«О сломленности»

      Хельга просидела на ступеньках уже, по крайней мере, полчаса, она успела продрогнуть до костей и умудриться даже не заметить этого. Осенняя безлунная ночь с прохладным ветром была тем, в чем она, как ни странно, больше всего нуждалась. Хельга задумчиво повертела сигарету, зажатую меж пальцев, вглядываясь в непроницаемую черноту неба. К горлу подступал противный ком, однако у нее никогда не получалось плакать своевременно.       Она проревела целый январский день, о да, но тогда прошел почти месяц с тех пор, как предки запихнули ее в рехаб. Она выбила стекла из рам в своей спальне, куда вернулась спустя полгода, руки пришлось зашивать. И только через год до Хельги дошло, что из родительского дома нужно проваливать. Несвоевременность — ее проклятье, сломленность — вечный спутник.       Так как душа лежала в руинах, Хельга принялась подгонять под нее и свое тело. Первые тату она набила на кистях, оправдывая это тем, что хотела скрыть уродливые шрамы от швов. Тогда улетела кругленькая сумма, большая часть ее сбережений, отложенных на покупку мотороллера согласно совету ее детского психотерапевта доктора Блисс. Весьма необычный совет, но Хельга решила, что смысл в том, чтобы на время обрести какую-то цель. Она нашла ее в другом.       К девятнадцати она продырявила в себе все, за что мог зацепиться пирсинг, съехала от Боба и Мириам и принялась искать работу, чтобы прокормить себя. Несколько месяцев она мыкалась по всевозможным дешевым кафешкам и прачечным, однако нигде не могла задержаться дольше двух недель, но, так как возможность попасть в колледж она благополучно профукала, разругавшись с родителями, ей не оставалось ничего другого, кроме как продолжать поиски. Жилье само за себя не заплатит, даже если это переделанный чердак в доме под снос, еда сама себя не купит, пусть это только третьесортные сосиски и лапша быстрого приготовления, кроме того, нужны были деньги для покупки книг, алкоголя, новых колечек. В конце концов.       Большой удачей было то, что ей подвернулся Сэмми. Они встретились в полуподвальном баре, из которого Хельга твердо решила уволиться до того, как ее попросит уйти сам владелец. Хельга, не стесняясь, грубила напропалую весь вечер, даже чуть было не послала на три веселых буквы одного паренька, который рискнул строить ей свои пьяные в дым глазки. Рослый темнокожий мужчина с белозубой улыбкой получил свой коктейль в виде наполовину заполненного стакана и лужицы на стойке просто потому, что всем этим бесил ее. Но, вопреки ожиданиям, посетитель не стал поднимать скандал и даже не перестал улыбаться, а лаконично сообщил:       — Ты мне нравишься, — и прежде, чем Хельга успела возмутиться, поспешно спросил: — Не хочешь ли работать на меня?       Она ожидала любого сального предложения с яростной готовностью отвергнуть его и даже врезать, если понадобится, но уж точно не предложения о работе.        Так Хельга попала в «Ghost bride» еще до того, как увидела это место воочию. А когда увидела… Что ж, она ожидала от себя другой реакции, точно не глупого смешка, который вместо разочарования раздирал ее горло. Или «разочарование» — неподходящее слово?..       Хельга на пушечный выстрел не подходила к той улице полтора года, а, попав туда, только хихикала, точно тронутая, не веря своим глазам. Пансион был совсем не похож на себя прежнего, кардинально переменившись внешне, но кроме того, из него напрочь исчез запах, присущий только этому месту, непередаваемый сладкий запах ее детства, до поры до времени счастливого, хоть она и не понимала этого тогда. Он успел забиться в ноздри за те редкие мгновения, когда она тайком попадала в пансион, в те украденные секунды, когда Хельга, тяжело дыша, жадно глотала воздух, делимый ими с Арнольдом вместе.       Запах исчез, а вместе с ним и дух «Sunset Arms» — вот, что Хельга заметила первым делом. Потом уже в ее воображении на стенах истлели ветхие цветастые обои, заменяя себя на грубую серую штукатурку и панели, теплый желтый свет старых ламп сменился на прохладный, пол перестал скрипеть, в рамах больше не было щелей, да и окон почти не было.       Большой зал с оборудованной сценой ничем не выдавал своего прошлого в виде уютной гостиной со скрипучим диваном и полированной мебелью и скромной кухни, между которыми снесли стены. Войдя туда, Хельга ни одним взглядом, ни одним вздохом не выдала, что это место ей знакомо, слишком хорошо знакомо. Так хорошо, что ей до сих пор снились столь отчетливые сны, как в ту ночь в полицейском участке, когда ее впервые задержали за нарушение границ частной собственности.       