В дальней комнате, где никогда не включают свет

Джеймса всегда учили поступать правильно. Миссис Роджерс зашивается на работе, пропадая в госпитале с утра до поздней ночи, и Баки сидит со Стивом, потому что «Мы должны помочь Саре, Джимми, солнышко, ты же знаешь, в какой они ситуации» — «Хорошо, мам», хотя ему очень хочется оставить мальца дома и выйти на улицу погонять мяч: за окном июнь, и сидеть взаперти — сущее наказание. Стиву семь, и хотя, в отличие от самого Баки, мелкий Роджерс послушный и тихий, оставлять его одного все равно неправильно, но Джеймсу одиннадцать, и слово ответственность ему пока еще незнакомо. Белая нитка шрама на острой коленке навсегда остается на его совести, потому что Стив выбегает за все-таки бросившим его — «Я всего на пару минут, только поздороваться с ребятами, Роджерс, сиди и никуда не уходи» — Барнсом на крыльцо и слетает с него, разбивая локти и сдирая ноги об острую щебенку. * — Да сколько можно? Ему десять! — Джеймс в бешенстве, потому что Роджерс — тощий, слабый, приставучий Роджерс — нуждается в опеке, как маленький. Баки четырнадцать, и у него есть дела поважнее, но… — Джимми, детка, просто пригляди за ним, это ведь несложно? — голос матери ведром воды тушит раскаленные угольки раздражения, не оставляя возможности злиться хоть сколько-нибудь долго. — Ты можешь взять его с собой, если так не хочется сидеть дома, — предлагает Винифред идеальную, на ее взгляд, альтернативу, но Барнс в ужасе мотает головой: если кто-то увидит, что он дружит с сопляком Роджерсом, его засмеют, это как пить дать. Да и дружбой-то это не назвать, так, сидит с ним иногда, пока Сара занята на работе, потому что Джеймс взрослый и ответственный, а Роджерс неуклюжий и постоянно умудряется вляпаться в неприятности, и приходится занимать его всякими играми и делами побезопаснее и неотступно находиться рядом, следя, чтобы не попал в очередную беду. — Приходи завтра? — у Стива ручки-спички и бесконечная надежда в огромных голубых глазах. — Конечно, — Джеймс сбегает так быстро, как только может. Завтра Сара дома, и ему нет нужды торчать здесь весь день, а Роджерс, ну Роджерс пусть как-нибудь сам, ему не впервой заменять людей альбомами и карандашами. Они не друзья, и Баки не обязан проводить с ним времени больше, чем от него требуется. Только вот обиженные голубые глаза, когда он наконец объявляется спустя четыре дня, тяжелым грузом ложатся на его совесть. * Он злится, потому что Стиву двенадцать — «Мам, я в этом возрасте уже помогал отцу на работе» — а Баки снова приходится с ним сидеть. В этот раз Джеймс приходит не один, и собственная идея кажется ему замечательной: он взрослый и нянчиться с ребенком кажется ему дикой скукой, а присутствие приятелей и крепкого сидра — Сары ведь все равно не будет до самой ночи, никто не узнает, а из мелкого Роджерса и так клещами не вытянешь ни слова — наверняка сделает эту пытку чуть-чуть полегче. Барнс зовет его ужинать, но Роджерс отказывается спускаться: боится чужих людей, и тогда Джеймс впервые повышает голос. Только это не срабатывает, потому что Стив неподвижно замирает на самом верху лестницы, куда Баки поднимается под дружный гогот друзей, намереваясь, если потребуется, притащить сопляка в кухню за шкирку. Джеймс, гроза квартала, не может справиться с ребенком, эка невидаль! Все дальнейшее походит на страшный сон: Роджерс вырывается из его рук, отталкивает его от себя, но откуда в нем силы? И Барнсу оказывается достаточно поймать отворот рубахи, чтобы приподнять тощее тело над полом. Он тащит Стива за собой, пока Роджерс упирается на каждой ступеньке, цепляясь слабыми пальцами за перила, и упускает момент, когда Стив умудряется больно пнуть его по колену. А память навсегда прячет от него секунду, когда ткань рубашки рвется от натяжения, и Роджерс летит вниз по лестнице, а после валится переломанной куклой у ее подножия. * Джеймса всегда учили поступать правильно, но справиться с чувством вины он не может и не приходит просить прощения. Переезжает к отцу в пригород — сбегает — в тот же день, когда Винифред приносит домой новости о том, что младший Роджерс вряд ли когда-нибудь сможет встать. Глаза у Сары Роджерс, как и у ее сына, голубые-голубые, глядят на него, спешащего прочь по другой стороне улицы, и, в отличие от Стивовых, они плачут.