Прощай, Александр

Солнце сквозь приоткрытые жалюзи изо всех сил намекало, что там, за окном, погожий и тёплый денёк. Макс был рядом, за спиной — стоял, опираясь на подлокотники его кресла. Отражение в мониторе засвечивалось, и Магнус в основном видел своё лицо, шею в треугольном вырезе футболки и буйные встрёпанные волосы. С крошечной кофейной чашкой в руке он рассеянно просмотривал список рейсов Нью-Йорк — Джакарта. Джакарта. Это слово ласкало слух. Теперь его город не принадлежал чужакам, вернув себе чуть искажённое оригинальное название. Батавия осталась только словом в названии отелей, надписью под экспонатами в исторических музеях. Голландской Ост-Индии больше не существовало. И четыреста тридцать три года спустя он собирался вернуться — чтобы посмотреть на свободную Индонезию, отныне принадлежащую только себе. Будь Бейн один, он бы предпочёл аппарировать сразу на место — благо, проделывал такое бессчётное количество раз. Но с ним был Макс Майкл. Последний раз, собираясь попасть на Таймс-сквер, он оказался бултыхающимся в проливе Солент близ Саутхэмптона. Магнус не сомневался, что со временем дитя научится нормально это делать — но пока хотел всё же воспользоваться самолётом. По сравнению с годичным плаванием на испанском линейном корабле это был невиданный прогресс. Сейчас в исторических фильмах про семнадцатый век у кораблей есть круглые иллюминаторы. А в реальности ты мог увидеть, что вокруг и вдохнуть свежего воздуха, только выбравшись на заливаемую солёными брызгами палубу. Тогда даже орудийные порты были квадратными — потому что их прорубали в досках топором... Алеку он, помнится, рассказывал во всех подробностях. О том, что то судно было построено по только вводившимся в практику математическим расчётам корабельных корпусов. Как Магнус узнал потом, всего годом раньше, в 1628, шведы спустили на воду новейший боевой корабль «Васа». Жарким августовским днём сто человек команды взошли на борт — со своими фру в расшитых золотым кружевом чепцах. С берега палили кожаные пушки из Сёдерманланда, славя короля Густава Адольфа. «Васа» затонул в первое же плавание, накренившись и завалившись на один бок — из-за самодурства короля (который в конце приказал надстроить вторую орудийную палубу). К счастью для Магнуса, испанские корабелы таких ошибок не допускали. Они с Александром были на острове Юргорден четыре года назад — и нашли время посетить музей Васа, самым крупным экспонатом которого был поднятый со дна Балтийского моря галеон. Если закрыть глаза, Магнус мог снова оказаться в полумраке галереи седьмого этажа, откуда было хорошо видно верхнюю палубу. Ощутить тепло рук Александра — Алек очень любил стоять с ним вот так, обхватив поперёк груди. *** Он ткнул в первый же пункт в выпавшем списке. Рейс авиакомпании «Etihad» предполагал 22 часа полета, разделенные на две неравные части. Между ними значилась ночная остановка на дозаправку в Дубае — семь с половиной часов. Баннер рядом предлагал отель, показывая знакомую картинку — силуэт паруса, устремлённый в небо. Макс добрался до этой строчки раньше. - Пап, нет! Мы поедем куда-нибудь ещё. Это уже очень старый отель — ему же больше, чем полвека. Есть гораздо лучше технически оснащённые. - Мы поедем в Бурдж аль-Араб, - покачал головой Магнус. - У нас с твоим отцом там назначена встреча. И не надо на меня так смотреть — я ещё вполне вменяем. Но я ему обещал, и я буду там. - Ладно, - медленно кивнул Макс. - Хорошо. Уверен? Пусти меня тогда, я всё сделаю. - Будь добр, сделай, - откатив кресло от стола, поднялся Бейн. - Если от папы Алека осталось что-то нематериальное — я бы не хотел это расстраивать. Он улыбнулся, потому что в самом деле как-то наивно верил в присутствие Александра рядом. Даже разговаривал с ним вслух, когда оставался один. Макс молча грыз костяшки пальцев. Его голову окружала огромная копна пурпурно-лиловых кучеряшек — свой, природный цвет. После того, как Алека не стало, сын вернулся к своей детской причёске, словно надеясь повернуть время вспять. Снова быть девятилеткой, папиной черничиной с тощей грудью. Подлезать башкой под руку, чтобы обнял. Алек всегда был с ним таким ласковым... Магнус, к сожалению, теперь часто был где-то внутри себя — а выныривать на поверхность, общаться, куда-то ходить удавалось редко. Порой Макс попросту заставлял его — уговаривал, чуть ли не силком выпихивал из комнаты. Водил на прогулку — хотя бы на полчаса. В моменты просветления Магнус осознавал, как Максу, должно быть, непросто. Потерять одного родителя и видеть, как утрачивает ощущение реальности другой. Но сейчас он ничем не мог помочь. Потому что даже открывать глаза по утрам уже было неимоверным усилием. Макс не знал об этом, но он проводил целые часы, бесконечно переигрывая в голове — как бы в тот день не дал Александру выйти из дома. Он бы смог быть убедительным. Уломал бы его дать Джейсу отбой — и тогда всё было бы совсем иначе. Они могли бы провести вместе еще десять или пятнадцать лет — упоительных, долгих, полных тихой радости. Они с Алеком столько всего не успели! Магнус ведь хотел когда-нибудь показать ему свою Индонезию — но всё откладывал и откладывал, чтобы сделать это... потом. Потому что возвращение неминуемо было бы болезненным. Каким же самонадеянным идиотом он был — упустил все шансы и даже этого не заметил. Каких он ждал знаков? Ведь большинство сумеречных охотников гибнет именно в бою. Это примитивные могли позволить себе потянуть время — с их палатами интенсивной терапии и разными схемами лечения. А нефилимы, которые суть небесное оружие, умирали так же, как старые клинки из адамаса — затухая мгновенно. - На сколько ты хочешь остаться в Джакарте? - обернулся Макс. - Ты давно там не был. Наверное, многое захочешь увидеть. - Делай бронь на три недели, - подёргал за шнурок регулировки жалюзей он. Подтянул ещё, и в окно сплошным потоком полился свет. - А что потом? - опасливо спросил сын, заслонившись ладонью. - Потом я бы хотел навестить родные места матери. Самое время. Мы поедем в Бандунг. - Ты что, хотел бы уйти в горы, как