Я сотни планов отнесу На завтра: ничего не поздно. Мой гроб ещё шумит в лесу. Он - дерево. Он нянчит гнёзда. (с) Франтишек Грубин
Сентябрь 2014, Пембрукшир, Стэкпоул. — Джейми, кто бы мог подумать, — тихо говорит высокий и болезненно-бледный молодой человек и зябко ёжится, несмотря на тёплую погоду. — Кто бы мог подумать… Он хмурит брови и проводит перевязанной рукой по дешёвому надгробию, пачкая белоснежный бинт о покрытый пыльцой гранит, аккуратно кладёт сигарету меж двух венков, прислоняется к красному дубу и закуривает, не сводя глаз с могилы.Здесь покоится лучший друг и истинный победитель — Джеймс Кимберли Гриффит. 06.09.1981 — 12.09.2010 Память о тебе живёт.
— Кто бы мог подумать… — растерянно бормочет посетитель, в последний раз тоскливо оглядывает надгробие, возле которого стоит крошечная фигурка Дарта Вейдера в коричневом одеянии Оби-Вана Кеноби и задумчиво уходит прочь, ссутулив плечи и кусая горьковатую от крепких сигарет нижнюю губу. Сентябрь 2007, Пембрукшир, Барафандл-бэй. Обычно пустынный и молчаливый пляж залива Барафандл звонко оглашали радостные вопли четырёх парней, играющих в фрисби: вечно взлохмаченный Дейви Нортон, чопорный Майлз Клэвелл в неизменно белой майке, полноватый бородач Билл МакКензи и Джеймс в мокрой розовой рубашке, липнущей к щуплому, но гибкому телу. — Лови, педрила! — ржёт Клэвелл, запуская летающую тарелку в Джима. Тот хохочет в ответ, задыхаясь от смеха, бега и счастья, и высоко подпрыгивает, чтобы поймать диск, но тут на него обрушивается прущий, как танк, Дейви, и они оба валятся на прибрежную линию, и веер солёных брызг мокрым, прозрачным фейерверком взмывает в воздух и тут же осыпается обратно. — Блядь! — лицо Джеймса искажается от боли: каким-то макаром он умудряется впечататься бедром в не пойми откуда взявшийся обточенный водами Кельтского моря до удивительной гладкости булыжник, спрятавшийся в песке. — Джим, ты в порядке? — Дейви скатывается с друга, чтобы не давить на него своим весом, поднимается на ноги и отряхивает облепленные влажными песчинками джинсы и жёлтую футболку. — Да, да, я в норме, — врёт Гриффит и морщась трёт ушибленную конечность, ощущая натягивающую ткань льняных штанов болезненную шишку. — Ну ты лошара! — смеётся Билли и на пару с Майлзом подхватывает Джеймса под мышки, помогая ему встать. — Лошара ми кантаре, — поддакивает Дейви и тут же получает ощутимый толчок под рёбра от посмеивающегося сквозь проступившие слёзы Гриффита, неловко прыгающего на левой ноге. — Он ещё и ревёт, ебанись, — беззлобно хихикает МакКензи, поправляя курчавую шевелюру, которую нещадно треплет морской ветер. — Боец сраный. — С раной? — Ну да, сраный. — Блядь, да иди же ты на хуй уже! — фыркает Джим, широко улыбаясь другу, и вся компания направляется к палатке, чтобы подсластить пилюлю травмированному Гриффиту парой банок пива, сэндвичами с индейкой и старым добрым косячком под грузное дыхание моря и жалобный крик провожающих жаркий августовский день чаек. — А я себе нашёл охуенную тёлку, и она меня ждёт в неглиже! — подпевает Нортон, аккуратно опуская павшего в бою с фрисби Джеймса на траву. — А ты можешь спокойно ехать за платьем и сдавать свой английский сто ра-а-аз, — вторит Клэвелл и хлопает полулежащего на несуразном пледе с цветочками Гриффита по плечу. — И мамашке своей, блядь, можешь купить хоть весь магазин «Адида-а-ас»! — всё громче горланят друзья, кидая завёрнутые в бекон и фольгу картофелины в костёр. — Тётки-тётки-тётки-и-и, идите вы на хуй, мозгодротки-и-и*! — во всю мощь лёгких они раздирают ночь, перекрывая стрёкот сверчков и шелест сухой травы. И смеются, смеются, смеются. Джеймс вертит в руках белоснежное с чёрным пятном пёрышко — гладкое, волокнистое, пахнущее рыбой и небом, с наслаждением вдыхает упоительно свежий запах моря, позволяя ему до краёв наполнить каждую альвеолу лёгких, и завороженно смотрит на приветливо мерцающие светила, мириадами блёсток усыпающие иссиня-чёрный купол небосвода. Бетельгейзе. Ригель. Ван