Мотыльки

Неужеле я так и не смогла забыть его? Забыть то, что так нежно и трепетно хранила в своей памяти все эти годы? Мне часто снится один и тот же сон с его участием. Давид. Как много смысла заложено в этом имени, для меня. Мы танцуем, кружимся в медленном вальсе и он смотрит на меня, но не так как всегда, а отстраненно, с укором, словно хочет обвинить меня в том, что произошло в ту далекую зиму тысяча девятьсот восемьдесят второго года, но ведь я не виновата! Не виновата. Не виновата? Когда я проснулась, его уже не было рядом, и лишь смятая простынь напомнила мне о нашей ночи. Часы пробили ровно восемь, когда я услышала мамины шаги в прихожей. Она зашла в комнату словно тень, и молчала, поджав свои и так тонкие губы, лишь изредка поглядывая на меня, стараясь не встречаться со мною взглядом, но, наконец, после такого напряженного молчания, она заговорила. Тихо, но так властно, и совсем не в ее манере: — Мы уезжаем. Завтра же. Собери все необходимое и будь готова к вечеру. Едва я хотела возразить, сказать, что так нельзя, что здесь все, что здесь мой родной дом, здесь ... Впрочем, я могла продолжать прокручивать это у себя в мыслях бесконечно долго, останавливаясь все же на событиях минувшей ночи. — Но, мама... Вытерев руки о фартук, который она уже успела надеть на свое новое платье, она лишь сильнее сжала губы, а потом, на полувыдохе, совсем шепотом, словно это сказала не она, а, вероятно, кто-то иной, произнесла: — Шлюха. — Вспышка. Пламя. Жар. Удар. И, наконец, стыд. До того момента, наверное, я еще не понимала всего произошедшего, принимая это скорее за игры воображения, чем за реальность, но ... мама. Она все знала. Все-все. Нет, я не стала плакать, просить прощения или еще что-то в этом роде, наверное, именно потому, что говорить я не могла; слова застряли где-то в районе груди, и что-то тяжелое не давало им вырваться наружу. Мне перекрыло все эмоции. Я не помню как оказалась на улице, как бежала по аллеям, усыпанным осенними листьями, а может там и вовсе их не было, как расталкивала на своем пути всех, кто мог хоть на секунду задержать меня. Резкие удары разбудили меня, и я с ужасом поняла, что это была я. Это я стучала в такую знакомую до боли дверь, видимо не первую минуту, и даже не первые десять, так как на шум повыскакивали из своих квартир сердобольные бабули-соседки, и что-то долго, усердно пытались донести мне через крик, но я не слушала. Совершенно. Дверь по-прежнему оставалась запертой, и поняв всю абсурдность и глупость ситуации, я тихо сползла по стенке, закрыв лицо руками. Не знаю сколько там просидела, сколько ждала его, про себя и вслух молясь о том, чтобы он пришел и все было хорошо. Так хорошо и спокойно как раньше. — Вставай, девочка. Все будет хорошо, - я подняла опухшие от слез глаза, встретив на себе взволнованный взгляд бабушки, которая очень внимательно смотрела на меня. — Пойдем, пойдем. Он не придет, сегодня утром забрал вещи и уехал. Я то знаю, он мне ключи оставил, - я не верила. Нет, нет, нет. Так ведь не могло быть. Давид, он же не трус... Но почему тогда так?