она? - голос у Макса невольно дрогнул. Он же вырос на рассказах про Мурни Катур и Рейнарта ван дер Берга. Только со временем осознав, что это не жутковатые сказки, а часть биографии отца. Магнус напевал ему Aku Minggat — ту самую песню про неверную жену, ушедшую на рынок якобы за острой приправой... - Я бы хотел для начала просто подняться туда, - искоса глянул на него Магнус. - Увидеть Сундан. Когда был мальчишкой, я даже не помышлял об этом. Сил на отговорки не было — по сути, ребёнок понял его глубинное стремление совершенно правильно. Он хотел к Алеку и не видел в этом ничего противоестественного. Но... демонская кровь не только исцеляла тело, но и не позволяла нанести вред своей физической оболочке. Это все остальные могли рассуждать, выбирая, какой из способов самоубийства будет самым надёжным (и наименее мучительным). При желании прервать свою жизнь мог любой представитель нижнего мира — не говоря уже о примитивных. Всю историю человечества на себя накладывали руки неудачливые правители и несчастные влюбленные, неизлечимые больные и депрессивные поэты. Но Магнус Бейн, как исчадие ада, был такой привилегии лишён. *** Самолётами он летал нечасто. Последний раз это был Клиппер 707 компании «Pan Am», рекламирующий полёт без вибрации. Ввиду этого в первом классе выставляли свежие тюльпаны в вазах — риска, что вода выльется на колени пассажирам, не было. Фелл смолил свои сигары прямо в салоне, нимало не заботясь предпочтениями окружающих. (Тогда никто даже представить не мог, что однажды курение в салоне будет под запретом.) На заре развития авиации они с Рагнором следили за развитием этого дела очень пристально — старый друг был сам не свой до техники. Фелл плакал, как ребёнок, когда в августе 1896-го узнал о смерти Отто Лилиенталя. Но при падении с высоты в пятьдесят футов у примитивного не было никаких шансов... Когда в честь того век спустя назвали берлинский аэропорт — это Рагнора немного утешило. Как-то на очередной день рождения Магнус преподнёс ему оригинальный чертёж планера Отто, выставленный в музее Анклама. Рагнор немедленно повесил его на видное место в гостиной. Они могли часами обсуждать разработки Уилбера Райта и его брата (так же, как веком ранее восхищались братьями Монгольфьер и их воздушным шаром.) К сожалению, его рогатый друг не дожил до Макса Майкла — они поистине трагично разминулись во времени. Повернувшись влево, где сидел Алек, Магнус хотел сказать об этом... но осёкся, вместо этого увидев мужчину средних лет в сером с искрой деловом костюме. Растерянно посмотрел на Макса со стаканчиком колы в руке. Магнус никак не мог привыкнуть, что с Алеком больше нельзя поговорить. Что он есть теперь только в воспоминаниях — а в реальности покинул его. *** Макс Майкл последние дни был какой-то сильно задумчивый — так, что даже он заметил. Магнус не решался спрашивать — в конце концов, черничина тоже могла горевать по отцу. Но когда они в золотистой закатной дымке пролетали над Ханоем, тот прижался щекой к плечу: - Пап. А у тебя бывает, что ты не виноват, но всё равно чувствуешь себя паршиво? - Постоянно, - прищурился Магнус. - Чувство вины — оно же индикатор, как чувство боли. Указывает нам на то, что следует исправить. - Я не знаю, как это исправить, па, - паническим шёпотом сказал ему в шею Макс. - Я не могу ничего сделать! Магнус тяжело вздохнул и погладил завёрнутую в тонкий флисовый плед руку. Значит, он правильно догадался — речь всё-таки шла об Эбби. Их с Максом драму от наблюдал от самого начала и до сих пор: робкая детская привязанность, скрываемая от всех подростковая влюблённость в кузена. Отчаяние восемнадцатилетней Эбигейл, когда та поняла, что её парой не будет Макс. И это не от него она родит своих детей (а было пора — ведь времени нефилимам отпущено меньше, чем другим). Их с Алеком сын совершенно не был готов повторить подвиг Магнуса. И, понимая это, никогда не давал Эбби надежды. Но кто же знал, что для Эбигейл Эрондейл именно Макс окажется единственной любовью — тем самым существом, ради которого ты готов забыть про честь и совесть? Магнус не сомневался — скажи он хоть слово, и Эбби бросила бы семью и Институт, последовав за ним куда угодно. Макс поднял голову, и он увидел, что сын кусает губы. - Поговори с ней, пожалуйста. Пап, она сказала что уйдёт в Адамантовую цитадель. Дети пристроены и её теперь... ничто не держит. Но я не хочу, чтобы Эбби ушла совсем. Сначала папа Алек... и теперь вот. Магнус гладил его по трясущейся спине, вдоль хребта. Бедный ребёнок столько времени держался. Но как ему было объяснить про необходимость отпускать, когда сам Магнус, взрослый и умный, этого не умел? - Я поговорю. Ничего не обещаю, но попробую, - ободряюще сжал он максов локоть. - Как прилетим, по скайпу. Потом, боюсь, будет не до этого. А ты подремли лучше — до посадки ещё полтора часа. *** Когда их автобус завернул на стоянку отеля, за окнами уже разлилась густо-чернильным облаком тьма. Новый быстрый подъёмник за секунды довёз их до этажа рецепции — всё остальное в Бурж аль-Араб было очень старым. Необходимость в подъёмнике возникла, когда море вследствие глобального потепления стало наступать. Поверх и так искусственно насыпанного острова пришлось сделать новую насыпь, подняв уровень гидроизоляции на несколько этажей. Проектировщики предусмотрели такое развитие событий, соорудив атриумный вестибюль высотой в 180 метров. Это их спасло — море забрало только нижние семь этажей, оставив в неприкосновенности остальные пятьдесят три. Когда отель только возвели, он был образчиком технологического прогресса и роскоши. Ныне, в 2062-м, новые гостиничные комплексы имели всего несколько этажей и строились на плавучих платформах. А Бурдж аль-Араб стал напоминанием о временах, когда пляжи были покрыты настоящим песком и находились на твёрдой суше. Теперешний пляж был по умолчанию полем в центре огромной платформы, засыпанным синтетическими гранулами пастельных тонов. Одни лакеи забрали у них вещи, другие любезно сопроводили до ресторана «аль-Мунтаха», что означало «высочайший». Лифт с прозрачной