Историческая правда

      Весной начались дожди, и я стала брать с собой зонт – во мне слишком мало романтики, чтобы ранней весной разгуливать под дождем без него. Зато во мне оказалось романтики достаточно, чтобы представлять себе довольно интересные ситуации с ее участием. Я представляла, как случайно встречаю ее на улице, под козырьком магазина, в ливень. Она стояла бы там, боясь выйти под дождь, а я проходила бы мимо и немедленно предложила бы ей свой зонт. Я представляла, как задерживаюсь после лекции, потому что у меня назначена встреча в том же здании, или потому, что там большие окна и удобно рисовать пейзажи, и выходит так, что мы с ней сталкиваемся у дверей, а на улице, конечно же, идет дождь, и она обязательно без зонта. Ситуации менялись, единым в них был только образ ее – хрупкой, растерянно улыбающейся - и меня, уверенно держащей над ней зонт на вытянутой руке, как слуга держал бы зонт над своей королевой. Или телохранитель над своей госпожой. Я со своим средним ростом и достаточно крепкими для девушки мышцами вполне сошла бы за телохранителя этого хрупкого невысокого чуда. Она шла бы, своими маленькими ножками обходя лужи, а я шла бы прямо по лужам, неизменно держа зонт над ней. Я, может, заболела бы, но нашла бы силы прийти на следующий день на историю, и она бы оценила мою преданность ей… А потом, когда я бы поправилась, она, возможно, позволила бы себя поймать на еще одну чашечку кофе.       Но мечты чаще всего остаются мечтами, хотя, когда речь идет об этой женщине, невозможно знать наперед. Мне казалось, я вполне изучила ее поведение, чтобы предугадывать ее реакцию на то или иное событие, но она все равно раз за разом приводила меня в трепет, превосходя мои самые смелые ожидания или разочаровывая в том малом, что я ожидала от нее наверняка. И… это очаровывало меня. Можно сказать, подбивало на очередную игру под названием «угадай, что она сейчас сделает», и, хотя в этой игре я была заранее обречена на поражение, природный азарт все-таки брал свое. Играть, ничем не рискуя, даже заранее зная о поражении – как же это было в моем стиле… Да, впрочем, с тех пор мало что изменилось.       Случай уже представился мне однажды и должен был убедить вполне в своей власти, но тогда я относилась к нему с известной долей недоверия, надеясь на него втайне, но не воспринимая как реальную действующую силу. Поэтому я знала, прекрасно знала, что на улице я ее не встречу, никакое свидание мне в восемь вечера никто не назначит, а пейзажи сквозь ливень и мутные стекла особо не попишешь. И зонт она с собой, конечно же, носила.       Я знала все это и потому мои мечты остались мечтами – приятными и не причиняющими боли, потому что всерьез я не смела на них надеяться. Просто очередные образы, навеянные погодой и влюбленностью, переносящие меня к грезам и согревающие изнутри. И это было прекрасно, потому что очень даже вписывалось в ту степень влюбленности, которую я определила в себе изначально. Я шла по улице и, держа зонт над собой обеими руками и аккуратно обходя лужи, мечтала о том, что никогда не сбудется. И была по-своему счастлива, потому что ощущала душевное… нет, не спокойствие, но равновесие, а равновесие в душе, уже тронутой влюбленностью, я полагала лучшим, что может испытывать живой человек.       Мне приходили в голову дурацкие идеи - ну, вроде того, чтобы все-таки сложить зонт и предстать перед ней образцом чистейшей романтики, учеником, идущим сквозь непогоду к знаниям, поэтом, наслаждающимся дождем, - но я представляла, до чего нелепо буду выглядеть после такой прогулки. Как мокрая ворона. И почему-то меня это волновало – не то чтобы впервые в жизни, но впервые за долгое время уж точно – меня волновал мой внешний вид. Я понимала это, и от этого мне было смешно; несколько раз я мысленно и довольно радостно назвала себя влюбленной идиоткой, которая не только внезапно озаботилась тем, как она выглядит, но волнуется, понимая при этом, что женщине ее грез до ее внешнего вида глубоко фиолетово. Я была глупым ребенком, больше всего на свете мечтающим произвести хорошее впечатление, и придумывала ситуации, в которых мне бы это удалось. В ситуациях же, которые происходили на самом деле, впечатление я производила почему-то не самое выгодное, что меня изрядно печалило. И я опять-таки очень волновалась из-за этого, хотя и тут понимала, что ей абсолютно все равно.       Я не знала, что хуже - ее неприязнь или ее равнодушие. Ведь если неприязнь с ее стороны могла означать то, что она просто считает меня иной, то равнодушие отражало меня в ее глазах как просто скучного посредственного человека. Я не хотела, чтобы она меня любила; но ее признание значило для меня безумно много.       