Восхождение Оби-Вана Кеноби.

ГЛАВА 41. Свет сформировался в фигуру человека в плаще с опущенным капюшоном. Покатые плечи, острый подбородок, тяжелые складки плаща скрадывают очертания, тень вместо лица. - В чем дело? - громыхнул гулкий голос. Нуте Гунрай откашлялся. Он и не подозревал, что у него так пересохло в горле. Он даже не смог заговорить. - Послы Республики - джедайя... - просипел он. - Джедаи... Он как будто бы и не удивился. Наоборот, только что его голос был подобен раскатам грома, а теперь вот больше похож на шуршание ветра в барханах. - Вы уверены? Отваги наместника - всей, что еще оставалось, а убывала она очень быстро - хватило на то, чтобы выдавить из себя: - Да... их опознал'и. Он даже не стал говорить, что послы не слишком скрывали факт принадлежности к Ордену. Правда, и не афишировали. Пока все идет хорошо, решил наместник и тут же выругал себя за поспешность. Истерику закатил, как и ожидалось, Даултай: - Ваши планы пошл'и прахом, Дарт Сидиус! Блокаду надо сн'ять! Мы не смейем идти прот'ив джедайев! Фигура в плаще слегка колыхнулась, словно в порыве ветра. - Значит ты предпочитаешь пойти против меня? - прошелестел бесплотный голос. - Я восхищен. Наместник! Нуте Гунрай торопливо оттер плечом незадачливого помощника: - Да, влад'ика? - Я не желаю, чтобы этот чахлый слизняк еще хотя бы раз попался мне на глаза. Вы поняли меня, наместник? Гунрай склонился в поклоне: - Да, влад'ика. Ему даже не пришлось отдавать распоряжение, Даултай с присущей ему прытью уже несся прочь из командного центра. Его хламида развевалась, а плоское лягушачье лицо стало еще зеленее. Слизняк, повторил про себя Нуте Гунрай. Но что еще можно было ожидать от младшего отпрыска второсортного дома. Они торгуют всего десяток-второй лет. У них нет традиций. Дарт Сидиус подождал, когда за Даултаем закроется дверь, потом возвестил: - Поворот событий неудачен, но не фатален. Мы должны ускорить выполнение наших планов, наместник. Приступайте к высадке войск. Нуте Гунрай покосился на Руне Хаако. Тот из последних сил пытался сделать вид, что невидим и неслышим. - Ах, влад'ика, конечно, но... Получить пост наместника в Торговой федерации не так-то просто. Должность пониже еще можно купить, но только не эту. Здесь нужно не просто уметь торговаться, тут нужен талант. -...но разв'е это законно? - закончил он мысль, выждав паузу, достаточно длинную, чтобы Дарт Сидиус укрепился в мысли, какой он жалкий трус. - Я позабочусь о законности, - голос тени в плаще вновь окреп. - А джедайя? Голограмме сложно стать темной, но у Нуте Гунрая сложилось впечатление, будто фигуру в плаще заволокло мраком. - Канцлеру не следовало впутывать их, - произнес Дарт Сидиус ровно. - Убейте их. Немедленно. - Да. Да, влад'ика. Как прикаж'ете... Еще один поклон - но голограмма уже исчезла. Некоторое время наместник отрешенно смотрел на опустевший диск передатчика, потом повернулся к Хаако. В гробовой тишине он с ужасом заметил как из ниоткуда за его спиной материализовался загадочный угловатый дроид красно-кирпичной окраски, наставивший на них ствол жуткого двуручного тенлосского дисраптора шестой модели и произнесший металлическим голосом вокодера: - Приветствую! Рекомендация: советую добросовестно выполнять все мои распоряжения. Предупреждение: в случае нарушения рекомендации ваше функционирование будет прекращено... *** "Столько усилий хрен знает ради чего-то, именуемого словом КАНОНЪ!" - думал я, тихо-мирно спускаясь на Н-образном транспорте на поверхность Набу. - "Благо что на Мустафаре действительно околачивался столь прикольный дроид созвучный с именем самого популярного средства самообороны от армии. Было трудно, но теперь уже мой "Ардваша" таки превозмог его скептику. Но все равно, для меня большая загадка, какого