Обида

Рокэ просыпался тяжело. Наступившее утро давило не чрезмерными ночными возлияниями, не головной болью, не серой дождливой дымкой зарождающегося дня, лезшего через щели в тяжелых гардинах, а чем-то изнутри, неосязаемым, но в то же время весьма ощутимым. Что-то было… вчера… Рокэ, не открывая глаз, протянул руку, желая притянуть к себе Дикона, уткнуться носом в россыпь мягких русых волос и избавиться от неприятной тяжести. Это всегда работало. Мальчишка, сам того не ведая, чудесным образом избавлял герцога Алву от различных переживаний, и раскрывал какие-то глубинные резервы покоя и радости, о которых не догадывался сам Рокэ. — Ну же, любовь моя, — проворковал Рокэ по-кэналлийски излишне нежно. Позволил себе это, зная, что Дик еще спит, не услышит. А если и услышит, в чем беда? Слов все равно не разберет.  — Мне очень нужно твое тепло… Рука скользнула по холодной пустоте. Ричарда рядом не было. Давно. Поморщившись, Рокэ разлепил глаза, обозревая спальню: кровать, кресла, резной с причудливой росписью комод, на котором кроваво алеет лентами дорогая коробка… Алва застонал, как-то резко вспоминая ушедший вечер. Карьярра! Они же вчера поругались. Из-за проклятой коробки, в которой лежал подарок для Ее Величества Катарины, задери твари лиловые эту шлюху. Накануне Алва показал Дикону роскошное, достойное королевы колье. Мальчишка не оценил, нагрубил, презрительно кривясь, назвал его… О, Создатель храни… Сейчас это было даже смешно и так трогательно — юноша ревновал. Серьезно, с ему одному только присущим пылом. По сути, малыш был прав, милая Катари не заслуживала ни такого подарка, ни внимания к своей унылой персоне, но Рокэ должен был соответствовать своей репутации и публично поддерживать видимость давно изживших себя отношений. Политика, кошки ее раздери. Дик этого не понял, не захотел понять. Утром Рокэ рассмеялся бы, обнял, утешил, поцеловал, разъяснил, но вчерашним вечером в него словно бешеный зверь вселился. Ворон прижал ладони к глазам и застонал, дословно вспоминая то, что он безжалостно и страшно бросил Рикардо прямо в лицо. Создатель… Внутри все похолодело, а память, услужливая сука, подкинула жуткую картину последних секунд перед тем, как мальчик выскочил из спальни: побледневшее лицо Ричарда, его до крови закушенную губу и холодное: «Доброй вам ночи, монсеньор, прошу меня извинить». Вот так вот, гордо и незыблемо, одна фраза и нежный котенок превратился в ледяную глыбу. Рокэ быстро поднялся и, набросив на плечи струящийся шелк халата, поспешил в бывшую комнату оруженосца. Пересекая коридор, он молил о том, чтобы Рикардо еще спал. Мальчишка так вспыльчив и щепетилен, а тот ужас, который ему вчера ядовито выплюнул любимый… Твою же армию, Алва, каким же мудаком нужно было быть, чтобы помянуть Эгмонта и припомнить Ричарду о том, кто его убил. Вино, несколько бутылок «Дурной крови» и дерзость ревнующего любовника раздразнили, разозлили и развязали язык. — Кто б тебе его вырвал, с корнем, идиот проклятый, — шипел себе под нос Рокэ, добираясь до двери в бывшую комнату Дика. Маршал замер, понимая, как непросто будет все вернуть в прежнее русло. Что делать… придется извиняться, уговаривать, а возможно и умолять. Он ведь стоит того? Вздохнув, Алва протянул руку и тихо постучал. Секунда, другая… Рокэ толкнулся в дверь и та легко поддалась. Шагнув в комнату, маршал застыл, прикованный взглядом к нетронутой постели, на которой как-то скорбно лежала черно-синяя одежда, та самая, которую Рикардо в последнее время носил с гордостью и удовольствием. Недоброе предчувствие вылилось в гортанный и слишком громкий для раннего утра крик: — Хуан!