В горе и в радости

      Чёрная, гладкая, блестящая иномарка лихо припарковалась на стоянке у военного госпиталя. Её водитель — высокий темноволосый парень — продемонстрировал на КПП свой паспорт, предупреждённый заранее дежурный выдал ему «бегунок» и вернулся к чтению газеты.       Военный госпиталь был прежде всего больницей, со свойственной ей обстановкой и атмосферой.       Высокий парень, вблизи похожий на иностранца, быстро показал «бегунок» охраннику, тот кивнул, и парень направился к регистратуре. Моложавая медсестра с серёжками из дутого золота в ушах поразилась его ровным и гладким ногтям и странному кольцу с зелёным камнем в форме сердца.       Парень уверенно поднялся на второй этаж. Тонкий, чёрный, недлинный плащ из тех, что носят люди, не успевающие замёрзнуть по пути от помещения до авто, развевался у него за спиной. Дойдя до нужной палаты, парень без стука распахнул дверь.       Палата была невелика, на троих. Сейчас в ней были двое. Оба были молодыми мужчинами, оба были блондинами. На этом сходство заканчивалось.       Тот, что лежал слева, был удивительной красоты — с огромными, ярко-синими глазами, точёными чертами лица и удивительно гармоничным телом, заставившим бы любого античного скульптора перегрызть от восторга свой резец. Он лежал в расслабленной позе и без особого интереса, только чтобы чем-то занять мысли, смотрел в книгу.       Лежащий справа был очень высок. На кровать он не помещался и лежал, закинув ноги на спинку. Кровать по сравнению с ним казалась едва ли не детской — такого впечатляющего телосложения он был. Рельеф мускулов говорил о недюжинной физической силе, а когда он поднял взгляд от рабочей тетради по английскому языку, стало понятно, что силу эту он спокойно применит. Взгляд был жутковатый, недобрый, очень странный — из-за необычных, очень светлых, почти белых, с тёмно-серым ободком, глаз. Черты лица были жесткими, тяжелыми, с отпечатками многочисленных жизненных неурядиц: сломанным носом, рассеченной бровью. На мощном плече светлел шрам от пулевого ранения. И улыбка — кривая, один уголок губ поднялся вверх, другой лишь слегка дёрнулся.       — Макс, — негромко сказал он и чуть повернул голову к соседу по палате: — Скаут, пойди потеряйся!       Тот кивнул и без всякого выражения вышел за дверь.       Железный язычок защёлки ещё не встал на привычное место, а Макса уже со всей силы прижало к стене так, что воздух выбило из лёгких, а вдохнуть он не успел.       — Твою мать, Макс, как же я скучал! — от хрипловатого шёпота Макс покрылся мурашками. Он знал, что так и будет, и именно поэтому надел футболку и джинсы без ремня.       — Стас, погоди, ох, вот презик… Не ставь на мне засосы, да погоди ты!       Макс нисколько не желал, чтобы Стас останавливался, нет, совсем наоборот. Он ничуть не сопротивлялся, когда его уткнули лицом в стенку, лишь сильнее прогнулся и привычно расслабился. Он верил Стасу и знал, что тот никогда не сделает ему больно, но всё равно вздрогнул и слегка зашипел. Одна рука Стаса, такая сильная и горячая, гладила его по груди, другая прижимала к стене его ладони, словно существовала какая-то микроскопическая возможность, что Макс попробует вырваться.       — Такой большой мальчик, а ходишь без трусов. Плохой мальчик!       От этого шёпота Макс ещё сильнее почувствовал жар другого тела там, в глубине своего, и неторопливые ласки снаружи. И это в какой-то миг сошлось в одной точке, из которой оргазм, как сверхновая, разошёлся по всему телу приступами сладких судорог.       — Здоровому мужчине вредно так долго обходиться без секса. — Макс уже привёл себя в порядок и валялся на чужой заправленной кровати, безбожно сминая аккуратно застеленное покрывало. — Когда тебя отпустят?       — Послезавтра. — Стас складывал использованные влажные салфетки в целлофановый пакет. — И если я выясню, что ты там без меня хуйнёй страдаешь, я тебя отлуплю. Портупеей.       — И ты туда же, — хмыкнул Макс, не принимая угрозу всерьёз. — Со Спиритом — два сапога пара, кто бы мог подумать. Вообще-то я пашу, как раб на плантации, уже и забыл, когда в клуб выбирался в последний раз. Отец, судя по тому, сколько я должен заниматься делами его фирмы, собирается уйти в лучший мир как максимум через год. И я ещё жаловался в те времена, когда просто переводил для него документы! «А мы маленькие дети, нам хочется гулять!»       — Ага, конечно! — Стас, знавший своего бойфренда как облупленного, отлично понимал, что Макс норовит сачкануть где только можно. Впрочем, Стаса это не разочаровывало. Он любил Макса со всеми его закидонами, таким, какой он есть, не пытаясь и не желая его исправлять.       Тот год, который они провели вместе, встретившись в Нью-Йорке, был сплошным медовым месяцем. У Стаса порой начинала кружиться голова — столько всего сразу, гигантское количество всего нового после почти трёхлетнего «заключения» в интернате. И хотя он обладал очень узким эмоциональным спектром и редко задумывался о том, что чувствуют другие люди, он начал понимать, отчего Макс так страдал и так торопился уехать. Мир был необыкновенно велик и прекрасен в своём многообразии. А море, море… Оно было ещё лучше, чем в фильмах. Макс научил его плавать, и они часто делали это по ночам (несмотря на огромное количество кремов от загара, на солнце лишний раз Стас старался не соваться). А лучше моря был только Макс. Во Флориде они сняли небольшой дом (слово «бунгало» Стасу не особо нравилось) и часто, просыпаясь первым, Стас долго лежал и рассматривал спящего Макса. В такие минуты он думал о том, как ухитрялся жить без любви. Раньше он полагал, что «любовь» — какой-то бабский загон, что-то глупое и ненужное. В фильмах (в основном в боевиках) он старался не смотреть на экран, если там происходила «любовь». Но потом, встретив Макса и влюбившись, он почувствовал, что, наоборот, становится сильней. Словно в душе (что бы ни говорила училка русского и литературы, душа у Стаса всё-таки была) открылись новые клапаны и резервная сила увеличила его собственную. Едва ли у него нашлись бы слова для этого, хотя он и искал. Он лежал и думал, что ему повезло. Невероятно повезло — он любит и, главное, он любим. Последнее заставляло его только плечами пожимать — за что его можно любить? Всю жизнь, с самого рождения, хорошего о себе Стас не слышал. От этого он нисколько не комплексовал — чувства матери его не трогали, мнения родителей и учителей он ни во что не ставил. Его жизнь до интерната в основном проходила на улице, в компании сверстников, которые признавали в нём вожака по праву самого сильного, хитрого и ловкого, а когда все расходились по своим уютным, тёплым домам, он не страдал от одиночества — он его просто не чувствовал. Когда его отправили в интернат, он не задумывался, справедливо это или нет. Там жизнь была совершенно ясной, иерархия — чёткой и вполне соответствовала его представлению о мире. Дерешься и побеждаешь. И он боролся, пройдя путь от шестёрки на побегушках у старших мальчиков до самого верха. Не имея склонности к самокопанию, в какой-то момент он всё же (пусть подсознательно) понял, что обрёл что-то вроде семьи. Там, среди других детей, оторванных от родителей по разным причинам, находящихся в жёсткой конфронтации с окружающими взрослыми, он был главой, старшим братом, пусть строгим, но не дающим никого из «своих» в обиду. Для него это было новым и потому очень важным.       