В сиянии лунного света

VII Мана принимал ванну. Длинные волосы небрежно заколоты длинными шпильками, голова слегка запрокинута — даже наедине с собой он прекрасно знал, как именно выглядит со стороны. Однако теперь его мысли были заняты иными вопросами. Этот вечер он решил провести дома: ему нужно было побыть одному, в тишине. Мир не рухнет, если он останется сегодня дома. Конечно, он сказал Гакту, что придет вечером, но на улице такая дрянная погода… Главное же — ему не хотелось встречаться с Гактом. Не сегодня. Не после всего. Вынырнув на мгновение из задумчивости, он понял, что ощупывает губы, будто бы пытаясь найти следы поцелуя. Вот что сводило его с ума. Мана был достаточно начитан, чтобы знать, какой переворот в душе производит первый поцелуй, но никогда не думал, что такое может случиться с ним. Гакт пробыл в его доме всего час или чуть более. Дождь кончился, и он поспешил откланяться. Мана видел, что ему неловко в обществе хозяев дома, и про себя посмеялся над этой неожиданной скромностью: это был тот самый юноша, который не упускал случая промурлыкать под нарочито громкий аккомпанемент скабрезную песенку. Вслух он, конечно, ничего такого говорить не стал. Когда он вышел проводить Гакта, тот вдруг проявил интерес к саду, и они прошлись немного. Теперь Мана видел, что Гакту не хочется уходить, и сам почувствовал неловкость. Он бормотал что-то про тропинку, которой они с отцом пользуются: она ведет прямо к зданию театра; про деревья и цветы, которые обожала его мать, — а сам мечтал провалиться сквозь землю. Ему стоило недюжинных усилий сохранить лицо и держаться как ни в чем не бывало. Неприятный тет-а-тет прервала служанка, которая, с поклоном и невнятными объяснениями, вручила Гакту сверток. — Что это? — удивленно спросил Гакт и посмотрел на Ману, но тот и сам растерялся. — Огава-сан? — Это юката, — ответила та. — Хозяйка дарит вам. — Спасибо, — пробормотал Гакт. Мана посмотрел на него: глаза вытаращены, рот открыт, руки дрожат, и он будто не знает: правильно будет принять подарок или вернуть, вежливо отказавшись? — Иди в дом, Огава! — велел Мана. Дождался, когда служанка скрылась из виду, и снова взглянул на Гакта. — Я должен объяснить, я думаю… — Он почувствовал, как на щеках проступила краска. — Моя мать… Она… — Думает, что я нищий, — закончил за него Гакт. — Что?! — Мана кинул на него испуганный взгляд. — Нет! Совсем нет! Послушай, ты не должен на нее злиться или видеть в этом что-то плохое. Пожалуйста, пойми ее правильно. — Мана вздохнул. — Не говори никому — особенно моей матери — что ты знаешь… — Он снова вздохнул и выпалил, глядя мимо Гакта: — У меня был старший брат. Я его почти не помню, но она помнит. Он умер от чахотки, и с тех пор она… Как бы это объяснить? Она обо всех заботится. Понимаешь? Она просто не может иначе! Ты здесь один, без родственников и покровителей… Ее доброта, может быть, не всегда уместна… навязчива… Но она… — Я понимаю, — сказал Гакт совсем другим тоном, и Мана облегченно улыбнулся. — Извини, я… Не привык к такому. Мана пристально посмотрел на него и не удержался от замечания: — Тебя так легко задеть. — Зато для тебя — все игра, — парировал Гакт. Мана пожал плечами и хотел ответить, но вдруг понял, что Гакт стоит слишком близко. От мысли, что сейчас может повториться сцена у храма, кровь бросилась в голову; Мана поспешно отвернулся и стал прощаться. — Уже не похоже на игру, да? Послышалось Мане или Гакт правда так сказал? Мана поерзал в ванне, устраиваясь поудобнее. Вода уже давно остыла, но он так погрузился в свои мысли, что не замечал этого. При воспоминании о поцелуе — а они вспыхивали каждую секунду — по всему телу прокатывалась волна жара. Услужливое воображение подкидывало и другие картинки — намеки на возможное продолжение. Мана прикрыл глаза и повел головой так, будто бы кто-то хотел поцеловать его в шею. Рука сама собой скользнула под воду. Когда он вылез из воды и поднялся к себе, за окном стояла кромешная тьма. Дождя больше не было, но тучи не спешили покидать свой пост, и сквозь плотную пелену не проникал лунный и звездный свет. Мана выглянул в окно, но не увидел ничего, кроме одинокого газового фонаря у кафе. И где-то там, в этой тьме, есть место, не выхваченное