Холодным зимним утром я ожидал прихода Вильгельма Хозенфельда, который пообещал принести мне больше продуктов и одеяло. Признаюсь, что его ждал я не из-за вещей, нужных для выживания, а лишь по причине своего одиночества. Мне крайне не хватало тепла человеческого общения. Я лишь постоянно прячусь в своем убежище, разгуливаю по затхлым комнатам, насыщая организм цементной пылью.
К сожалению, Вильгельм не пришел. К вечеру я совсем расклеился и решил побродить по этажам здания. Каждый раз, когда я ступал шаг за шагом, мне казалось, что я не один. Где-то рядом бьется еще одно сердце, плачет еще одна душа. Кто-то повторяет мои шаги. Я чувствовал это.
Поднявшись на второй этаж, я взял металлическую палку, потому что мне уже было не по себе от посторонних звуков. На пороге одной из комнат я увидел рваный женский чулок, будто бы просто оставленный здесь кем-то. Может, кто-то специально его здесь оставил?
Неожиданно на лестнице что-то прогремело. Я подумал, что в мое убежище ворвались немцы, поэтому вбежал в комнату и, свернувшись в немецкой шинели, сел в углу за толстой тумбой. Кроме грохота ничего не произошло. Снаружи послышался стон, видимо, принадлежавший женщине. Затем мольбы и просьбы о помощи.
Взяв ту самую палку, приобретенную мною на лестнице, я набрался смелости и вышел из комнаты. Наготове палка. Здесь всего лишь один человек. Ничего и не страшно, правда, Владек?
Все ближе подходя к своей цели, я проглатывал страх, словно морковный пирог. Я был готов рассмеяться, когда, подойдя к лестнице, увидел вместо своего врага милую девушку. Но я не рассмеялся. Я попятился назад, искренне испугавшись молодой незнакомки.
— Пан, прошу, помогите мне! — девушка обратилась ко мне за помощью на польском языке. Я не шелохнулся.
— Кто ты такая? — дрожащим голосом спросил я.
— Меня зовут Катрин… Я здесь прячусь уже два дня. Раньше здесь был дом моей сестры.
— И ты одна?
— Да. Мою семью расстреляли нацисты, — у Катрин из глаз полились слезы. — Прошу, помогите мне встать!
Я не выдержал и подбежал к Катрин, протягиваю ей руку. Она схватилась белыми тонкими руками за мою кисть и рукав шинели, стараясь побыстрее встать. По ее ноге ручьем лилась кровь, я предложил ей взять платок, чтобы оттереть ногу. Она охотно согласилась.
— Пошли в комнату, нас могут увидеть через щели. Ты голодна?
— Очень, — кивнула Катрин. — Как вас зовут, пан?
— Владек.
Мы зашли в комнату, где я прятался за тумбой. Я сел на диван и достал из кармана шинели ломти хлеба. Протянув ей один кусок, я слегка улыбнулся, стараясь выглядеть красиво. Она скромно приняла хлеб, но, поднеся его ко рту, накинулась на него, будто хищник накидывается клыками на свою жертву.
Мы сидели в молчании и сухо ели хлеб. Казалось, что проходит целая вечность. Я наблюдал за Катрин, вглядывался в ее облик. Растрепанные волосы, собранные в косу, орехового цвета глаза, широкие брови, пухлые губы и маленький носик, как у белочки.
— Расскажи о себе, — попросил я. — Мне интересно.
Катрин подняла взгляд, посмотрев мне в глаза. Она кивнула. Я дал ей одеяло, чтобы она согрелась.
Мне казалось, прошло много времени, а рассказ нового друга не заканчивался. Начало темнеть. Я понял, что прошел целый день, значит, около двенадцати часов.
Я узнал о ее жизни и мне стало стыдно. Будучи взрослым мужчиной я боялся смерти, когда маленькая Катрин с самого детства сражалась за свою жизнь. Потеряв в раннем детстве мать, Катрин жила с отцом, старшими сестрой и братом на территории СССР. Когда Катрин исполнилось двенадцать лет, ее семья уехала в Польшу. В 1942 году Катрин познакомилась с немецким мальчиком Йохеном, с которым она общалась до шестнадцати лет. Йохена отправили сражаться на войну. Семью Катрин расстреляли, сбежала от рук нацистов только она…
— Знаете, Владек, я постоянно живу с чувством, что скоро умру. Меня не станет. Я стану пылью… — продолжала девушка.
Я пожал плечами и спрятал лицо за воротом шинели. Заснул.
Открыл я глаза, когда Катрин теребила мою шинель, шепча: «Откройте глаза, Владек, мне кажется, я слышу голоса врагов». Машинально встав на ноги, я взял ее за руки и повел на первый этаж по лестнице, перепрыгивая через несколько ступеней. Адреналин бросался в кровь.
— Куда мы идем?! Мы же попадем в их руки, — ужасалась Катрин.
Я молчал и бежал вместе с ней дальше. Полуподвальная комната, где я встречался с Вильгельмом. Там я хотел взять провизию и вновь подняться наверх.
Я случайно отпустил руки Катрин. Через несколько минут, уже открывая тяжелую дверь заветной комнаты, я понял, что возле меня нет девушки. Я испугался и прильнул к ближайшей щели, через которую просачивалась улица.
Я застыл от страха. Застыл от переполняющих меня чувств. Из глаз брызнули слезы. Я онемел от увиденного…
Двое молодых немецких солдатов держали за руки Катрин, пытавшуюся вырваться, схватив ее еще внутри здания. Она звала меня, но не по имени, а называя паном. Немцы громко ржали, наслаждаясь беспомощностью польской девушки. Один из них стянул кардиган с Катрин и тоже застыл. На рукаве ее рубашки была пришита звезда Давида. Еврейка. Нацисты, державшие Катрин, с отвращением отпрянули от нее. Они достали маленькие острые пистолеты и безразлично украсили тело девушки пулями. Она последний раз вздохнула и упала на землю…
Я резко отвернулся, прижавшись спиной к стене, и пополз на пол. Закрыв лицо руками, я дал волю слезам. У меня был друг целых двенадцать часов. Я бы мог помочь этой девушке. Я бы мог дать ей шанс увидеться с Йохеном, но я тупо смотрел на то, как ее убивают. Я — трус. И трусом останусь до конца своей жизни…
***
Июнь, 2000 год.
Сидя в своей квартире, я набирал дрожащими руками текст на печатной машинке. Я писал последние записи из своего дневника. Навряд ли я их закончу.
Прочитывая строки из дневника, я вспомнил двух замечательных людей, которые помогли мне справиться с одиночеством во времена тяжелой войны. Одним из них являлась Катрин Зильбер — еврейская девушка, мой родной друг на двенадцать часов.
О да, эта девушка запомнилась мне на всю жизнь так же, как и ее история.
Всю свою жизнь я пытался забыть тот день, когда ее не стало. Я пытался забыть ее навсегда. Но не получалось. Я вспоминал ее внешность, голос, действия с необыкновенной теплотой в сердце.
Больше всего я запомнил ее слова: «Знаете, Владек, я постоянно живу с чувством, что скоро умру. Меня не станет. Я стану пылью…».
Теперь я тоже чувствую, что скоро превращусь в пыль. Встречу на том свете тех, кого потерял. По-моему, это очень заманчиво.
Давно я не болтал с друзьями о музыке и работе, не обнимал свою семью, не благодарил дорогого Вильгельма, не слышал обращения прекрасной Катрин ко мне и не видел ее ореховых глаз… Как же это было давно.