Простаивая смену за стойкой, она с точностью до дюйма могла сказать, что стояло на этом самом месте, и до самого последнего времени словно бы фантомно осязала ступнями вмятины от ножек дивана на ковре, который уже давным-давно был на свалке. Хельга поглаживала стену, где когда-то висели черно-белые фотографии и немного свежих снимков с маленьким Арнольдом, садилась на край нарочно грубо сколоченных подмостков, воображая, что присаживается на стул в кухне, а старуха Гертруда протягивает ей тарелку с глазуньей, почти любовно величая «Элеонор».       Такими вот ночами, накачавшись кофе и энергетиками, она не могла сомкнуть глаз, не спешила на свой чердак, потому оставалась сидеть в обществе фонарей и случайных прохожих. Мешковатая одежда и капюшон отсекали от ее образа последнее сходство с девушкой, и никто, за исключением редких, начисто лишенных инстинкта самосохранения особ, не решался подойти к ней, сидящей на крыльце.       Сигарета истлела до фильтра, а Хельга не могла с уверенностью сказать, что сделала хотя бы одну затяжку. Горку пепла подхватил легкий вихрь и унес прочь, а она все глубже погружалась в воспоминания. Когда она делала это специально, то воображала, точно пробивает себе путь в шахте, слой за слоем вырубая киркой неподатливую породу, но сегодня все было по-другому. Сегодня вместо шахты было болото, которое засасывало ее в вязкую трясину. Поглощало с целью не оставить от Хельги следа в этом мире, точно ее никогда и не было.       Хельга отлично помнила ту декабрьскую ночь и то, как она точно так же сидела на этом самом крыльце в темноте и одиночестве. Сердце колотилось бешено, ее начинало ломать еще сильнее, и, кроме того, она едва ушла от погони. Переждав в крошечном переулке, пока два Торвальдовских мордоворота скроются, вернулась сюда, долго и непрестанно стучала в эти самые двери, а потом бессильно сползла на эти самые ступени…       Хельга не знала, умер ли Арнольд уже к тому моменту времени, или он слышал, как она колотила в дверь, но петля уже затянулась на его шее. О, почему ей не хватило смелости вскарабкаться по пожарной лестнице? Возможно, еще можно было бы что-то сделать. Боже…       Вторым, о чем Хельга сожалела, было то, что она не замерзла в ту ночь, когда от бессилия потеряла сознание под обильным снегопадом. Она бы непременно околела, если бы не Фиби и Джеральд Джоханссен, которого та подбила отправиться на ее поиски. Хельга выжила, для Арнольда все было кончено.       Потом в ее жизни протянулась еще одна темная полоса: больница, полиция, родительская гиперопека в качестве компенсации, реабилитация, скандалы со всеми, с кем только можно, прощание с Фиби и стремительное погружение в самостоятельную жизнь. Хельга горько усмехнулась, сжимая фильтр в уголке рта. Сколько она ни старалась, она не могла вспомнить момент, когда сломалась окончательно. Было ли это дело месяцев, недель или дней? Может, часов. Она вспомнила мягкую вежливую улыбку Сойер, и невольно гневно сжала кулаки.       Даже сейчас она успешно игнорировала ее грустный взгляд, который маскировался добродушием. Лайла Сойер всегда была такая, если подумать хорошенько. Хельга считала ее нытиком, но на деле смогла вспомнить только один случай, когда она ревела у нее на глазах — еще в младшей школе, когда они все вместе довели новенькую до слез. После того Лайла всегда была сдержанной (леди, что б ее), даже слишком, не изменила она себе и сейчас. Почему-то это бесило Хельгу больше всего. Хотя с чего ее должны хоть как-то волновать страдания Сойер? Раньше ее многие называли (обзывали?) эгоисткой, но к своим неполным двадцати годам, она пришла к выводу, что это единственный способ оставаться в безопасности.       Поднявшись, Хельга раздавила сигарету и отряхнула джинсы. Нащупав в кармане толстовки карманный ножик, она крепко сжала его в кулаке и зашагала в сторону своего дома. После того теплого приема, что она устроила крошке Лайле, вполне можно было рассчитывать, что она еще долго не явится на пороге ее бара.       Как Хельга ни старалась направить свои мысли в иное русло, проклятая Сойер все равно до конца не выходила у нее из головы.       