Волшебница моря

Вот уже второй месяц не переставая лил дождь – мелкий, назойливый, заслонявший всё вокруг серой пеленой бесконечных струй. В этом жидком мареве сливались в единую бесцветную массу стены домов, недавно ещё пышно цветущие сады и золочёные башенки минаретов… Босфор выглядел мрачно и неприглядно: по всей его протяжённости вздымались и опадали тяжёлые пенистые волны, а противоположный берег нельзя было разглядеть. И над всей этой унылой картиной царили пронзительные крики чаек, парящих над серыми морскими валами. Надо сказать, что с тех самых пор, как Марианну доставили во дворец Хумайюнабад, она проводила почти всё время в своей небольшой, но очень уютной комнате, окна которой выходили прямо на Босфор. Последнее обстоятельство имело большое значение для девушки: ведь так она могла почти круглосуточно наблюдать за приходящими и уходящими судами, идущими через пролив. Девушка почти не покидала своей комнаты. Ведь, за исключением небольших прогулок по саду, которые она могла совершать только тогда, когда дождь на короткое время прекращался, Марианна часами оставалась у себя, несмотря на то, что персидский врач, приставленный к ней князем Коррадо, настаивал на том, что ей нужно как можно больше двигаться. Но вот как раз этого-то делать девушке совершенно и не хотелось. Шёл уже девятый месяц её беременности. Она чувствовала себя неповоротливой, усталой и даже боялась смотреть на себя в зеркало… Что ж, за всё надо платить… В том числе и за свои ошибки, пусть даже совершённые в прошлом. Возможно, не стань она тогда, несколько лет назад, метрессой Императора, ей не пришлось бы выходить замуж за князя Сант-Анна, чтобы прикрыть свой собственный грех. А не выйди она за Коррадо, то не было бы той омерзительной истории с заточением её в княжеской резиденции в Венеции, не было бы унизительного плена и, самое главное, не было бы этого… этой вещи, которую она теперь вынуждена носить в своём чреве… А, может быть, первопричина всех её бед находится совсем не в этом? Может быть, всё случилось тогда, когда тётя решила выдать её замуж за Фрэнсиса Кранмера? Ну, точно: тогда бы она не ранила бы его на дуэли, и ей не пришлось бы бежать во Францию… Правда, тогда бы она никогда не встретила бы и Язона… Тяжело вздохнув, девушка отложила в сторону пяльцы с вышивкой, которая, разумеется, так и останется незаконченной, и принялась, скучая смотреть в окно, за которым по-прежнему лил дождь. Что толку гадать, что было бы, если бы? Ведь всё равно теперь ничего не изменишь, даже если очень захочешь. Да и вообще… Если так разобраться, то у неё нет никаких поводов для того, чтобы быть недовольной своей судьбой. Да, всё обстоит далеко не так блестяще, как ей хотелось бы, но, опять же, могло бы быть и куда хуже. Марианна всё ещё помнила о том, как несладко ей пришлось после бунта на «Волшебнице». Три дня и три ночи она провела в шлюпке без еды, питья и, по сути, без всякой надежды на спасение. Днём её безжалостно обжигали палящие лучи солнца, а ночью девушка дрожала от холода, сжавшись в комок на дне лодки и мысленно молясь только об одном: чтобы скорее наступил рассвет. Когда же наступало утро, она ненадолго оживлялась и даже пыталась грести оставленными ей вёслами. Но как только солнце поднималось выше и начинался палящий зной, девушка, обессилев от голода и жажды, снова ложилась на дно шлюпки и до самого заката лежала там, тщетно пытаясь укрыться от обжигающих лучей. Наконец, Марианна поняла, что ещё один день этой бесконечно пытки она не выдержит, и тогда решила покончить со своими муками раз и навсегда. Девушка перевалилась через край лодки и камнем пошла ко дну. Но прежде, чем свет окончательно померк в её глазах, она успела заметить что-то красное, мелькнувшее прямо перед нею. А когда Марианна очнулась, то оказалось, что она находится на борту греческой рыбацкой лодки, а красное, мелькнувшее перед ней за мгновение до того, как она погрузилась в воду – это всего-навсего парус этого самого судёнышка. Ну, а дальше… Дальше, не без помощи всё тех же греческих рыбаков, спасших её, Марианна достигла, наконец, цели своего