неверным газовым светом, где живет единственный человек, который сумел пошатнуть покой всегда холодного и равнодушного молодого оннагаты. Мана отвернулся от окна и обвел невидящим взглядом комнату. Ему не хотелось спать, да и время было еще не такое позднее; ему вообще ничего не хотелось, кроме одного — пережить снова и жар губ на своих губах, и крепкие сильные руки, на которые так легко было опереться, растворившись в этой силе. — Черт бы тебя побрал, сукин ты сын, — пробормотал Мана. «Сукин сын» в это время бездумно бряцал по клавишам, не особо заботясь о мелодичности плодов этой деятельности. При желании, впрочем, получившуюся мелодию можно было бы выдать за джазовую импровизацию, но публике до этого дела было еще меньше, чем самому музыканту. Мана так и не объявился в кафе, и Гакт прекрасно понимал, что уже и не объявится. Ему было тоскливо. Он чувствовал себя обманутым. Покидая гостеприимный дом, переваривая все мелкие и крупные события дня, он был почти счастлив. Его смущал щедрый жест хозяйки дома, но в остальном… И что-то такое мерещилось ему и в предстоящем вечере. Они будут в кафе, как и всегда, но — что может случиться потом? Кто знает! А теперь ему было просто скучно. Гостям тоже. Разговоры велись вялые. Видимо, для этих людей Мана был не просто поводом приходить сюда: он объединял их, направлял течение их беседы, заставлял отвлечься от повседневных проблем. Расходиться стали раньше обыкновенного. Танака ворчал себе под нос, а когда все ушли, обратился прямо к Гакту: — Я надеюсь, ты с ним не поругался? — Нет, — ответил Гакт и улыбнулся, будто оправдываясь. — По крайней мере, с моей стороны ничего такого не было. Ночью Гакт плохо спал. Ему казалось, что у каморки кто-то ходит и будто бы даже стучит в дверь. Он выглядывал несколько раз на улицу, и каждый раз это оказывался ветер, бродячая кошка или просто мираж. С утра его ждала еще одна неприятность. Едва он вошел в кафе и спросил завтрак, Танака вручил ему письмо. Взглянув на адрес на конверте, Гакт почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Заставить себя открыть злосчастный конверт он смог только к обеду. Он сидел на набережной, в тени и подальше от гуляющих. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, как он читает это письмо. Однако письмо оказалось не таким грозным, как он опасался. Сестра писала в привычной ироничной манере, подтрунивала над нерадивым братом — и все-таки требовала объяснений. Гакт задумался. Написать правду («Я украл твое утикакэ, чтобы произвести впечатление на мужчину».) он не мог, а что в таких случаях можно соврать? От невеселых рассуждений его отвлек знакомый голосок. — Наоко-сан, — улыбнулся он. — Отдыхаете? — спросила она. Он заметил, как ее взгляд скользнул по письму в его руках, и сказал: — Получил письмо от старшей сестры. — О. Она села рядом с ним. Завела разговор. Сегодня суббота, снова будут танцы. Гакт-сан же почтит их своим присутствием? В городке мало хороших кавалеров. Гакт охотно включился в веселую болтовню, с тоской подумав о том, что с Маной тоже временами очень легко просто болтать ни о чем, а временами — просто невыносимо находиться рядом. Наоко засобиралась домой, а Гакту нужно было возвращаться в кафе. Они пошли по главной дороге, и скоро Гакт заметил, что навстречу движется знакомая фигура в кимоно. Мана скользнул по обоим взглядом и удостоил их царственным кивком. Гакт кивнул в ответ, а Наоко будто бы нарочно отвернулась в сторону. — Вы с ним знакомы? — спросил Гакт. Наоко дернула плечом и небрежно ответила: — Да, вроде того… — Не похоже, чтобы вы дружили, — заметил Гакт. — А вам он нравится? — спросила Наоко, и в голосе ее прозвучал вызов. — Ну… Он завсегдатай кафе. Я же не могу ссориться с клиентом. — По-моему, он мерзкий, — сказала Наоко. Гакт с удивлением взглянул на нее. Он много чего мог сказать о Мане — в том числе и не особо лестного, — но «мерзкий»? Развивать тему он, однако, не стал. Он боялся, что если кинется на его защиту, то выдаст то, что никак нельзя было выдавать. Он заговорил о кафе и заверил Наоко, что если она придет днем с подругами, то он обязательно сыграет: у него есть новые ноты. Это предложение вызвало у Наоко искренний интерес, и разговор перешел на музыку.