хрена видевший в деле на Войне Старка джедаев Нут Ганрей конкретно затупил с отправкой дроидек тогда? Жаль лишь что экипаж мне с подачи известно чьей планеты сенатора канцлер навязал живой, да вместо "Консуляра" практически принудительно впихнул в безоружный кореллианский челнок, как залог мирных намерений, мать ее за ногу!" Но вот наконец мы прибыли и заблаговременно взятый подсумок с ионными гранатами отключил транспорт со всем его содержимым. "Надо будет отметить на карте эту полянку!" - автоматом отрешенно глядя на видневшийся вдалеке со стороны Тида переливающий под обстрелом дроид-истребителей энергощит. - "А вот это уже нехорошо!" - подумал я, глядя как к обстрелу энергощита присоединялись все новые и новые ракетные "Лупусы". *** Мастер-джедай Ане"Куро, а теперь с недавних пор, королева Падме Амидала не хотела встречаться с пришедшим на выручку ей Оби-Ваном Кеноби взглядом, справедливо опасаясь едких и острых замечаний, ее "подруги" в принципе были солидарны с ней в этом вопросе, стремясь молчать. Но к несчастью, Сио Биббл открыл свой рот, сказав очередной идиотизм и шесть одновременных смачных звонких шлепков ладоней по лбу озвучили салютом его реплику. Капитан Панака держа наперевес бластерную винтовку А-295 обошелся вместо ладоней ближайшей стеной и смятой об нее фуражкой. *** - Королеве надо выступить перед Сенатом? Сенатор от Набу нам поможет? - переспросил я в надежде на то что сей жирный г@ндон всего лишь неудачно пошутил, но тупые холеные рожи еще нескольких дегенератов тоже из правительства Набу явно солидарны, начал прояснять некоторые темы. - Тот самый Сенат который решил вооружить Торговую Федерацию? Тот самый активно лоббировавший это разрешение сенатор? Молчание ягнят, а вернее, уже баранов, было мне ответом. Впрочем, заметив два проблеска разума в лице начальника местной ВОХРы капитана Куарша Панаки и главы ВВС Рика Олие обратился уже к ним словами: - Как все у вас? - @@@!@@@!@@@! - дали мне весьма исчерпывающие ответы на положение дел. - А в письменной форме то же самое? - произнес я скорее шутку, но мне в ответ вполне серьезно протянули датапад. "Так, что там: в силы охраны порядка входят дворцовая гвардия, отряды милиции и корпус космических истребителей... затраты на оборону 5,5%... нет, не то, хоть и интересно, а, вот наконец нужное - общая численность сводного полка расположенного в Тиде составляет 1579 человек... имеется один артиллерийский дроид серии VX... уже неплохо..." - подумал я, но вслух лишь спросил: - Откуда этот дроид и почему он только один? _ А больше в музее не оказалось! - добил меня ответ капитана. *** В роскошном космолайнере находящемся в данный момент в затяжном гиперпрыжке, человек в плаще вел неспешную беседу с экзотом в барокостюме. - ДАРМОЕД! - рыча, начал сжимать ладонь в кулак, показывая на экзота, отчего его костюм жалобно скрипеть, а экзот кашлять и хрипеть. - ХРРРЯП-ХРРРУСТЬ!БУЭ-КХА-АРГХ! Затем он начал водить рукой вверх и вниз, а экзот повторял за ним все эти движения, последовательно шмякнувшись об потолок и ударяясь об пол. Экзот умолял его отпустить, что-то там ему обещая, но человек с видимым наслаждением повторял снова и снова уроки геометрии с аэродинамикой на пару, используя его как учебное пособие. Немного успокоившись и отпустив, а вернее, выкинув на пол едва живого Уота Тамбора, проектировщика "Лукрехалка" и всего остального именуемого гордо "техника КНС", Дарт Сидиус начал его отчитывать используя на редкость вменяемый отчет от Нута Ганрея, сопровождая свои слова небрежными пассами, от которых экзот поочередно считал углы звездолета: - Я рассчитывал на твой профессионализм, но ты подвел меня!ШМЯК-БУМС! - Лукрехалк спокойно уничтожается залетевшими в ангар истребителями изнутри!