***
«И может быть так, что в мире, столь полном и оживленном, потеря одного существа может сделать пустоту в сердце такой широкой и глубокой, что ничего, кроме ширины и глубины бесконечности не сможет заполнить ее». Чарльз Диккенс «Домби и сын».
В городе так много людей, и так мало тепла. Даже когда за окном пылает красками лето, солнце стоит в зените и дует зефир. В Хиллвуде население перевалило за три миллиона, однако Лайле казалось, что город почти целиком заполнен пустотой. Было ли дело в настойчивом избегании людьми друг друга, или сами люди были полыми и бессодержательными, а может, и сам мегаполис представлял собой нечто вроде модели гигантского атома, в котором пустота была основной его составляющей. Скучая на лекции, Лайла водила ручкой по последнему листу толстого блокнота с записями. С детства она неплохо умела рисовать, но сейчас в голове не было ничего такого, что хотелось бы перенести на бумагу, от того выходили темно-синие линии, хаотично разбросанные по клетчатому полотну. Замысловато вывернутые, они могли бы по загадочности соперничать со знаменитыми кругами на полях, что, якобы, оставляли пришельцы, зашифровывая для человечества какие-то полезные знания. На практике выходило, что эта информация столь же шла во благо, как и пропитанные жиром бургеры, что подавали в кафетерии, где Лайла иногда дежурила. Да что там! Лайла ловила себя на мысли, что вся ее жизнь не более полезна, чем банка диетической колы. Хотя она вроде как выбрала профессию, благодаря которой сможет помогать людям, ее все еще терзали сомнения. Более-менее удерживать нервное равновесие помогал тот факт, что у Лайлы еще была возможность изменить свое решение. До окончания второго курса колледжа оставалось неполных восемь месяцев, значит, есть время поразмыслить… подумать… Дрянная привычка, загнавшая в гроб не одного скитальца извилистыми лабиринтами собственного разума. Гроб! Это слово пронзило Лайлу точно разряд электрического тока. И она поняла, какие мысли гнала от себя, бездумно и варварски уничтожая собственную тетрадь. Конечно, сегодня его день рождения. Лайла залезла в календарь громоздкого старого сотового, чтобы удостовериться, что она не ошиблась. Не ошиблась, и с этого мгновения покой окончательно покинул ее. До конца лекции оставалось еще около двадцати минут, но Лайла не желала ждать ни одной. Одним махом смахнув вещи в полотняный радужный рюкзак, она попросилась выйти, сославшись на плохое самочувствие, чтобы уже не вернуться в лекционный зал. Она поспешила к выходу из учебного корпуса. На улице еще теплый ветер гонял палую листву, а солнце светило мягко, но в то же время как-то странно пронзительно. Пройдет всего несколько недель, и лужи, образующиеся от ночных дождей, будут замерзать и надсадно хрустеть под каблуками ее поношенных ботинок, но пока небо озаряется теплыми лучами. Теплыми, как его взгляд. Лайла валялась на кровати, пялясь в потолок. Она завернулась в плед и улеглась сразу, как поняла, что заданное ей на дом эссе ей все равно не дается, также как изучение конспектов по основам психологии, которые она тщательно и аккуратно вела. Вечер почти померк, и в коридорах началась обычная для общежития возня. Расправившиеся с домашкой студенты ужинали или готовились провести ночь с пятницы на субботу как полагается двадцатилетним, пока еще свободным людям. Лайла отвернулась к окрашенной в персиковый цвет стене и прикрыла глаза. Глупо было рассчитывать, что ей удастся отвлечься, удастся забыть. В самом начале ей казалось, что две столь большие потери, обрушившиеся на нее почти одновременно, просто расшибут ее до бесчувствия, совершенно точно разотрут в песок. Поначалу так и было, будто кто-то подрезал нужные нервные окончания. Лайла не могла плакать, не могла заламывать руки и биться головой о стены, или что там еще принято делать, испытывая нечеловеческое