Конечно же, я не стала убирать зонт, а перед лекцией даже прошлась влажной салфеткой по носкам осенних ботинок, стирая с них мутные разводы.       Все два часа лекции прошли просто потрясающе и только с одним недостатком – они прошли. За эти два часа никто не догадался назначить мне встречу в этом здании, а рисовать вид из окон решился бы разве только настоящий современный художник. Это немного огорчало, но было, в принципе, правильно. Все, что мне оставалось сделать – задержаться минут на пятнадцать, якобы случайно встретив знакомого преподавателя и утянув того в разговор, а потом медленно и торжественно спускаться по лестнице, нарочито долго стоять в очереди у гардероба и столь же долго одеваться, надеясь на то, что хотя бы в последний момент я краем глаза увижу ее хрупкий силуэт еще раз. Но вскоре откладывать свой уход уже не представлялась возможным, и я с сожалением вышла на крыльцо.       Силуэт на крыльце был. К сожалению, не ее.       - Кира? Не видела тебя сегодня, - сдержанно поприветствовала я девочку, которую в мыслях все еще звала новенькой.       - Ты просто не смотрела, - надо же, а она умеет улыбаться, - я вот, например, тебя сегодня два раза видела.       Ну конечно. Нормальные люди смотрят по сторонам и замечают всех или хотя бы всех знакомых, а не только кого-то определенного. Я на звание нормальной претендовать уже не могла, раз умудрилась не заметить собственную одногруппницу.       Новенькая, заметив мое смущение, снова улыбнулась. До меня тогда вдруг дошло, что она, вообще-то, часто улыбается, просто эти ее улыбки, какие-то бледные и смущенные, столь далеки от жизнерадостных усмешек любимой мной женщины, что я обнаруживала их только тогда, когда ожидала или хотела увидеть. Будто эти улыбки существовали только в связанной со мной системе.       - Но, вообще-то, если ты обвиняешь себя в невнимательности, то совершенно зря. Я сегодня не на историю ходила.       И я с облегчением выдохнула, поняв, что что-то нормальное во мне еще есть.       А потом вновь повисла неловкая тишина.       - Эм… ну, ты ждешь кого-то? – сказала я просто для того, чтобы что-то сказать; по правде говоря, я судорожно пыталась придумать, как бы половчее свернуть толком не начавшийся разговор, чтобы с чистой совестью пойти домой.       - Жду, - ответила она через некоторое время, - только не кого-то, а что-то. Дождь же.       Тогда и я заметила. Действительно, дождь. И мои протертые перед лекцией ботинки, кстати, уже успело снова забрызгать – косые капли ударялись о мраморный пол в двух шагах от меня и отлетали достаточно далеко.       - Зонта нет? – с подозрением спросила я, недоумевая, кем надо быть, чтобы в разгар дождей с собой зонт не брать.       Девушка снова смутилось. Если честно, я не знала, раздражает меня или умиляет это ее постоянное смущение. Решила, что должно умилять, потому что это более лестно для нее и приятно для меня.       - Я днем хотела под дождем погулять, а сейчас холодно, ну и…       Она выдавала это, словно оправдываясь перед строгим судьей в ожидании приговора, и это сравнение добило меня. Я расхохоталась и, раскрыв зонт, предложила новенькой руку.       Конечно, нести над ней зонт, как над королевой, рискуя при этом вымокнуть и простудиться, у меня не было ни малейшего желания, а из-за небольших размеров зонта оставался только один вариант, которым мы без какого-либо неудобства воспользовались. Аккуратно ухватившись за мой локоть, Кира плотно прижималась ко мне сбоку, отчего становилось теплее и куда комфортнее, чем если бы я шла одна; к тому же мы обе оказались надежно укрыты зонтом. Мне настолько понравилось это живое тепло, что я даже предложила подождать с ней автобус, хотя мне самой нужен был трамвай; впрочем, если быть совсем честной, я предложила это еще и потому, что мне из честолюбия хотелось выглядеть героем-спасителем до самого конца.       Автобус не приходил долго, и за это время мы даже успели относительно нормально поговорить. Она умудрилась в одном длинном предложении, используя логические связки, сообщить мне, что она прочитала Макиавелли и что сегодня ходила на урок игры на скрипке, а не на историю. Меня поразило подобное умение обращаться со словами, и я осталась очень довольна разговором, при этом не чувствуя трепета перед своей собеседницей. Это было комфортно.       Мне даже показалось, что мы стали друзьями в тот момент, когда она, переходя из-под защиты моего зонта в салон автобуса, перехватила мой взгляд и снова тихонько улыбнулась.