Per aspera ad Proxima Centauri

Несчастный! Он обрел покой, И в мире тишины Ничто — безумье или страх, Не отравляет сны В стране безвременья, где нет Ни солнца, ни луны. © Оскар Уайльд, «Баллада Редингской тюрьмы»

«И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари» быт. [32:24]

Большинство умирает во время отлива — валлийское суеверие. Удачен только час перед восходом солнца — валлийское суеверие.

      02:38. Тринадцатое сентября 2010, бухта Барафандл, Пембрукшир.       … Если ты не уйдешь с дороги, я тебя уничтожу. Я тебе сердце выжгу!       …Джим просыпается неожиданно резко, словно от толчка и, удивившись собственному пробуждению — как он вообще остался в живых после этой чудовищной ночи, полной чьих-то криков, ослепляющих огней и дикой, нечеловеческой боли — осоловело озирается по сторонам, одновременно слыша будто бы со стороны пляжа нечто, похожее на зов — один в один с недавним пробуждением за исключением того, что голос звучит совершенно бесплотно.       С тоской взглянув на мятежно спящего Дейви, скрючившегося рядом, как не отходящий ни на шаг от умирающего хозяина преданный пёс, Джеймс тихо, чтобы не потревожить друга, вытаскивает из так и не застёгнутой аптечки последний флакон морфина, выбирается из палатки, гонимый приходящим извне желанием не упустить последний шанс совершить задуманное. Миновав потухший костёр и лежащих под драным покрывалом Билла и Майло — они наверняка ждали, когда он заснёт, или просто не хотели залезать в палатку, чтобы не лишить друга хоть какого-то комфорта — Гриффит, спотыкаясь сам о себя, от чего песок разлетается из-под подошв его ботинок мелкими сухими всполохами — всё же песок — это просто маленькие камешки, в отличие от того булыжника — плетётся к побережью.       Остановившись у самого края суши, Джеймс зябко прячет руки в карманах куртки и, укрываясь от промозглого ветра, надевает на голову капюшон, мрачно всматриваясь в море, отражающее едва начавшее сереть небо. Собираясь духом, он смыкает веки, стараясь увидеть себя входящим в воду — приветливую и целительную, что накроет его с головой и заполнит изнутри, смешав кровь, слух, морфин и волю в единое целое, милостиво отделив от боли и всего того, от чего Гриффит бежал так долго и безнадёжно, но вместо этого воображение рисует трепыхающееся тело, то и дело поддающееся инстинктам и всплывающее на поверхность, пока силы не покидают его, вынуждая зайтись в агонии и вкусить все ужасы удушья; из самого центра урагана чувств и метаний неожиданно рождается горькая и философская мысль о слиянии трёх стихий — вода, земля, воздух — и не хватает только огня: зажечь бы костёр, чтобы Шерлоку было проще найти одинокую сгорбленную фигурку, уже одной ногой стоящую там…       … И где я теперь, кто придёт за мной, где был мой дом, где красный дуб растёт…       Вытерев подступившие слёзы — я не хочу умирать! Мне нужно больше времени! Больше времени! — Джеймс задирает голову кверху, чтобы в последний раз увидеть звёзды перед тем, как выдохнуть, подобно пловцу перед прыжком, и пройти свои последние пятнадцать шагов:       — Пусть у меня получится, пожалуйста.       … «Когда мы с Шерлоком шли на дело, он внезапно замедлил свой стремительный шаг и, на ходу застёгивая пальто, взглянул на небо со словами «Чудо, да?». Сказать, что я был удивлён — ничего не сказать, я бы никогда не подумал, что он интересуется такими вещами, на что он ответил: «Это не мешает воздавать им должное»…       «Вот только они не могут ни во что вмешаться», — вспоминается конец второй главы «Питера Пена», от чего Гриффиту становится немного не по себе, — «они могут только смотреть. Кажется, это для них наказание за что-то, но за что именно — ни одна звезда уже не в силах вспомнить. Старые звёзды даже и не пытаются вспомнить. А молодые всё ещё продолжают их спрашивать».       Снова спрятав лицо в ладонях, Джим путается в мыслях и ругает себя за ворох неуместных цитат, которые, словно сговорившись, лезут в голову — вот и обессиленное «они так далеко… моё тело слишком тяжёлое, мне его не унести» Маленького Принца, перекрывающееся обрывками его путешествия и подарка Авиатору тут как тут и опять перетекает обратно к Джеймсу Барри, долбя в виски «но в этот вечер они были на стороне Питера, и им хотелось, чтобы остальные поскорее ушли, так что, когда они остались наедине, в небе началось некоторое волнение, а самая маленькая звёздочка крикнула тоненьким голоском»…       — …Гриффит, пора!       — А? Что? — нет, это точно ему не послышалось, и Джейми, открыв глаза, чуть не теряет сознание: вплотную к нему, чуть ли не нос к носу, стоит Иаков, уже готовый схватить его за грудки и поволочь на самое дно.       — Давай, Джимми. Тебя ждут там, — повторяет распростёрший объятия Иаков, и Гриффит, выбросив из карманов ракушки — не для девочек он их взял, а для себя, чтобы оставить какую-то частицу, вещественное доказательство своего существования — стягивает куртку и, приняв протянутую руку этого ангела смерти — а кем ещё он может быть, кроме как очередным воплощением архангела Гавриила — совершает не то вилку*, не то контргамбит**, заканчивая проигранную партию водой, сначала жадно облизнувшей подошвы ботинок, а потом и вовсе начавшей заливать его щиколотки и ласковой прохладой омывать икры и колени, когда Иаков помогает ему двигаться на глубину.       — Эй!       Оба оборачиваются на голос Шерлока — несмотря на падающий прямо на них лунный свет, лицо Иакова всё равно остаётся в тени — «никто не смеет взирать на Шахат» — идущего быстрым, пружинящим шагом по направлению к застывшим по пояс в воде фигурам.       — Оставь его в покое! — детектив переходит на бег, от чего полы извечного пальто хлещут его по ногам, понукая расстегнуть пуговицы и бросить мешающуюся одежду на землю. — Его жизнь принадлежит не тебе, не покушайся на неё!       — Ты что, тоже его видишь? — ахает Джейми — от неожиданности, что Холмс тоже видит Иакова и что он всё-таки пришёл вопреки вчерашней истерике у Гриффита перехватывает дыхание. — Шерлок, он же самого Бога победил, куда уж тебе-то?       Покачнувшись, когда призрак лишает его поддержки, оставив в воде и надвигаясь прямо на детектива, Джеймс завороженно наблюдает за бесконтактным боем, перетёкшим в молчаливую войну схлестнувшихся взглядов этих двоих — словно ангел и впрямь борется с демоном во спасение человеческой души.       — Может быть, сын Исаака и был успешным богоборцем, но он тут ни при чём! — рявкает Холмс и резким движением срывает чёрный покров с головы призрака, являя этому сумасбродному утру прятавшегося под одеждой Джейми кареглазого мужчину с зализанными чёрными волосами и издевательской гримасой, застывшей на бледном лице.        — Кукуськи! — улыбнувшись и Гриффиту, и Шерлоку, хихикает Мориарти, но не успевает лёгкая усмешка покинуть его самодовольную физиономию, как он сразу деревенеет, поджав губы и пожирая двойников тяжёлым взглядом, не предвещающим ничего хорошего.       — Зачем ты пришёл? — голос детектива звучит враждебно и угрожающе.       … Я видел, как ты вышиб себе мозги, почему ты всё ещё жив?..       — Забрать своё, — от лукаво-глумливой ухмылки Джеймса Холмс застывает и отвечает ему с таким же враждебным шипением:       — А что, если мы — и правда лишь воплощение фантазии Джейми и исчезнем, как только ты затащишь его в море и убьёшь?       — То тогда ты сможешь упиться выражением удивления на моём лице, — Мориартри издевательски приоткрывает рот в гротескной гримасе, и за его гортанью проблескивает что-то — то ли дыра в голове, то ли он начинает растворяться в воздухе — точно сказать сложно. — При любом раскладе глупо упускать возможность хоть немного разбавить эту скуку, тем более, что подвернулся такой случай. Ты же любишь эксперименты? Просто добавь воды, — почти напевает злодей-консультант.       — Да какая разница? — вмешивается Гриффит, от чего Шерлок как-то странно обмякает, словно корпеющий над произведением автор, внезапно осознавший всю бессмысленность своих трудов. — Даже если ты и был плодом моей фантазии, то теперь, думаю, это уже не так. Считай, что я отдаю тебе свою жизнь — ту оставшуюся часть, которую я так и не успел... не успею прожить.       — И что мне прикажешь делать с таким подарком? — оторвавшись от Мориарти, Холмс ошарашенно поворачивается к двойнику: точь-в-точь выражение Гриффита, когда Клэвелл признался в отношениях с Хло.       — А что хочешь. Расследуй преступления, спасай жизни, долби наркоту, ебись с Мориарти, — застыв, лже-Иаков внимательно смотрит на беседу двойников, но Джиму глубоко наплевать, что соперник его слышит: — Просто будь, пожалуйста, счастливым, - заканчивает он, не отводя глаз от вмиг осунувшегося и посеревшего лица Холмса.       — Кажется, я не понимаю, где начинаюсь я, а…       — Но мы оба прекрасно знаем, где заканчиваюсь я, — с усмешкой перебивает Шерлока Гриффит, пожав плечами.       — Может, всё же не стоит? — опасливо взглянув в сторону притихшего Мориарти-Иакова, как-то сломлено произносит детектив: — Не то чтобы я тебя отговаривал, или утверждал, что у тебя всё впереди…       — Да толку-то, коли жить осталось на две затяжки? — фыркает Джеймс и тушит о песок зажжённую, но так и не подкуренную сигарету.       — Но…       — Шерлок, я правда хочу уйти. Не потому, что кто-то или что-то хочет отнять меня. Я просто хочу уйти. И всё, что ты можешь — только не оставить меня одного во время последнего заплыва.       — «И вот я стою с тобою, и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю, ибо не оставлю тебя, доколе не исполню того, что сказал», — неожиданно подаёт голос Иаков-Мориарти, бледный и серебристый в свете луны и звёзд, и, коротко кивнув, медленно растворяется в воздухе, на прощание растянув полные губы в сочувствующей улыбке и вплетая свой затихающий голос в размеренный шум прибоя: — Если квадрат стал треугольником, то и треугольнику нужно не так уж и много, чтобы превратиться в отрезок или луч, верно? А там и до точки недалеко...       — Ладно, чёрт с тобой, — печально глядя на то место, где только что стоял Мориарти, произносит Шерлок и, зажав в зубах сигарету, упирается ладонями в колени и встаёт на ноги. — Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в воде или отнёс к друзьям?       — Лучше оставь, не хочу, чтобы у полиции возникли подозрения, - помедлив, отвечает Джеймс и торопливо стягивает куртку и ботинки, в спешке делая слишком резкие и неосторожные движения, от чего тело пробивает предсказуемо болезненным разрядом, гасящим звёзды и отключающим сознание.       ...Сказать, чтобы они очень уж любили Питера - не скажешь, ведь он проказник и иногда дует на них, пытаясь погасить...       05:04. Тринадцатое сентября 2010, бухта Барафандл, Пембрукшир.       Свернувшись калачиком, Дейви спит тревожно и крепко в одиночестве, пока Клэвелл не нагибается к нему и легонько тормошит, прогоняя дурной сон, и Нортон, едва открыв глаза, взвивается раненой птицей, на интуитивном уровне почувствовав, что Гриффита нет рядом:       — Джим? Джим! Господи, Майлз, где он?!       — В порядке.       — Не смешно!       ...Прижавшись друг к другу, Майло и Дейви какое-то время со скорбными лицами наблюдают, как сгорбившийся и растерянный Билл старается снова раздуть пламя погасшего костра; напрягшись, Клэвелл смотрит поверх головы шотландца, заметив в предрассветных сумерках что-то, встревожившее его, и Нортон, проследив за взглядом друга, присоединяется к нему, а там и Чуи оборачивается через плечо; переглянувшись и кивнув друг другу, ребята на пару минут вновь обращаются к костру, словно ища в слабом огне поддержку и силы, но затем, не имея выдержки преодолеть тоскливое мрачное искушение, опять поворачиваются к пляжу, где Джеймс, чуть шатаясь, поднимается на ноги, сбрасывает одеяло и, помахав им на прощание, с улыбкой направляется к морю…       — Каждый из нас — как капля воды, что рано или поздно попадает в залив… — мягко вливается в слух тихое и спокойное пение Билла, уже завернувшего друга в старенький плед из «IKEA» и баюкающего его, как младенца, у которого что-то болит, и от песни и монотонного покачивания Гриффит просыпается и тут же съёживается от боли и досады — неужели это был сон? — но МакКензи, опустив голову, понимающе смотрит ему прямо в глаза и как-то по-отечески тепло улыбается — ни Майло, ни Дейв так не смогут никогда — и обращается к зеркалящему потихоньку светлеющее небо морю, снова затягивая старинную балладу, — ...и тогда она тоже становится морем…       Позади раздаётся шорох ботинок, и Клэвелл с Нортоном садятся по обе стороны от Чуи, аккуратно умостившего Гриффита в своих объятиях, и, покуда Дейви нервно хрустит суставами пальцев, то и дело отворачиваясь и хлюпая носом, Майло робко поправляет плед, прикрывая оголённый участок здоровой ноги и даже осторожно поглаживает его бедро — не то молча произнося всё, что так и не было сказано, не то успокаивая, не то просто безмолвно говоря «я здесь, с тобой, я рядом».       Открыв глаза и запрокинув покоящуюся на сгибе локтя шотландца голову, чтобы увидеть друзей, Джеймс старается — и замажет грим морщины, изгибая рот в улыбку — улыбнуться им, и кажется даже, что ему это вполне удаётся — Майло ласково прикасается к его щеке, Нортон расслабляет плечи, а МакКензи, скрестив руки на груди Гриффита, чуть нагибается и целует того в затылок; переглянувшись и не разрывая физический контакт с Джейми, все трое кивают и устремляют взор к водам, так и не увидев, как по виску друга медленно скатывается слезинка, утопая в курчавой, всё ещё чуть влажной пряди за ухом: даже теперь, когда всё взвешено тысячу раз и вроде бы решено окончательно и бесповоротно после всех этих передряг и твистов, скрытое желание жить никуда не исчезает, всё так же дребезжа где-то внутри той самой праздной надеждой на воскрешение и вечность, отдаваясь гулкой болью в груди, и Джим, запустив ставшую слишком тяжёлой руку в карман, нашаривает пузырёк морфина, скользнувший приятной холодной гладкостью по удивительно сухой коже его ладони, таящей в линиях жизни, ума и сердца крошечные песчинки.       