В сиянии лунного света

V Гакт не был столь не искушен в чувствах, как Мана. Хотя он и гнал от себя образ «королевы», все отчетливее понимал, что его тянет к этому человеку сильнее, чем к любому другому. После визита в его дом, хотелось сделать какой-нибудь красивый жест — поразить, заставить смотреть на себя другими глазами. С особой остротой он ощутил это желание, когда понял, что богема то и дело подносит Мане подарки. Мелкие пустяки, на которые никто бы и внимания не обратил, приобрели в глазах Гакта ощутимый вес. Мана до подарков снисходил, и это вызывало жгучую ревность. Обиднее всего было то, что Гакту нечем было ответить. Еще одно выводило его из равновесия — Мана не видел или не хотел видеть, что его поклонники, одаривая его, зачастую рассчитывали на известную награду. Гакта коробила мысль о таком отношении к Мане. Однажды один из свиты, напившись, стал недвусмысленно и громко намекать на то, что подаренный им накануне мундштук недешев, а такие подарки не должны оставаться без ответа. Мана оставался невозмутимым и делал вид, что не понимает его. Он смеялся. И все смеялись вместе с ним. Гакт, однако, прекрасно видел, что этот тип из тех, чьи чувства выходят за пределы игры и притворства, и всерьез опасался, что пьяный влюбленный выкинет что-нибудь. После очередной громкой реплики Гакт хлопнул крышкой пианино и подошел к пьяному. — Хватит кричать, — сказал он по-французски. — Ты мешаешь мне играть. Сядь и успокойся, — добавил он, видя, что пьяный собирается ответить, — или я выкину тебя отсюда! Гакт почувствовал на себе пристальный взгляд Маны и вернулся на место. Он смотрел на клавиатуру и не видел теперь, что происходит. Какое-то время было тихо, потом все снова заговорили — на посторонние темы. Когда Мана уходил, Гакт задержал его в дверях. «Тебе это нравится?» — тихо спросил он. Мана дернул плечом. «Это всего лишь игра, — равнодушно ответил он. — Ты дурак, если не понимаешь этого». — «Это ты дурак. Тебя оскорбляют в лицо, а ты смеешься». Мана вскинул голову. Посмотрел на Гакта из-под опущенных ресниц. — Знаешь, что мне хотелось бы иметь? — сказал он так, чтобы не разошедшиеся еще посетители его слышали и поняли. — Я мечтаю о белом шелковом утикакэ. — И добавил шепотом: — Это всего лишь игра. Меня не трогают их слова или твои. Потому что это — просто игра. Сказав это, он одарил Гакта ледяным взглядом и вышел на улицу. Гакт нагнал его. — Я достану, — сказал он. — Пиджак себе новый достань, — рассмеялся Мана. Для Маны все это было игрой — он не солгал. Подарки, стихи, вздохи, комплименты, взгляды, недвусмысленные намеки — все это было частью представления, которое он разыгрывал для себя самого. Ему нравилось играть, и он играл. Он не мог понять, почему Гакт так серьезно отнесся к незначительному эпизоду. Все, что делают и говорят эти люди, не касается Маны. Он выше этого. Все же что-то тронуло его в сегодняшней выходке Гакта, чем-то по-настоящему задели его слова… От него слышать подобные упреки не хотелось. Задетый, он оскорбил его в ответ и уже через минуту жалел об этом. Разве не знает он, как легко уязвить гордость Гакта? Он опасался, что Гакт примет его реплику о подарке за намек или даже обещание. Он вдруг представил, как Гакт хватает его за руку и притягивает к себе. От этого видения бросило в жар. Мана прекрасно был осведомлен о плотской стороне любви и о том, во что иной раз превращается нежная дружба между актерами, но никогда не относил это к себе. Влечение, близость существовали где-то далеко, в ином мире. Мана знал, что рано или поздно он женится, но когда это еще будет… Явившаяся вдруг мысль о том, что Гакт может потребовать близости, приводила его в волнение. Был бы это кто угодно другой — тот же пьяный шут, — Мана бы посмеялся и забыл об этом, но мысль о Гакте вызывала дрожь. Ночью Мана плохо спал, будучи не в силах отделаться от непривычных ярких видений. Утром он услышал, как служанка говорит его матери: «Он уехал, госпожа. Я сказала его хозяину, что вы послали за ним, а он говорит: уехал, обещал вернуться дня через три». Ответа матери Мана не расслышал. «Кто уехал? — подумал он. — За кем ее посылали?» — Какая жалость, — обратилась к нему мать за завтраком. — Я хотела попросить твоего друга сделать кое-что в саду, а он уехал. — Досадно, — согласился Мана. — И твой отец еще не вернулся… Куда бы он мог уехать? К родственникам? — Что нужно сделать? — спросил Мана, чувствуя, что разговор ему неприятен и заставляет чувствовать себя неловко. — Давайте я сделаю? Мана не любил работать в саду, но, если нужно, был готов помочь. С матерью он сбрасывал привычный образ и становился просто сыном — ленивым, иногда грубым и часто непослушным, но любящим. Работа оказалась не такой сложной, и Мана даже попенял про себя матери, что хотела нанять для этого человека. Вечер он, по обыкновению, провел в кафе. Без музыки там было скучно, и, улыбаясь, он думал про себя, что лучше было бы остаться дома. Он спросил у Танаки, куда подевался тапер. — Кто его знает, — ответил Танака. — Заявился ко мне ни свет ни заря, сказал, что должен уехать. Обещал вернуться дня через три. — Как же ты мог отпустить его, — спросил Мана с жеманной улыбкой. — Мы уже привыкли к музыке. — Сожалею, но господам придется потерпеть, — довольно холодно отозвался Танака. — Ай-ай, — тем же тоном продолжал Мана, — ты что же, все еще дуешься на меня за то, что выгнал прошлого тапера? Он же черных клавиш от белых не отличал! «Странно, — думал Мана, оставшись ночью один, — никогда бы не подумал, что буду так скучать по нему… Три дня! Как долго! Куда он уехал? Зачем?» Следующие два вечера он провел дома, сославшись на несуществующую головную боль. Чувствовал он себя очень странно. Что-то пошатнуло его привычный мир. Ему не было дела до других людей — исключая семью, разумеется, — и теперь у него будто отобрали что-то важное. Ему не давала покоя мысль, что Гакт может и не вернуться. Что, если ему просто-напросто надоело в Коками? Другая мысль не давала ему покоя: не воспринял ли его реплику Гакт слишком серьезно? Не мог же он в самом деле ринуться на поиски белого утикакэ? «Как глупо, — думал Мана. — Неужто он воспринял мои слова всерьез? Или обиделся?» Гакт вернулся только через две недели. За это время Мана сумел совладать с собой и вернулся к привычной богемной жизни и покою. Быть может, именно поэтому выходка Гакта произвела на него такое впечатление. В самый разгар вечера Гакт появился на пороге. Он вошел, окинул собравшихся мутным взором, направился прямиком к Мане. Лицо у него при этом было как у человека, только что решившегося на что-то опасное. Мана не сразу обратил внимание на сверток в его руках. Безотчетным движением Мана поднялся и внимательно посмотрел на него. Гакт улыбнулся и уронил свою ношу. Белая ткань блеснула вышивкой в свете электрической лампы и будто бы растеклась по полу. Так и не произнеся ни слова, Гакт развернулся и вышел. По рядам свиты пробежал шепоток. Мана с ужасом понял, что стоит с открытым ртом. Кто-то поднял белую ткань и подал ему. Пальцы ощупали шелк, который будто бы жег руки. Мана попытался сложить его, ткань загнулась, и на подкладке Мана увидел свежую надпись. Почерк был небрежный, но выдавал человека, знающего каллиграфию. Горький комок подступил к горлу, когда он прочитал:

