Per aspera ad Proxima Centauri

Не плакал тот, кто слёз не ведал, От нас сон скрылся прочь: Грабители, убийцы, воры Не спали всю ту ночь. Страх за того вполз в душу грозно, Кому нельзя помочь. Он рядом с теми, кто за ним Следит и день и ночь, За тем, как стонет он, когда Молиться уж невмочь. ©Оскар Уайльд, «Баллада Редингской тюрьмы»

По средам нельзя говорить о ведьмах — придут ночью в виде собаки и напугают

Священник прикажет взять для очищаемого двух птиц живых чистых, кедрового дерева, червленую нить и иссопа — [Лев.14:4] описание процедуры очищения прокаженного.

      11 сентября, Пембрукшир, низина Мовингвордского плато       — Так, народ, просыпаемся! — раздаётся над ухом армейское гарканье Нортона — тембр настолько командный, что Гриффит дёргается, разом выскочив из сна, — чем раньше встанем, тем быстрее дотопаем до залива!       — Дейв, етит твою мать! — резко сев и приложившись лбом о навесной фонарик, Чуи сдавленно шипит, потирая ушибленное место. — Полседьмого утра только! Я не знал, что бывает поход в полседьмого утра, я вообще не знал, что бывает полседьмого утра!       — Ебанутым с добрым утром, — ворчит Майло, нехотя отрываясь от уютно сложенной куртки, заменяющей ему подушку, и неистово трёт глаза, — вставать бы так же легко, как твой хер…       — Тогда в шестьдесят не проснёшься никогда! — рявкает копающийся в аптечке Дейви и, дождавшись, когда ребята покинут палатку, резко откидывает одеяло с Гриффита. — Что ж ты так слабо затягиваешь-то, Джим? А если сползла бы за ночь?       — То попала бы инфекция и я помер бы на пару недель раньше, — закатив глаза, обозлившийся на столь беспардонное отношение Джейми решает проехаться по больному. — Ты же сам сказал заткнуться и перебинтоваться самому.       Пристыженно поджав губы, но не желая признавать свою неправоту, Нортон снимает стерильные салфетки и тщательно промывает язву, после чего снова начинает мрачно шуршать лекарствами.       — Слушай, а может это, я хотя бы один себе заберу? Ну, чтобы ты не отвлекался лишний раз на то, чтобы останавливаться и выуживать эту хреновину?       Нортон замирает на долю секунды, внимательно всматриваясь в лицо друга и взвешивая все «за» и «против», после чего со вдохом качает головой и, безапелляционно резко закрыв несессер, помогает Гриффиту выбраться на улицу, где Майло и Билл в четыре руки уже вовсю воюют с костром, пытаясь зажечь сырые после ночного дождя ветки.       Неуклюже сев на не пойми откуда приволоченное бревно, Джейми мрачно смотрит на тихую возню, дуясь на Дейви за отказ в морфине и пытаясь пригладить топорщащиеся после сна волосы и, обнаружив в руке нехилую прядь, стряхивает рыжий завиток в огонь, но она даже и не думает гореть, вызывая откуда-то из закоулков памяти очередное суеверие, что если волосы не горят в огне то тот, на чьей голове они росли, утонет.       11 сентября, Пембрукшир, Стэкпоульский мыс       Отвернувшись от друзей и бьющего по зрачкам солнца и съёжившись на земле в позе эмбриона, Джим чуть ёрзает головой — хоть ему и подложили сложенные стопкой плед, свитер и шарф вместо подушки, шея всё равно нестерпимо ноет, и изнурительно слабая, но навязчивая боль начинает плавно стекать вниз по позвоночнику и собираться лужицей в бедре, вынуждая в который раз выпростать прижатую телом и гравитацией руку, чтобы с металлическим «вз-з-з» расстегнуть аптечку и выудить пузырёк морфина, пока Нортон, отвлёкшись от него, гремит чем-то вне поля зрения Джейми.       