Субботнее утро выдалось пасмурным, но сухим. Света не хватало для того, чтобы рассмотреть себя в зеркале хорошенько, но ей было лень подниматься и зажигать лампу. Оно и к лучшему, ибо по мнению Лайлы едва ли ее лицо представляло собой приятное зрелище. Она уснула в слезах и очень поздно, теперь все это обернулось для нее безобразными отеками и пульсирующей головной болью. За последние месяцы она успела отвыкнуть, загодя, класть ложки в холодильник, чтобы с утра подправить хотя бы внешний вид, но пачка аспирина должна была заваляться где-то между стопок блокнотов и взятых в аренду учебников.        Лайла прищурила глаза, покрасневшие и опухшие, без грамма косметики они казались еще меньше обычного, а с прищуром и вовсе напоминали маленькие темные точки на бледном лице. Поросячьи глазки, с раздражением подумала она.       Лайла отбросила назад волнистые, чуть спутанные волосы, открывая ровный веснушчатый лоб, и попыталась улыбнуться себе. Вышло не очень. Хорошо, что Ким, ее соседка, почти все время отдавала общественной нагрузке или пропадала у своего парня в другом корпусе общежития. Застань она ее в таком виде, замучила бы расспросами и заботой, которая Лайлу бы только раздражала.       Идти никуда не хотелось, но сидеть одной в четырех стенах хотелось еще меньше, потому Лайла, проглотив пару таблеток обезболивающего, приняла быстрый душ, наскоро нанесла легкий макияж и вышла на улицу. Часы показывали четверть десятого, она еще могла успеть на одну из двух выставленных в ее расписании лекций, но Лайле показалось, что нет смысла идти на учебу, раз в голове царила тупая пустота. Она резко развернулась на каблуках и направилась в кафетерий, расположенный в противоположной части кампуса. Это было самым подходящим решением — там она будет среди людей, но не придется вести бессмысленные беседы со знакомыми, которые в основном находились где-то в учебном корпусе.       Студенческий кафетерий представлял собой заведение, существующее на чистом энтузиазме самих студентов. Каждый год у него появлялись новые нужды — то ломался кофейный аппарат, то рефрижератор, или какие-нибудь негодяи жгли обивку, не забыв при этом поцарапать столешницу. Лайла села за свой любимый столик у окна, полосатый диван, стоящий около него, считался местным долгожителем. Она огляделась и, к своему счастью, не обнаружила ни одного знакомого лица, кроме парня, который этим утром брал на себя роль баристы. Они обменялись кивками, не проронив ни слова. Парень учился на факультете английской литературы, и пространной болтовне предпочитал книги или общение с многострадальным кофейным аппаратом, потому насчет него беспокоиться не стоило.       Медленно размешивая кофе, Лайла глядела в окно на усыпанный кленовыми листьями газон, уходом за которым, кажется, никто не озаботился. Кленовое древо красовалось на гербе колледжа, потому весь кампус был засажен ими. Осенью здесь было очень красиво, Арнольду бы понравилось.       Лайла часто воображала, что было бы, если бы ее друг все еще был рядом. Возможно, они учились бы вместе, гуляли бы по этим самым восхитительно небрежным газонам, грелись на солнце и цитировали друг другу строки любимых стихотворений. В таких несбыточных фантазиях Арнольд непременно был весел и по-мудрому молчалив, как это бывало и раньше. Она совсем упускала из виду явь, отказывалась помнить, каким был Арнольд Шотмэн в последние месяцы своей жизни.       Уж слишком больно это вспоминать, если уж говорить откровенно. Больно сознавать, что все произошедшее не случайность, что такой исход был закономерен. Арнольд напрасно бросился в бушующее море реальности, не рассчитал сил. У него просто не было шанса доплыть до берега, или… Возможно, если бы она оказалась рядом в нужный момент, протянула бы руку помощи, он бы…       Лайла машинально закусила уголок губ, и ее рука крепко сжалась на белой чашке. Как бы там ни было, она сидит здесь субботним октябрьским утром на полосатом диванчике в уютном кафе, в то время как Арнольда нет среди живых. Нет среди живых и Джин, но… Господи помилуй, может она быть откровенной хотя бы сама с собой, ей почти плевать. По крайней мере теперь, когда прошло почти два года.       Лайла передернула плечами, точно ощутила на себе чей-то осуждающий взгляд. Это звучит так жестоко, но это чертова горькая правда: больного мальчика, который когда-то был в нее влюблен, понимал ее, и с которым она могла быть честна, Лайла жалела больше матери, давно оставившей ее ради своих разрушительных иллюзий. Несоизмеримость потери бросалась в глаза, но разве имело смысл обманывать себя?       