Бюрен Супернова. Сириус. Полярная звезда. Альдебаран. VY Большого Пса. Хадар. Поллукс. Дрова небольшого костерка весело потрескивают, и Джеймсу мерещится, будто это и не дрова вовсе, а кто-то незримый и неощутимый танцует чечётку среди звёзд, затмевая собой Альфу Центавра. От этой мысли сердце забилось по истеричному неправильно — быстро и рвано, в груди стало невыносимо тяжело, а глаза защипало. Задержав дыхание, Гриффит берёт у Майло самокрутку с гашишем и, баюкая больное бедро, делает несколько глубоких затяжек подряд, чтобы впасть в лёгкое забытье и прогнать дурное предчувствие, от которого чуть закружилась голова и неприятно вспотели дрожащие ладони. Едкий дым облепляет его запахом сырости и сушёной травы, успокаивает, обнимает, прячет от жемчужных плевочков. Твою мать. Что не так? Твою мать. Джеймс шумно выдыхает, неуклюже садится и, протянув руки к огню, разгибает замёрзшие пальцы, чувствуя колоссальный натиск ставшего враждебным неба. Твою мать. Сентябрь 2007, Пембрукшир, Стэкпоул. Остро пахнущая сосной и коктейлем «Отвёртка» мазь, успешно стыренная у папы, неприятно жжёт кожу, делает эластичный бинт колючим, а руки — липкими. — Джимми! — весёлый крик Хлои перебивает звонкий щебет Клем и Мэдди, доносящийся из палисадничка. — А? — так же громко откликается Джеймс, ковыляя из ванной и вытирая мокрые ладони о рубашку. — Принеси ещё пару корзинок с кухни, пожалуйста-а-а! — девушка лукаво смотрит в окошко и контролирует маршрут брата, послушно потопавшего по указанному направлению. Яблок в этом году много-много: и красных, и зелёных, и жёлтых. Так много, что если сделать из них повидло и раздать каждому жителю Стэкпоула, то минимум половина населения их тихого городка всю зиму не испытывала бы нехватку в тягучем лакомстве. Клеменс и Мэддисон разгоняют тёплую осеннюю тишину серебристыми колокольчиками беззаботного детского смеха и носятся вокруг мамы и дяди, шурша маленькими ножками по цветным листьям и пиная уже подъеденную червями падалицу. — Догони меня! — кричит Клем, петляя между деревьев. — Нет, ты меня! Нет, ты меня! — пищит Мэдди, еле поспевая за старшей сестрёнкой. Джеймс встаёт рядом с лесенкой и держит плетёнку на весу, чтобы Хлоя не держала тяжёлую корзинку, и стискивает зубы, сдерживая стон, когда неудачно проворачивает торс, чтобы переступить с ноги на ногу и устроить тяжёлую ношу поудобнее на плече. — Джим, ты в порядке? — девушка стоит, одной рукой держится за ствол дерева, другой прижимает к маленькой груди красные с жёлтым бочком яблоки и обеспокоенно смотрит на побледневшего брата. — Да, просто встал неудачно, — Джеймс поднимает голову и лучезарно улыбается сестре. — Ничего страшного, уже прошло. — Может, приляжешь, Джим? — девушка спускается на землю, удерживая ароматные плоды в руках, и аккуратно кладет их в только что поставленную Джеймсом корзинку. — Господи Иисусе, Хло, нормально всё, не бери в голову, — он рассеянно чешет затылок, и жесткие волосы тихо, словно осенние листья, шуршат под его ногтями. Лёгкий ветер целует его скулы, и Джеймс смотрит поверх плеча сестры на уходящую в лес тропинку: ему кажется, что там, на горизонте, окутанном кронами деревьев, неестественно светло. Октябрь 2007, Пембрукшир, Стэкпоул. Из-за прописанных травматологом, к которому его чуть ли не силком потащил Дейви, таблеток Джеймс не может нормально отлить, и это чертовски раздражает — бегать каждые пять минут в туалет, еле-еле выдавливая из себя по три-четыре капельки; более эффективная альтернатива в виде тыканья кулаком в низ живота и последующего механического выжимания мочи, будто он не мужик, а парализованный кот, Гриффита тоже мало устраивает. С другой стороны, он радуется, что противовоспалительное лекарство действует как положено — отёк сошёл на нет, кожа приобрела нормальную температуру, а наступать на правую ногу уже не так нестерпимо больно, как несколько недель назад, и в мучительных новокаиновых блокадах уже нет необходимости. Ходить и сидеть всё ещё некомфортно, поэтому