Тот, кто останется со мной

Оливер медленно повернул голову, отчего шею прострелило острой болью, а спина заныла, словно вместо позвоночника ему в спину вогнали металлический штырь и теперь он мог только застыть в этой позе. Рядом с шумом опустилась кружка, и он потер ладони, дождавшись, пока Маркус отойдет, прежде чем вороватым жестом подтянуть ее к себе. Маркус пытался быть осторожным — настолько, насколько хватало терпения. Он чувствовал раздражение, но в то же время боялся сделать хуже, поэтому лишь угрюмо молчал: молча ставил перед Оливером тарелку с едой, молча отодвигался на другой край кровати, молча пилил злым взглядом. Вуд тоже избегал разговоров, потому что начинать ему было откровенно страшно — озвученные кошмары могли показаться реальней, и, если быть до конца откровенным, говорить им было не о чем. Флинт раздраженно выдохнул и еле заметно качнул головой, но его действия никак не прокомментировал. Несколько месяцев, когда Вуд то смотрел на него восхищенными глазами, то неосознанно вздрагивал, словно ожидал проклятия, могли бы вымотать кого угодно. Маркус и раньше к святым себя не причислял, но теперь он все чаще ловил себя на мысли, что готов сорваться. У них даже секса не было все это время, и, откровенно говоря, Маркус уже начинал подумывать, что плевать он хотел на наверняка последующую после этого безобразную вудовскую истерику, если это поможет встряхнуть того и напомнить, кем он должен быть. Не скрывались бы они от магического мира и не отслеживались бы Непростительные с такой тщательностью, Флинт бы давно приложил Оливера Империо и заставил вести себя как в Хогвартсе с поправкой на то, что этот Вуд хотел бы с ним трахаться. Оливер, словно почувствовав, какое направление приняли его мысли, спешно засобирался и поспешил исчезнуть с кухни, провожаемый тяжелым взглядом Флинта. Маркус догнал бы его и тут же привел свою идею в исполнение, но впереди был рабочий день, а Джош — как звали Флинта здесь — не пользовался у магглов особым авторитетом, так что за прогул его могли лишить как части зарплаты, так и самой работы. Вуд же, естественно, не работал. Его существование больше напоминало жалкое влачение где-то между ролью не очень усердной женушки и домашним питомцем. Причем, на безобидную и молчаливую тварь Оливер старался походить куда больше. Наверное, как со злостью подумал Маркус, насыпь он еду ему в миску и брось ту на пол, Вуд бы не посчитал это странным. И лежак в углу устроил бы его больше, чем постель, которую он делил с Маркусом. Сам Флинт начинал подозревать, что это вудовское безумие заразно, и он сам начал слетать с катушек. Поднявшись, он отнес грязную посуду в раковину, а потом засунул в рот сигарету, прислонившись поясницей к столу. Обстановка поражала своей убогостью. И пусть Флинту приходилось существовать и в худших условиях, но тогда его больше волновала сохранность собственной шкуры, чтобы зацикливаться на грязи кругом. Руки чесались воспользоваться магией. Пара-тройка заклинаний — хоть в хозяйственных Маркус и был, мягко говоря, не силен — могли бы сделать обстановку чуть более терпимой. Но нет, ему приходилось изображать из себя сквиба. Интересно, Вуда тоже напрягала невозможность пользоваться магией? Но спрашивать не хотелось. Маркус вообще все меньше пытался обращаться к нему, лишь пристально наблюдал, надеясь обнаружить хоть какие-то изменения в поведении. * * * Как только первое помешательство схлынуло, и Оливер в полной мере осознал, что Флинт вернулся, к нему безотчетно вернулся и страх. Поначалу он даже не мог засыпать рядом с ним, боролся с подступающим сном, до рези в глазах пялился в нависающий над ними потолок и боялся пошевелиться. Но, если Маркус просыпался, тут же притворялся спящим, и, если его дыхание было чересчур прерывистым, Маркус, слава Мерлину, не спешил заострять на этом внимание. Оливеру постоянно казалось, что стоит ему действительно заснуть, как Флинт сомкнет пальцы на его шее и окончательно перекроет ему кислород. Дождавшись, когда дверь внизу хлопнет, безошибочно указывая на то, что Флинт покинул дом, Оливер вытянулся на кровати и прикрыл глаза. Несколько месяцев такого графика, когда он рисковал