Обида

Он бежал без оглядки, не останавливаясь, задыхаясь и почти теряя сознание от нехватки воздуха. Бежал в ночь, без лошади, плаща и денег. Все, что у него было осталось дома. Нет, не так, все, что у него имелось — оставлено в доме Ворона: негодяя, монсеньора, человека, которого Дикон имел глупость полюбить. Но главный идиотизм заключался в том, что Ричард с радостью позволил себе обманываться и считать, что его чувство взаимно. Дурак, какой же дурак! Он ушел незаметно, проскользнул во время ночной пересменки охраны в небольшую калитку. Как тень. И только выскользнув за пределы особняка, сорвался на бег. Ричард бежал в никуда, не задумываясь, зачем, и что будет делать дальше. Бежал от душившего его горя и разочарования, от гадких слов, что так зло сорвались с любимых губ. О, казалось, эти слова каленым железом коснулись сердца и оставили там отпечаток. «Следите за языком, герцог Окделл, и помните, кто здесь раздвигает ноги перед убийцей своего отца!» — продолжало звенеть в ушах, а перед глазами стояло лицо Рокэ, искаженное презрением. Дик не плакал, герцогу не пристало, но внутри его, тонко звякнув, что-то сломалось. Наверное, именно так разбиваются сердца… Он бежал. Вот уже и черта города. Темные громады крепостных стен. Выскользнуть ночью из города мудрено, а остаться — сил нет. Куда бежать? Да кошки знают! Главное подальше, чтобы не видеть, не слышать, забыть и забыться. Как больно и стыдно… Стыдно за свою наивность и глупость. Больно от того, что искренние чувства и собственная честь принесена в дар тому, кому на все это начхать. Поиграл и надоело. Герцог Алва, простите, что я был о вас другого мнения и имел глупость надоедать со своими сантиментами. Вы получили все, что хотели: мою честь, преданность, тело, душу. Выжали все, словно сок из граната, а остальное вам ни к чему. Что ж, не смею больше беспокоить! — Мне нужно выйти из города, — Ричард, не таясь, подошел к городской охране. — С ума сошел? — неотесанный грубоватый солдат смотрел на юношу с подозрением. Смотрел, но не узнал. Убегая, Дикон благоразумно сменил цвета Ворона на свои старые надорские вещи, оставив одежду оруженосца аккуратно сложенной на кровати. — Куда намылился, щенок? Ночью не велено ворот отпирать, — гаркнул солдат, выразительно скрестив руки на груди. «Вот уж перед тобой точно отчитываться не стану, тем более, мой дражайший эр велел следить за языком. Благодарю вас, монсеньор, за последний преподанный мне урок», — мысленно взвыл Ричард, а вслух произнес: — Я заплачу. Герцог не позволил голосу дрогнуть, как и руке, которая уже стягивала с пальца отцовский перстень. Связавшись с Алвой, отдав ему всего себя, Окделл запятнался и теперь не имел права… Кощунство -отдавать родовую вещь, но перстень жег пальцы, напоминая о наступившей расплате за удовольствие быть любовником Ворона. Да, Алва прав, он раздвигал ноги перед убийцей отца, отдавался ему, словно последняя портовая шлюха, стонал от наслаждения.  — Вот, возьмите это… — перстень упал в ладонь стражника. — Хм… ну что ж, — привратник взвесил на руке реликвию Великого Дома. Золото, карас… Ричард знал, что рано или поздно это кольцо вернется в Надор, к матушке. Такие вещи не теряются просто так, а вот он не смеет вернуться. Лучше было бы умереть, но… запятнать себя еще и самоубийством… довольно того, что уже случилось. За пределы города Ричард шагнул, отдышавшись, уже без страха. И, не оглядываясь, растворился в темном лесу.