плавания: древнего и славного города Константинополя и, через французское посольство, добилась того, ради чего она и отправилась в этот путь – аудиенции у султанши-валиде, или, иными словами, у королевы-матери местного правителя. Правда, её миссия так и не увенчалась успехом: договоренность между Османской и Французской империями так и не была достигнута. Но тут уже не было вины самой Марианны. Зато лично для неё самой эта аудиенция значила очень многое: в лице султанши-валиде Нахшидиль она приобрела ещё одну подругу, поддержка которой была ей сейчас так необходима… Кстати, насчёт друзей… Когда девушка впервые переступила порог французского посольства в Константинополе, она узнала о том, что все её друзья, остававшиеся в руках заговорщиков живы и здоровы… Надо ли говорить о том, как сильно была Марианна обрадована этой новостью?.. И всё-таки, кое-что продолжало омрачать её жизнь. Прежде всего, это, конечно, было то, что Язон, которого заговорщики в конце концов, как и её саму, отправили в «вольное плавание», по прихоти судьбы оказался в Монемвазии, да к тому же ещё и получил в стычке с бунтовщиками на "Волшебнице" довольно серьезные ранения. Несколько месяцев он провёл там, залечивая свои раны, но затем отбыл в Афины, и с тех пор о нём не было ничего слышно. Впрочем, Марианна знала о том, что рано или поздно, он всё равно объявится в Константинополе. Почему? Да просто потому, что именно здесь находился теперь его корабль, его обожаемая «Волшебница моря», за которой он рано или поздно, не преминет вернуться. Второй проблемой было то, что князь Сант-Анна, считавшийся мёртвым и с которым она снова повстречалась в том самом дворце, где она сейчас жила, убедил её не избавляться от нежелательного потомства. Что ж, он имел полное право так поступить, тем более что в этом и состоял их негласный договор: он даёт ей имя и титул, а она ему – долгожданного наследника от любого другого человека, но обязательно аристократа по происхождению. Вот только, девушка не понимала, как может её супруг согласиться на то, чтобы его наследником стал сын презренного негодяя Дамиани. Но, должно быть, князь рассудил, что лучше уж иметь синицу в руках, чем журавля в небе. Пусть будет хоть какой-то наследник, чем вообще никакого… К тому же, негодяй-управляющий и в самом деле был аристократом по происхождению, пусть даже и наполовину: его матерью была Люсинда, бабка самого Коррадо, а, значит, по крови этот ребёнок, которого сейчас носила Марианна, был бы ему куда ближе, чем даже сын французского Императора… Что же касается третьей проблемы, омрачавшей жизнь княгини Сант-Анна, то это были её странные и пугающие сны, которые снились девушке почти каждую ночь. В тех снах Марианна видела себя на борту какого-то старинного то ли фрегата, то ли галеона, то ли трехмачтового корабля, причём – она знала это наверняка, корабль был пиратский, а его капитан был самым очаровательным из всех нахалов, которых девушке когда-то доводилось встречать. И, что ещё хуже, девушка понимала, что она испытывает к этому человеку какие-то странные чувства, сродни влюблённости. ...Но, как же так? Разве можно любить того, кого видишь лишь во сне? И, потом: почему у неё было такое ощущение, что она знала капитана того корабля и в реальности? Что это было: бред, вызванный переживаниями, или, может быть, воспоминания о том, что могло бы быть, но чего никогда так и не случилось? А, может быть, это было первым и самым верным признаком того, что она медленно, но верно сходит с ума? Увы, Марианна не знала этого, да, если честно, и знать не хотела. Равно как не желала и рассказывать о своём сне кому бы там ни было, пусть даже своему самому лучшему и преданному другу. Тем не менее, образ чертовски обаятельного незнакомого знакомца из сна продолжал волновать девушку и Марианна, надеясь хоть немного совладать с этим странным чувством, даже нарисовала его портрет по памяти. Надо сказать, что рисунок получился настолько ярким и характерным, что Аркадиус де Жоливаль, зашедший проведать свою подругу, даже поинтересовался, кто это нарисован на картине и где именно