***
Сэм Уитвики, пробегая глазами ровные, даже слишком ровные, строчки на пожелтевшей от времени бумаге, восхищался мужеством и жизненной силой своего предка — Арчибальда Уитвики. Сэра Арчибальда Уитвики, как решил про себя называть его Сэм, и никакие нормативно-правовые акты — пустые, глупые бумажки — не смогли бы переубедить его в этом. Узнавая своего далёкого предка (а в шестнадцать с половиной лет век кажется чем-то обширным и необъятным), парень проникся к нему глубоким уважением, и всякие вскукареки прихвостней Трентона были ничем перед истиной, открывшейся ему. Он бегло пролистал все сто пятьдесят четыре листа записей и теперь сидел на полу сомкнув глаза, а перед внутренним взором всё всплывали и всплывали прочитанные строки, буквы в которых иногда словно натыкались сверху и снизу на какое-то препятствие и, не в силах преодолеть его, вынуждены были ломаться в прямую линию.***
«Сегодня тот день, когда я, Арчибальд Уитвики, могу вести свои записи и тем самым проговаривать, переосмысливать пережитое. Потеря зрения и проблемы с памятью, возникшие после столкновения с Неизвестным, не дают никакого повода и основания просто лежать и разлагаться. Я — человек, я — мужчина и потому, в конце концов, не имею права опускать руки. Терять, пускай на время и частично, над собой контроль — унизительно. Узнавать затем, что, за неимением где писать, во время приступа испачкал непонятными знаками стену палаты, а её после тебя пришлось отмывать работнице клиники, хотя ей за это и платят, — отвратительно. Настоятельно попросил лечащего врача позволить мне исправить то, что сотворил. Наш разговор прошёл спокойно и продуктивно; доктор согласился с тем, что если подобное может помогать мне в борьбе с моим недугом, то нет никакого практического смысла препятствовать. Он выделил ассистента, приведшего меня к фройляйн, отмывавшей стену и, хотя она поначалу отказывалась и мило смущалась, под её руководством я довершил уборку.»***
«Трость помогает ориентироваться в пространстве, поначалу являвшемся сплошной кромешной тьмой. Видеть глазами теперь невозможно, пусть на них и очки: их привычная тяжесть на переносице и за ушами тоже вносит вклад в успокоение; зато ладони и пальцы рук обрели большую чувствительность. Лицо овевается чистым горным воздухом, нежаркое солнце ласково греет стариковское тело, а уши „слышат“ препятствия, передавая информацию телу, и вот через несколько месяцев ноги привычно несут по неоднократно нащупанной дорожке в беседку — принимать солнечные ванны и попутно упражняться в эпистолярном жанре.»***
«Контр-адмирал Пири, счастливо достигший Северного полюса и возвратившийся домой, поспособствовал тому, что я оказался в этой швейцарской клинике. Он иногда присылает журналы Американского географического общества, долгие годы президентом которого и президентом Американского музея естественной истории был меценат мистер Джесуп и с которым мне также довелось иметь контакты и вести обширную переписку. Благодаря ассистентам, которые читают вслух, имеется возможность вести практически полноценную научную дискуссию. Вначале приходилось ответы и статьи надиктовывать, но внутри тлела-росла решимость подобное положение дел кардинальным образом изменить. Методом проб и ошибок пришёл к тому, что из пластической массы по моей просьбе и описанным параметрам был изготовлен своеобразный трафарет — плоская доска с прорезями-строками, достаточно широкими и пронумерованными шрифтом Брайля ровно настолько, чтобы можно было осязать и идентифицировать номер каждой строки. Поскольку чернилами пользоваться в моём положении затруднительно, был опробован химический карандаш, которым и поныне веду эти записи.»***
«Мне есть ради кого и ради чего жить. Осознание этой простой истины помогает смириться со случившимся и каждодневно бороться с недугом. Я полностью осознаю, что однажды он окажется сильнее, а потому не имею права тратить впустую ни единого дня. Приступы теперь удаётся частично купировать: имеется возможность „сливать“ переживаемое на бумагу, пусть это и сопровождается вслух моим непроизвольным и, по отзывам наблюдателей, весьма бессвязным комментарием. Находясь в данный конкретный момент в здравом уме и ясной памяти, я полностью осознаю и принимаю то, чего уже нельзя изменить, но намерен и впредь не давать недугу слишком легко отнимать у себя проживаемое время.»***
