1467 год
- Я был глуп, мой султан, я был так глуп. Я мнил, будто Эдирне – моя клетка. По каким бы османским землям я ни ехал верхом, мне чудилось, будто каждый куст, каждый камень шепчет мне: «Ты чужой здесь, уходи. Уходи, неверный!» Но то было лишь воображение. Эдирне был раем, Константинополь был раем. А клетка… Клетка – это Тырговиште! Валахия – это клетка для меня! Я сижу там один, словно приговорённый к вечной тоске по любимому, и не имею права не слушать, что говорят эти безголовые бояре. Одна за другой мне приходят вести о рождении твоих детей, а я не могу припомнить последний раз, когда хотя бы видел тебя! Я заперт на той чужой земле, заперт! За что ты так со мной, Мехмед? Это расплата за все те годы, что я отказывал тебе? Раду поднял взгляд кристально-чистых голубых глаз на своего султана, молясь, чтобы слёзы не сорвались с его ресниц. Пусть они оба возмужали и заматерели, но не лишились юности и страстности души. Сердце валашского господаря – теперь уже господаря – всё так же замирало в присутствии повелителя, как и раньше, словно не прошло всех этих лет в разлуке. Давным-давно пробилась щетина на его прекрасном лице, появились крохотные морщинки в уголках глаз. Теперь и его лицо умело принимать то бесстрастное и строгое выражение, свойственное всем правителям. Когда-то он мог лишь смотреть на подобное выражение на лице Мехмеда и содрогаться от внутреннего трепета. Теперь же пред ним самим трепетали бояре и многие прочие. - Раду, милый Раду, конечно, это не расплата. Нет никого на свете, кому бы я доверял, как тебе, и кому я доверил бы Валахию. Если не ты будешь на троне, мы вновь потеряем её, ты понимаешь? Я не позволю этому случиться снова. Валахия была и будет впредь османской землёй, и лишь на тебя я в этом могу положиться. Лишь тебе я могу поручить быть так далеко от меня и охранять границы моего государства. Для тебя клетка – Тырговиште, а для меня – мир, в котором тебя нет рядом. Иди ко мне. Годы не пощадили и его возлюбленного Мехмеда. Глубокая складка залегла меж его бровей и не пропадала теперь уже никогда, даже если тот улыбался. В медь его волос на висках закралась едва заметная седина. Ласковые руки загрубели от меча. Султан протянул ему свои раскрытые ладони, призывая в объятия, и не было места, где бы Раду хотел быть больше, чем в них. Тело Мехмеда было жёстким и тёплым, таким, от которого Раду отвык за годы разлуки, но именно таким он его и запомнил. Горячие ладони легли ему на спину, притягивая ближе. - Позволь мне остаться ещё ненадолго. Валахия не провалится сквозь землю без меня за это время. Прошу! – этот шёпот и эта просьба были непозволительной слабостью для господаря, но отчаяние его было готово в любую секунду выплеснуться наружу самым неожиданным образом. Терпеть разлуку с любимым больше не было никаких сил. Лучше бы ему умереть от болезни или яда, чем годами ждать гонца из столицы с приглашением в султанский дворец. - Оставайся. Оставайся, Раду. Не отходи от меня ни на шаг, радуй мой глаз, пока ты здесь. Дай мне насмотреться на тебя, надышаться твоим запахом, запомнить гладкость твоей кожи. Лишь Аллах ведает, когда мы увидимся в следующий раз. Мехмед чуть отстранился, чтобы взглянуть в лицо своего любимого и улыбнулся той болезненной и робкой улыбкой, какой улыбался всякий раз, когда им предстояла долгая и мучительная разлука. Пусть не сегодня и не завтра, но очень скоро его Регул – его сердце – покинет его. Раду улыбнулся в ответ так же нежно и кротко и огладил ласковым взглядом его лицо. - Тшшш, не говори об этом… - Раду приложил палец к губам возлюбленного и, ощутив их жар, захотел почувствовать его на своих собственных губах. Пусть годы изменили лицо его господина, но не сделали его менее любимым. – Откуда этот шрам на твоём лице? Я не помню его, - избегая думать о поцелуях при свете дня, Раду коснулся едва заметного шрама над бровью повелителя. Наверняка, не один десяток шрамов украшает теперь его тело под кафтаном. При мысли об этом он вздрогнул от опалившего изнутри холода. - Он остался после осады… - прикосновения любимых рук, пусть теперь уже не таких нежных, как прежде, вернули Мехмеда в годы его юности, когда они с валашским принцем могли беззаветно наслаждаться обществом друг друга и не думать о далёком и призрачном будущем, о предстоящих бедах или разлуках. О, как они были счастливы тогда! И как наивны… - Болит? – в сапфировых глазах плескались беспокойство и едва различимая злость на того, кто посмел ранить великого османского льва. - Аллах мне свидетель, лишь взглянул я в твои глаза, и боль моя отступила. Ничего не болит, радость очей моих, ничего! Улыбка Мехмеда боле не была такой же задорной и яркой, как в юности, но даже преисполненная скрытой печали, она продолжала быть по-прежнему прекрасной. И даже не исчезающая складка между бровей не могла этого испортить.***
- Да будет путь твой лёгким, друг мой! Аллах да защитит тебя от любых напастей. В ответ Раду в последний раз прижался к нему всем телом в крепких объятьях. Всю прошедшую ночь они прощались друг с другом наедине, на том языке, на каком умели только они. Но и официальных прощаний никто не отменял. - Благодарю, мой султан. Да дарует Аллах Вам долгих лет жизни. Раду заставил себя отступить назад и поклониться. Мехмед вновь ощутил это чувство, словно от тебя отрывают кусок живой плоти. Так было и в прошлый раз, и каждый раз до этого, когда им с валашским господарем приходилось прощаться. Потому теперь султан ненавидел прощания. Но не проводить своего драгоценного друга в долгий путь он тоже не мог. Раду ловко вскочил в седло и, в последний раз склонив голову, пришпорил коня. Мехмед не отрывал от него взгляда, пока тот не исчез из виду, став крохотной точкой на горизонте. Сердце покидало Льва.