Бармен на полставки

Из старого, ещё кассетного, магнитофона, который Алекс с сияющей улыбкой водрузила на барную стойку, лилась тихая мелодия. Томительно-грустная. Одинокая. И очень — слишком — искренняя. Атсуши оставалось лишь немного недоумевать: зачем Алекс притащила сюда такую древность? И почему так радовалась, найдя в собственных завалах шкафа именно эту кассету? Будто она по какой-то причине была очень важна для неё. Возможно, важна так, как никогда не будет важен Атсуши. «Алекс снова учудила?» Учудила или решила поделиться с ним чем-то сокровенным и личным? Алекс — владелица бара — чудила даже чересчур часто. Изредка это делалось для того, чтобы поднять ему, Мурасакибаре Атсуши, настроение. Чаще — просто потому, что без чудачеств Алекс жить не умела и не хотела. Принципиально. Сhe vuole questa musica stasera, che mi riporta un poco del passato, la luna ci teneva compagnia, io ti sentivo mia, soltanto mia, soltanto mia*. Алекс куда-то ушла: кажется, позвонить кому-то и зачем-то, а Атсуши не решался выключить магнитофон. Казалось, что стоит его выключить, и он уже больше не включится, а песня затеряется на прозрачно-коричневой плёнке и будет навсегда потеряна для всего мира. Для Алекс. Для него. Глупость, конечно, ведь её всего за пару секунд можно было найти в Интернете. Иногда Атсуши чувствовал себя удивительно иррациональным. А Алекс была иррациональной вообще всегда, и это её ещё ни разу не озадачило. Атсуши восхищался ей. Атсуши только ради неё стал барменом. — Чего хочет музыка этим вечером? — мурлыкнула незаметно подошедшая слишком близко Алекс. Атсуши, возможно, отвлёкся бы и сбился с расчетов, но… Неожиданные появления взбалмошной и своенравной «хозяйки бара» уже давно стали делом обычным. А он… он просто привык. — А? — переспросил Мурасакибара, слегка нахмурившись, и Алекс заливисто рассмеялась: — Название песни. — Песни? Она же на итальянском. — Я учила итальянский в университете. Ты не знал? — игриво хихикнула Алекс. — Нет. Знал. И тоже собирался начать изучать итальянский, но… Не сложилось. Новые языки — это не его. Как и сама Александра Гарсия, прекрасная, восхитительная, непредсказуемая, неподражаемая и… такая чудесная, что Атсуши мечтал бы остаться с ней здесь, в этом баре, за несколько минут до рассвета навечно. На всю жизнь — с ней, здесь и сейчас. В конце концов, его желания никогда не сбывались, а Алекс, как мечта, оставалась всё такой же недосягаемо далёкой и болезненно близкой. Как обычно. Как всегда. П р и в ы ч н о. — Закончил уже? — Почти, — коротко ответил Атсуши, не отрывая взгляда от исписанных тетрадных листков и составления еженедельных отчётов по «делам в баре». На Алекс он по-прежнему не смотрел. Хотя посмотреть — всего лишь посмотреть — хотелось, причём всегда. Vorrei tenerti qui vicino a me, adesso che fra noi non c'è più nulla, vorrei sentire ancor le tue parole, quelle parole che non sento più. — Нальешь мне, сладкий? — Алекс игриво сверкнула глазами в его сторону, и Атсуши угрюмо насупился. По его мнению, Алекс пила чересчур много. — Я слышал, выпивают в одиночестве только алкоголики. — Тогда половина наших гостей — алкоголики и одиночки! — И ты тоже? — И я, если ты не составишь мне компанию. Впрочем, выпивала она только в его присутствии, а это… Мурасакибара не был уверен, что смог бы отказаться от её предутренней компании. Потому что от неё самой, от возможности или попросту надежды когда-нибудь быть с ней — он отказался давным-давно. И это было абсолютно нормально. — Бар уже закрыт. — Но ты же сделаешь для меня исключение, так ведь, Атсу-у? — Предпочитаю, чтобы ко мне обращались по фамилии. — Зануда. Немного поколебавшись, он всё-таки протянул ей заранее отставленный в сторону бокал с бурбоном. Второй залпом выпил сам. На душе было пронзительно пусто. И очень горько. Il mondo intorno non esisteva, per la felicità che tu mi davi, che me ne faccio ormai di tutti i giorni miei se nei miei giorni non ci sei più tu. — Как ты, Атсуши? — Алекс непривычно серьёзно сверкнула глазами в его сторону. Она всегда была проницательной — может быть, излишне, — и Мурасакибара иногда думал, что, возможно, она лучше него самого знает о происходящем у него в сердце. — Обычно. — Обычно? — То есть я… Всё в порядке. Сейчас Атсуши был в порядке. В пределах нормы, если можно так выразиться. — Вот как? — Алекс ему явно не верила, хотя он и сам себе не до конца верил. — Ага, — самокопания Атсуши не любил немногим больше, чем разговаривать о чувствах. О чувствах, собственных, очень личных и смущающих, он никогда ни с кем не говорил. Мурасакибара, в целом, не привык на что-либо жаловаться, но… Глядя на счастливого с Кагами Тацую, однажды зарёкшегося вступать в серьёзные отношения, или видя Касамацу, опустившего руки и чуть было не сдавшегося — не сдавшегося благодаря Кисе, или замечая, какими влюблёнными глазами смотрят теперь, после стольких лет дружбы, друг на друга Аомине с Момои, Атсуши хотелось верить, что сам он тоже… однажды тоже… сможет стать по-настоящему счастливым. Потому что сейчас он был просто в порядке — и бесконечно далёк от того, что люди обычно зовут Счастьем, вот таким вот, с большой