горе? Она не знала; знала только, что в обоих смертях была доля ее вины, и все потому, что она не сумела вовремя прийти на помощь, распознать, когда эта помощь была нужна. О, сколько раз она казнила себя за слепоту и эгоизм, лежа ночами без сна, сколько раз мечтала вернуться назад и быть хоть немного прозорливей. Лайла почувствовала едва ощутимый толчок в грудину. Это груз вины снова свалился ей на сердце. Она зажмурила глаза, надеясь, что это чувство минует ее, как случилось со многими другими до этого, но что-то подсказывало, что это был не просто приступ самобичевания, а толчок к действию. Лайла натянула плед до подбородка и прикрыла глаза. Глупость! Глупость. Глупость… Однако через полчаса она уже медленно вышагивала в направлении квартала, где их судьбы так внезапно схлестнулись и сплелись. Квартал с уютными, расставленными вплотную домишками, уймой маленьких лавчонок, квартал, где смерть неуловимой тенью скользила вокруг островков жизни и света. В руках у Лайлы были хризантемы вперемешку с ржаво-оранжевыми дубовыми листьями. Хельгина смена началась всего час назад, а она уже чувствовала себя безнадежно уставшей, чуть ли неживой. Больше всего на свете ей хотелось пасть замертво, а там уже будь, что будет. Пусть хоть копов вызывают, хоть парамедиков, а если угодно, пусть несут прямиком на кладбище, ей было решительно все равно. Хельга обошла стойку и села на табурет, откинувшись назад. Для посетителей все равно было еще не время. Она пришла заранее, надеясь вздремнуть в подсобке, но Сэмми какого-то хрена приперся раньше обычного и загрузил всех работой. Хельге было поручено протереть и без того чистые полки и рассортировать сахар, который после смены Дейва почему-то оказался равномерно перемешан. Хельге пришла — до чего же глупая — ассоциация себя с Золушкой, правда, той пришлось отделять фасоль от гороха, а ей — белый сахар от коричневого, да и со своей задачей она справилась куда быстрее. Вытирать же пыль в месте, куда вообще не попадает свет, Хельга и вовсе не видела никакого смысла, в отличие от чистоплюя Сэмми с его аллергией. Сейчас она охотнее раздавила бы бутылочку пива на пару со звуковиком, который тоже при первой же возможности отлынивал от работы. Хельге думалось, что Сэмми не выгоняет их лишь потому, что они вдвоем лучше всех вписывались в его представление о том, как должен выглядеть его персонал. Хмурый и пирсингованный? Отлично, и тату приветствуется! Цвет волос какой угодно, но не естественный? Будь уверен, ты — новый работник месяца. Носишь только черное? Да тебя никогда не уволят! Хельга и звуковик Эд были просто эталоном, потому могли время от времени с размаху класть болт на работу. — Эй, Патаки, не спи! — хрипловато произнес Эд у нее над ухом, выдергивая Хельгу из приятной полудремы. Она поморщилась, но подавила желание послать его куда подальше за такую беспардонность, так как он протянул ей пиво в стаканчике из-под латте. — Читаешь мои мысли, громила, — она улыбнулась уголком губ, принимая стакан, — как раз похмелье замучило. — В семь вечера-то? — осклабился Эд. Хельга предпочла оставить вопрос без ответа и жадно припала к пиву. Не давать же ей, в конце концов, отчет приятелю о том, что она только в восьмом часу закончила пить, а спать легла и вовсе около одиннадцати. Вообще-то, Хельга Патаки не привыкла отчитываться перед кем-либо. — Слыхала, сегодня День рождения того шизика, что повесился здесь, — вновь подал голос Эд. Хельга взглянула на него с прищуром, он выглядел таким самодовольным, что невольно напомнил ей Джеральда Джоханссена, рассказывающего одну из своих многочисленных побасенок. Она и забыла, как успела того возненавидеть. — Как же его звали, — продолжал Эд, — Артур…. Альфред… Ну да похрену. Может, Сэмми помнит, он, кажется что-то вроде одноактной пьесы написал. Хельга скрипнула зубами, чего ее собеседник