кабиной поднялся до двадцать седьмого этажа. У них с Максом было время вобрать жадными глазами красоту архитектуры — изнутри Бурдж аль-Араб напоминал кропотливо выстроенные цветные соты. Когда-то панорамный лифт отеля был самым быстрым. Но с тех пор изобрели тоннели с откачанным воздухом, по которым лифты и пассажирские капсулы носились с огромной скоростью, не встречая сопротивления. Уровень ускорения, комфортный для человека, возрастал с каждым поколением. После нью-йоркской подземки лифт арабского небоскрёба казался нарочито медленно ползущим — словно древний реликтовый ящер. В условиях современности отель позиционировался как ретро-оазис. Местная немногочисленная элита — девяностолетние старцы, у которых многие органы давно были заменены на вновь вырощенные, приезжали сюда вспомнить свою молодость. По большей части, руководство отеля продавало счастливые воспоминания тем, кто в силу возраста жил только ими. Магнус знал об особенностях этого места, поэтому они с сыном оба были в светлых деловых костюмах — неформальный вид тут не приветствовался. Вслед за ними в двери ресторана вплыл сморщенный шейх в белоснежной кандуре, ведя за собой четырёх женщин в чёрных абайях. У самой младшей, почти девочки, даже лицо было прикрыто тонким полупрозрачным платком гишва. Драгоценная вышивка на рукавах и подолах недвусмысленно говорила, что их муж или дядя — человек очень состоятельный. Некогда этот шейх, возможно, был управляющим семейным бизнесом. Но теперь — нет. Единственный орган, который пока не научились воссоздавать биоинженеры, препятствовал этому, безнадёжно отставая по техническим характеристикам. Не было прежней памяти, внимания — зато была старческая ригидность мышления и возрастное сужение интересов. Однако, Магнус не сомневался, что когда-нибудь упрямое человечество покорит и эту вершину. Они с Рагнором всегда диву давались — откуда у короткоживущих столько упорства, терпения, железной воли к победе? Едва успевая самовоспроизводиться, примитивные еще умудрялись совершать научные революции, создавать дивные произведения искусства и покорять полюса... *** Они с Максом неплохо перекусили в самолёте. Никто из них не хотел нормальной еды — а потому официанты принесли воду в корзинках, свежие ягоды и нарезанные ломтиками фрукты. Выложили наборы изысканных пирожных. Магнус на минутку представил возмущённое лицо Александра при виде такого разврата и хмыкнул. Макс понимающе глянул в ответ, вонзив десертную вилку в туго свёрнутый шарик лимонного мороженого: - Папа Алек бы нас урыл. - Вот и пускай урыл бы, - дрожащей рукой поднёс к губам шампанское Магнус. - Пускай сидел бы тут и брюзжал. Наверняка бы негодовал, зачем в одном месте столько золота. И как это пошло и безвкусно. - Тем более, что с этим правда перебор, - поскрёб висок одним пальцем сын. В окно было видно, как две искусственно насыпанные косы уходили далеко в тёмные воды Персидского залива. Пришвартованные возле них катера были маленькими, словно игрушечными. Всё это было подсвечено разноцветными искорками — и Магнус мог только вообразить, как потрясающе всё смотрится при свете дня. Вот только Алек, с которым ужасно хотелось поделиться впечатлениями, был где-то вне досягаемости. Может быть, его бесплотная сущность парила сейчас на уровне двадцать седьмого этажа, не одобряя их с Максом выбор блюд. Алек беспокоился бы о них даже сейчас — как Кларенс, ангел из старого чёрно-белого кино. - Аличек, если ты тут — не оставляй меня, - тихо взмолился он. - Не уходи совсем, слушай меня хотя бы. Макс Майкл вздрогнул и отвернулся — он всегда чувствовал себя неловко на этих «спиритических сеансах». *** Их двухэтажный номер был вопиюще роскошен и так же вопиюще лишён даже подобия стиля. Магнус поднялся в спальню наверху, полюбопытствовать. Пурпурный бархат подушек, жёлтый коротковорсный мех круглого пьедестала посреди огромной комнаты. На пьедестале — кровать под балдахином, в которой можно потеряться. Мозаичный мраморный пол, лестницы, устланные узорными коврами — в подобной обстановке Магнус не оказывался очень давно. Золотым 22-каратным напылением было покрыто всё, вплоть до унитазов и биде. В прозрачных подставках толпились срезанные почти у самого бутона тёмно-алые розы — с колючками, удушающие густым сладким запахом. За пределами ретро-отеля кощунственная мода на живые цветы давно прошла. Ими можно было полюбоваться в закрытых оранжереях с прозрачными стенами — современные дизайнеры создавали красивейшие узорные композиции, достойные Эпохи Тюльпанов в Османской Империи. Макс устроился на мягкой и широкой софе внизу, свесив одну руку до пола — он слушал музыку. Мочки его ушей были проткнуты подсвеченными изнутри изумрудными конусами, которые, сужаясь, исчезали в ушных каналах. В сочетании с формальным костюмом выглядело феерически — под стать всей окружающей вакханалии. - Алек, ты это видел? - растянулся во весь рост на кровати Бейн, удивлённо глядя на отражающееся в потолке своё лицо. - Ты бы сейчас точно скорчил мне ужасную морду. В Нью-Йорке сейчас было около двух часов пополудни — вполне уместное время для звонка. Достав из внутреннего отделения сумки проекционные очки, он одной рукой усадил их на переносицу. Позволил мини-квадракоптеру с внешней камерой вспорхнуть с ладони и зависнуть у себя над головой. Алек ненавидел эти противно гудящие штуки, предпочитая им очки с селфи-стиками (которые уже давно считались прошлым веком). «Эбби» — дал он команду, не произнося это вслух. Голосовой интерфейс был популярен, когда они с Лайтвудом только познакомились. Теперь люди экономили слова. Магнус откинулся назад и в спину что-то ткнулось — оказалось, большой мягкий осьминог в бумажном пакете, сувенир на память. Он бы сейчас точно шмякнул этой штукой Алека. Но тут на вызов ответили, и Магнус увидел лицо племянницы, спроецированное на внутреннюю поверхность линз. Тонкая оправа и стёкла без напыления позволяли видеть её эмоции без искажений. В свои сорок та выглядела прекрасно. Черты лица Эбби напоминали и Джейса, и Клэри — материн был разрез глаз и яркий цвет