ШМЯК-БУМС! - В составе аппаратов авиагруппы практически полностью отсутствуют средства для поддержки наземных войск ввиде ракет!ШМЯК-БУМС! - Использование одного центрального компьютера для управления всеми дроидами сделало применение механических солдат малоэффективными против подготовленного противника, а уровень программиста, составлявшего программы для дроидов, был неприемлимо низок!ШМЯК-БУМС! *** - Какая же ты банта, Оби-Ван! Знал, что так и будет, знал и ничего не сказал? - распекала меня "Падме Амидала" в компании своих "подружек". - А ведь я тебе поверила! - Что еще я по твоему должен был сказать? - спокойно говорил я ей. - Насчет войны в будущем вы все прекрасно были в курсе, а в произошедшем моей вины нет. - НЕТ?!!! - взорвалась джедайка. - НЕТ?!!! - А ты что думала, предупредил о будущей войне, вынул Оби-Ван бутыль кореллианского вискаря изо рта, свистнул в два пальца и вот она - многомиллионная армия, полностью вооруженная, всем снабженная и обеспеченная, которая погонит неймодианцев на пинках? - искренне удивился я ее реакции и судя по покрасневшим лицам девушек понял что попал в точку. - Да?! А о цене вы задумывались? Согласия у набуанцев на все это спрашивали? - видя недоумевающие лица, я продолжил. - Легко потребовать у меня, чтобы я сделал что-то, по вашему мнению, очень-очень нужное, гораздо труднее задуматься, какими средствами вообще возможно выполнить твое требование, и уж вовсе невозможно представить, к каким последствиям приведет выполнение твоих требований, большинство и не задумывается, мол, нам достаточно указать, что делать, а исполнять и минимизировать возможные риски - не наше дело! Но вы, вы то, мать ее, я думал знаете? - Знаем что? - спросила она. - ПОСЛЕДСТВИЯ ПОПУЛИЗМА!!! - не выдержал уже я и спокойно добавил. - Придет Торговая Федерация... концлагеря, расстрелы, виселицы... для выживших - гетто, в лучшем случае - место неграмотного свинопаса или грузчика... под властью торгашей жить совсем не так весело, как думают современные набуанцы и гунганы, которых они мигом отнесли к "неполноценной расе". - Но ведь мы победили, разве нет? - спросила успокоившаяся джедайка. - Разве? Хотя, можно и так сказать, - удивился я, вспоминая тот бой у пригорода... "Моему сводному полку было отмерено семь километров по берегу притока извилистой Андривии. В бою, по нашим уставам Оттуда, такой участок велик даже для полка. Это, однако, не тревожило. Я был уверен, что, если противник действительно подойдет когда-нибудь сюда, его встретит на наших семи километрах не батальон, а пять или десять батальонов. С таким расчетом, думалось мне, надо готовить укрепления. Не ожидайте от меня живописания природы. Я не знаю, красив или нет был расстилавшийся перед нами вид. По темному зеркалу, как говорится в топографии, неширокой медлительной Андривии распластались большие, будто вырезанные листья, на которых летом цвели, наверное, белые лилии. Может быть, это красиво, но я для себя засек: дрянная речонка, она мелка и удобна противнику для переправы. Однако береговые скаты с нашей стороны были сделаны недоступными для танков: поблескивая свежесрезанной глиной, хранящей следы лопат, к воде ниспадал отвесный уступ, называемый на военном языке эскарпом. За рекой виднелась даль — открытые поля и отдельные массивы, или, как говорят, клины, леса. В одном месте, несколько наискосок от фермерского поселка бывших в изобилии, лес на противоположном берегу почти вплотную примыкал к воде. В нем, быть может, было все, чего пожелал бы художник, пишущий осенний лес, но мне этот выступ казался отвратительным: тут вероятнее всего мог, укрываясь от нашего огня, сосредоточиться для атаки противник. К черту эти деревья! Вырубить их нахрен! Отодвинуть лес от реки! Первые вестники отступления появились на