большую часть дня Джеймс хламом валяется в кровати, изнывая от скуки. Чтобы убить время, он строчит смс-ки друзьям, смотрит на висящую над к ним карту звёздного неба и витает в облаках в ожидании вдохновения, пялится в телевизор, бездумно сёрфит интернет с планшета - подарок разбогатевшего, как Крез, Майло на день рождения, и частенько занимается с Клем и Мэдди: учит их рисовать и лепить, играет с ними, читает книжки. Больше всего девочкам, как и ему в их возрасте, нравится Питер Пэн, и они с удовольствием рассматривают картинки под чутким руководством приболевшего дяди, разъясняющего каждую иллюстрацию: про капитана Крюка, про Никогдандию и про Кенсингтонские сады, куда несносный мальчишка сбежал от родителей. — А где они, эти сады, дядюшка Джим? — спрашивает Клеменс, сонно потирая глазки. — Они ведь настоящие? Джеймс усмехается от обращения племянницы и ласково целует её в макушку. — Конечно, они находятся в Лондоне, милая. Если мама разрешит, мы с тобой и Мэдди обязательно поедем туда, когда я полностью поправлюсь. — А если мы обе подуем и поцелуем, твоя ножка пройдёт быстрее? — голубые глазки девочки светятся наивностью и искренностью, свойственной только детям, и от этого взгляда и вопроса Гриффиту почему-то становится немного не по себе. — Разумеется, Клем, — улыбается он и закрывает книжку. — Спокойной ночи, зайки. — Спокойной ночи, дядюшка Джим. Ноябрь 2007, Пембрукшир, Стэкпоул. Джеймс рассеянно потирает немного ноющее бедро и хрустит пальцами, разминая их перед работой: после затяжного творческого кризиса муза наконец-то соизволила одарить его невесомым поцелуем в темечко — видимо, чтобы подбодрить его, покуда нещадно болела нога, и носиться по городу вместе с Дейви и Биллом не представлялось возможным, — и руки прямо-таки зачесались от нетерпения, вопя о готовности бодро выстукивать упакованные в буквы изящные мысли о красивом, добром, важном. Оживлённая барабанная дробь по клавиатуре перемежается с тихим стуком кружки с остывшим чаем о шероховатый дубовый стол и шелестом рукописных черновиков, коими было завалено всё рабочее место молодого писателя. Страница. Вторая. Десятая. Здесь, по воле посылающих в пальцы импульсы нейронов, на экране компьютера плоскими герберами и пышными хризантемами расцветает жизнь: сегодня он пишет незамысловатую историю о свадьбе пухленькой медсестры-хохотушки и бравого вояки, чудом уломавшего своего лучшего друга — немного аутичного лаборанта — написать речь. Текст печатается быстро и легко, и улыбка не сходит с лица Джеймса — он умиляется инфантильности своего героя и по-отечески ласково направляет его в нужное русло, оберегает, не даёт упасть в грязь лицом перед многочисленной публикой. Гриффит любит помогать людям — и не важно, настоящие ли они или вымышленные. В дверь стучатся, и Джеймс, не сводя глаз с монитора, неразборчиво угукает, давая понять, что к нему можно зайти. — Джимми, иди кушать, — зовёт Хлоя; из коридора незамедлительно донёсся запах жареной картошки и тушёного мяса — и как только Джеймс раньше не заметил?.. Неважно. — А? — Джеймс отрывается от работы и с замершими над клавишами пальцами смотрит на девушку. — А, да! Ща, погоди, я попозже. Допишу сначала, подогрею потом. Спасибо. Девушка кивает и оставляет младшего брата в покое, и он снова с головой погружается в придуманный им очаровательный мир, наполненный ароматом цветов и сладостей, нежной скрипичной музыкой, танцующими молодожёнами, пламенем свечей и тихой, но светлой грустью шафера, провожающего единственного друга и бывшего соседа по квартире в семейную жизнь. Отложив скрипку, лаборант кланяется и с натянутой улыбкой наблюдает за пляшущими под весёлую современную музыку гостями; почему-то у него, так любящего танцевать, именно в этот день нет пары: его спутница — подружка невесты — отрывается в компании какого-то зализанного математика в старомодном костюме, так что он покидает арендованный особняк и выходит во двор, чтобы покурить и посмотреть на звёзды.