сомкнуть глаза только в то время, как Маркус находился на работе, выматывали Вуда не меньше его кошмаров. Оливеру не приходилось еще пользоваться думосбором, а в легилименции он не слишком преуспел, но проблема была в том, что Вуд, не желая этого, снова и снова возвращался на пару месяцев назад, примеряя то роль стороннего наблюдателя, то самого себя. И Оливер затруднялся сказать, что было хуже. Пересмотренные в миллионный раз воспоминания каждый раз приносили какие-то новые, раннее незамеченные детали. Например, Оливер с точностью мог воспроизвести последние слова Кэрроу, его насмешливый тон, его неверие в то, что Вуд все же осмелится убить его. Хуже было с Монтегю. В памяти Оливера тот всплывал не только бездыханным куском человеческой плоти, но и противником на квиддичном поле в Хогвартсе. Иногда воспоминания причудливо переплетались, и Вуд вдруг переносился прямо с игры то в подворотню, где убивал кого-то, то в морг, галлюцинации о котором окончательно не отпускали его. Ему даже снилось, что он с хладнокровием настоящего садиста разделывает самого себя: срезает кожу лоскут за лоскутом, обнажая мышцы и наслаждаясь захлебывающимся криком, делает скальпелем надрез на животе, чтобы запустить внутрь руку и сжать кишки, выкалывает самому себе глаза, вырывает ногти и еще много вещей, от которых его потом еще долго мутило. Но и это не шло ни в какое сравнение с тем, если вдруг его мертвецы исчезали, чтобы освободить место для Флинта. В такие моменты у Оливера всегда начиналась истерика, и он просыпался от собственных не криков, но какого-то животного скуления, чтобы попытаться найти Маркуса. Следующие минут десять всегда были самыми сложными. Оливеру было сложно сразу понять, где кончались сновидения и начиналась реальность. Чего Маркус не знал, так это того, что у Оливера случались проблески сознания, а также, почему тот продолжал вести себя как безобидный психопат даже в таких случаях. Вуд же просто не мог найти ни одной достойной причины, почему Флинт оставался рядом, если не из-за какого-то извращенного чувства вины. Он же вернулся, когда Оливер слетел с катушек, так что эта теория имела под собой все обоснования. Другое дело, что рано или поздно, раздражение Маркуса должно было достигнуть своего апогея, а Вуд отчаянно не хотел, чтобы тот ушел. Казалось бы, проще было бы аппарировать обратно к дому, подальше от Флинта и собственных страхов, но, кажется, Оливер окончательно поехал крышей, потому что больше самого Флинта он боялся потерять его. В моменты просветления Оливер придумывал миллионы названий своим чувствам к Маркусу. Тут была и привязанность, и удобство, и похоть, и даже одержимость, но никогда — любовь. Ему вообще казалось, что в их отношениях слишком много грязи, чтобы давать им такие возвышенные названия. * * * Оливер ждал, что Маркус вот-вот сорвется, но все-таки умудрился пропустить момент, когда над головой сошлись грозовые тучи. Флинт и сейчас действовал молча: прижал его к стене на кухне, шумно дыша на ухо и сжимая ладонями бока, и, наверное, сам пока не понимал, как далеко может зайти. Оливер сглотнул вязкую слюну и приоткрыл рот, чтобы захватить и протолкнуть в легкие словно перегретый тяжелый воздух. За все то время, что Маркус не трогал его, он успел забыть, как вело его от этих грубых собственнических прикосновений. Прижатый Флинтом к стене, он не мог думать и только пытался сконцентрироваться на движениях Маркуса. Тот дышал ему в затылок и наконец произнес: — Сука, — он был зол, от понимания этого подкашивались ноги, и Оливер давно бы сполз на пол, если бы Флинт не поддерживал его. — Псих! Ты давно напрашиваешься... Он не договорил, но того и не требовалось. Вместо этого Маркус сжал зубы на его ухе, и у Оливера закатились глаза, а где-то в глотке родился стон, чтобы стать выброшенным наружу невнятным звуком. Флинт, словно отыгрываясь за всю осторожность, за все то время, что сдерживал себя, просто спустил штаны с его бедер, дернул за рубашку, но терпения не хватало на то, чтобы расстегнуть ее, поэтому ворот больно впился в шею. Оливер сам было потянулся, чтобы протолкнуть пуговицы в петли, как Маркус нажал ладонью на его затылок и снова