О меланхолии и красках

— Итак, что делать? — вопрос извечный, возведённый в ряд риторических. Бальдр устало пил какао из керамической кружки. Хель так же устало курил на подоконнике. За толстым стеклом шёл настоящий ливень, плотной стеной скрывающий от двух то ли богов, то ли кого похуже (и посильнее) окружающий мир. По гладкой поверхности устало и совершенно нехотя сползали капли. Тяжёлые латные перчатки из чёрного металла с острейшими когтями беспомощной грудой пластин лежат на столе. Рубашка с закатанными рукавами, что была сейчас на Хели, давала отличный вид на кисти и предплечья, кожа на которых была сожжена до состояния углей. Длинные волнистые пепельно-голубые пряди разметались по узкой спине некроманта. Маленький съёмный домишка в Мидгардской глуши. Крошечный мирок для двух богов, что устали править двумя мирами из девяти. Мизерное влияние внешних обстоятельств. Вот только всё равно на душе оставался неприятный осадок. Возможно, всё дело в осени. В сырой и мерзкой погоде, в вязком тягучем воздухе, пропахшем прелой листвой и вечерним ливнем, в парковых замаранных чем-то коричневато-кофейным малахитовых скамейках, в абсурдном сочетании свинцовых доспехов дождевых туч и не замутнённой ничем лазури неба. Всё это нагоняло меланхолию. Конечно, не непроходимую депрессию, как ледяные вздыбленные льды и мёртвые леса Нифльхайма, но всё-таки. Будь Бальдр поэтом, он бы написал что-нибудь настолько грустное, что щемило бы сердце. Но Бальдр был неуравновешенным художником, тяготевшем к физике. И у него уже был пейзаж осеннего парка, где листва деревьев пылает цветами пламени, опавшие кленовые листья плавают в пруду вместе с последними утками, а на скамейке сидит, закутавшись в свой чёрный лёгкий плащик, Хель. А может всё дело в некроманте. Ведь с этим несколько веков назад нескладным пареньком, а теперь худым, высоким и невыразимо хрупким и прекрасным, связанно множество воспоминаний. Одни горькие, как чистый спирт, другие отдаются сладостью где-то на самом кончике языка. От одних хочется выть раненым зверем, от других мурлыкать, как очень довольный кот. Всё в облике Хели о чём-то напоминает. Яркие неоново-голубые с чёрными белками глаза — запахами асгардской ночи, мерным покачиванием лёгкой белой ладьи на воде и тихими песнями невидимых глазу водных дев. Волны отросших до середины голени пепельно-голубых волос — бессонными ночами, душевными беседами и тихой, кажущейся всем запретной, нежностью. Сожжённая до состояния углей плоть на тонких руках — бурей мечей, запахом раскалённого металла и крови, яростью, болью и виной, что никогда не будет отпущена. Тонкий, чуть выделяющийся шрам на левой щеке — чудесами, верой в лучшее, счастьем и долгим, болезненным немного смехом. Будь воля Бальдра, он бы скрыл Хель от всех, единолично наслаждался бы его ласковым вкрадчивым голосом, мягкими и нежными касаниями, долгими жадными поцелуями, вдыхал его неповторимый, полный морозной свежести запах. Будто бы ароматы северного моря, росы после затяжного дождя, зимнего леса и мяты смешали в один флакон. Возможно, сам Бальдр является причиной своей меланхолии. Самокритика, несколько особо неудачных картин, неприятнейший разговор с Тором, неизвестно как пронюхавшим, что Бальдр и его муж в Мидгарде, ссора с Хелью из-за какого-то пустяка — и вот результат. Он пьёт давным-давно остывший какао, даже не потрудившись выловить пенку, мучается от желания и невозможности зарыться носом в мягкие волосы Хели и припасть к его губам и мысленно проклинает ливни, осень, тупого Громовержца, все Девять миров и свою хорошую память. А Хель выкуривает уже третью пачку сигарет за день, даже не потрудившись проветрить помещение. И Бальдр в довесок ко всему осознаёт, что ненавидит запах табака, от которого уже глаза слезятся. Это и служит сигналом к действиям. Бальдр залпом допивает холодный и уже совсем невкусный какао. Встаёт, подходит к подоконнику. Вытаскивает из рта малость ошалевшего от такой наглости Хели недокуренную сигарету, приоткрывает окно и выбрасывает её в буйство природы. За тем он взял некроманта на руки, распахнул окно настежь и понёс своего возлюбленного в спальню, всё-таки не выдержав и поцеловав его в висок.  — Может потрудишься объяснить своё поведение? — ровно спрашивает Хель, когда его опускают на кровать.  — Единственное объяснение — я люблю тебя. Достаточно? — Бальдр садится рядом.  — Вполне. Хель кладёт свою голову на колени Бальдра. Светлый начинает перебирать шелковистые прядки и нежно массировать кожу головы возлюбленного. За окном шумит вечерний ливень.