волос. Но волевой подбородок и серые с карим сегментом радужки ей достались от Джонатана. Эбигейл могла бы получить буквально кого угодно — не только своего Орвилла. Но Эбс отчего-то хотела именно кузена Макса с детскими ямочками на щеках (а ещё кучей страхов и комплексов.) - Дядя Магнус, - тревожно нахмурилась она, - у вас там всё в порядке? Он же с вами, да? - Со мной, - улыбнулся краешками губ Бейн. - Хочешь, покажу? Эбби приоткрыла рот, а по её горлу прошла волна — и Магнус в который раз уже вздрогнул от жалости. Он спустился по лестнице и прошёл до максового дивана (толстый ворс ковра заглушал шаги). Позволил балансирующему цветку квадракоптера зависнуть прямо над его лицом. Задав направление, показал, как тот расслабленно лежит на шелковой софе, расшитой цаплями — Макс спал. Эбигейл смотрела молча, не отрываясь — они оба понимали, что это прощание. Дав ей минут двадцать, Бейн тихо предупредил, что заканчивает. Поднялся в свою спальню обратно. Кровать со смятым покрывалом уже выглядела более по человечески. - Спасибо, дядя Магнус, - сжала своё же запястье Эбби, уткнулась губами в тыл ладони. - Он же вам всё рассказал, так? - Эбс, послушай, - прислонился спиной к ряду мягких подушек Магнус. - Есть пара мест, котрые ваши потом вымарали из окончательной версии. Твоя тёзка Абигаиль, направляясь в Иерусалим, уже была помолвлена. Они с юным оруженосцем встретились в поселении Эпиналь, что на берегу реки Мозель. Увы, история не сохранила его имя. Молодой парень был — на четыре-пять лет её старше. Эбби молча кивнула — сравнение было очевидным. - Но перед тем, как дать испить из Чаши Смерти, Разиэль открыл ей: оруженосец погиб, когда войско крестоносцев пересекало земли Киликии. На переправе он не удержал поводья и упал с коня, утонув в холодных водах реки Каликадн. «Ты хочешь провести остаток жизни во внутреннем дворике дома на берегу Средиземного моря, оплакивая его?» - спросил её младший брат, Жонатан. - «Или же стать небесным оружием, которое только служит, не принадлежа себе? Никому не завидуя и не печалясь.» - Я знаю оба её выбора дальше, - подняла глаза Эбигейл. - Быть среди нефилимов не утешило, не принесло облегчения. Как и мне. - Точно, - рассеянно улыбнулся Магнус. - Абигаиль основала Цитадель. Она ушла туда на склоне лет, завершив свои земные дела. Надо понимать, ты следуешь этому примеру. Они помочали, не теряя зрительный контакт. И Магнус понял: Эбигейл готова растворить все свои руны и нанести на кожу тайные метки из Серой Книги. Для такого отречения от рода требовалось мужество — но недаром же символом Железных Сестёр было пронзённое мечом сердце. - Дядя Магнус, - потёрла горло Эбби, - я не знаю, как с ним говорить. Он всегда опасался, что его бросят — потому что с рождения подкидыш. А сейчас это происходит. Он боится, что и вы его оставите тоже — все же знают, что вы и дядя Алек... - Эбс, - поднял руку Магнус. - Не надо. Я и так понял. - Я не знаю, какой ещё может быть выход. Это трудно, когда ты больше не хочешь жить. Магнус посмотрел ей в глаза и замер от горестного изумления — как же, оказывается, они были похожи! - Я же... тебе завидую, Эбс, - издал он грустный смешок. - Докатился, а? - Дядя Магнус. Если в Индонезии вы найдёте способ уйти — объясните сначала Максу. Пожалуйста. Я не надеюсь, что он про меня поймет — он же подросток по вашим меркам ещё... - Это я тебе обещаю, - приложил руку к сердцу Бейн. - Хочешь поговорить с ним? Давай, разбужу. - Макс уже двести тысяч раз слышал всё, что я хочу сказать, - улыбнулась та сквозь виснущие на ресницах слёзы. - Ладно. Как там говорил ваш Лилиенталь: «Жертвы должны быть принесены». - Встретишь дядю Алека — передавай от нас привет. Соединение разорвалось. Квадракоптер спланировал на ковёр и приземлился в самом центре, оживив собой композицию. - Александр, я всё помню, не думай, - заверил вслух Магнус. - Как мы хотели начать с этого паруса, а дальше — «Башня Розы» и «Мариотт Маркиз Дубай». Чтобы всё ближе и ближе к небу. Но Парахьянган — это вдвое выше даже Мариотта. Почти восемь тысяч футов над уровнем моря. Может, перенесём наше свидание туда? *** В два часа ночи они проснулись от автоматического уведомления, озвученного нежным женским голосом. Дотащившись до стойки регистрации, приложили ладони к считывающим пластинам биоидентификатора — для списания потраченной суммы. Слава Гализуру, теперь не нужно было таскать с собой целую сумку документов — вся информация о тебе устанавливалась буквально наложением рук. На Максе это простое унифицированное устройство отчего-то дало сбой. Усталый и осунувшийся филлипинец за стойкой ожёг его недобрым взглядом. - Абд, - уловил он сказанное шёпотом. - Лаанат такруни... Магнус почувствовал, как прилила краска к лицу. «Такруни» в этой стране называли людей с «нечистой кровью» - уроженцев западной Африки. Иммигранты из Судана, Нигерии и Сенегала и их потомки — афро-арабы, тут считались отбросами. У них по сути не было гражданских прав, хоть это тщательно замалчивалось властями. Если бы недоумок видел истинный цвет кожи Макса, он бы остолбенел от удивления. Но для примитивных сын был чёрным — и вынужден был снова и снова сталкиваться со всем этим дерьмом. Возникший мгновенно разрушительный импульс так и не успел реализоваться. - Не надо, пап, - попросил Макс Майкл (прекрасно чувствуя перемену его настроения.) - Разве ты не видишь — этот человек уже наказан. У него беспросветно унылая жизнь, злые родственники. Не утруждай себя. ...