Одним из самых сильных потрясений стало то, что он не заинтересован в сексе с девушками. Проводя время сплошь в мужской компании, невозможно было остаться в стороне. Идея секса витала в воздухе, в нём были заинтересованы все. Наклейки с голыми тётками, порнокарты и плакаты, журналы, тайком принесённые кассеты с порнушкой… Если ты парень, тем более, если ты лидер, ты обязан быть заинтересован в сексе. Это показатель твоей мужественности. В какой-то момент Стасу начало казаться, что он влип во что-то странное, клейкое, вязкое, словно паутина. Он сам толком не понимал, чего он хочет, мысли уходили, оставляя только жар взрослеющего тела. Эротизмом пропитывалось всё — рисунки на партах и стенах, от примитивно-наскальных до небесталанных изображений самого акта, как фрески древних божеств, взывали к культу фаллоса. Рисунки оттирали, наказание за рисование было довольно строгим, но они всё равно появлялись. Всё это бурлило и клокотало, и в какой-то момент Стас сказал себе и другим: нет. Никаких девочек и дрочилова в душе. Никаких разговоров о том, где, что и как. Он тогда был ещё десятиклассником, вокруг хватало тех, кто был старше, но авторитет Стаса никто, даже одиннадцатиклассники, оспаривать не решались. Когда он шёл посередине коридора, высокий — выше всех, с расстёгнутым воротником, в сопровождении не сильно уступавшего ему в телосложении Вовчика, некоторые жалели, что не могут слиться со стенкой. Он добился своего — его боялись, боялись его силы, жестокости, хитрости и злопамятности. Единственной, кто относился к нему по-человечески, была Банни. Как ни странно, у Стаса где-то в глубине его странного естества жила потребность о ком-то заботится. И он заботился, ничего не требуя взамен, кроме преданности. По своей натуре Стас был аскетом, ему для жизни надо было совсем немного, но если ты не проявляешь заинтересованности как в сексе, так и в материальных вещах, то ты лох. Если ты не можешь их получить — ломай. Иначе ты лох. Иметь вещи было вопросом престижа. Самым престижным был мобильник — почти бесполезный здесь предмет. Придя, что называется, ко власти, Стас устроил тотальный геноцид мобильным телефонам к жестокой радости тех, кому некуда было звонить. И никто не проронил ни звука. Тех, кто пробивался стукачеством, вылавливали быстро и наказание было соответствующим.       Впрочем, учителям всё происходящее было на руку. Дети, отданные им под опеку, в их представлении были злобными зверями. Неважно, что происходило после уроков, за закрытыми дверьми общих спален, и неважно, почему некоторые дети приходили на завтрак в жутких синяках и кровоподтёках, а иные и вовсе не появлялись, отправленные ночью в больницу. Последнее, правда, не особо нравилось директору — «замазывание» некоторых вещей требовало денежных вложений. Поэтому он был совсем не против, если кто-нибудь присматривал изнутри за этим беспределом. Нисколько не боящиеся учителей отморозки из серии «да-чё-вы-нам-сделаете-да-вы-обязаны-нас-учить» быстро затыкались, когда на горизонте появлялись старшеклассники. Возможность смотреть что угодно по видику, заниматься в спортзале, ходить в душ не по расписанию, хранить на кухне свою еду, устраивать дискотеки, играть в покер на деньги с выпивкой — это были вещи, которые разрешались при подключении старшеклассников к воспитательному процессу. Директор сам дал Стасу власть, не подумав о том, какого монстра он ею наградил. Когда-то давно нынешний сожитель матери Стаса оказал директору серьёзную услугу и просьба «забрать пацана» казалась за неё посильной платой. Подумаешь, ещё один малолетний асоциал, будущее пополнение российских зон. Увы, директор понял очень быстро, что ошибся. Парень был более жестоким и сильным, чем большинство остальных и, ко всеобщему удивлению, имел мозги.       