Когда Кисе вернулся домой, Касамацу с несвойственной ему меланхоличной задумчивостью перебирал пальцами гитарные струны и что-то тихо напевал. Так тихо, что Кисе почти не мог разобрать слов, но этого и не требовалось: мелодию — их мелодию — он узнавал всегда.
— When the darkness settles in
And the world caves in all around me
Youʼre all I need*.
«Он играет? Снова? Ту же песню…»
В последнее время он редко играл на гитаре, а их песню — ещё реже. Кисе его в этом не то чтобы поддерживал, но… понимал.
— Что-то случилось, семпай? — проходя в комнату Юкио, спросил Рёта и сам поморщился от того, как неестественно это прозвучало.
«Семпай»! Вроде бы и школу давным-давно закончили, и живут вместе (пусть и спят по привычке в разных комнатах), и даже — кажется — встречаются друг с другом, и всё же… Называть Касамацу семпаем было привычнее — удобнее, чем обращаться к нему по имени. Впрочем, и сам Юкио его по имени не называл: Кисе и Кисе. Не Рёта.
Но сейчас — теперь, после всего того, что с ними случилось и через что они прошли за последний год, было не время выяснять отношения или требовать чего-либо.
— Семпа-а-ай? — протянул Кисе, поняв, что его вопрос остался неуслышанным. Касамацу пару раз медленно моргнул, будто просыпаясь, и рассеянно улыбнулся:
— О, привет, Кисе. Давно пришёл?
— Только что. Пойду продукты разберу.
— Тебе помочь?
— Нет, не стоит.
— Ну, тогда я ещё немного поиграю, — криво улыбнулся Юкио, пристраивая на коленах гитару.
Но когда Кисе вышёл из комнаты и отправился на кухню, перезвонов гитарных струн он больше не слышал. Рёта аккуратно разгрузил на стол пакеты с продуктами и вернулся в гостиную. Юкио отложил в сторону зачем-то принесённую из комнаты гитару, и это движение неприятно отозвалось в сердце. «Ты больше не хочешь играть при мне?»
— Как там дела у ребят в клубе? — преувеличенно бодро и весело спросил Касамацу, когда Кисе сел рядом с ним на диван, привычно и почти неосознанно переплетая их пальцы.
— Нормально. Кагами-чи понемногу свыкается с ролью гитариста, так что скоро они уже выступать будут, но…
— Но?
— Семпай, — «Юкио», — ты же знаешь, что тебя никто не сможет заменить?
— Ха-ха! Не таким уж и хорошим гитаристом я был, Кисе.
— Самым лучшим! — порывисто выпалил Рёта и замолчал. Он в самом деле считал Юкио лучшим гитаристом и до сих пор не понимал, почему он ушёл из группы, но…
Касамацу однажды попросил об этом не спрашивать, и Кисе не спрашивал. Пусть от не заданных вопросов у него и болело горло, а от не прозвучавших, но чересчур очевидных ответов ныло сердце.
«Если бы не я… Если б только…»
Кисе старался гнать от себя эти мысли, оставить их в прошлом, как — кажется — оставил их там Касамацу, но не мог. Каждый раз, когда смотрел на него — не мог. Сердце предательски сжималось от жалости каждый раз, и от этого становилось тошно.
Рёта через силу улыбнулся и воскликнул, чтобы заглушить прокравшиеся в голову нежеланные — мучительные и страшные — мысли:
— А Аомине-чи с Момо-чи теперь встречаются! — бодро известил он.
— Вот как? — усмехнулся Юкио и пожал плечами: — Давно пора. Они же, кажется, ещё со школы, да?
— Ага.
«Как и мы, семпай».
Касамацу и Кисе познакомились в первый год обучения Рёты в старшей школе Кайджо. Сам Рёта любил говорить, что вместе их свёл исключительно случай, а Юкио возражал, но держал при себе слова о том, что одного перспективного юнца он приметил задолго до поступления Кисе в Кайджо. Как бы там ни было, вместе их свела, и правда, одна счастливая случайность — в то время, когда им обоим это знакомство было необходимо.
Ко времени учёбы в старшей школе Кисе успел окончательно разочароваться в так называемых «счастливых школьных буднях». Отчасти причина была в его нескончаемой скуке, отчасти в том, что ничего серьёзного и хоть сколько-нибудь значимого не появлялось тогда в его сердце. Всё, за что он брался в начальной или средней школе, давалось ему пугающе легко и вызывало зависть у окружающих и скуку — у самого Кисе. Да и как могло по-настоящему заинтересовать и увлечь то, в чём ты становишься лучшим буквально после нескольких попыток (или в особо непростых случаях — нескольких дней тренировок)? Всё приедалось, казалось скучным и до бессмысленности простым. И, совершенно точно, не тем, на что стоило бы тратить годы юности в старшей школе.