следующий день: брели жители, где-то оставившие все; среди них встречались бойцы, выбиравшиеся мелкими группами из окружения. Впервые я встретил их — скитальцев в бластжилетах — у батальонной кухни. Они грелись у костра. Их с любопытством рассматривал командир хозяйственного взвода лейтенант Гивин Сайкс. Сюда же собрались повара и бойцы, наряженные в тот день на кухню. Сайкс скомандовал «смирно!» и подбежал с рапортом. Я искоса смотрел на сидевших у костра: там кое-кто поднялся, кое-кто лишь пошевелился. — Что за люди? — спросил я. От огня шагнул рябоватый маленький боец. — Из окружения, товарищ джедай! В то утро я первый раз услышал это слово. — Какое окружение? Где? — Под Новым Сентрифом, товарищ джедай… Теперь он сюда прет. — Кто? — Известно кто… торгаш… — Вы его видели? — Разве его увидишь? Сыплет, как горохом, ракетами… Или прет по шоссе на танках и стреляет во все стороны. — Танки видели? — В головидео, товарищ джедай, на танки можно глядеть вольно… А тут не до погляденья! Все в глазах мешается, света не увидишь, когда он тарахтит и бросает во все стороны. — Бластвинтовка где? — Со мною, в целости… Извиняюсь, товарищ старший лейтенант, не чищена… — Куда же вы? — В Тид, на формирование… Мы ходко шли, многих обогнали. Я, товарищ джедай, взял их под начало, чтобы вывести… В Тиде, говорят, бой будем принимать. Сейчас пойдем… Тут нельзя нам прохлаждаться, скоро он тут будет… Пообедать не дозволите с вашего котла, товарищ джедай? Простодушие, с каким маленький рябоватый солдат признавался в бегстве, было особенно страшным. Его слушали жадно. Я вновь оглядел его «часть». Все давно не брились, давно не умывались, от этого на лица лег одинаковый серый налет. На сапогах и обмотках засыхала у огня невытертая грязь. Все были без знаков различия на шинелях. — Все рядовые? — спросил я. Почувствовалась неловкость. Потом один поднялся. Это был парень лет двадцати двух, с растерянными, грустными глазами. — Я лейтенант, командир взвода, — сказал он. Не знаю, быть может, я не изменился в лице, но внутренне шарахнулся, словно от удара: как, командир взвода, лейтенант, бежит вместе с красноармейцами с фронта под началом бывалого солдата? В эту минуту повар поставил перед «окруженцами» кастрюлю с дымящимся супом. — Кушайте, — сказал он. — Теперь не пропадете, к своим попали… Заправляйтесь! Я крикнул: — Встать! Лейтенант Сайкс! Арестовать дезертиров! Отобрать оружие! — Бластинтовку не отдам, — сказал рябоватый солдат. — Молчать! Лейтенант Сайкс, исполняйте приказ. Еще не договорив, я заметил, что Сайкс смотрит куда-то мимо меня, удивленно поднимая брови. Я оглянулся. К батальонной кухне устало брели человек десять, в бластжилетах, с бластвинтовками и без бластвинтовок. Некоторые подняли воротники, сунули руки в карманы. Этого у меня не водилось. Было ясно даже издали: эти — не моего батальона. Они подошли. — Что за люди? — спросил я. И услышал: — Из окружения, товарищ старший лейтенант. В этот день, как обычно, я обходил от края до края наш батальонный участок. Было холодно, ветрено. Редкий колючий снег застревал ледяной крупой в траве, скоплялся белыми маленькими косяками у затвердевших комьев вспаханной земли. Шел обеденный час. Бойцы ели в укрытых местах — в недорытых окопах или за кучами выброшенной глины. Проходя по линии, отмеченной торчащими лопатами, я услышал: — Нет, ребята, он оттуда не ударит, где вы ожидаете… Он этого не любит — лезть, где ожидают… Звякали ложки. В яме за невысокой насыпью обедали. — А что он любит? Я узнал по выговору: это спросил гунган. — Обойдет, и все… И узнаешь, что он любит. И снова гунган: — А тогда что? Чей это окоп? Кто тут из гунган? Память подсказала: Умезаки. Да, здесь его пулеметный расчет. Или Глопио… Они оба у одного пулемета. Черт