По дороге в аэропорт мимо них во тьме проносились небоскрёбы шоссе шейха Зайеда. Невероятный Бурдж Халифа, напоминающий устремлённое в небо копьё. Башня Челси с узнаваемой квадратной выемкой на самом верху. Когда-то они с Александром валялись на ковре перед проектором и разглядывали все эти здания. Голограммы были настолько впечатляющими, что возникало ощущение полного присутствия. Он до сих пор был немного сердит на Лайтвуда — в одиночку всё было уже не то. *** Метро в Джакарте когда-то даже начали строить — несмотря на русла подземных рек, находящиеся внизу. Но сейчас всё было заброшено к чертям — поэтому передвигались по городу, как и раньше — на автобусах, мотобайках и небольших автомобилях (чтобы можно было разъехаться на узких улицах). В такси Магнус оторопело разглядывал невиданные им индонезийские рупии, разложив на коленях. Макс добыл ему банкноты всех семи существующих номиналов. После революции в сорок девятом молодёжь Индонезии потребовала отменить финансовые операции при помощи биоидентификаторов. Криптовалюта, выпущенная государством, позволяла следить буквально за каждым шагом граждан, собирая подробнейшее досье на каждого. И это при том, что целью её создания было сделать взаимодействие участников платёжной системы анонимным. Под давлением общественного мнения банкноты и монеты снова вернулись в обращение. Теперь они выглядели иначе — с объемными изображениями сцен из прошлого страны. На них были не президенты, а народные герои. Повешенный голландцами Паттимура. Имам Бонджоль, пожизненно сосланный на Сулавеси. Восемнадцатилетняя Марта Кристина, что умерла на голландском корабле, вёзшем её в рабство. Магнус вертел яркие новые купюры в руках, пытаясь осмыслить перемены. Во времена его детства в ходу были завезённые колонизаторами серебряные песо, отчеканенные в Мексике. Впрочем, водитель не замедлил сообщить, что и сейчас они по старой памяти зовут свою валюту «перак» - серебро. Магнус на автомате ответил — мол да, есть вечные ценности. Засмеялся и только потом с оторопью понял, на каком языке говорит. Слово за слово они с Абдулом-таксистом стали обсуждать, как было раньше и как стало. Тот был уверен, что Магнус местный, в своё время подавшийся в Америку. (Впрочем, Бейн запросто мог поддержать разговор на любую актуальную тему. Он всё-таки следил за тем, что происходит на островах архипелага — ещё с тех времён, когда новости привозили в Европу миссионеры и матросы.) Макс смотрел большими глазами, никогда до этого не слышав малайского, который сейчас называли Bahasa Indonesia. А за пределами страны — просто «бахаса», язык. Запретив себе говорить на нём в девять лет, Магнус не мог прийти в себя от потрясения — до чего же здорово было снова произносить эти звуки... Вот только кроме привычных синонимов на санскрите и арабском за прошедшие века добавилось очень, очень много голландских слов. Правление колонизаторов в течение трёхсот пятидесяти лет сделало его красивый язык свалкой лингвистического мусора — и убрать этот мусор было куда сложней, чем взорвать старые фактории и переименовать города. Впрочем, язык вообще поменялся — это было сложно отрицать. Из-за глобализации примешались английские корни. Кое-что застряло со времён недолгой японской оккупации. Четыре века португальского присутствия на островах Тимор и Флорес тоже заявляли о себе. Глядя в окошко такси, Магнус видел то, от чего отвык — всю многоцветную палитру национального состава своей страны. Тёмнолицые суровые индусы и короткостриженые китайцы-студенты. Застенчивые местные яванки с убранными под платок волосами. Попадались и потомки афро-голландских мулатов из Ганы и Гвинеи — наёмников, которых Ост-Индская Компания когда-то массово завозила на остров. Они все были словно пёстрая и яркая смесь пряностей Нусантары, его забытой родины. Как-то раз Александр сказал ему, запинаясь и подбирая слова: - Магнус, я... даже не знаю, чем это заслужил. Ты родился так далеко от меня... и так давно. Мы вообще не должны были встретиться. - Угу. И мы с Максом жили бы порознь — два грустных и озлобленных полудемона. Ты этого бы хотел? Он тоже толком не знал, как объяснить: на самом деле сказочно повезло ему. Да, можно обладать магией. Но от одиночества это не спасает, и смысла в жизни не даёт. - Dengankar aku, Alec, - произнёс он вслух привычную просьбу. (Послушай меня, Алек.) - Нагасвара ФМ, - голосовой командой переключил радиостанцию Абдул, и зазвучал знакомый саундтрек из старого фильма «Айят айят чинта»: Seakan ku bisa hidup lebih lama (Если бы я только мог прожить подольше...) Namun harus ku tinggalkan cinta? (Должен ли я покинуть тебя, любовь моя?) Дальше вклинился новостной блок. Магнус зажал себе рукой рот, не понимая — это он окончательно тронулся умом, или Александр правда говорит с ним. *** В октябре на Яве стояла сорокоградусная жара — поэтому оба ходили в белых свободных рубашках и саронгах. Выбирать саронги в молле было особенным ностальгически удовольствием. Макс положил глаз на оранжевый с золотой вышивкой, а Магнус остановился на бело-синей клетке с алой полосой понизу (Мурни Катур говорила, такую расцветку носят мужчины сунда). Продавец в два счёта научил Макса делать складку и подкатывать ткань на поясе. Кожаные шлёпки подобрали там же. Сегодня на обед они перекусили пряным супом сото с курицей и овощной смесью гадо-гадо с арахисовым маслом. В ресторане отеля, как всегда, было мало посетителей — местные держали пост перед большим мусульманским праздником Лебаран (когда он был маленький, говорилось «Идул Фитру»). Магнус негодовал — еда нисколько не напоминала ту, что он помнил. Крупук с добавлением крахмала и какой-то ещё химической дряни был несъедобен. Теперь это были чипсы с креветочным ароматизатором — а иногда и с искусственными красителями! Зато хорошее впечатление произвело блюдо кетупат, которое тут готовили в дни Идул Фитру. Рис на пару в облочке из молодых кокосовых листьев подавали с кусочками мяса и соусом из кокосового молока — Макса, например, было не оттащить. *** Макс Майкл в треугольной шляпе из бамбука грыз початок кукурузы — время от времени выковыривая из зубов застревающие прозрачные зёрна. Теперь старую жёлтую кукурузу было уже нигде не найти. Они шли узкой улочкой вдоль заброшенных промышленных зданий на берегу реки. В разбитых окнах за покорёженными стальными решётками гулял ветер. Фасад кофейной фабрики из красного кирпича обветшал, в стенах зияли дыры. Судя по облезшей табличке возле входа, её основал некий Видья Пратама аж в 1935 году. В покрытых густым слоем грязи и пыли цехах гулко лаяли бродячие собаки. С тех пор, как слова «парниковый эффект» перестали быть метафорой, всё