Сегодня морфин словно на прощание какой-то по особенному горький, щиплет афты и заеды в уголках рта, но Джим всё равно в один приём допивает остатки обезболивающего — принятого точно хватит на то, чтобы встать, дойти до той глубины, когда ему придётся плыть — а там, может быть, его начнёт клонить в сон, и солёная вода отделит его своей милостивой, всепрощающей толщей от пасмурного предрассветного неба, потихоньку начинающего справлять панихиду мелкими слезами моросящего дождя под печальную побудочную песню просыпающихся птиц.       С трудом, словно набирая вязкое лекарство в шприц с тонкой иглой, всосав непокорный воздух, Джеймс скатывается с колен Билла и упирается ладонями в холодный влажный песок, стараясь встать, и друзья слаженно — не сравнить ни с одной бригадой парамедиков или командой чирлидеров — подхватывают его, помогая принять вертикальное положение.       — Ну что же… — «ах, день тосклив, как накануне празднеств, когда обновка сшита, да надеть не велено ещё» — Джим балансирует на одной ноге, ёжась от холодного ветра, — думается мне…       — ...Что ты таки вернёшься домой, нажрёшься таблеток и просто уснёшь? — с надеждой спрашивает Билл, неуверенно обняв самого себя и глядя на друга исподлобья.       Горько усмехнувшись, Гриффит качает головой и, в какой-то момент потеряв равновесие, заваливается назад, но удерживается на ногах и улыбается метнувшемуся подхватить его Дейви.       — Джеймс…       — Как же я завидую тем, кого вы любите, ребята.       Короткая фраза, которую он им говорит, вызывает странную реакцию: Джиму кажется, будто этого слишком мало, а ребята, дружно шмыгающие носами и вытирающие слезящиеся глаза, явно из последних сил сдерживаются от того, чтобы отказаться от с таким трудом давшегося после кошмарной ночи согласия позволить другу уплыть, и кажется, что промедли он ещё хоть секунду — начнётся долгий путь домой.       — Дейв, ты же сам сказал, что это больно и круто, да? — пытаясь исправить ситуацию, нарочито бодро и торжественно произносит Гриффит.       Закусив губу, Нортон кивает и отводит глаза.       — Окей, да, это страшно. Но чего здесь точно нет, так это драмы — это всего лишь тот момент, когда нужно просто отпустить мою руку и отвернуться, — улыбается Джеймс, обнимая друга, — лучшая помощь…       — Блядь, да шуруй ты уже, — нервозно фыркает Майлз, сунув руки в карманы, и рассмеявшийся Джим — весь момент испортил, зараза — пожимает его руку и, дрожа от ледяного ветра, подходит вплотную к прибрежной линии; сзади раздаётся очень уж громкий кашель — Джим оборачивается и, увидев, что друзей трясёт не только от нервов — за исключением Дейви, с тихим поскуливанием плачущего практически навзрыд, — но и от утреннего холода, усмехается:       — От простуды не помрите!       Вздохнув, Джеймс закрывает глаза и входит в воду — прохладную и свежую, сразу прилепившую голубую ткань рубашки к покрывшейся мурашками коже, — и с каждым шагом тело становится всё легче, и заставлять его двигаться вперёд всё проще, пока ноги наконец не перестают касаться дна, и Гриффит начинает плыть — только бы не посмотреть назад и не увидеть ту непередаваемую муку, что наверняка застыла на лицах смирившихся со своей участью друзей — периодически отплёвываясь от соли и задыхаясь каждый раз, когда приходится слишком сильно отводить руку для того, чтобы совершить ещё один гребок навстречу…       — Эй, ты куда? Стой! Мы же обещали! — голос Билла сподвигает Джима вновь обернуться, наплевав на дурную примету — влечёт-то его несколько другая, «удачен только час до рассвета» — и увидеть, как сжимая в руке невесть откуда взявшееся белое перо, Майлз с сосредоточенным лицом снимает свитер и бросает его на песок, где уже чернеют ключи от машины и запасной аккумулятор для телефона, на ходу расслабляя пальцы, от чего пушинка летит к остальным. Лёгкий взмах руки Клэвелла — и вот уже Чуи присоединяется к блондину, оставив стоять столбом Дейви, пытающегося понять, спасение это или сопровождение.       Когда Майло почти догоняет Гриффита, а МакКензи уже по пояс в воде, Нортон, наконец, решается последовать за остальными, и некоторое время ребята просто плывут молча, всё дальше удаляясь от пляжа и следуя друг за другом, как в детстве, когда они брели по неизведанным тропинкам диких лесов: отлично ориентирующийся где бы то ни было Джим шёл впереди, следом с картой и компасом брёл «оруженосец» Майло, за ним — навьюченный силач Билл, а замыкал процессию Я-всегда-на-подхвате-Дейви...       ...Дейви, который сейчас тонет и захлёбывается вместо Джеймса — как в тот ещё один далёкий зимний день из детства, когда в ожидании Билла и Майло, застрявших по пути к реке Кледдау, Дейв начал делать прорубь и, не рассчитав, ударил пешнёй так сильно, что мало того что пробил себе ногу, так ещё провалился под лёд, и Гриффиту пришлось сооружать спасалку из подручных материалов, вытаскивать друга на поверхность и на себе тащить его в ближайшую деревню.       — Я… я не могу, — с трудом разбирается из булькающих звуков, что издаёт барахтающийся Дейви, то и дело пропадающий на глубоководье, пока Билл после нескольких секунд замешательства не прекращает следовать за вскинувшим в прощальном жесте руку Джеймсом, и возвращается к Нортону, чтобы не дать ему утонуть. — Прости… Боже, Джим, прости…       — Блядь, мы убили Дейви, — произносит Клэвелл, глядя, как шотландец тащит слабо сопротивляющегося Нортона на берег.       — Сволочи! — шутка срывается с губ автоматически — Бах не выносил незаконченных мелодий — и Гриффит с удивлением для самого себя смеётся, да и Майлз, несмотря на всю усугубляющуюся трагичность ситуации, выдаёт не так уж чтобы и вымученный смешок.       — Реально, Джим, — буравя друга быстро посерьёзневшим взглядом, делает последнюю попытку Клэвелл, — ты уже успешно похерил всю гулянку, поехали домой, пожалуйста.       — Прости, Майлз, если… — очередной спазм сковывает тело Джеймса, и он уходит под воду — может, это даже хорошо, что руки и ноги не слушаются, разве что задыхаться всё же немного страшно — но рывок наружу и три секунды серебристых пузырей — и вот лицо вновь овевает холодный воздух, а бледный донельзя Клэвелл держит его за грудки, словно для того, чтобы ударить наотмашь и выбить всю дурь из головы.       — Джим, это пиздец какой-то, ну правда, — произносит блондин, тревожно глядя то на Гриффита, то на пляж, откуда раздаются истошные вопли Нортона и Чуи. — Ну поехали домой, я тебя прошу...       — Если не можешь помочь, то хотя бы не мешай, Майлз. Я уплыву так далеко, как только смогу…       — Да куда ты лезешь, мать твою! Дейв… Дейв, блядь!       Крики с берега становятся громче, и когда к ним присоединяются звуки борьбы и плеск, Клэвелл и Джеймс дружно и непроизвольно поворачиваются к пляжу: плюнувший на инстинкт самосохранения Дэвид таки вырывается из медвежьих лап шотландца и снова несётся к волнам, намереваясь вытащить друга на берег и вернуть домой живым во что бы то ни стало, и Гриффит взглядом благословляет Майло на спасение того, кто проживёт ещё очень долго, но заметив, что блондин колеблется, не выдерживает и рявкает:       — Блядь, Майлз, какого чёрта?! Хочешь два трупа в Стэк волочь?       С неимоверным стыдом в глазах — наверное, именно так и должны чувствовать себя те живые, что вынуждены под аккомпанемент лицезрения скорой, ничем не очевидно-драматичной, как в кино, смерти смотреть в разочарование умирающего человека — Майлз обречённо кивает и начинает грести в сторону барахтающихся ребят.       Стоит Клэвеллу отплыть на несколько метров, как Джейми, выдохнув, отворачивается от пляжа и движется вперёд, на юг, в надежде поймать отбойное течение и отдать себя на волю моря, но накативший страх охватывает его, когда понимание того, что он остался совершенно один — либо чеши до берега, либо тони — обрушивается со всей неотвратимой очевидностью, и сердце начинает биться так сильно, словно хочет выполнить заложенную природой программу и отстучать все положенные до запланированного финала удары, от чего тело снова сводит судорогой, и он в очередной раз погружается вниз — серое небо сменяется синим морем, а холодный воздух — относительно тёплой водой, пока чьи-то руки — одна с тем самым ожогом — не хватают его за отвороты рубашки и не вытягивают на поверхность.       Откашлявшись, Джейми наконец открывает глаза и видит своего спасителя — всё так же крепко держа двойника и не давая ему снова пойти на дно, Шерлок смотрит на него сердито и испуганно: широкие брови тревожно сдвинуты к переносице, миндалевидные глаза прищурены, а губы сжаты в тонкую линию.        — Это было настолько пафосно, что я едва расслышал всё из-за грохота такой крутости, — на миг отдёрнув руку, чтобы убрать со лба мешающуюся чёлку, произносит Холмс. — Мы же кажется договорились, какого чёрта ты поплыл без меня?..       — Шерлок? — в который раз удивляясь то ли смешению реальности и собственной бурной фантазии, то ли тому, что детектив действительно смог переоценить своё отношение — простите, мальчики, я тако-о-ой непостоянный!.. — и поменять решение на противоположное, бормочет Гриффит, жадно наполняя лёгкие холодным солёным воздухом.       — Да, — лицо детектива озаряет лёгкая, насмешливая улыбка. — А ты кого ждал? Апостола Петра?       — Фому, именуемого близнецом, — пожимает плечами Джеймс, невольно поражаясь своей способности кривляться и шутить даже в такой страшный момент и, заметив, что Шерлок весь каменеет, глядя на берег, тоже поворачивает голову: между оставшимися на суше ребятами разгорается настоящая драка, когда Нортон раненым зверем снова пытается ринуться в море.       — Они могут нам помешать, — устало вздохнув, произносит Холмс и, бросив на двойника странный взгляд из смеси решимости, жалости и обречённости, вновь ухватывает его за лёгкую ткань и отплывает к Дьявольскому Кекуру, таща за собой прочь от посторонних глаз, и как только они прячутся за рифом, с пляжа доносится истеричный крик Дейви, подумавшего, наверное, что Гриффит утонул:       — Джеймс! Нет! Пусти, я не могу! ДЖЕЙМС!!!       Но отчаянные крики Нортона почему-то оставляют равнодушным Джима, в данный момент бесконечности занятого лишь странным ощущением осязания Шерлока, за плечо которого ему пришлось ухватится, пока тот буксировал Гриффита.       — Настоящий, — благоговейно выдыхает он, всё ещё не до конца доверяя собственным глазам и рукам. Может, это уже предсмертные галлюцинации?       — Да. И море, и звёзды, и во-он те птички — всё настоящее, — Холмс лукаво подмигивает, разрывает тактильный контакт и небрежно машет освободившейся рукой в сторону горизонта.       — Звёзды?       Гриффит следит за вскинутой ввысь кистью детектива, указывающего на горизонт, и с удивлением видит — облака рассеялись, и в подёрнутом утренней влажной дымкой небе до боли отчётливо видны Спика, Антарес, Шедди и Сириус, а ещё Кастор и Поллукс.       — Понять бы, зачем они вообще светятся, — задумчиво шепчет он, словно ответ на этот вопрос сейчас может иметь какое-то значение.       — Чтобы рано или поздно каждый смог отыскать свою… — неожиданно отвечает Холмс, глядя на двойника с какой-то особой теплотой. — Взгляни — твоя прямо надо тобой, — он аккуратно берёт Гриффита за подбородок и чуть поворачивает его лицо, одновременно тыча в крошечную звёздочку в созвездии Центавра: — С прошедшим днём рождения, Джеймс Кимберли Гриффит.       — Это же… — на долю секунды — самую восхитительную в жизни — Джеймс забывает о боли, последние полгода раздиравшей всю его сущность.       — Она самая! — кивает Шерлок и гордо вздёргивает нос.       — Теперь и умереть не страшно, — выдыхает Джеймс, завороженный этой мерцающей красной точечкой, которую и не надеялся увидеть до того, как умрёт — единственный минус того, что ты летишь со скоростью света в том, что полёт происходит в кромешной тьме…  — и станет пылью.       Шерлок нервно сглатывает и поправляет лезущие в лицо мокрые волосы, демонстрируя застарелый ожог:        — Я ведь доказал, верно? Доказал, что я существую?!        — А я? Шерлок, я — есть? — закравшаяся всего лишь на миг полумысль-полунадежда ослепляет: ведь если его нет, то… то тогда не так всё…       —Мы все тут есть, Джейми. Это мозгов у тебя нет, — с необъяснимой быстротой перескакивая от неуверенности к снисходительной заносчивости, хмыкает Холмс.       — Какой же ты сукин сын...       — Изволь заткнуться, Джеймс, — театрально фыркает вновь невозмутимый сыщик, сплевывая воду. — В противном случае я буду вынужден забрать обратно своё обещание.        — Просто не оставляй меня, Шерлок, — непритворно пугается Джим. — Хотя бы ты — не оставляй. Пожалуйста. Я не хочу быть один, понимаешь? — просить о подобном низко и малодушно, но за завесой боли и страха Гриффит чувствует — всё его существо отчаянно жаждет, рыдает, умоляет о защите и ободрении. — Я так боюсь!       — Это тот же полёт, Джейми, только вниз. Ушедшие на дно — всплывают, умершие в небе — падают в воду.       …Водная гладь — всего лишь межфазная граница, отделяющая воду от других тел, как горизонт событий, разграничивающий соединимые события пространства-времени от несоединимых, как точка невозврата — плыви или тони…       — Я никуда тебя не пущу, Джейми. Ещё не все истории рассказаны. Про слона, карлика с ядовитыми дротиками, а ещё как мы с Джи…       — Ты — бесчувственная скотина и эгоист, — всхлипывает Гриффит обиженно, но Холмс отвечает ему вполне миролюбиво:       — Нет, Джейми, я вполне сенситивен, и в данный момент чувствую себя содомитом.       — Мы похожи в этом плане, — улыбается Джим, смаргивая с ресниц то ли слёзы, то ли морскую воду.       — Мы похожи на кошмарный сон какого-нибудь актёра-неудачника со страшной рожей, который готов сигануть с крыши из-за несложившейся карьеры...       И снова над холодными волнами кельтского моря раздаётся переходящий в надрывный кашель смех Джеймса, хоть и не такой одинокий, но всё равно  — слабый, вымученный, недовысмеянный и окровавленный: не будь он погружён в воду, можно было бы увидеть тонкие красные струйки, стекающие из уголков губ.       — Ты снись мне иногда, ладно?       До него доносится плач птиц — всех и сразу, слышимых, но не осязаемых, и в который раз защемившее сердца позволяет наконец Происходящему взять верх над Грядущим.       — Коснись моря, Джейми. Вдохни его, — втекает в сознание голос, и уже не понять, кто говорит — Шерлок или сам Джеймс.       От недостатка кислорода начинает темнеть в глазах, боль и страх стискивают горло: он уже не может сам держаться на воде, и не идёт ко дну лишь благодаря рукам Холмса, одна из которых помечена почти родным химическим ожогом, а другая — приметной родинкой.       — Господи Боже, Шерлок… Мне конец, — вдохнуть, — Как они? — выдохнуть, — Нормально? — ещё раз, — Я не вижу, — и ещё.       — Всё в порядке, не волнуйся, — мягко уговаривает детектив.       — Я… у меня мало времени… Скажешь им? … — больно. — Если бы только… Шерлок… прости меня. Я думал, что сделаю что-то важное. Я всегда хотел…       — Ты всё сделал правильно, — раз Шерлок Холмс так говорит, значит, это действительно так.       — Было бы здорово плавать тут вечно.       — Расхотелось наверх?.       — Нет. Нет! Я должен закончить. Пожалуйста. Обещай, что поможешь, сделаешь...       Сипло закашлявшись и пытаясь отдышаться Джеймс снова запрокидывает голову вверх, в сереющее небо, где в лёгкой дымке, окутывающей его взор, пропадает отбившаяся от стаи чайка.       — Я уже ничего не вижу… я… я совсем не вижу.       — И не надо, — успокаивающе шепчет рядом едва различимый в плеске волн голос.       Вода целует уши, нос, скулы, брови, смыкается над макушкой, когда Джеймс усилием воли заставляет себя расслабиться и пойти ко дну, не отрывая глаз от Шерлока, немного нелепо дрейфующего в море.       Но вот — детектив тоже опускается под воду, и легонько давит на основание шеи Гриффита, не давая тому подняться, когда тело, всё ещё повинующееся инстинктам, с которыми бороться неимоверно сложно, совершает отчаянный рывок и начинает барахтаться, следуя приказу — красная тревога! большая жирная красная тревога! — мозга, отчаянно требующего всплыть и глотнуть воздуха…       …дыши вселенной в такт…       ...но руки Шерлока, мёртвой хваткой вцепившись в его рубашку, держат уверенно и крепко, так контрастируя со скорбным выражением лица детектива, словно он борется не только с Джейми, но и с самим собой, и как бы Гриффит ни отбивался, стараясь не дышать и вырваться — даже умудрился заехать двойнику в кадык — его попытки остаются тщетными, и тогда, глядя прямо в глаза Холмса, он раскрывает рот в паническом крике...        — ОТПУСТИ!!!       ...Скорлупка, мне нужно вылупляться! — Я сохраняю тебя. — Но мне нужно выйти! Ну пожалуйста, выпусти меня! — Я исполняю свой долг. — Я хочу видеть солнце! — Я. Исполняю. Свой. Долг. Прости...       …и солёная вода заливается в горло, содрогнувшееся в рвотном спазме, от чего лёгкие начинают гореть, и их разрывает изнутри, и уже не получится вдохнуть, даже если очень-очень захочется. И вокруг так холодно, всё кажется таким… синим, и холод — он не только снаружи, но и внутри, и вокруг ничего, ничего кроме синего холода…       Перед глазами проносится мимолётная картинка — трёхлетний мальчишка в дурацких шортах с ананасами и майке с эмблемой бэтмена — но Джеймс не чувствует разницы между тем, что было в детстве, когда те же самые волны пытались забрать его жизнь раньше, чтобы не дать ему умереть так, как он умирает сейчас, и тем, и что было вчера, когда они просто купались и безобидно — в шутку — топили друг друга.       …Гриффит всё ещё — какие долгие девяносто секунд — вдыхает воду, пытается откашляться и захлёбывается ещё сильнее, и вместе с жаром в груди — часы остановились — приходит странное ощущение того, как красная тревога сменяется синим спокойствием — наконец-то вечность! — и пусть кругом слишком холодно и водно, он рад чувствовать на своих плечах руки Холмса  — настоящего, осязаемого, вперившего взгляд в двойника из-за поднимающихся из его рта в такт сердцебиению на поверхность моря искрящихся, переменчивых в тургоре пузырьков воздуха, которых всё меньше и меньше, и сквозь редеющий поток серебристых шариков, похожих на россыпи звёзд, он всего на мгновение видит лицо Шерлока, когда движение воды всколыхивает синий шарф, лёгким полотном отделяя Кастора от Поллукса, и…       Происходящее плавно становится Произошедшим.       …просто самоубийцы — это ангелы, которые хотят домой.       06:10. Тринадцатое сентября 2010, бухта Барафандл, Пембрукшир.       Застыв скорбными статуями, словно сошедшими со старинных надгробий, Майлз, Билл и Дэвид ошеломлённо наблюдают за Шерлоком, волочащим к берегу тело Джеймса, обмотанное синей трикотажной тканью исполинских размеров шарфа. В тишине, нарушаемой лишь тихим шумом накатывающих на сушу волн, детектив, тяжело выдыхая и зябко ёжась, вытаскивает свою ношу из воды и, бережно опустив её на песок, сдержанно и церемонно, как на приёме в Букингемском дворце, кивает всем троим друзьям — шокированным, замершим и не верящим своим глазам.       — Он просто захлебнулся, — бросает Холмс, стуча зубами от холода и невозмутимо поглядывая на мужчин, — и его ещё можно откачать. Но я считаю, что этого определённо делать не стоит.       — Постой, ты… — Билл ошалело осекается, совершенно бессовестно пожирая неожиданного гостя взглядом, в котором всё отчётливее проступает догадка: — О нет...       — О да, — отряхиваясь, пренебрежительно бормочет Холмс, заботливо укладывая Гриффита так, чтобы волны не касались его босых ступней.       — Боже правый, — Дейви прикрывает рот рукой.       — Не совсем, — Шерлок присаживается на корточки рядом с Джимом, чтобы поправить воротничок рубашки, и снова встаёт, подрагивая от ветра, нещадно обдувающего прилипшую к телу мокрую одежду.       — Так ты реально существуешь? — подаёт голос Майло и вжимает голову в плечи, когда двойник лучшего — бывшего лучшего — друга прожигает его взглядом таких знакомых, но в то же время совершенно чужих глаз, доставая из кармана брюк упакованные в целлофановый пакет зажигалку и мятую пачку «lucky strike» и закуривая.       — А для вас это имеет какое-то значение?       Будто соглашаясь с этим бесцеремонным замечанием, ребята молча переключаются на того, кто всё ещё для них действительно важен: Нортон, едва сдерживаясь от желания попытаться реанимировать бездыханного друга, прикладывает ладонь к столь непривычно расслабленному лицу Джеймса и, убедившись в правдивости слов детектива, приподнимает Гриффита и усаживается за его спиной, укладывая тело к себе на грудь, как если бы Джим был достаточно живым для того, чтобы нуждаться в подобной заботе; Билл, нервно кусая губы, некоторое время зависает над сидящими на песке друзьями — точнее, уже одним другом — и, шумно всхлипнув, поворачивается к Клэвеллу, который пятится назад и, сбросив с плеч сырой плед, уходит на другую сторону пляжа, после чего шотландец присаживается рядом с Дейви, подставляя ему своё плечо и сжимая холодное, без признаков жизни запястье Джейми горячими пальцами, словно всё ещё надеясь уловить под прозрачной кожей дающее надежду биение.       Смерив взглядом застывшую на песке безотрадную группу, Шерлок бредёт за Клэвеллом, сравнивает шаг и немного робко — словно несвоевременный и смутившийся гость, заставший не предназначенную для чужих глаз сцену — протягивает Майлзу сигарету, которую тот отталкивает с непередаваемой злостью.       — Пошёл вон! — свирепо орёт он на Шерлока, по-мальчишески пиная в его сторону отсыревший песок. — Ты… Он… Это ты должен был умереть вместо Джейми!       — Пожалуй, это было бы справедливо, — слабо улыбнувшись, согласно кивает Шерлок, — но это не нам решать. Смирение — не мой профиль, однако порой плыть по течению — единственное, что нам остаётся. Плыть или утонуть. Такой вот небогатый выбор. И выбор друга надо уважать, не так ли? Таков один из законов дружбы, насколько я могу судить.       На миг Майлзу кажется, что в прозрачных глазах появляется искреннее сочувствие, но Шерлок тут же отворачивается и, потушив недокуренную сигарету о песок, устремляет взор к вновь затянувшемуся облаками горизонту, пристально высматривая что-то вдали, и когда Клэвелл, невольно и сам сосредоточивший внимание на растворившейся между небом и морем линии, снова поворачивается к странному собеседнику, того уже нет рядом, как нет и никаких доказательств недавнего присутствия детектива — даже следов на песке, смытых, должно быть, набежавшим прибоем, и только у самой кромки воды, на одно короткое мгновение, длящееся не дольше взмаха ресниц, Майлз замечает расплывчатую фигуру с наброшенным на голову капюшоном, руками раздвигающую волны.