совсем не заметил. Он не такой внимательный к деталям, как она, и помнит он слишком мало из того, что Хельга когда бы то ни было говорила. А она помнит слишком много. — Я слышал, что прежде чем покончить с собой, — Эд, развеселившись донельзя, придал своему голосу жуткую интонацию, — он прикончил всю свою семью и жильцов. Ну не жуть ли? Ярость Хельги за секунды достигла точки кипения, а сердце уже бухало, как ненормальное. — Эд, — холодно промолвила она, — заткнись-ка. — Да чего такого?! Глядя на его глупое выражение, Хельга не выдержала и схватила его за ворот толстовки. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — прошипела она ему прямо в лицо. Эд, наверное, успел бы удивиться, нахмуриться и даже разозлиться, если бы входную дверь робко не приоткрыли, и на пороге не появилась бы девушка. Лайла удивилась. Это не самое подходящее слово, но оно первым приходит на ум. Вместо пансиона обнаружилось… Что-то невероятное и совсем непохожее на то, что она ожидала увидеть. Некогда красная двухэтажная громадина превратилась в свежеотремонтированный серый дом, над массивной дверью главного входа размещалась вывеска, сложенная из букв в готическом стиле. «Ghost bride» — гласило название. Чуть поежившись, Лайла ступила на лестницу, и только теперь до нее дошло, как давно она не бывала здесь. «Sunset Arms» больше не существовало, на его месте выросло что-то невнятное и несколько устрашающее. «Ghost bride» оправдывала свое мрачное название одним видом. Подойдя ближе к двери, Лайла расслышала тихую музыку, что доносилась изнутри. Таблицы с расписанием работы она не обнаружила, потому толкнула дверь и сделала шаг в темный зал. Вначале она с непривычки смогла рассмотреть только подсвеченный неоном край барной стойки и лишь несколько мгновений спустя увидела двоих — рослого парня и девушку, что вцепилась в его толстовку. На их лицах отразилось удивление, а затем что-то смутно похожее на недовольство. — Извините… — Мы еще закрыты! — рявкнула девушка. Лайла узнала бы ее голос из тысячи — высокий и дребезжащий как вибрирующее стекло. Она еще не успела ничего ответить, когда из-за стойки вынырнул темнокожий мужчина средних лет. — Хельга, ну будет тебе шутить, — он натянуто улыбнулся, проведя рукой по глянцевой поверхности. — Чего желаете, мисс?.. Хельга, — он выразительно глянул в сторону той, и ей пришлось повиноваться. Разжав пальцы, она отерла руки о край футболки и подошла к напиткам. — Я вас внимательно слушаю, — подчеркнуто вежливо проговорила она, не забыв при этом тайком, как ей казалось, драматично закатить глаза. — Двойной эспрессо и немного коньяка. Смущенная Лайла все же присела на стул, аккуратно сложив свой букет на соседнем. Ей понадобилось услышать это имя дважды, чтобы поверить своим ушам — перед ней действительно была Хельга Патаки, отвернувшаяся от нее и нервно разрывающая большую упаковку кофейных зерен. Лайла взглянула на свое искаженное отражение в поверхности барной стойки. Как же хорошо, что она все-таки решилась заказать немного спиртного и то, что зеленый неон прекрасно маскирует румянец. Прошел почти час, зал стал постепенно наполняться гостями, а они так и не обменялись ни единым словом. Лайла старалась не смотреть в сторону Хельги, делая вид, что изучает интерьер, но все же, когда та отходила подальше, исподтишка рассматривала ее. Прежняя Хельга Патаки узнавалась в ней с трудом. Конечно, она никогда не стремилась быть похожей на размалеванных куколок, но нынешний ее облик показался Лайле как минимум необычным: черная одежда без единого светлого пятна, и в противовес платиновые, почти белые волосы, собранные в небрежный пучок. В каждом ее ухе Лайла насчитала по шесть колец, два в носу и одно прокалывало темную бровь. Макияжа на ней вроде как не было вовсе, но глаза четко выделялись на фоне резко очерченных скул. Человек, который носит