Позвякивающий под дуновением ветерка пуллер молнии — звук отчего-то напоминает нечто среднее между бьющими о крыло машины камешками, когда папа вёз его домой из хосписа, звонком на карте и — заинька, не шуми, дядюшке Джеймсу очень неможется, ему нужно отдохнуть — колокольчиком Мэдди — раскачивается, как не знающий ответа магический маятник, и Гриффит, слизнув капельку с краешка рта, морщится от горечи лекарства и тяжело вздыхает, но резкое расширение грудной клетки отдаётся гулким клёкотом, от чего он чуть вытягивает губы и медленно выдыхает, прикрывая глаза и незаметно пряча в карман непочатую бутылочку с обезболивающим.       …Нетвёрдо стоящий на ногах Иаков, покачнувшись, прячет руки в карманы и начинает оборачиваться назад — лёгкое движение — и Джеймс увидит его лицо — и говорить «уважаемые пассажиры, поезд останавливается в Самарре, потому что»…       … — Больше топлива нет, — пробивается сквозь шум водопада — стоп, какой водопад? — голос Дейви, и Джеймс резко распахивает веки и тут же щурится: видимо, он заснул, судя по укоротившимся теням, которые отбрасывают стоящий с газовым баллоном Нортон, накрытый одеялом мешок с палаткой, небрежно брошенный рюкзак шотландца, подставивший лицо ласковым лучам Майлз и лежащий спиной ко всем Чуи. — Билл? Эй! Ты просто так лежишь или с намёком?       — Да тише ты, — недовольно шепчет Клэвелл, — не буди их.       — Как же здорово видеть его без поводка, да? — чуть невнятней, чем обычно, произносит Гриффит и, поправив колющий подбородок воротничок рубашки, осторожно, чтобы лишний раз не побеспокоить в кои-то веки притихшую опухоль, переворачивается на спину и улыбается, глядя на мерно вздымающуюся и опускающуюся спину Билла, опустившего пальцы на изящный ствол лиственницы.       — Ой, я тебя разбудил, что ли? Прости, пожалуйста, — Дейви укладывается рядом, сложив руки на животе.       — Не-а. Блин, скорее бы он уже свалил от этой ведьмы.       — С какого лешего ты взял, что знаешь, что ему нужно? — придвинувшись, чтобы уж точно не разбудить Билла, спрашивает Майло и, оторвав травинку, запускает стебелёк в рот.       — Ну… Он — само олицетворение радости бытия… естественное, живое и великодушное дитя природы и абсолютно непредсказуемый человек, а эта блядь топчет любой его порыв на корню — ставлю твой грёбаный чек, что именно из-за Эбс Чуи и забил на жаб.       — Больно ты умный, — фыркает Клэвелл, — у тебя баб вообще не было, да и нехуй совать нос в чужую кровать.       — Пусть живёт, как хочет, наше дело десятое. Может, ему такая и нужна. Он блаженно несчастен в своих отношениях, но у всех есть взлёты и падения, — пожав плечами, поддакивает Нортон.       — Люди, которые повёрнуты на любви, срутся по поводу и без только для того, чтобы доказать, что она настолько сильна, что не разрушится никогда, — поняв, что сказал какую-то глупость, Джим неопределённо взмахивает руками, собираясь с мыслями. — Любовь должна быть в людях, но и люди должны быть в ней.       — Любовь должна быть в людях и люди должны быть в ней, — неожиданно хмыкает Билл. — Точно не про нас с Эбс.       Натянутость отношений Чуи с невестой, равно как и то, что она — шлюха каких поискать, разумеется, ни для кого тайной не были, но слышать об этом из его уст — как и положено настоящему мужчине, Билл ни разу не позволял себе выносить сор из избы — было крайне непривычно, и в воздухе повисает неловкое молчание.       — Ну так и разойдитесь с ней, как два корабля в море, без ссор и скандалов. Отношения должны приносить радость, а если её нет — то на черта такие отношения?       — Вот да, — поддерживает Майлз, — если она от тебя не отлипает, то веди себя с ней, как мудак, а когда она тебе изменит, барахло — на крыльцо, а сам вперёд на буере прямиком на Амазонку.       — Именно. Отличный старт после этого семигодового пиз…       — Эбби беременна, — так и не распахнув веки, перебивает МакКензи, от чего компания снова погружается в тишину — Джеймс не знает, какие мысли зароились в головах друзей, но сам он с сожалением думает о том, что даже если вернётся домой и отдаст себя в руки врачей, то всё равно не дотянет до момента, когда увидит, как друг из развесёлого балабола перевоплотится в развесёлого балабола-отца — пока Дейви не обращается к Чуи:       — Блядь, а чего ты раньше-то не сказал?       — Вы бы стали с расспросами лезть, а я… — с напускным равнодушием произносит Билл и мрачно смотрит на небо, — не хотел портить поездку.       — Ну, я, эм… Поздр…       — Заткнись, Джим.       — Не, честно говоря, это не то чтобы прям уж хорошие новости, учитывая обстоятельства, но думаю, что ты будешь отлич…       — Он точно от тебя? — перебивает Нортона Клэвелл, приподнявшись на локтях и хмуря лоб.       — Да хуй её знает. Вроде да, — осознав, что блондин легко может быть прав, шотландец пожимает плечами. — Надеюсь.       — И хочет его оставить? — не унимается Майлз, но в этот раз его назойливость продиктована не отвратительной манерой докопаться до всего и сразу, а каким-то то ли пониманием, то ли сочувствием.       — Да тут как бы уже без вариантов.       — Ребёнок или нет, но если она не та…       — Блядь, конечно не та, Дейв!       — Ну тогда шли её нахер, плюнь и живи так, как…       — Я сказал заткнись, Джим! — грозно наклонившись к другу, рявкает МакКензи. — Да, это полный пиздец, да, я с каждым годом тащу себя всё глубже на ебаное дно, но знаешь что? В отличие от вас, пидарасов, я знаю, что такое отвечать за свои проёбы! Я знаю: то, что я делаю, отражается на других, и не стараюсь прыгнуть выше головы или хватать звезды с неба — я трезво смотрю на все это дерьмо, и когда даже бледные версии моих мечтаний разрушатся, я не…       Судорожно вздохнув в безуспешной попытке вернуть самообладание, Билл вскакивает на ноги и сжимает кулаки:       — Она должна была сказать мне до того, когда стало слишком поздно для аборта. Должна была!!! — нависнув над поднявшим ладони в безоружном жесте Майлзом, шотландец отступает в сторону и, споткнувшись о дерево, издаёт душераздирающий рык, когда неловкое движение становится последней каплей в бездонном чане его терпения; пару раз исступлённо пнув саженец, МакКензи хватает его за ствол и, пару раз грохнув бережно укутанными в полиэтиленовый пакет корнями о землю, раскручивает несчастную лиственницу и со всей дури швыряет её с обрыва, тут же падая на колени в полном отчаянии и прячет лицо в руках, заглушая то ли стон, то ли плач.       — Ебать… — тихо произносит Майло и, взглянув на опешивших друзей, подходит к тяжело дышащему после кратковременной истерики другу, и осторожно, словно боясь спугнуть, треплет тут же прислонившегося виском к его бедру Билла за волосы, словно любимого пса, не успевшего поймать зайца из-за старости. — А здоровски ты навалял этому дереву.       — Пусть знает, гнида, как углекислый газ перерабатывать, — шмыгнув носом поддакивает шотландец и оборачивается к Гриффиту, — блин, Джимбо, сорян.       — Да чёрт с ним, — отвечает Джейми, изо всех сил стараясь остаться серьёзным — вот же идиот, два с лишним года выращивать лиственницу и выкинуть её на раз-два всего в шести часах от пункта назначения — но не выдерживает и заходится смехом, к которому присоединяются все остальные.       11 сентября, Пембрукшир, Стэкпоульский мыс.       Чтобы не слишком уж усложнять путешествие и без того порядком измотанным друзьям, Джеймс старается идти сам, ругая себя за то, что ему «хватило» мозгов запихнуть трость в этот чёртов карт и собачась с ребятами, в один голос заявляющими, что сразу после прибытия в залив Билл или Майло побегут к ближайшему посёлку, чтобы вызвать помощь, и демонстративно отказывается продолжить путь, сидя на закорках — вместо этого он в очередной раз просит всю компанию остановиться на небольшую передышку.       