В сияньи лунного света Прекрасно лицо твое. Я — умираю.

Кое-как сложив утикакэ и стараясь сохранить на лице привычное выражение, Мана сел и вернулся к прерванному разговору. Слушая вполуха, иногда поднося ко рту мундштук с сигаретой, Мана привычно улыбался и пытался успокоить расходившееся сердце. Он не сразу заметил, что Гакт вернулся и сел за пианино. Музыка, ворвавшаяся в его мысли, будто бы пробудила Ману ото сна. За весь вечер они так и не сказали друг другу ни слова. Только перед самым уходом Мана довольно холодно поблагодарил Гакта за подарок. Не дожидаясь ответа, он вышел на улицу. Ему хотелось остаться одному, и он отослал желающих его проводить. Гакт нагнал его почти у самого дома. — Ты забыл, — сказал он, протягивая свой подарок. — Спасибо за хлопоты, — пробормотал Мана. Утикакэ показалось ему невыносимо тяжелым, но не подал виду. — Спасибо. — Надеюсь, я угодил? — хмыкнул Гакт. — Не стоило так беспокоиться, — проговорил Мана, отводя взгляд. — Я все равно не смогу это носить на сцене. На мгновение Мане показалось, что Гакт бросится на него, но тот лишь спокойно сказал: — Твое дело. Я не об этом хотел говорить. — О чем же? — Вот что. Все эти проходимцы, что вьются вокруг тебя, будут плясать под твою дудку, пока им не надоест. С ними можешь играть во что угодно. Но со мной это лишнее. — Он придвинулся к Мане, и глаза его странно блеснули. — Ты прочитал? Так? Тогда я жду ответа. Да или нет? Ну? Мана вскинулся. Вопрос Гакта застал его врасплох. Он ничего не ответил и повернул к дому.