возьми, и тут кормят этих пришельцев! — Тогда не давайся, — произнес новый голос. — А то погибель… — Лес укроет! В лес он не ходок. Опять тихо звякали ложки. С моими бойцами обедали те, что вышли из окружения. Раздался еще один незнакомый голос: — И мешок мой там, и котелок мой там… Мы сидели кушали, вроде как здесь, и вдруг… «…и вдруг побежали, подлецы!» — хотел крикнуть я, но меня остановила одна мысль. Невдалеке я увидел поблескивающие вороненой сталью ствол роторного бластера, скрытого за аккуратно уложенным дерном. Там дежурил пулеметчик. В магазин был заправлен кабель от минигенератора. — В порядке? — спросил я. — Только нажать, товарищ джедай. Я присел и, наведя ствол на зеркало реки, нажал. Роторник, дрожа и взвизгивая бластерными разрядами, заработал. Вынимая землю для укрытий, мы здесь еще не проводили стрельб; это была первая пальба, разнесшаяся над нашим рубежом. Кто-то выскочил из ямы. — Тревога! — крикнул я. — В ружье! И тотчас, как искаженное эхо, отдалось: — Торгаши! Голос был странно приглушен, человек не выкрикнул, а скорее выдохнул это, словно торгаши были уже рядом. В следующий момент кто-то побежал. За ним другие. Я не успел заметить, как это случилось. Все произошло мгновенно. Лес был недалеко, в полутораста — двухстах шагах. Бежали туда… Я поднялся на кучу глины и встал там, молча глядя вслед бежавшим. Рядом раздался яростный крик: — Стой! И затем — ругань. Это выкрикнул появившийся откуда-то пулеметчик Титус Глопио. Увидев меня, он кинулся ко мне, к пулемету. Меня пронзила острая, как игла, любовь. Ни одну женщину я не любил так, как бегущего ко мне пулеметчика Глопио. Смотрю, остановился Кимер Редорик — огромный гунган, упаковщик по профессии, легко взваливавший на широченные плечи станковый пулемет. Он опустил голову и прижал руку к груди, безмолвно прося извинения. А ноги уже несли его ко мне, вслед за Глопио. Затем обернулся очкастый Аларик Лефекс, до войны аспирант консерватории, писавший статьи по истории музыки. Но его кто-то подтолкнул, указывая на недалекий лес. И он опять, как заяц, помчался. И опять обернулся. Потом остановился. Вспотевшее лицо на слабой шее поворачивалось то ко мне, то к лесу. Потом он быстро протер пальцами очки и понесся назад, ко мне. Все они были одним отделением, одним пулеметным расчетом. Теперь не хватало лишь командира отделения, сержанта Уани Умезаки. Я нередко радовался, глядя, как ловко он, гунган Умезаки, разбирает и собирает пулемет, как легко он угадывает, точно механик, где и почему не совсем ладно. «Вот и гунганы, становятся, как и набуанцы, народом механиков», — иногда думал я, встречая Умезаки. А теперь он прошмыгнул, наверное, где-нибудь мимо, не смея на меня взглянуть. Я молча встречал возвращавшихся. Я знал, мои бойцы были честными людьми. Сейчас их терзал стыд. Как оградить их на другой раз от этого мучительного чувства, как спасти их от позора? Разве я уверен, что они в другой раз не побегут и опять потом не будут понимать, как это с ними могло произойти? Что с ними делать? Уговаривать? Побеседовать? Накричать? Отправить под арест? Отвечайте же — что? Я сидел у себя в блиндаже, уставясь в пол, подперев опущенную голову руками, и думал, думал. — Разрешите войти, товарищ джедай… Я кивнул, не поднимая головы. Вошел политрук, "Эритае" сейчас, мастер-джедай и Целитель Ади Галлия когда-то. Я взглянул на "Эритае". Доброе круглое лицо ее было сейчас расстроенным. — Оби-Ван… В роте чрезвычайное происшествие: сержант Умезаки прострелил себе руку. — Умезаки? — Да… Показалось, кто-то стиснул мне сердце. Сразу все заболело: грудь, шея, живот. Умезаки был, как и многие, гунган — гунган с умелыми руками, командир пулеметного расчета, тот самый, которого я не дождался. — Что ты с ним сделала? Убила? — Нет… Перевязала