Стоит парням остановиться, как шотландец бухается на землю и, стащив убитые в хлам ботинки и носки, придирчиво осматривает свою ступню, сплошь изуродованную нешуточными волдырями, после чего, матернувшись, выуживает аптечку и начинает рыться в ней, попутно швыряя прямо в рюкзак всё, что мешается — в основном это мази, бинты и шприцы — пока не находит пластыри, и запихивает полупустой несессер с обезболивающими во внешний карман, пока Клэвелл и Нортон колдуют с кипятком и нехитрым ланчем.       В очередной раз отказавшись от еды — грызть размоченные сухари стыдно, а мучиться с животом от консервов желания нет — Джеймс стоит на части мыса, с которой начинается спуск, ведущий к Гриффитовой пади, и смотрит, как баклан с забавным клёкотом камнем падает вниз, тараня клювом воду, одновременно пытаясь представить, что будут делать ребята, когда найдут его труп — постараются откачать? Вызовут полицию и спасателей? И что они им скажут?       — Окорок, — Джим вздрагивает, когда на его плечо опускается большая и тёплая ладонь Билла, — ты прости за Алису. Я другую выращу, и мы…       — Да не, — сплюнув и швырнув бычок, Гриффит улыбается другу, мельком заметив, что весь нехитрый скарб собран и друзья готовы двинуться дальше, — зачем? Моё дерево уплывёт, и его прибьёт к какому-нибудь далёкому берегу… Лучше и быть не может.       — Так заплесневеет же!        — Лиственница, как и ливанский кедр, не гниёт.       — «Пойди и скажи Моему слуге Давиду: так говорит Господь: разве ты — тот, кто построит Мне дом для Моего обитания? Где бы Я ни ходил со всеми израильтянами, разве Я говорил с каким-либо из их родов, которым Я повелел пасти Мой народ Израиля: Почему вы не построили Мне дом из кедра?» , — задумчиво произносит блондин и, замерев на миг, смотрит на маячащее впереди побережье в безуспешной попытке вдохнуть полной грудью, после чего уныло плетётся за остальными.       — Потому что его — в смысле дом — проще выкопать, как в Питере Пэне, Майлз, — бросает Джим, — «если дерево вам не по размеру»… Помнишь?       — Обожаю ваши состязания «кто умнее выебнется», девоньки.       11 сентября, Пембрукшир, Гриффитова падь.       Выискав наиболее пологую часть склона, ребята начинают спуск в овраг в гробовом молчании, плетясь чуть ли не на автопилоте и погрузившись, видимо, каждый — в свой личный мир страданий, по крайней мере, именно так кажется Джеймсу, с трудом удерживающемуся в сознании и вертикальном положении: Дейви, к примеру, скорбно поджимает губы, глядя то на друга, то на неровную поверхность — мало ли, что может скрываться под зарослями — и крепко стискивает его, практически неся на себе, Майло медленно бредёт вниз, понурив голову и беззвучно шевеля губами, а МакКензи, обеспокоенно взглянув на Нортона, слегка касается рукава Джима и, не дождавшись ответа, хромает рядом, пока Клэвелл не начинает обгонять их.       — Ребят, помочь, мож?         — Не-не-не, Чуи. Эй, Ма… Майлз, подожди, — чёрт, ну куда он так спешит? — просит Джейми, чувствуя себя несколько незащищённым — зацепившись обо что-то, он резко останавливается, в очередной раз не в силах заставить себя взять волю в кулак и просто, блядь, спуститься в опасении, что на следующем шаге он запросто может споткнуться и, упав, кубарем покатиться к подножию холма, и если втроём друзья успеют его поймать, особенно если кто-то будет страховать спереди, то двух людей может и не хватить.       