По крайней мере, именно так Кисе думал до того, как однажды в его светлую голову не врезался вылетевший из баскетбольного клуба мяч, а незнакомый парень не буркнул вслед за этим раздраженное:
— Извини.
Как позже узнал Кисе, раздражение по поводу и без вообще было «коронной фишкой» Касамацу Юкио, капитана баскетбольной команды.
Так Кисе впервые открыл для себя баскетбол, а спустя некоторое время встретил и свою первую школьную любовь — в лице всё того же Юкио, семпая. То, что влюблённость, оказывается, была взаимной, Рёта узнал только на выпускном, тогда же и начались их отношения, романтичные настолько, насколько могут быть романтичными отношения между двумя парнями, далёкими от романтики и повёрнутыми друг на друге.
— Семпай, а давай рванём в Токио? — задумчиво протянул Кисе, развалившись на диване в доме Касамацу, и Юкио недоуменно хмыкнул:
— С чего вдруг?
— Ну… Столица и все дела… Разве не здорово было бы?
— Мне и в Канагаве неплохо, знаешь ли.
— Но здесь скучно! Ничего интересного не происходит!
— Да тебя просто ничего не интересует, разве нет?
Кисе фыркнул и отвернулся, Касамацу тяжело вздохнул.
Спустя полтора года они всё же сорвались с привычного тихого места и отправились в путь из Канагавы в Токио. Чувствовали они себя при этом двумя влюблёнными, сбегающими из родного дома ради возможности счастья друг с другом. Счастья, но в итоге… не получилось как-то.
То есть они это называли счастьем и даже верили, что так оно и есть, но… Счастьем это не было — просто ветер в голове, ощущение вседозволенности и бесконтрольности, как бывает при неожиданном, но очень желанном столкновении с жизнью в столице. В общем, крышу сносило в первое время и у Кисе, и у Касамацу: алкоголь, шумные компании, опасные развлечения, за которыми даже как-то невольно забываешь о том, что приехал сюда учиться и строить карьеру. Да и о какой учёбе и карьере могла идти речь, если почти год из их жизни на новом месте слился в один размыто-шумный день, в котором ничего нельзя было разглядеть из-за застилающего всё мерцания неоновых огней и громкой музыки, плотно засевшей, казалось, в самих барабанных перепонках?
Юкио устал от этого бесконечного (или бесконечно кайфового, как порой шутил Кисе, вваливаясь в их общую квартиру в лучшем случае с рассветом и пьяно гогоча над очередной несмешно-смешной историей) драйва намного раньше Рёты. Взялся за ум, вернулся к учебе, нашёл работу — стал гитаристом в одной никому неизвестной группе в ещё менее известном и посещаемом баре. Вроде бы даже на ноги встал и пошёл в гору, всеми силами пытаясь утянуть за собой и Кисе, а потом…
— Слушай… Почему ты меня с ними всеми не познакомил, когда в группе был? В итоге о твоих старых друзьях я узнаю благодаря Кагами-чи.
Юкио промолчал, будто бы снова не услышав заслуженный упрёк, а спрашивать снова Рёта не стал. О том, каким мог быть его ответ, он и так догадывался, просто… Не говорить было действительно проще, а признать вслух, произнести наконец — почти смертельно сложно.
Касамацу никогда не знакомил его со своими друзьями из группы как раз из-за этого самого «а потом…» И у Кисе не было причин ни злиться, ни обижаться на это.
— Так почему ты снова пел эту песню? — перевёл тему Рёта, проглотив свой очередной не прозвучавший — ненужный — вопрос.
— Да так… — Касамацу махнул рукой: — Ностальгия.
— Вот как?
— Я её любил раньше.
— Знаю.
Помолчав, Юкио взял в руки отложенную было гитару и снова запел тихим голосом, от звука которого по спине Рёты каждый раз бежали мурашки.
— When my life becomes so easy
And I have everything Iʼve ever dreamed
Youʼre all I need.
***
— Слушай, а мы вообще встречаемся? — спросил Кисе и расхохотался, получив от Касамацу в ответ очередной подзатыльник.
В конце концов, о любви они никогда не говорили — только целовались, отчаянно, жарко, так, будто бы каждый поцелуй для них — первый и последний. Слов, чтобы хоть как-то выразить происходящее с ними, категорически не хватало.
Но сейчас слова были слишком нужны.
И их по-прежнему не находилось.
— С чего ты вдруг? — Юкио недовольно нахмурился.
— Ну, живём-то мы вместе, но это потому что снимать квартиру вдвоём было дешевле и проще, чем одному. У каждого из нас своя комната, свои увлечения, учёба, работа… свои секреты.
— У тебя есть секреты от меня?
— А у тебя?
— Ты же… — Касамацу отвернулся и едва слышно пробормотал: — Знаешь.
— Нет, ничего я не знаю, семпай… — преувеличенно громко возразил Кисе и после незначительной паузы добавил: — Юкио.
— Рёта…
— А, неважно! Может, погоняем?