Марианна видела этого человека. - Нигде не видела, - пожала плечами девушка. – Это просто портрет, написанный по представлению, вот и всё. - Ну-ну… - покачал головой виконт. – А выглядит, как если бы вы его нарисовали с натуры… Чувствуется, что вы вложили в этот портрет немало сил и, может быть, даже маленькую толику своей души… Но знаете, - добавил он. – Я вообще-то пришёл сказать, что с вами хочет побеседовать князь… Ведь вы же знаете, как он обеспокоен вашим самочувствием. - Или, вернее, он обеспокоен самочувствием этого… этой вещи, которая находится у меня внутри и доставляет мне столько неудобств, - невесело усмехнулась девушка. В это время младенец, словно услышав, что речь зашла о нём, зашевелился, чем вызвал у княгини резкий приступ негодования. - Вот ведь, навязался ублюдок на мою голову! – раздражённо сказала она. – Ещё и родиться не успел, а уже от него столько проблем и беспокойства! В тот же миг её ещё не рождённый сын или дочь изо всех своих крошечных сил так пнул княгиню в живот изнутри, что та согнулась от боли и только волевым усилием смогла подавить рвущийся наружу стон. - Я же говорю: ублюдок, как есть – ублюдок, - покачала головой девушка, когда резкая боль слегка отпустила её. – Вот увидите, Жоливаль, - сказала она, обращаясь к своему другу. – Из него вырастет такой же отвратительный негодяй, как и его отец… И снова последовал пинок – на этот раз, правда, уже не такой сильный. Но Марианна уже успела понять, что крошечное существо, сидящее у неё внутри, таким образом, протестует против оскорблений в свой адрес. Оно словно бы говорило ей: «Ну, за что ты, мама, наговариваешь на меня напраслину? Что я плохого тебе сделал?..» Неожиданно девушка ощутила раскаяние. Она понимала, что срывает на своём будущем ребёнке всё то зло и раздражение, что у неё накопились за последние несколько месяцев. Но ведь, если так разобраться, дитя ни в чём не повинно: разве что в том, что должно было появиться на свет помимо её воли… Да и потом: князь ведь, не запирал её в высокой неприступной башне, он ни к чему её не принуждал и даже оставил на её усмотрение возможность избавиться от ребёнка тогда, когда это ещё можно было сделать. Она сама приняла решение оставить всё как есть, так для чего же теперь кого-то в чём-то обвинять?.. В это время открылась дверь, и в комнату вошёл князь Сант-Анна собственной персоной. Правда, тут, в Константинополе, он был известен под другим именем, что, впрочем, для самой Марианны не имело особого значения. И, пока длился обмен обычными любезностями, Жоливаль успел потихоньку повернуть стоявший на столике портрет незнакомца в старинной одежде и в треугольной шляпе, до удивления похожего на Язона Бофора, другой стороной: ни к чему князю видеть, что даже сейчас, будучи на сносях, его супруга думает о совершенно посторонних вещах. Начался обычный ежевечерний ритуал визита князя, отработанный до мелочей и изо дня в день неизменно повторяющийся. Подойдя к сидевшей на оттоманке девушке, Коррадо, как всегда, справился о её самочувствии, рассказал новости столицы Османской империи, после чего, вручив ей небольшой подарок, лежащий в резной шкатулке из сандалового дерева (Причём, Марианна даже не стала и смотреть, что он ей принёс в этот раз: ей это было попросту неинтересно), и начал прощаться, собираясь уходить. Как и всегда, визит князя длился ровно четверть часа – и ни минутой больше или меньше. Но когда он уже вставал с кресла, дверь открылась и в комнату вошла донна Лавиния – пожилая дама, служившая экономкой ещё в луккском поместье и, склонившись к самому уху Коррадо, что-то прошептала. Должно быть, услышанное очень сильно удивило или взволновало князя. - Где они? – только и спросил он, нахмурившись. - Возле главного входа. - В таком случае, я немедленно иду туда… И, сказав так, он, едва извинившись, чуть ли не бегом бросился прочь из комнаты. Марианне, которой в последнее время стало тяжеловато бегать по коридорам и лестницам дворца, только и оставалось, что проводить своего супруга изумлённым взором, мысленно дав себе обещание расспросить его обо всём несколько позднее.