и… — И что? — Арестовала и привела к вам. — Где он? Давай его сюда! Так… В моем батальоне появился, значит, первый предатель, первый самострел. И кто же? Эх, Умезаки!.. Медленно переступая, он вошел. В первый момент я не узнал его. Посеревшее и словно обмякшее лицо казалось застывшим, как маска. Такие лица встречаются у душевнобольных. Забинтованную левую руку он держал на весу; сквозь бактапластырь проступили узоры электроудара. Правая рука дернулась, но, встретив мой взгляд, Умезаки не решился отдать честь. Рука боязливо опустилась. — Говори! — приказал я. — Это, товарищ джедай, я сам не знаю как… Это нечаянно… Я сам не знаю как, - он упорно бормотал эту фразу. — Говори. Он не услышал от меня ругательств, хотя, должно быть, ждал их. Бывают минуты, когда уже незачем ругаться. Умезаки сказал, что, побежав в лес, он споткнулся, упал, и бластвинтовка выстрелила. — Вранье! — сказал я. — Вы трус! Изменник! Республика таких уничтожает! Я посмотрел на часы: было около трех. — Лейтенант Якоун Краннурак! Якоун Краннурак был начальником штаба батальона. Он встал. — Лейтенант Якоун Краннурак! Вызовите сюда бойца Глопио. Пусть явится немедленно. — Есть, товарищ джедай. — Через час с четвертью, в шестнадцать ноль-ноль, постройте батальон на поляне у этой опушки… Все. Идите! — приказал я Якоуну Краннураку. — Что вы хотите со мной сделать? Что вы хотите со мной сделать? — торопливо, словно боясь, что не успеет сказать, заговорил Умезаки. — Расстреляю перед строем! Умезаки упал на колени. Его руки, здоровая и забинтованная, измаранная позорной росписью, потянулись ко мне. — Товарищ джедай, я скажу правду!.. Товарищ джедай, это я сам… это я нарочно. — Встань! — сказал я. — Сумей хоть умереть не червяком. — Простите! — Встань! Он поднялся. — Эх, Умезаки, Умезаки! — мягко произнесла "Эритае". — Скажи, ну что ты думал? Мне на мгновение показалось, что я сам это сказал: будто вырвалось то, чему я приказал: «Молчи!» — Я не думал… — бормотал Умезаки. — Ни одной минуты я не думал!.. Я сам не знаю как. Он опять цеплялся, как за соломинку, за эту фразу. — Не лги, Умезаки! — сказала изрядно поморщившаяся изрядная эмпатка "Эритае" и добавивала, имея себя в первую очередь. — Говори джедаю правду. — Это правда, это правда… Потом гляжу на кровь, опомнился: зачем это я? Черт попутал… Не стреляйте меня! Простите, товарищ джедай! Я сказал "Эритае": — Вместо него Глопио будет командиром отделения. И это отделение, люди, с которыми он жил и от которых бежал, расстреляют его перед строем. "Эритае" наклонилась ко мне и шепотом сказала: — Кеноби, а имеем ли мы право? — Да! — ответил я. — Потом буду держать ответ перед кем угодно, но через час исполню то, что сказал. А вы подготовьте донесение. Запыхавшись, в блиндаж вошел боец Глопио. Пошмыгивая носом, двигая светлыми, чуть намеченными бровями, он не совсем складно доложил, что явился. — Знаешь, зачем я тебя вызвал? — спросил я. — Нет, товарищ джедай. — Посмотри на этого… Узнаешь? Я указал на Умезаки. — Эх, ты!.. — сказал Глопио. В голосе слышались и презрение и жалость. — И морда какой-то поганой стала! — Расстреляете его вы, — сказал я, — ваше отделение… Глопио побледнел. Вздохнув всей грудью, он выговорил: — Исполним, товарищ джедай. — Вас назначаю командиром отделения. Подготовьте людей вместе с политруком Эритае. Подойдя к Умезаки, я сорвал с него знаки различия и синюю набуанскую звезду. Он стоял с посеревшим, застывшим лицом, уронив руки. В назначенное время, ровно в четыре, я вышел к батальону, выстроенному в виде буквы «П». В середине открытой, не заслоненной людьми линии стоял в шинели без пояса, лицом к строю, Умезаки. — Батальон, смирно! — скомандовал Краннурак. В тиши пронесся и оборвался особенный звук, всегда улавливаемый ухом