— Я уже сто раз говорил, что мотоциклы…
— Не будь таким занудой.
— Иногда и тебе не помешало бы быть чуть более серьёзным.
— Серьёзность осталась в Канагаве, Юкио!
А обращения «Юкио» и «Рёта» остались для них в том дне — в этом самом злополучно-проклятом «а потом…»
Гонять по ночному городу на мотоциклах было с самого начала чертовски плохой идеей.
«Ты помнишь, семпай?»
— Это неважно.
«Все это — то, что сейчас, то, что было, то что… Неважно, если только мы…»
— Семпай, я…
«Юкио, я…»
— Кисе, — рвано выдохнул Касамацу и, не говоря больше ни слова, порывисто, резко прижался губами к тыльной стороне ладони Кисе.
Место поцелуя обдало жаром, и Рёту бросило в дрожь: то ли от горячего дыхания Юкио, то ли от ощущения сухих обветренных губ на собственной коже, то ли от того, какой ураган чувств это вызывало в нём самом.
— Ю… Юкио, — воздуха как-то слишком резко перестало хватать и, подавшись вперёд, Кисе поцеловал Касамацу.
«Задыхаться, так вместе».
Поцелуй вышел неловким и болезненно пустым, будто за их плечами не было сотни гораздо более чувственных и страстных поцелуев, прикосновений… В этот раз всё ощущалось как впервые: первые признания, первые — самые важные — слова, первые поцелуи и касания — не столько тел, сколько душ друг друга.
И было, в общем-то, совсем неважно, почему Касамацу ушёл из музыкальной группы и почти полностью забросил игру на гитаре, или почему Кисе все это время делал вид, что причины были ему неизвестны.
Неважно.
Это всё было просто неважно — по крайней мере, здесь и сейчас. И это будет неважно — до тех пор, пока они вместе, до тех пор, пока они любят и поддерживают (по-своему защищают и оберегают) друг друга.
When my days are all complete
And Iʼm met with things Iʼve never seen
Youʼre all I need.
***
— Сем… Юкио, а давай как-нибудь вместе сходим на их концерт? Ребята из группы будут рады тебя видеть.
— Посмотрим, Рёта, посмотрим.
А рука все ещё горела от поцелуя.
I lift up my hands and give You it all
My life, my heart, my hope itʼs all Yours.
***
— Та-ацу, — после репетиции Кагами подошёл к барной стойке и выжидающе уставился на парня.
— Что? — с лёгкой улыбкой спросил Химуро и, облокотившись на стойку, приблизил лицо к лицу Кагами. От такой близости Тайга покраснел, но — к его чести — с места не сдвинулся.
«Забавный он», — в который раз со дня их знакомства пронеслось в голове у Тацуи. Он почти постоянно об этом думал. Почти.
— Да я всё спросить хотел… — неловко поскреб макушку Кагами под негромкий смешок Химуро:
— Ну так спрашивай!
— Почему из группы ушёл прошлый гитарист? Я спрашивал, но никто ничего не говорит.
— А... об этом?
«Не говорят, значит?»
Не то чтобы Тацуя не понимал этого молчания членов группы, но всё же… Замалчивать случившееся — будто ничего не было — казалось не самым правильным решением. Пусть даже упорно сохранял молчание в первую очередь сам Касамацу. «Ну да, он упёртый, никогда в собственных слабостях не признается».
— Он получил травму, — подумав, ответил Химуро, осторожно подбирая слова.
— Травму?
— Ага. С… с другом на мотоцикле ехал, мотоцикл занесло на повороте, вот и…
Тацуя знал, что весь последний год Юкио заново учится развивать мелкую моторику. По восторженному лепету Рёты знал и то, что упорства Касамацу Юкио, в самом деле, было не занимать, и гитару теперь всё чаще можно было увидеть в его руках.
О событиях жизни Юкио Тацуя узнавал исключительно от Рёты, потому что сам Касамацу был слишком… горд? неуверен? огорчён? в ярости?.. Слишком для того, чтобы хотя бы раз зайти в бар, поболтать за стаканом тёмного с ребятами из группы. Или хотя бы одному из них позвонить или написать.
Этого Тацуя не понимал и не одобрял, видя не находящее выхода беспокойство группы за здоровье и самочувствие Юкио. «Но если от этого ему становится легче… Почему нет?»
— Ужасно, — со вздохом сказал Тайга, и Тацуя кивнул.
— Да, ужасно.
О том, что разбившийся мотоцикл вёл друг Кагами, Кисе, Тацуя предпочёл не говорить.
— Как думаешь, он бы захотел… вернуться? Когда... окончательно поправится?
— А что, Тайга? Боишься своё место в группе потерять? — с усмешкой поддел Химуро, но Кагами только мотнул головой, преувеличенно серьёзно — слишком серьёзно для него, — мотнув головой.
— Нет. Я просто подумал, что на его месте я бы захотел вернуться обратно.