изменилось. Нагревшаяся под непроницаемым для тепла экраном вода расширилась — немного для озёр, но существенно в масштабе океанов. Ледники и снежные шапки гор растаяли, подняв уровень затопления ещё выше. Большинство прибрежных населённых пунктов оказались в зоне риска — даже если угроза поначалу казалась надуманной. Земля Джакарты, каждая пядь которой была полита кровью яванцев и сунда, англичан и португальцев, больше не имела такого уж важного значения. Когда-то Чиливунг был разведён тоскующими по родине голландскими чиновниками на три канала. Со временем все три стали так забиты песчаными наносами и илом, что вода разливалась по нижним кварталам. Последняя надстройка городских каналов в высоту и масштабный ремонт дамб были сорок лет назад. Система плотин, задуманная ещё и как сеть дополнительных платных дорог, не спасла положения. Дальше правительство приняло решение о строительстве плавучих платформ. - Что бы сказал на это принц Дипонегоро? - хмыкнул Макс Майкл. - Голландцы, лишённые всех своих заморских владений. Нидерланды, которые теперь сами — цепочка островов. Заболоченная Батавия. - Заметь, при Дипонегоро населения тут было меньше ста тысяч. Они по сути все могли тут ужиться — если бы белые не решили проложить дорогу прямо по костям его предков. Принц был тихий и спокойный сорокалетний мужик. И в лидеры народного восстания отнюдь не рвался. - Он бы прифигел, узнав про пятнадцать миллионов сейчас. Или уже больше? Чиливунг был зелёно-бурым, непрозрачным на солнце. Поправив завязку своей шляпы под горлом, Бейн со щелчком нажал на клапан и отхлебнул холодной воды из походной фляги. - По ходу, бабушка Мурни не зря хотела подняться в горы, - сказал Макс, глядя на воду, что плескалась вровень со стенами канала. - И папа тоже большой фанат высоты... Дальновидные у нас с тобой родственники. - Мгм, - согласился он. - Слушай, с меня хватит уже музеев и пеших экскурсий. Хочу посмотреть, как всё это выглядит сверху. - Ты же тогда поговорил с Эбби? - поглядел искоса Макс. - Эбс решения не переменит. Но она тебя не бросает. Иначе бы не беспокоилась, что с твоей синей личностью будет потом. - Я точно буду ещё лет двести об этом всём жалеть, - мрачно посмотрел под ноги Макс. Но знаешь что? Не надо мне вот этой вашей «одной на всю жизнь». Оно на самом деле похуже демонических болезней. И чумы. И я вообще не знаю, как ты дышишь ещё. Магнус издал какой-то ужасный звук между всхлипом и кашлем — он и сам не знал. *** В Джакарте он успел полюбоваться на знаменитую картину Суджойоно «Штурм Султаном Агунгом крепости Батавия». Это было масштабное полотно три на десять метров, композиционно триптих. Яркое, цветное и даже праздничное, оно вызывало какую-то смутную меланхолию. Наверное, от понимания того, что он, будучи магом, не способен удержать в руках ничего по-настоящему ценного. Та Индонезия, в которой Магнус родился, сейчас казалась сном — таким же невыносимо ярким, как картина мастера Суджойоно. Ноги отражались в покрытом свежим лаком паркете — главный исторический музей столицы старались поддерживать в хорошем состоянии. Располагался он в здании бывшей голландской администрации (а позже — тюрьмы). Тут вся мебель была тяжёлая, резная, аутентичная — она сохранилась тут с тех времён, когда Ост-Индская Компания ещё не объявила себя банкротом. Часы с латунным маятником, застеклённые книжные шкафы под самый потолок... Кресла, которые не сдвинешь без усилий. - Ты вот оплакиваешь свою Джаякарту, - нарушил тишину Макс Майкл. - А я вообще не знаю, как звали мою мать и откуда она была родом. Я не к тому, чтоб тебе было стыдно — просто, папа... Быть тобой — это не так уж и плохо, окей? - Хмм. Аличек, а ты что скажешь? - вопросительно посмотрел наверх Бейн. Рядом висела картина балийского художника, изображающая правителя Матарама в самом зените славы. Тонкие металлические тросы, которыми та крепилась к алюминиевой рейке, дрогнули, издав низкий «пиумм» туго натянутой тетивы. - Не обманывай себя. Его тут нет, - покачал головой Макс. - Но я уверен, папа бы согласился. Они вышли из залы султана Агунга, миновав тихий вестибюль. Распахнув тяжёлые двери, выбрались наружу, встав под куполом возле входа. Бейн сконцентрировался и создал вихревой поток вокруг них, с облегчением подставив лицо прохладным струям воздуха. Черничина почему-то никак не могла освоить этот простой фокус — получалось через два раза на третий. Рукотворное подобие кондиционера в таком климате было очень кстати. Переход к яванской манере одеваться, конечно, помогал... Но зной и духота перед началом сезона дождей была немыслимыми — он совсем отвык. Макс переносил всё это не лучше. Хорошо, вопрос с насекомыми они для себя решили сразу по приезду. Ставить магический барьер против летучих гадов научил Рагнор в их первое путешествие в Перу (в то время друг как раз вернулся из британской Калькутты). В перуанских джунглях воздух вокруг тебя шевелился и гудел, насыщенный тучами комаров и мельчайших мошек. И это было ещё не всё — опасность могла таиться там, где её не ждёшь. Как-то на берегу Тамбопаты он решил погулять у воды — и взвыл, когда стопы стало жечь, как огнём. Век спустя новый знакомый Имасу, смеясь, объяснил — это были личинки чиггерсов, краснотелковых клещей. Макс очень забавлялся, наблюдая, как мошкара бьётся о невидимую преграду в трёх дюймах от его тела, при каждом шаге разлетаясь во все стороны. *** Макс одевал через голову новую рубаху. Ткань была словно бы сгустком огня — текучий шёлк, переливающийся от оранжево-золотого до густо-малинового. С красным каином смотрелось так, будто Макс был наследным принцем канувшего в веках султаната. - Как доберёмся до Бандунга? - А как бы ты хотел? - поднял бровь Магнус. - Ты знаешь, как. Если разрешишь, конечно. Магнус ущипнул себя за подбородок. Вообще говоря, он бы мог. Особым талантом сына была левитация — и сейчас он просил о вознесении Магнуса на вершину горы. Настоящим отцом Макса — тем, кто его породил, был высший демон Бельфегор. Магнусу таки удалось это выяснить — после десятилетий бесплодных