впечатал в стену. Оливер скосил глаза в сторону, мельком приметил, как Маркус одной рукой, рыча и сыпя ругательствами, расстегнул собственные штаны. Вуд попытался вывернуть шею, чтобы посмотреть и, быть может, предложить тому отсосать, потому что Оливеру стало страшно, что Флинт в таком состоянии может просто порвать его. В полубреду, в котором он находился каждую ночь, наблюдая за спящим Флинтом, Вуд, бывало, представлял себе, как они вжимаются друг в друга, как неспешно изучают, как сплетаются их языки, как он ловит взгляд Флинта. Просто потому, что животного секса у них было много, а чувственного — еще никогда. Сейчас все опять было не так, но Оливера почему-то это устраивало. У них всегда все выходило навыворот, так почему в постели должно было быть иначе. — Маркус, — попытался позвать он, но, оказывается, за несколько месяцев можно разучиться говорить, потому что булькающий звук никак не был похож на имя Флинта, и Оливера начало трясти. Маркус же сейчас даже не пытался церемониться или быть нежным, или не похерить к чертям и без того хрупкую вудовскую психику. — Кажется, ты что-то хочешь сказать, — прошипел Флинт на ухо, и тон, которым он произнес это, одновременно и пугал, и возбуждал, поэтому Оливер снова не смог выдавить из себя ни звука, лишь заторможенно кивнул. Маркус не стал дожидаться, пока Вуд сможет сказать хоть что-то. Он и так ждал слишком долго, а то, что он никогда не отличался особой терпеливостью, Оливеру было давно известно. Флинт сжал пальцы в его волосах, резким движением заставляя Вуда наклонить голову, и впился в шею, вжимаясь пахом в голую задницу. Оливер задышал часто-часто, заскулил, ожидая боли, но поощряюще двинул бедрами, невольно словно специально распаляя Маркуса сильнее, провоцируя его послать и без того давший трещину самоконтроль куда подальше. Наверное, это было привычно — все то же соперничество, только другие грани. Сейчас Вуд словно признавался в своем желании, которое ему удавалось скрывать так успешно, что Флинт снова сломался первым. — Дрянь, — рыкнул Маркус, плюнул на ладонь, приставил влажную от слюны головку ко входу и надавил, резко и грубо проталкиваясь внутрь. Мышцы подавались туго, Вуд зажимался, сопротивляясь боли, и отчаянно скреб стену ногтями. Еще никогда это так сильно не напоминало настоящее изнасилование, что заставляло Маркуса чувствовать какое-то мстительное удовлетворение, но между тем злило своей неправильностью. Вуд должен был быть наказан, и, кажется, тот сам понимал это, потому что совсем не пытался сопротивляться, не стеснялся выглядеть жалким и всем своим видом умолял Маркуса быть более аккуратным. Едва Флинт загнал член до упора, он немного расслабился и даже успокаивающе провел ладонями по бокам Оливера. Того эта перемена заставила лишь задрожать еще больше, и не понятно было, чего он все-таки хочет — разве того, чтобы Маркус просто остановился? Флинт замер, давая Вуду привыкнуть, оглядывая его, прищурившись, словно изучая заново все изгибы тела, и Оливер наконец задышал чуть ровнее, перестал скулить и дергаться. Тогда Маркус неловким движением обхватил его поперек груди и потянул на себя. Оливер тут же осел, теряя опору, словно он враз лишился всех костей в теле. Флинт то ли пытаясь скрыть попытку нежности, то ли продолжая злиться, тут же дернул руку вверх и сжал ее на горле Вуда уверенной и мощной хваткой. Оливер захрипел скорее от неожиданности, чем от того, что Флинт реально перекрыл ему кислород, и вывернул голову так, что Маркус, воспользовавшись этим, мазнул языком по его губам. Вуду было бы впору чувствовать себя использованным, но его захлестнуло удовольствие, смешанное с саднящей болью. В уголках глаз собрались слезы, и он сморгнул, чтобы картинка снова приобрела четкость. Маркус рыкнул и как-то по-животному провел языком по его векам, собирая их и с новой силой начиная размашисто трахать его. Оливер протяжно заскулил и впился короткими ногтями в его руку, все еще удерживающую за горло. К Мерлину нежные объятия и любовный шепот. Только так — грубо, с матами, причиняя боль. — Какой ты, сучонок, — Маркус как будто выталкивал из себя слова в одном ритме с движениями. — Ебал бы постоянно. Оливер