буквы. — Ты выглядишь подавленным в последнее время. — Я просто малоэмоционален. — Ха-ха! А я думала, чувства внутри тебя так и кипят! — Нет, вовсе нет. Внутри него кипело — постепенно сгорало — всего одно чувство. И Атсуши надеялся, что, когда оно наконец-то полностью выгорит и исчезнет из его сердца, на его месте останется только блаженная, ничем не нарушаемая и самая абсолютная на свете пустота. Атсуши устал от любви, безответной и безнадёжной, и всё же… Он до сих пор не представлял и не желал представлять своей жизни без Алекс. Как бы больно, утомительно и одиноко не было находиться рядом с ней на правах… друга или просто работника бара — Атсуши точно не знал. Che vuole questa musica stasera, che mi riporta un poco del passato, che mi riporta un poco del tuo amore, che mi riporta un poco di te. — А ты-то сама как, Алекс? — О, я замечательно! — Ты… счастлива? — Без сомнений! — Я где-то слышал, что счастливые люди не пьют бурбон с утра пораньше. — Ну, у нас-то это не утро даже. Так… затянувшаяся ночь. — Значит, можно? — Атсуши сам не до конца понимал, о чём именно сейчас спрашивает. Можно ли выпивать вдвоём перед рассветом? Или можно… Можно? — Можно, — великодушно кивнула Алекс, шутливо подмигнув ему. Нельзя. Разумеется, нельзя. Бокал Алекс опустел и с тихим звоном приземлился возле такого же пустого бокала Атсуши. Вздохнув, бармен достал из-под стойки откупоренную темную бутылку десятилетнего бурбона и разлил содержимое ещё на две порции. — Ещё по одной? — лукаво улыбнулась Алекс, перекатывая по стенкам бокала орехово-янтарную жидкость. — Почему бы и нет? — Тебе это нравится, да, Атсу? — Мне всего лишь некуда спешить. — Хах, мне, представь себе, тоже! Хотя Гин, наверное, будет мне страшно-страшно мстить, если я не приду вовремя, чтобы покормить его завтраком. — Гин? — Мой кот, ты не знал? Он у меня уже пять лет живёт. То-о-олстый такой… Точнее, пушистый! — Это много. — Да. На улице занимался рассвет, и в первых лучах осеннего солнца как-то слишком сильно бросалась в глаза серая пыль, молчаливым упрёком повисшая в зале закрытого бара, в котором — зачем-то?.. зачем? — пили вместе двое никак не желавших возвращаться домой людей. Мурасакибару дома уже давно никто не ждал, а Алекс… Алекс, видимо, тоже было некому ждать, а значит, её последние отношения тоже — снова — закончились полнейшим провалом. Кажется, Атсуши уже привык к тому, что рядом с Алекс никто подолгу не задерживается. Только он один. Да и то он… не с ней. — А у тебя домашние животные есть? — Нет, это слишком… напряжно. — Может быть, тоже кота заведешь? Или кошечку. Знаешь, — Алекс мечтательно прищурилась, — с ними сложновато бывает, но когда тебя дома кто-то ждет — это действительно здорово. — Я подумаю. — Правда? — Угу. Che me ne faccio ormai di tutti i giorni miei se nei miei giorni non ci sei più tu. Всё, что у них сейчас было, это безответные (слишком очевидные и слишком невозможные для обоих) чувства, молчание, наполненное мучительными смыслами, и выпивка наедине под пронзительно тоскливую итальянскую мелодию. — Пора закрывать бар. — Да, ты, как всегда, прав, Атсуши-зануда. Che vuole questa musica stasera, che mi riporta un poco del passato, che mi riporta un poco del tuo amore, che mi riporta un poco di te, un poco di te. — Алекс, ты… останешься со мной? — вопрос нагнал Александру уже у самого выхода, за мгновение до того, как она открыла дверь и вышла наружу, растворившись в ярком потоке утреннего света. В баре было всё ещё темно и пыльно, и Атсуши совсем не смотрел на неё, будто бы полностью поглощённый раскладыванием бумаг по ящикам и последней проверкой своего рабочего места перед уходом. Этим вечером вместо него на смену должен выйти Химуро Тацуя, и… Алекс казалось, что больше она никогда не увидит Атсуши, если сейчас — прямо сейчас — ошибётся в ответе. — Что? Алекс думала, что не ошибиться сейчас — невозможно. И, в конце концов, она всегда подозревала, что однажды Атсуши попросту не сможет молчать о своих чувствах, но… Не сейчас, не так и… не с ней. Ей было немного жаль, что сейчас она не видит его лица. А может, и к лучшему, что не видит. — Я тут подумал, что… — Атсуши запнулся на полуслове, и его плечи странно дёрнулись, когда он всё же продолжил говорить: — Думаю, я заведу себе кошку, как ты и советовала. — О. — Наверное, это здорово, когда дома тебя кто-то ждет, — уже привычным, очень спокойным голосом договорил Мурасакибара и повернулся к Алекс, совершенно равнодушно встретившись с ней глазами. — Я рада, сладкий. — Не называй меня так. Момент минутной слабости — почти признания уже прошёл, и Алекс улыбнулась, радуясь тому, что их дружеские отношения сегодня не омрачит ни его признание, ни её отказ. «Может быть, когда-нибудь в будущем…» А в сердце Атсуши дотлевали последние угольки былой любви. На душе было легко и по-осеннему дождливо, и в уши лилась нежными звуками, заполняя пустоту, итальянская мелодия с одной старой плёночной кассеты. «Возможно, домашние животные — не такая уж плохая идея». Сhe vuole questa musica stasera, che mi riporta un poco del passato, la luna ci teneva compagnia, io ti sentivo mia, soltanto mia, soltanto mia.