Так и текла жизнь Стаса среди плохо покрашенных стен. Учёба, которая нужна, чтобы и правда не закончить вышибалой, драки, тренировки, море в до дыр засмотренных «Пиратах», ночной бег по лесу к дороге, которая никуда его не вела, не вовремя возникающий стояк — и, после летнего фиаско с сексом, полный запрет себе даже думать об этом. Драки, разборки, массаж, который ему делал Вовчик после душа…       А потом был Макс. Это было так необычно. С того момента, как он увидел его из окна — с ещё длинными волосами, и до момента, когда тот вышел к нему в аэропорту, он словно прожил ещё одну жизнь — не тела, но души. Лежа в постели и глядя на спящего Макса, Стас впервые подумал, что существуют вещи, которые, по идее, не могут ему принадлежать, которые он не смог бы получить ни силой, ни хитростью. Но вот же оно — Макс спит рядом, а за окном гомонят птицы и шумит ласковое, тёплое море. Как так вышло?       Чтобы соответствовать Максу, Стасу приходилось многому учиться. Он это делал с присущей ему энергией и упорством. Расширял свой словарный запас, максимально урезая долю мата. Старался запомнить, как лучше одеваться. Старался стать человеком, которого Макс заслуживает, которого он не будет стыдиться в компании себе подобных.       По возвращении в Россию Стас узнал, что отец Макса сделал ему подарок. Небольшая двухкомнатная квартира, не в особо престижном районе, но, впрочем, недалеко от метро, полностью перечеркнула призрак проживания в семье. Он нисколько не думал о ней, получая ключ, на который повесил брелок в виде маленького ножика — подарок Банни.       В интернате жизнь была простой и понятной, их с Максом зарубежное путешествие проходило под знаком бесконечной любви, поглощающей в себя всё остальное. Вернувшись в Москву, Стас сразу понял, что ему придётся изрядно приложить усилий, чтобы выжить в большом мире. Словно он вернулся туда, в своё тринадцатилетие, когда со своими немногочисленными вещичками вошёл в общую спальню, слишком уставший для того, чтобы как-то реагировать и думать о том, что этой ночью ему устроят «прописку».       Но сейчас он был не один. Были Банни, Вовчик, Рэй. Был Макс.       Хотя считалось, что Макс живёт с отцом, большую часть времени он проводил у Стаса. Макс поступил в университет — Плехановку, и каждое утро Стас с любовью и гордостью смотрел, как Макс собирается на учёбу. Стас, хоть и пытался, никак не мог обрести особенного вкуса в одежде и предпочитал не экспериментировать. А Макс всегда находил именно то, что ему нужно и, думая о том, что он сейчас там, в институте, среди таких же молодых, красивых и гламурных, умных и богатых, Стас гордился им и понимал, что сделает всё, чтобы научиться ему соответствовать.       Несмотря на возмущённые вопли Макса, Стас запретил его отцу оплачивать ему учёбу вместе с Максом. У него была своя идея и своё видение мира. Вернувшись в Москву, он обратился к Виктору Степановичу с просьбой организовать для него «курс молодого бойца». Прежде всего остального он хотел стать профессиональным телохранителем.       Виктор Степанович просьбе не удивился. После апрельского инцидента он и сам хотел позаниматься со Стасом. Ему, как профессионалу, было бесконечно интересно поработать с таким потенциалом. Он не знал Стаса раньше, ни разу не видел его до того момента, как нашёл на крыше обескровленного, но упрямо продолжающего сжимать пистолет, который, как потом выяснилось, он выбил из рук одного из нападавших. Макс очень удивился такой идее, но потом нашёл её даже романтичной. Гораздо больше его возмутило намерение Стаса отслужить срочную службу.       Стас и сам не знал, откуда в нём это желание. Это было что-то из детства — «Блокпост» (этот фильм вызвал в нём сильный протест и желание отомстить неизвестно кому, которое он выплёскивал в драках с «врагами» — конкурирующими между собой компаниями), рассказы Сергея Александровича, желание проверить себя на вшивость.       Возмущению Макса не было предела.       — Ну, офигеть! Два года, нахрен! Зачем? Вот ты можешь объяснить, чего ты там такого не видел? Генералам дачи не строил? Тебе мало твоей подготовки как телохранителя? О господи, да запишись ты ещё куда-нибудь. На бокс, на карате, на муай тай, на курсы стриптиза!!!       