командира: как одна, двинулись и замерли винтовки. В омраченной душе сверкнула на мгновение радость. Нет, это не толпа в шинелях, это солдаты, сила, батальон. — По вашему приказанию батальон построен! — четко отрапортовал Краннурак. В этот час, на этом поле, где стоял перед строем человек с позорно забинтованной рукой, без пояса и без звезды, каждое слово — даже привычная формула рапорта — волновало души. — Командир отделения Глопио! Ко мне с отделением! — приказал я. В молчании шли они через поле — впереди невысокий Глопио и саженный Редорик, за ними Эринн Фэллон и дежуривший вчера у роторника Таль Хорнен, — шли очень серьезные, в затылок, в ногу, не отворачивая лиц от бьющего сбоку ветра, невольно стараясь быть подтянутыми под взглядами сотен людей. Но они волновались. Глопио скомандовал: «Отделение, стой!» Бластвинтовки единым движением с плеч опустились к ноге; он посмотрел на меня, забыв доложить. Я сам шагнул к нему, взял под козырек. Он ответил тем же и не совеем складно выговорил, как требуется по уставу, что явился с отделением. Вы спросите: к чему это, особенно в такой час? Да, именно в этот час я каждой мелочью стремился подчеркнуть, что мы армия, воинская часть. Став в одну шеренгу, отделение по команде повернулось к строю. Я сказал: — Товарищи бойцы и командиры! Люди, что стоят перед вами, побежали, когда я крикнул: «Тревога!» — и подал команду: «В ружье!» Через минуту, опомнившись, они вернулись. Но один не вернулся — тот, кто был их командиром. Он прострелил себе руку, чтобы ускользнуть с фронта. Этот трус, изменивший Республике, будет сейчас по моему приказанию расстрелян. Вот он! Повернувшись к Умезаки, я указал на него пальцем. Он смотрел на меня, на одного меня, выискивая надежду. Я продолжал: — Он любит жизнь, ему хочется наслаждаться воздухом, землею, небом. И он решил так: умирайте вы, а я буду жить. Так живут паразиты — за чужой счет. Меня слушали не шелохнувшись. Сотни людей, стоявшие передо мной, знали: не все останутся жить, иных выхватит из рядов смерть, но все в эти минуты переступали какую-то черту, и я выражал словами то, что всколыхнулось в душах. — Да, в бою будут убитые. Но тех, кто погибнет как воин, не забудут на родине. Сыны и дочери с гордостью будут говорить: «Наш отец был героем!» Это скажут и внуки и правнуки. Но разве мы все погибнем? Нет. Воин идет в бой не умирать, а уничтожать врага. И того, кто, побывав в боях, исполнив воинский долг, вернется домой, того тоже будут называть героем. Как гордо, как сладко это звучит: герой! Мы, честные бойцы, изведаем сладость славы, а ты (я опять повернулся к Умезаки)… ты будешь валяться здесь, как падаль, без чести и без совести. Твои дети отрекутся от тебя. — Простите… — тихо выговорил Умезаки по-гунгански. — Что, вспомнил детей? Они стали детьми предателя. Они будут стыдиться тебя, будут скрывать, кто был их отец. Твоя жена станет вдовой труса, изменника, расстрелянного перед строем. Она с ужасом будет вспоминать тот несчастный день, когда решилась стать твоей женой. Мы напишем о тебе на родину. Пусть там все узнают, что мы сами уничтожили тебя. — Простите… Пошлите меня в бой… Умезаки произнес это не очень внятно, но почувствовалось: его услышали все. — Нет! — сказал я. — Все мы пойдем в бой! Весь батальон пойдет в бой! Видишь этих бойцов, которых я вызвал из строя? Узнаешь их? Это отделение, которым ты командовал. Они побежали вместе с тобой, но вернулись. И у них не отнята честь пойти в бой. Ты жил с ними, ел из одного котелка, спал рядом, под одной шинелью, как честный солдат. Они пойдут в бой. И Глопио и Редорик, и Феллон, и Хорнен — все пойдут в бой, пойдут под бластболты и ракеты. Но сначала они расстреляют тебя — труса, который удрал от боя! И я произнес команду: — Отделение, кру-гом! Разом