствола казуарины и уснул, щекой прижавшись к мягким осыпавшимся иголкам. Его разбудил топот кумигана. Магнус ещё послушал, прижав поплотней ухо к земле, и резко вскочил. Он боялся погони. Жители десы могли каким-то образом догадаться, что смерть Мурни Катур — его вина. Она могла обмолвиться отцу... хотя нет, отчиму. Если Магнус был сыном джинна, какой же туан ему отец? Эта мысль придала сил. Магнус отряхнул одежду и стал спускаться по пологому склону к воде, в крайнем случае надеясь спрятаться в зарослях гигантского папоротника. Он успел войти по щиколотки в воду, когда за спиной раздался дробный топот копыт. Магнус обернулся и застыл, парализованный ужасом — Рейнарт ван дер Берг стремительно приближался, ломясь прямо сквозь прибрежный кустарник, и лицо его было искажено гневом. - Попался наконец, дьявольское отродье... От меня не уйдёшь! - отбросил верёвочный повод тот. Спрыгнул с коня, войдя в ручей. Низкорослый гнедой, со спутанной гривой кумиган тут же зарысил прочь, словно чего-то испугавшись. - Что ты сделал с Марике? - закричал тот. - Она все твердила: «Это не мой Путра», а потом пошла и сунула голову в петлю! Где я найду другую такую жену, уродливый ты кусок дерьма? Магнус закричал от страха — тонко и жалобно. Но ответом ему был только шелест ветра в кронах пальм и резкие крики птиц-носорогов, кружащих над фикусовыми деревьями. - Замолчи, недоносок! - разъярился туан. - Марике была святая! Ноги мне мыла в лепестках орхидеи. Я убью тебя, убью!! Взревев, муж матери двинулся на него, руками раздвигая густые спутанные нити водного мха. Рейнарт ван дер Берг был высоким, мускулистым и очень сильным — великан по сравнению с мужчинами их десы. Магнус по себе знал, какая тяжёлая у него рука — синяки от побоев потом не сходили неделями... Магнус замер, обхватив собственные локти руками и дрожа. Конечно, отчим пришёл лишить его жизни. В два прыжка оказавшись рядом с ним, мужчина схватил широкой ладонью за горло — так что мгновенно стало нечем дышать. А потом взял за шею и сунул его голову под воду. Магнус ничего не мог против взрослого, но инстинктивно пытался отбиться. Жалея, что нет ножа за поясом. Детский крис, что подарила мама, остался в хижине — остро наточенный, с изогнутым лезвием в виде языка пламени... О, если бы только у него было, чем ударить! Магнус не хотел умирать — его тело боролось за жизнь, разум искал спасительный выход. Высунув руку из воды, он отталкивал голландца, шлёпал ладонью по мокрой ткани... Внезапно железный захват разжался. Магнус сразу наглотался воды — в первой же попытке вздохнуть. Захлебнулся ей, но кое-как попытался упереться в дно руками и встать. Он видел только взбаламученный донный песок и головастиков, не понимая даже, где верх, а где низ... Когда Магнус, шатаясь, поднялся, то его уши заполнил жуткий звук. А после глаза раскрылись и он увидел — это выл его отчим, горящий заживо, пылающий, как пропитанный маслом факел. Катаясь по берегу, тот пытался потушить пламя — но ничего не выходило. Сквозь плывущий в воздухе слоистый жар Магнус видел, как вскипала его кожа, надуваясь пузырями. Чувствовал тошнотворный запах горящего жира. Рейнарт ван дер Берг кричал, не переставая — пока не замолк, скорчившись на покрытом окалиной песке. Течение протоки лениво лизнуло его чёрные подошвы. Мягкая почва просела, утягивая ближе к воде. Магнус стоял в полном оцепенении, глядя, как зарывалось в ил безвольное тело туана. *** В Кали Бесар он пришёл, замотав лицо стащенным в китайской лавке ковриком из ткани сонгкет. Переплетение золотых и серебряных нитей было очень плотным. Магнус надеялся, что так его светящихся жёлтых глаз не будет видно. Возле входа в миссию его остановил человек в тёмном плаще до пят и надвинутом на лицо капюшоне. Магнус ожидал расспросов, но тот молчал. И тут в голове отчётливо прозвучало: - Не понимаешь, кто ты? Ищешь ответов на все вопросы, маленький маг? - Разве это называется так? - подумал, но не озвучил вслух Магнус. - Я большой, мне скоро будет десять. Кто ты такой, господин? И тут же получил ответ: - Взгляни сам. Человек откинул широкий капюшон и Магнус открыл рот от удивления — на его лице торчал один лишь нос. Ни глаз, ни рта просто не было — только гладкая кожа без вмятин. - Мы назваемся Молчаливые Братья, - добавил голос в голове. - Ну, ступай за мной. Мы сможем позаботиться о тебе. Как тебя зовут? Он хотел ответить, но вдруг не смог вспомнить ни единого своего имени. - Правильно, - удовлетворённо заметил незнакомец. - Теперь ты должен выбрать сам. Твоя демонская метка проявилась, ты вошёл в силу. Не торопись — у тебя ещё будет предостаточно времени. В конце месяца мы отплываем к берегам Испании. *** Магнус описал всё, что было дальше, столь же подробно. Свой мадридский период, который он провёл в «монастыре босоногих принцесс» — Декальсас Реалес, скрытый от взоров примитивных. Как ему посчастливилось увидеть Siglo de Oro — золотой век Испании Габсбургов во всём его мрачном великолепии. Как выучил экспрессивный и горячий испанский. Тот первый, язык своей безвинно погибшей матери — на нём Магнус не говорил больше никогда. Не мог слушать колеблющиеся удары гонга и перезвон пластинок ксилофонов, характерных для звучания гамелана. Даже у магов были свои больные места. Они с Катариной, к примеру, по молчаливому согласию не обсуждали годы становления. Да и к чему? Такие детские травмы не поправить уже никакой терапией. *** Обо всём, что было после его прибытия в Европу, уже можно было повествовать, не опасаясь создать в квартире немыслимый бардак. Спонтанные выплески энергии всегда были разрушительны — с выпавшими ящиками шкафов, разбитыми стёклами и зеркалами. Испуганный Председатель Мяо метался между падающими книгами и статуэтками, истошно вопя, а он даже не мог сразу прекратить этот хаос. Бедного кота потом было не выманить из его укрытия под диваном. ...Когда после года плавания их судно причалило в мадридском порту, всё уже было иначе. Магнус Бейн знал, что он сын своей матери и демона. И что в его жилах вместе с кровью клубится чёрный ихор. Молчаливые Братья открыли ему, что сожжение Рейнарта ван дер Берга было первым пробуждением магии, данной полудемонам от рождения. Впрочем, Магнусу ещё очень повезло — он мог оказаться лишённым и этого дара. Мог быть утоплен в ручье белым колонизатором-голландцем. Жизнь ребёнка-мага могла оборваться, по сути, даже не начавшись. К десяти годам Магнус уже имел собственное имя, придуманное во время шторма посреди Индийского океана. «Не иначе, как мне нашептала его в уши Королева Южных Морей» — иронически писал он для Алека. Имя тоже содержало долю сарказма, на латыни означая «Великая отрава» (и исключительно ему нравилось). «Если ты хотел знать, какое у магов детство, отвечу: отвратительное. Пожалуйста, сделай милость и больше никого из нас об этом не спрашивай.» Он мог только представить, как Лайтвуд пристыженно закрывает себе рукой глаза. Милый, милый Алек, ради которого он готов был второй раз всё это пережить.