попыток. Средневековыми богословами тот считался демоном лени — к тому же, любимым женщинами за неутомимость и внушительный мужской орган. Но кое-что те упустили — Бельфегор любил парить над всем сущим, потому что был любопытен. По правде сказать, Макс взял от родителя все основные черты. Впрочем, после того первого и единственного раза они никогда больше это не обсуждали. Как и у всех полудемонов, у Макса Майкла были проблемы с признанием реального положения вещей. - Ладно. И можешь сделать это без маскировки. Пусть люди думают, что меня уносит мифическая птица гаруда. Сын понял глаза, улыбаясь. Гаруда была ездовой птицей бога Вишну. Она считалась древним символом Индонезии и окрас имела в точности, как Макс сейчас. Ей была присуща человеческая голова, торс и ноги до колен — что ж, все эти приметы были на месте. *** Стоя посреди Лапанган Гамбир, они смотрели на светлую стрелу стелы на фоне зеленеющей травы. Раньше это место называлось Медан Мердека — «площадь свободы». По размеру она была просто гигантской — президент Сукхарно хотел, чтобы главная площадь независимой Индонезии поражала воображение. Туго бьющие струи фонтанов переливались хрустальной радугой сверкающих брызг. Положив руки Максу на плечи, он обнял, сцепив их на шее в замок. Это было необязательно, но ребёнку так хотелось. Магнус и в детстве позволял ему в себя играть — просто сейчас Макс мог гораздо больше. Макс Майкл расправил плечи, широко раскинул руки, запрокинув лицо к небу. А потом оторвался ногами от булыжников, устремившись вертикально вверх — люди и серый лабиринт дорожек парка стремительно уменьшались в размере. Держась за него, Магнус закрыл глаза, захваченный чистым восторгом полёта. Они поднимались всё выше — показалось ослепляющее бликами Яванское море и ровные ряды платформ. Их путь лежал на юго-восток — через Депок и Богор, который когда-то был столицей королевства Сунда. Внизу был сочно-зелёный тропический лес — кроны пальм верхнего яруса возвышались над всем остальным, увитые лианами ротанга. Ветер гудел в ушах. Магнусу было зябко до мурашек — но при этом лоб опаляло жгучим солнцем. Рукава рубашки Макса трепетали от ветра. Его глаза были открыты — Макс сейчас обозревал то, о чём слышал так много, знал так много. Жемчужина архипелага, лежащая между Суматрой и Бали, родной остров Магнуса был несравненным. Когда вдали показалось плоскогорье Прианган, их полёт стал замедленным, парящим. Магнус понимал — ребёнок не хотел, чтобы это кончалось. Но увы, однажды всё хорошее в жизни подходит к концу — даже если ты этого не желаешь. Глядя на лежащее внизу переплетение транспортных тоннелей, Бейн думал о том, что голландцы два века даже не осмеливались покушаться на изрезанное глубокими ущельями высокогорье. До тех пор, пока в 1810-м губернатор Дандельс не решил проложить тут De Groote Postweg — Великую Почтовую Дорогу, пересекающую весь остров. Но колонизаторы так и не пришли в Бандунг — они присутствовали тут только номинально, собирая с вассальных им регентов ежегодную дань — кофе, каучук и хинную кору. Порой устраивали грандиозные званые балы, из-за которых Бандунг прозвали «яванским Парижем». - Видишь вон тот большой кратер? Это Тангкубан Праху. Опусти нас там, на западном склоне, - попросил он Макса. Тот снизился так плавно, что Магнус аж вздрогнул от неожиданности, коснувшись носками твёрдой почвы. Он расцепил руки, глядя на довольного и гордого Макса. - Очень хорошо. Безупречно. - Спасибо, пап, - улыбнулся тот. - Я старался. *** Издалека он мог видеть глубокий, словно сморщенный кратер, в котором булькала светло-серая грязь, надуваясь огромными пузырями. Когда-то здесь было много туристов; бойко вели торговлю сувенирами маленькие лавки-варунги. Сейчас тут не было ни единой души — только торчали вышки базовых станций. За последние полвека самые высокие точки раздавали интернет всему миру — прежние станции, расположенные на берегах естественных водоёмов, стали ненадёжны. Тангкубан Праху значало «перевёрнутая лодка» — из-за местной легенды «Сангкурианг», очень-очень старой. Возраст этого вулкана был шестнадцать тысяч лет до начала текущей эры — и сейчас считалось, что сунды жили в Парахьянгане задолго до этого. Сидя возле своей пещеры у самого края скалистого обрыва, Магнус глубоко вдыхал и выдыхал, чувствуя себя до странности пустым. Он был сновно змеиная шкура после линьки — бывшей полезной оболочкой, которая теперь ни для чего не была нужна. Бейн больше никуда не торопился. Он проводил целые дни, сидя под сенью казуарины — наблюдая непрерывную цепь рассветов и закатов. Тающая синяя дымка окружала вершины курящихся вулканов Приангана — дым уходил ввысь, достигая пухлого низа облаков. В неподвижных зрачках Магнуса, блестящих, словно вулканическое стекло, отражался остров Ява — потерянный и снова обретённый. Перед ним проплывали картины детства — всё то, что он помнил, но, будучи ребёнком, не умел истолковать. Рейнарт ван дер Берг со щёгольски поднятым воротником рубашки, в шейном шёлковом платке покачивался в кресле — в носилках, под тяжестью которой сгибалось шестеро мужчин. Отчим был резидентом-ассистентом района Батавия Селатан. Чудак, женатый на туземке, но исправно несущий службу во имя благосостояния Компании. Иногда Магнус видел, как тот отправлялся на приём к губернатору — в вычурном, расшитым серебряным галуном парадном мундире, с подровненными выгоревшими волосами. А ещё он видел, как в ночи ван дер Берг с двумя помощниками вели к сараю с хозяйственным инструментом молоденькую яванку. Рот у неё был завязан обрывком ткани; Хенник и Рейк крепко держали её локти, а отчим нёс лампу с масляным фитилём, освещая дорогу. Не этот ли человек по приезду в Нидерландскую Индию на Библии клялся защищать местное население от насилия и гнёта? Память безжалостно подкидывала и иное. Вот отчим даёт отмашку конному отряду с мушкетами на плечах — те направляются в непокорную дэсу. Вот он говорит на плохом малайском, а радан-деманги, главы округов из местной знати, подобострастно кланяются. Драгоценные подвески на блангконах — облегающих