Это было одной из основных причин их конфликтов. Тем более, никто из их ближайших друзей в армию не стремился. Родственники отмазали Игоря и Вовчика, военкомат забраковал Рэя и Спирита. Пожелай он сам отмазаться — его желание было бы исполнено. Но Стас упёрся, как умел упираться только он.       По какой-то непонятной причине с ним оказался солидарен Спирит. При близком знакомстве, несмотря на, казалось бы, абсолютную разницу во внешности и образе жизни, внутри у них оказалось много общего. Оба любили власть над вещами и явлениями, оба стремились к бесконечному саморазвитию и обладали гигантской силой воли. Им обоим пришлось многое пересмотреть в своих взглядах, чтобы начать нормально общаться. Спирит, хоть выглядел и вёл себя странно, с точки зрения Стаса, в серьёзных переделках показывал гораздо больше здравого смысла, смелости и решительности, чем «среднестатистический цивил». Стас, при первой встрече показавшийся Спириту безмозглым отморозком, при общении высказывал много тонких и верных суждений о людях и окружающем мире, при том, что его чтение составляла исключительно справочная литература и он не забивал себе голову расхожими суждениями и устоявшимися клише. И, конечно, Спирит не мог не восхищаться его любовью к Максу.       Именно от Спирита Стас получил много хороших советов, тот помог ему обставить квартиру и подобрать подходящий гардероб. Единственное, с чем Стас был в корне не согласен, — вопрос воспитания Макса: «Похоже, что ты у нас любитель законченных эгоистов. Чего только не бывает на свете!»       И почти сразу же после роскошно отпразднованного восемнадцатилетия Стаса призвали.       Поначалу армия ему нравилась. Чисто мужское общество со строгой иерархией казалось Стасу самой правильной формой социального устройства. Его не тяготили форма и режим, он спокойно относился к бурде в столовке, а опыт выживания в интернате, приучивший его ко многому, не давал разворовать свои немногочисленные вещички.       Дедовщины он тоже избежал с лёгкостью. Несмотря на курс гормональных препаратов, скорректировавших его внутренние химические процессы, в восемнадцать лет Стас достигал двух метров роста, а усиленные занятия спортом заставили «дедов» сообразить, что они хотят дембельнуться с полным комплектом рук, ног и зубов. И это оказалось довольно легко — здоровенный жлобяра («в десант его надо бы!») не быковал, никому ничего не предъявлял, только следил за тем, чтобы ничего не предъявляли ему. С теми, кто считал себя «крутым», он быстро завёл близкое знакомство — навык общежития один из самых важных, если хочешь выбраться в первую десятку.       А потом он нашёл себе «оруженосца».       Вышло это случайно — в свободное время до отбоя Стас, если не было никакого кипеша, вроде игры в карты или отмечания чьего-либо дня рождения (в такие моменты Стас был незаменим, доставая выпивку, закусь и отводя глаза начальству), изучал английский язык. После года жизни с Максом и путешествия за границу он овладел английским на разговорном уровне, но ему хотелось знать язык ненамного хуже Макса, даже если того учили с раннего детства. Он сидел, положив на колени рабочую тетрадь и пару словарей, отвечал на вопросы, не подглядывая в ответы, и тут…       — Неправильно. У тебя вот здесь и вот здесь неправильно.       Стас поднял глаза. Этот парень появился не так давно, и Стас ещё толком его не разглядел, чисто механически отметив лишь идеальную осанку, напомнившую ему «проглотившего прут» Спирита.       — Ты откуда знаешь?       — Я очень хорошо знаю английский, — без всяких эмоций ответил парень.       