«Мне сообщают, что листов с неясными знаками, которыми сопровождаются мои видения, слишком яркие, слишком красочные и слишком не похожие на привычное нам, чтобы их можно было описать, уже накопилось изрядное количество и надо бы формировать отдельную тетрадь либо отдельную папку. Намерен прислушаться к этим советам. А пока, поскольку под трафарет для письма всегда подкладывается стопка бумаги, а не один-единственный лист, то имеется возможность писать с нажимом и затем уже распознавать, где буквы английского алфавита, а где — неизвестные символы.»***
«Провалился в какую-то ледяную пещеру и, по-видимому, довольно сильно ударился затылком, так как потерял сознание. Очнувшись, долго не мог найти очки, а найдя и надев их, увидел, что один из окуляров пошёл трещинами. Неприятно, но куда лучше, чем если бы они разбились совсем. Повернул голову и задохся от удивления. Если к тому, что я увидел, могут быть применены человеческие термины, пусть они и скудны, то я, пожалуй, попробую описать увиденное. В пещере, припорошенный ледяной пылью, лежал Неизвестный. Да уж, Северный полюс, поиском и установкой точного местонахождения которого и было целью моей экспедиции, безмерно удивил. Неизвестный был в общих чертах человекоподобен, но на этом его сходство с людьми и заканчивалось. Взять хотя бы размеры, чудовищные, невообразимые. К тому же, эти хищные, грозные очертания и буквально кожей ощущаемая исходящая от… тела? корпуса? вместилища? сила. Я коснулся огромного пальца, оказавшегося металлическим, и, вероятно, что-то задел, поскольку дальше в воздухе что-то неуловимо изменилось, произошла вспышка и меня откинуло на несколько футов на спину, а глаза нестерпимо защипало. Похоже, я вторично ударился затылком и потому вновь впал в беспамятство. Так меня и нашли. Мои коллеги, с которыми мы до сих пор ведём переписку, рассказывали впоследствии, что я был беспокоен и рассказ мой был бессвязен, а сообщаемое было настолько дико, что ни на что не имело подобия. Кафедру пришлось оставить. При содействии контр-адмирала Пири, полярника, впоследствии счастливо достигшего Северного полюса и вернувшегося на родину с триумфом, я оказался в Швейцарии в клинике профессора Гюльденлёве, где и нахожусь до сих пор.»***
«Сегодня второй раз забыл, как зовут фройляйн, приходящую убираться в моей палате и которая читает мне вслух, если в том возникает необходимость. Подобного раньше не замечалось. Это угнетает. Напомнил себе, что живу и должен жить. Ради моей Мэри, ради нашего сына, ради наших внуков. Видимся мы редко: Атлантический океан и ухудшающаяся политическая обстановка в континентальной Европе не способствуют частым визитам. Мой научный авторитет, впрочем, пока позволяет продолжать публиковаться в ведущих журналах, пусть и не так часто, как раньше, а гонораров хватает оплачивать лечение и даже немного откладывать на будущее. Сокровище моё, если когда-нибудь ты или твои внуки будете читать эти строки, то знай: я горжусь и безмерно восхищаюсь тобой. Ты сильная и будешь сильной до конца, несмотря ни на что, всем бедам и невзгодам назло. Я знаю это, и подобное осознание даёт мне силы бороться, пусть их и нужно с каждым днём всё больше, и не всегда эта борьба успешна. К тому же, мы оба знаем, что любящий человек умеет смотреть на любимого глазами сердца и видеть его истинного, несмотря на прошедшее время. Я не слишком часто говорил тебе эти слова до случившегося, опасаясь девальвировать их. Но уже здесь я понял, что если они — истинные, то такая истина от повторения не стареет и не истирается. И потому я больше не боюсь их повторять. Я люблю тебя.»***
Сэм не замечал, как по щекам катились невольные слёзы: парень настолько впечатлился прочитанным, что не заметил, как наступил вечер. Нужно было переварить полученную информацию, а заодно и малость успокоиться. Он устроился на полу и сомкнул веки. Итак, записи должны быть систематизированы, подготовлены и обнародованы. Человек, их писавший, достоин того, чтобы его письменное наследие нашло материальное воплощение. К тому же, парня заинтересовали странного вида записи, ни на что не похожие и перевязанные тесьмой в отдельную пачку. Сэм вытер лицо и улыбнулся, открыв глаза: появился «официальный» повод возобновить походы в «публичку» — местную публичную библиотеку. А заодно у него, кажется, появилось куда двигаться в будущем. Нет, это ещё не было определением специальности, но задало вектор. И, кажется, следовало не откладывать задуманное: лето скоропостижно заканчивалось. Новый учебный год обещал быть.