шапочках на манер тюрбанов, касаются пыли. Это значит — ассистент-резидент недоволен, и хочет больше риса, больше кофе, больше работы на себя. Это значит — регенты будут выколачивать из крестьян ещё больше. Уводить последнего буйвола и насаживать на штык тех, кто посмеет возражать. В детстве он слышал, что крестьяне «едят песок» — но откуда мальчику было понять смысл такого выражения? Что принудительный рабский труд на чиновников и регента — херендинст, оставлял заброшенными собственные наделы крестьян. Что китайские сборщики налогов отбирали всё, что удастся вырастить — не заботясь о тем, что люди дэсы будут подыхать с голода, питаясь травами, кореньями... и песком. Всё то, о чём Магнус так долго и безуспешно пытался забыть, сейчас накатывало, делая беспомощным, захлёстывая с головой, как цунами. Была ли счаслива его бедная мать, живя такой жизнью? Хотела ли она каждую ночь ложиться в постель с туаном? Безропотно уходить прочь, уводя за руку сына, когда ван дер Берга навещали сослуживцы и их разряженные белые жёны? Сейчас Магнус понимал — для Мурни Катур смерть была желанной, освобождая от постылой круговерти. Бейн, как наяву, видел серый камень в траве у обочины — могилу отчима, какой она могла бы быть. С выбитой надписью внизу усечённого конуса: R. v. d. Berg 9 - 8 - 1588 Antwerpen 2 -12 - 1629 Batavia Если бы только этот человек заслуживал быть похороненным и оставить после себя память... Раньше Магнус не воспринимал фамилию отчима, как слова другого языка. А ведь «ван дер Берг» буквально означало «тот, кто с гор». Мурни Катур родилась и выросла в горах. В конечном итоге добрался до гор только он — утратив то, чем дорожил более всего. *** Макс стоял против солнца — с голым торсом, по местной традиции одетый только в каин. Его кожа в оранжевых лучах заката была глубокого зелёного цвета. Волосы напоминали пышную крону баньяна. Прошло полгода — а может, и больше. Магнус не считал. Сын иногда навещал его — нечасто, потому что таков был уговор. - Ты придумал, чем хочешь заняться? - спросил Бейн. Он не хотел торопить — это было нечестно по отношению к ребёнку. Но определиться с целью и смыслом было важно. Алек тоже так считал — просто ему было отпущено слишком мало времени, чтоб помочь. - Да, - пожал плечами Макс. - Я много говорил с тётей Катариной. Папа, я думаю, что хочу основать приют для человечьих детей. Не всем везёт так, как мне. Магнусу ничего не нужно было объяснять. Он вздохнул, притянул Макса к себе и крепко обнял — по сути, чего-то такого и хотелось. Бесконечная жизнь может быть бесконечно деструктивна и бессмысленна, когда не знаешь, на что её потратить. Проведя лет девяносто на грязной циновке в опиумных подвалах Бангкока, своему сыну он такого не желал. - Это правильно, Макс. Мне нравится твоя затея. - Ты ведь ещё будешь здесь, пап? Я смогу тебя увидеть? - Не думаю, что куда-то отсюда денусь, - развёл руками Бейн. - Не бойся, я буду тут, в Парахьянгане. *** Сам он не собирался знаться ни с кем — но вышло не так, как думалось. Однажды он залечил девушке-сунданке ногу, из которой наружу торчала кость — её нёс на руках брат, громко вопивший: «Tolong aku!» Спустя два месяца девушка вернулась. Магнус видел её, обходящей все окрестности со своим пожилым родственником в надежде снова встретить «дукуна». Но он мог не показываться, если пожелает. Когда та села на землю возле носилок и горько заплакала, он не смог и дальше скрывать своё присутствие. На носилках лежала восьмилетняя девчушка — измученная, с бескровным голубым ртом. У неё был запущенный рак крови — но прикосновение неизмеримо древней магии решало те проблемы, которые пока не умели люди. Бейн исцелил её, не взяв за это ничего. Старшая лежала на пыльной земле и целовала ноги дукуна. Её дядя бухался о землю лбом. Жители окрестных деревень стали приходить — по одному, по двое. Изредка, каким-то образом уже догадываясь, что он станет лечить только действительно безнадёжные случаи. Магнус не обнаруживал места своего пребывания — но эти люди выбрали одну неглубокую пещеру в скальном уступе, почти возле самого кратера. Теперь они приносили туда свои дары — рис и кассаву, складывали горками ароматную папайю и нежнейшие зелёные манго. Иные думали порадовать его свёртками материи. Кто-то в знак благодарности оставил крис в кожаном чехле — если Магнус что-то понимал, он был ещё времён султана Фатахиллаха. Того, что в шестнадцатом веке выгнал португальцев из Сунда Келапа, назвав город Джаякарта — «великая победа»... Он любил держать старинный кинжал в руках, водя пальцем по боку лезвия — с опасным изгибом, как готовая броситься змея. Ощупывать выточенную из кости буйвола рукоятку в виде бога-обезьяны Ханумана. Крис вкладывался в серебряные ножны со сложным чеканным узором, которые были достойны любования сами по себе. Недели шли за неделями, месяцы сменяли друг друга — он не мог различить времена года, потому что климат на Яве круглый год был одинаковым. Магнус Бейн ходил босой, одетый в простой каин. Его лицо и шея неравномерно заросли щетиной. Волосы ниспадали на плечи — Магнус носил налобную повязку из тёмной ткани, как делал это мальчишкой. Когда солнце садилось за склоны чёрно-лиловых потухших кратеров, ему всякий раз казалось, что он видит силуэт Алека. Тот стоял в профиль, со своей вечно торчащей во все стороны чёлкой, засунув руки в карманы джинсов. Словно говоря: «Ну, сколько ещё можно тебя ждать?» *** Нельзя доподлинно знать, что правда, а что вымысел. Кто скажет, ходили ли на самом деле полубоги по земле Сунда и верно ли то, что описано в эпосе Сангкурианг? Но говорят, когда-то в горах близ Тангкубан Праху обитал отшельник, очень могущественный дукун. Люди называли его Танпа Пусар — «тот, кто не имеет пупка». Близ пещеры, где он жил, и поныне можно увидеть каменное изваяние — сидящего на пятках человека, что протягивает к кому-то руки. Оно высечено так искусно, что складки материи кажутся настоящей тканью, что вот-вот зашуршит. Глаза статуи совсем живые — они словно умоляют, просят о милости. Кончики пальцев тёплые, если потрогать.