откинулся назад и практически завалился на него. Маркуса тоже шатало — от этой нагрузки или от того шквала эмоций, что он тоже должен был ощущать. Когда он сжал ладонь на члене Вуда, тот практически сразу провалился в оргазм — опустошающий и болезненный. — Так, да, — за последние месяцы Оливер слышал от Маркуса, кажется меньше слов, чем за последние минуты. Флинт продолжал вколачиваться, пытаясь и сам достигнуть разрядки. И, несмотря на то, что он очень долго ждал этого момента, напряжение лишь скручивалось сильнее. В конце концов, Маркус разочарованно выдохнул и почти оттолкнул Оливера от себя, отшатываясь и яростно дергая рукой, сжав свой член в ладони, уже испачканной в сперме Вуда, что его, впрочем, нисколько не смущало. Кончить хотелось неимоверно сильно, но, похоже, он был слишком перевозбужден, чтобы все закончилось так легко. Флинт снова прижался к Оливеру, пряча лицо в изгибе его шеи, пытаясь немного расслабиться. От запаха Вуда, изломленного, разгоряченного сексом, его начало мутить — таким желанным и недоступным он казался в своей замкнутости и отстраненности все это время, и вот сейчас это накрыло Флинта с головой, заставляя почти задыхаться от бессилия что-либо изменить. Маркуса снова затрясло от желания обладать Оливером полностью, всецело, без остатка занимая все его мысли, чтобы только о нем и с ним, и чтобы только его имя срывалось с этих губ. — Скажи мне, Вуд, — резко попросил вдруг Маркус. Возможно, стоило это сделать мягче, но Флинту уже прострелила голову навязчивая мысль, которая сразу вцепилась в глотку ему, а он в ответ — Оливеру. — Что? — прошелестел Вуд — значит, таки не разучился говорить, падла. — Имя, скажи, — сейчас это стало больше похоже на просьбу, но возымело скорее противоположный эффект — Оливер упрямо поджал губы, ясно давая понять, что не собирается произносить ни слова. Маркус развернул его одним движением и впился в глаза напряженным взглядом. Вуд тут же попытался отвернуться, но Флинт ухватил его за подбородок, заставляя смотреть на себя. В себя. Но лицо Оливера по-прежнему не выражало ничего существенного, кроме пугающей обезоруживающей растерянности, за которую его хотелось ударить. — Ненавижу тебя, — выплюнул Маркус, наклонившись к губам Оливера, и тот внезапно качнулся вперед, прижимаясь к его рту, словно предлагая их Флинту. Маркус отказываться не собирался. Он грубо раздвинул губы языком, и, ухватив Вуда за бедра, приподнял над полом. Флинт все еще не планировал заканчивать этот секс, а потому снова резко вошел в растраханную задницу, заставляя Оливера обхватить себя ногами. Так — глаза в глаза — было еще острее и волнительнее, что-то почти забытое, но от того еще более сладкое и интригующее. Кажется, Вуд наконец-то стал получать от этого настоящее удовольствие, потому что застонал, едва заметно двигаясь навстречу. Флинт вбивался в него все быстрее, не отпуская взгляд, не давая Вуду разорвать зрительный контакт, и когда Оливер во второй раз задрожал и тихо, почти на грани слышимости выдохнул долгожданное "Маркус", тот вздохнул, словно облегченно, захрипел и кончил, грубо сжимая вудовскую задницу в ладонях. Но стоило Маркусу отпустить его, как Оливер внезапно затрясся и обхватил его руками — так что не отцепить, вжался лицом в плечо, стесняясь и пряча свои эмоции. Маркус потрясенно замер и попытался было чуть отстранить его от себя, но тот вцепился мертвой хваткой и, казалось, даже дышать перестал. Флинт неуклюже провел ладонью по его спине. — Вуд, — прокашлялся он, — ты это... Не дури. Оливер отрицательно мотнул головой — или отмахиваясь, или соглашаясь, что дурить не будет. Маркус отстранился, но лишь для того, чтобы сжать пальцы на его подбородке и заставить посмотреть на себя. На постоянно бледном и отрешенном лице горели нездоровые пятна румянца, а глаза приняли осмысленное выражение. Оливер не замкнулся в себе снова, и Маркус облегченно вздохнул. — Я больше ждать не буду, — предупредил он. — Будешь выебываться, буду трахать, пока весь бред из башки твоей гриффиндорской не выебу. Оливер моргнул и неуверенно скривился, что должно было стать улыбкой, но этому ему, очевидно, тоже предстояло учиться заново.