Стас разглядел его поближе. Парень был невысок, едва ли доставал ему до середины груди. Под глазами синего цвета тени, щёки запали, на скуле — порез. Его отсутствующий взгляд внезапно напомнил Стасу Рэя, перебирающего невидимые струны. Нелишне иметь около себя человека, который хорошо знает английский. И случай скорешиться представился.       Это было как раз в бане. Крики, маты, «кто спиздил мыло?!», быстрые взгляды друг на друга. Следы от ножа и шрам от пулевого ранения заставили многих проникнуться к Стасу ещё большим уважением.       С чего всё началось — Стас не понял. Потом кто-то заорал: «Ах ты, педрила ёбаная!» Рефлекторно дёрнувшись, Стас увидел такую картину — один из самых, на его взгляд, безмозглых сослуживцев прикопался к этому синеглазому. Как Стас успел выяснить, его фамилия была Марков и он был из какого-то Н-ска, не из Москвы. Никто ничего не успел сделать — придурок толкнул Маркова, рассчитывая, что тот не удержится на скользком полу. Тот вроде и не удержался — грохнулся на спину и, это Стас разглядел точно, перегруппировался ещё до падения и каким-то хитрым резким движением, вместо того, чтобы шлёпнуться на пол, сбил ударом ног противника и оттолкнувшись от пола, снова встал, словно драться на скользком кафеле было для него самым обычным делом. Сам Стас вряд ли смог бы это повторить.       Упавший, разбив локти в кровь, ринулся на Маркова. Его приятели тоже не отставали, но Стас был первым.       — Кто, блядь, дёрнется — зубы в кармане понесёт, ясно?       — Слышь, ты это… — выдал самый тупой, — ты это…       Мысль он закончить не успел — удар под дых выбил воздух у него из лёгких, от удара об стену зазвенела голова, а горло перехватило стальным обручем.       — Когда я говорю, отвечать надо либо «да, Стас», либо «нет, Стас». Понял, быдло? Повтори!       Парень хрипел, ища глазами своих дружбанов, но те проявили редкую разумность и не стали вмешиваться. Что-то захрустело в шее, и вдруг показалось, что этот белоглазый тип сейчас свернёт ему шею.       — Да, Стас, — выдавил он, и стальной обруч разжался. Влажный воздух солдатской бани показался ему в этот момент самым прекрасным.       Остаток помывки прошёл без эксцессов.       Парня звали Данилом. Он не слишком распространялся о себе. Когда Стас спросил его, где он так научился драться, Данил без всякого выражения поведал, что некоторое время ходил на карате и на плаванье, где он некоторым не нравился. Что подразумевалось под этим «не нравился», он не объяснил. Был в парне какой-то странный надлом, какая-то незаживающая рана. Там, в бане, видимо, включилась память тела, в остальной же солдатской жизни он проявлял самоубийственное отрешение. Иногда Стас просыпался оттого, что Данил смотрел на него. Тот мучился бессонницей и даже добытые Стасом валериана и пустырник плохо помогали. Однажды он перебудил всю спальню, заорав во сне, причём, как ни странно, на немецком. Объяснять он ничего не стал.       Но всё же они сдружились. Данил, когда «отмораживался», был очень интересным собеседником и, судя по разговорам, в свои девятнадцать лет многое видел. Что именно с ним случилось, что его так поломало и как с этим связан немецкий язык, оставалось тайной.       После той разборки в душе в сторону Маркова даже косо смотреть боялись.       Он частенько делал для Стаса разную мелкую работу — подшивал воротничок, стирал портянки, чистил сапоги — обычное дело. Это не доставляло ему никаких проблем, справлялся он довольно ловко и не видел в этом никакого унижения.       Где-то к концу первого года служба Стасу надоела. Ничего интересного, обычная рутина. Да ещё и Макс остался там без присмотра. Он, конечно, часто его навещал, но это было не то. Стас открыл для себя ревность и теперь мучился ей, отлично представляя, сколько у Макса возможностей сходить налево. Ещё бы! Когда они шли в клуб, Стас, которого Макс так и не научил танцевать, заказывал себе бокал пива и смотрел, как его любимый отжигал на танцполе, видел, с какой неприкрытой жадностью на него смотрят — и девушки, и некоторые парни. К барной стойке он редко возвращался один. При виде Стаса многие скисали, но находились отчаянные, предлагающие секс втроём, наверное, таящие надежду переиграть Стаса на его поле и вернуть заблудшего красавчика на истинный путь.       