траур по своей жизни — так мог бы сказать Арнольд. Допивая третью по счету чашку кофе, Лайла ощутила, что, несмотря на ударную дозу кофеина, сердце ее как будто перестало метаться от волнения. Возможно, тому способствовало прибавившееся количество людей в зале, и ее приход сюда все меньше напоминал встречу старых знакомых. Однако все равно большинство предпочитало занимать место ближе к небольшой втиснутой между гипсокартонными арками сцене. По всей видимости, намечалось какое-то представление. «Ghost bride» с каждой минутой казалось все более и более диковинным местом. — Как необычно, — проговорила Лайла себе под нос, уличив момент, когда Хельга устало оперлась о стойку в паре футов от нее. Та, не меняя позы, едва слышно фыркнула, но она продолжила: — Ты давно здесь работаешь?.. То есть… Не знаю, с чего правильно начинать такой разговор. — Лучше не начинать вовсе. Хотя в голосе не было явной угрозы, Лайла непроизвольно дернулась. — Что ж, — она развела руками, — было глупо докучать тебе, ты и так, наверное, занята. От испепеляющего взгляда ее спас какой-то патлатый паренек, срочно потребовавший Лонг-Айленд, что заняло время и сняло напряжение хоть на пару минут. — Милый веничек, — сказала Хельга, указывая взглядом на букет хризантем, — ухажер какой-нибудь подогнал? — Нет, это… — сконфуженно протянула Лайла, — это для… — А, — перебила ее Хельга, — кладбищенское подношение, как я сразу не догадалась. Почему бы тебе не сплести венок и не возложить его на твою хорошенькую беззаботную головку? Лайла поперхнулась кофе, от чего ее глаза наполнились слезами. Конечно, от этого, от чего же еще? — Мне тоже больно, Хельга, почему ты так жестока? — А почему ты так бестактна? — выплюнула Хельга. — Думаешь, а почему бы не навестить старину Патаки и не поглядеть, развалилась ли она на части или кое-как еще плетется по жизни, влача жалкое существование. Вот это жестоко, Сойер. — Господи помилуй, я понятия не имела, что ты здесь, я пришла к Арнольду! Она сказала это явно громче, чем следовало, и даже само имя, произнесенное вслух, резануло. Несколько человек оглянулись на них, а Хельга внимательно посмотрела на нее, прежде чем отвернуться к забитым бутылками полкам. Она принялась остервенело драить хайбол фланелевой клетчатой тряпкой. Лайла вздохнула. — Хельга? — ее спина представляла собой рельефный монумент напряженности. — Я лучше пойду. — Прекрасная идея. — Только скажи, по пожарной лестнице все еще можно подняться? Она пристально всматривалась в Лайлу около минуты своими невыносимо большими и колючими глазами. — Попробуй, — наконец выдала Хельга и отправилась смешивать коктейли для только что подоспевшей компании из четырех человек. Лайла решила, что это подходящий момент, чтобы уйти. Оставив десятку и недопитый кофе, она подхватила букет и вышла. Крыша была захламлена кучей разных ящиков и коробок, в темноте трудно было разглядеть все, но очевидно это было временным местом хранения какого-то реквизита, пока не прошел сезон солнечных и сухих дней, что обычно выпадал в Хиллвуде с конца сентября до начала октября. Осторожно ступая, Лайла подобралась к стеклянному куполу. Как видно, стекла не мыли несколько лет, и они сплошь покрылись белыми разводами и успевшей облететь листвой. Лайла потянула маленький шпингалет фрамуги, которая открывала доступ вовнутрь, но он не поддался, вероятно, заржавев. Как ни странно, это нисколько ее не разочаровало, а напротив показалось естественным. Ничто не должно было будоражить затхлости прошлого. Лишь небольшой повязанный голубой лентой букет из хризантем и листвы Большого Пита немного разгонит мертвенность своей полумертвостью. Опустившись на колени, Лайла наконец дала волю слезам. Всхлипывая, она зажимала себе рот, чтобы не завыть в голос, однако в моменты слабости с ее губ срывался не вой, а отчаянное и бесконечное «Прости меня».