Арнольд прожил короткую, полную лишений и одиночества жизнь, Джин провела на этом свете в два с половиной раза больше времени, заполняя его развлечениями и призрачным самосовершенствованием. Кого теперь следовало жалеть больше?       Может, Хельгу Патаки?       Перед мысленным взором Лайлы она возвышалась точно монумент — гладкий, неприступный, колючий. Чего и следовало ожидать, Хельга ощетинилась, как дикобраз, стоило ей только появиться в поле зрения. Лайла предполагала это, но все равно добровольно напоролась на колючки, и теперь истово выбирала их из своих ладоней, из своих мыслей, из своих собственных задетых чувств.       Теперь ей казалось странным, что она почти не вспоминала о Хельге много месяцев. Впрочем, на то были причины: переезд обратно в деревню, отцовская попытка восстановить их ферму, засеять те пару десятков акров, что у них еще остались. Вроде бы все шло хорошо. Папа смог завязать с алкоголем, и дела шли неплохо, но Лайла разучилась жить в глуши, из которой они поспешно бежали когда-то. К тому же, слишком много времени она провела наедине с собой, чтобы не знать, каково одиночество на вкус, и ей больше не хотелось жить таким образом.       Потому она без зазрения совести подала документы на зимний семестр в колледж при Хиллвудском университете. Отец покачал головой, но ничего не сказал против. Урожай был собран, и у него возникла новая забота в виде необходимости чем-то себя занять, не допускать в голову тоскливых мыслей, которые могли бы забросить его обратно в пучину алкогольной зависимости. Лайла с чистой совестью уехала в конце ноября, чтобы поработать и насобирать немного деньжат.       За семестр, благодаря упорному труду, ей удалось наверстать весь курс целиком, и на втором Лайла уже могла позволить себе вздохнуть с облегчением, подрабатывать и немного гулять. Учиться ей нравилось даже слишком, ведь так ей, как и отцу за работой, оставалось меньше времени для размышлений.       — Сойер, доброе утро! — стол чуть пошатнулся, зазвенела посуда.       Лайла захлопала глазами, придерживая чашку, когда за столик к ней подсел кое-кто незваный. Она с трудом выдавила из себя улыбочку.       — Привет, Бенни, как поживаешь? — вежливо поинтересовалась она, снова опуская глаза.       Они с Беном однажды встретились на студенческой вечеринке, где Лайла легкомысленно позволила ему угостить себя выпивкой, наивно полагая, что это просто дружеский жест. С тех пор тот решил, что она в него беззаветно влюблена, а бегает от него лишь для того, чтобы набить себе цену. На самом же деле она побаивалась рослого и полноватого Бена, а привлекал он ее примерно так же, как внезапная контрольная работа.       — Прохлаждаешься? — спросил он с ухмылочкой, неучтиво проигнорировав вопрос, заданный ему самому.       — Вроде того, — Лайла успела пожалеть, что не прихватила с собой учебник или хотя бы, на худой конец, журнал, в который можно было бы уткнуться носом, симулируя интерес. Она старательно отводила взгляд и, о счастье, наткнулась глазами на мятый буклет, лежащий под сахарницей.       — Я слыхал, будто это тухлое местечко и немного жу-у-уткое, — протянул Бен, — но выпивон, говорят, там ничего.       Лайла не сразу заметила, что на буклете значилось уже успевшее запомниться ей название «Ghost bride», а сам он был выполнен в точно такой же цветовой гамме, в которую были окрашены стены заведения снаружи и внутри.       Брови поползли вверх, когда она развернула буклет и прочла то, что было написано внутри.

«Суббота, 11 октября 20** Ждем вас у нас в гостях. Вечер свободного микрофона, живая музыка, авангардные театральные миниатюры и многое другое. Не пропустите! Начало в 20:00»

      Бен хмыкнул, глядя на девушку, чье внимание полностью сконцентрировалось на мятом клочке серой бумаги, да так, что она даже приоткрыла рот от удивления.       — Ну, если ты так хочешь, Сойер, мы могли бы…       — Извини, Бенни, мне нужно бежать. Лекция.       Лайла поспешно поднялась, по неосторожности вновь приведя всю посуду в дребезжащее движение. Она подхватила рюкзачок и, попрощавшись с дежурным, вышла на улицу. Возникшие буквально минуту назад планы на вечер заставляли ее сгорать от нетерпения.