Ну да, конечно!       Из армии нужно было сваливать — на гражданке ждала куча дел.       Идея к Стасу пришла спонтанно — во время чистки картошки. Ему ясно вспомнился тот вечер, когда они с Максом сидели на кухне в интернате и чистили картошку, ну, то есть, он чистил, а Макс уродовал, а потом, бросив эту затею, рассказывал ему о море. Кто бы мог подумать, что меньше, чем через год, они, тогда подравшиеся чуть ли не насмерть, будут вдвоем гулять по пляжу Флориды, а тёплое море будет стирать их следы.       Данил выслушал план с глазами на пол-лица.       — Ты это серьёзно? — выйдя из транса, в котором обычно пребывал, возмутился он. — Ты вообще нормальный?       — Считается, что да. Слушай, если ты боишься, я тебя не задерживаю.       — Да нет, как ни странно, не боюсь. Странный ты тип… Я в доле. — И добавил с каким-то непонятным чувством: — Мои друзья называют меня Скаутом.       План был, как и многое гениальное, прост.       — Уйдём красиво!       — Ага, как «Титаник» под воду! Зачем тебе это? Тебе что, твой френд ничего другого организовать не может? Он же вроде как из небедной семьи?       — Ты что имеешь в виду?       — Ой, да ладно, я вроде как не слепой, — криво усмехнулся Скаут. — Не боись, не проболтаюсь.       — Я привык всё делать сам. Ещё раз говорю: не хочешь — не надо!       — Да почему бы и не надо? — Марков отмахнулся с каким-то озлобленным равнодушием.       План был, как и сказал Стас, очень простым и красивым. Пусть танцпол — это не его, но в том, что нужно делать со всякими приборами и механизмами, толк он знал. Виктор Степанович порой шутил, что в Стасе умер гениальный диверсант. «А может, ещё и не умер!» — обычно продолжал он.       Для «прощального салюта» Стас выбрал кухню. Надо было подобрать время, чтобы это вышло на их дежурство. Скаут, очнувшийся от своего многомесячного ступора, наблюдал за Стасом с какой-то злорадной улыбкой — по ней было видно, что он не струсит и не сдаст.       — Совершенно не понимаю, как ты в этом разбираешься, — он следил за манипуляциями Стаса. — Я никогда не пытался…       — Почему?       — Не знаю. Просто хотелось быть хорошим.       — Херни тебе хотелось! — Стас вынырнул из сочленения труб, вытирая руки о тряпку.       — Ты понял, что надо делать?       — Понял, Стас.       И когда старый проржавевший котёл взорвался и пламя чуть не рванулось к столовой и складу, два доблестных бойца оказались рядом и, приложив все усилия, потушили огонь. И теперь оба этих бойца валялись в военном госпитале, ожидая дальнейшей судьбы. Точнее, Стас знал свою судьбу, а Маркову было всё равно.       …Они с Максом долго сидели, целуясь и разговаривая, строя планы на жизнь.       — Вот видишь, не нужна была тебе эта армия, ну, что я говорил? В Москве все бомжи сдохли — в кои-то веки я оказался прав! Я так скучаю по тебе…       Они долго прощались и с огромным трудом отпустили друг друга. Стас взялся провожать Макса.       Возвращаясь в палату, на коридоре, в стенной нише, где нашли приют фикусы, финиковые пальмы и безобразно разросшиеся кактусы, он увидел Маркова, рядом крутилась парочка медсестёр. На вкус Стаса в Маркове не было того, что привлекало его в Максе — ленивой грациозной силы, но всё же он был неплохим парнем, он был «своим», уже проверенным, а Стас не любил выпускать «своих» из поля зрения.       — Куда ты теперь, обратно в Н-ск?       — Ага, конечно, ждут меня там с цветами и оркестром!       — Тогда поедем со мной в Москоу-сити! Не беспокойся, если что надо будет, помогу для начала.       — Окей.