побледнев, бойцы повернулись. Я ощутил, что и у меня похолодело лицо. — Боец Глопио! Снять с изменника шинель! Глопио сумрачно подошел к Умезаки. Я увидел: его, Умезаки, незабинтованная правая рука поднялась и сама стала отстегивать крючки. Это поразило меня. Нет, у него, который, казалось бы, сильнее всех жаждал жить, не было воли к жизни — он безвольно принимал смерть. Шинель снята. Глопио отбросил ее и вернулся к отделению. — Изменник, кругом! Последний раз взглянув с мольбой на меня, Умезаки повернулся затылком. Я скомандовал: — По трусу, изменнику Родины, нарушителю присяги… отделение… Винтовки вскинулись и замерли. Но одна дрожала. Феллон стоял с белыми губами, его прохватывала дрожь. И мне вдруг стало нестерпимо жалко Умезаки. От дрожащей в руках Феллона винтовки словно неслось ко мне: «Пощади его, прости!» И люди, еще не побывавшие в бою, еще не жестокие к трусу, напряженно ждавшие, что сейчас я произнесу: «Огонь!», тоже будто просили: «Не надо этого, прости!» И ветер вдруг на минуту стих, самый воздух замер, словно для того, чтобы я услышал эту немую мольбу. Я видел широченную спину Редорика, головой выдававшегося над шеренгой. готовый исполнить команду, он, гунган, стоял, целясь в гунгана, который тут, далеко от родины, был всего несколько часов назад самым ему близким. От его, Редорика, спины доходило ко мне то же: «Не заставляй! Прости!» Я вспомнил все хорошее, что знал о Умезаки вспомнил, как бережно и ловко, словно оружейный мастер, он собирал и разбирал пулемет, как я втайне гордился: «Вот и гунганы, становятся народом механиков». …Я не зверь, я человек. И я крикнул: — Отставить! Наведенные винтовки, казалось, не опустились, а упали, как чугунные. И тяжесть упала с сердец. — Умезаки! — крикнул я. Он обернулся, глядя спрашивающими, еще не верящими, но уже загоревшимися жизнью глазами. — Надевай шинель! — Я? — Надевай… Иди в строй, в отделение! Он растерянно улыбнулся, схватил обеими руками шинель и, надевая на ходу, не попадая в рукава, побежал к отделению. Лефекс, добрый очкастый Лефекс, у которого дрожала бластвинтовка, незаметно звал его кистью опущенной руки: «Становись рядом!», а потом по-товарищески подтолкнул в бок. Умезаки снова был бойцом, товарищем. Я подошел и хлопнул его по плечу: — Теперь будешь сражаться? Он закивал и засмеялся. И все вокруг улыбались. Всем было легко… Вам тоже Там, наверное, легко? А между тем было не так. Это я увидел лишь в мыслях: это мелькнуло, как мечта. Было иное. …Заметив, что у Лефекса дрожит бластвинтовка, я крикнул: — Лефекс, дрожишь? Он вздрогнул, выпрямился и плотнее прижал приклад; рука стала твердой. Я повторил команду: — По трусу, изменнику Республики, нарушителю присяги… отделение… огонь! И трус был расстрелян. Судите меня! Когда-то моего прадеда, кочевника, укусил в пустыне ядовитый паук. Прадед был один среди песков, рядом не было никого, кроме верблюда. Яд этого паука смертелен. Прадед вытащил нож и вырезал кусок мяса из собственного тела — там, где укусил паук. Так теперь поступил и я — ножом вырезал кусок из собственного тела. Я человек. Все человеческое кричало во мне: «Не надо, пожалей, прости!» Но я не простил. Я командир, отец. Я убивал сына, но передо мной стояли сотни сыновей. Я обязан был кровью запечатлеть в душах: изменнику нет и не будет пощады! Я хотел, чтобы каждый боец знал: если струсишь, изменишь — не будешь прощен, как бы ни хотелось простить. Напишите все это — пусть прочтут все, кто надел или готовится надеть солдатскую шинель. Пусть знают: ты был, быть может, хорош, тебя раньше, быть может, любили и хвалили, но каков бы ты ни был, за воинское преступление, за трусость, за измену будешь наказан смертью. " Сеанс взаимной телепатии был окончен, но молчали все включая "Эритае".