Обернувшись, блондин всё же дожидается, когда друзья оказываются в восьми-девяти футах от относительно ровной поверхности и, бросив чехол с палаткой на землю, садится прямо на неё и закуривает, провожая взглядом присоединившегося к нему Билла, тут же повалившегося рядом, стиснув зубы.       Короткий перекур — и вот уже Чуи помогает Гриффиту вскарабкаться на спину Дейви и плетётся следом; потёртый тюк на плече Клэвелла маячит перед лицом раздражающим ярко-оранжевым пятном, и Джим отворачивается от него, из-за чего шляпа с тихим стуком падает на пожелтевшую траву, и закрывает глаза — кажется, он вроде бы даже погружается в дрёму, так как стоит ему разомкнуть веки, как он понимает, что едет верхом на шотландце, отпустившем его подколенные ямки, чтобы проползти особенно крутую часть подъема на вершину Пади.       Обхватив шею Билла покрепче, Джеймс как-то отстранённо наблюдает за самим собой, своей внутренней борьбой: страх и боль сталкиваются друг с другом, как Эвр и Нот, и что-то там несущий Африк, или как там говорил Шерлок — и в шуме этого сражения чувствует, что движения снова подхватившего его ноги — от чего мышцы натягиваются и боль мимолётно вгрызается в изрыхлённые волокна — МакКензи становятся более равномерными, словно земля под его ногами стала какой-то упорядоченной, лоскутными обрывками напоминая сонату Баха, не понятно, почему ассоциирующуюся с Холмсом и Мориарти и с тем, что Шерлок наверняка смог принять смерть любимого умом, но никак не сердцем, словно в груди билось затаённое упование на игру разума, не дающее ему смириться с такой утратой — а ведь Гриффит-то смирился, но надежда на… Хотя нет никакой надежды, да и смирения тоже — и на тремоло скрипнувшей, истёршейся давным-давно ступеньки, провалившейся под ступнёй Чуи, вся муть словно промывается, сделав мир удивительно чётким в ту долю секунды, когда Джим понимает, что Билл потерял равновесие и падает, и он вместе с ним — неминуемо, неотвратимо, отвратительно…       Термоядерный взрыв в одно мгновение разливается по всему телу от оголённых нервов, берущих начало в опухоли, заставляя Джейми содрогаться в конвульсиях, пока волны боли одна за другой сменяют друг друга, чередуя тотальную ясность со смазывающими всё вокруг воедино импульсами, заставляя неосознанно, едва ли не инстинктивно, словно потерявший мать слепой ребёнок, шарить в воздухе сведёнными судорогой пальцами в поисках Дейви, чьё непосредственное присутствие жизненно необходимо, как якорь во время шторма.       Сквозь собственный вопль и ослепительные всполохи он слышит неистовые крики…       — Да ты заебал ронять его уже, Билл!       — Будто я нарочно, на хуй иди! Святый Боже, Джим…       … и чувствует тёплые руки, сжимающие то его плечо, то ладони, попутно захватывая в кулаки ткань куртки, чтобы слегка изменить положение не прекращающего корчиться тела и переложить его с каменных ступеней на мягкую траву.       — Чш-ш-ш, — родной голос Нортона врывается в уши знаком, что вот-вот всё пройдёт, и Джим тянется к нему, ища тот самый дрек, за который можно удержаться; первое, что находят пальцы — это волосы друга, и от очередного пика он сжимает их что есть силы и тянет на себя, от чего Дейв сдавленно охает, но всё равно продолжает успокаивать Гриффита, нависая над ним и гипнотизируя твёрдым и уверенным взглядом, — давай, парень, как учили, помнишь? Как будто дуешь на одуванчик…       — Что, допрыгались? — раздаётся откуда-то сверху крик Клэвелла, сопровождаемый грохотом брошенной на землю палатки. — Так, всё, это ни в какие рамки, я бегу к Гованскому каналу, ты, Билл — к заливу, может, там какая лодка проплывёт, и несём его домой.       — Ну давай же, всё, видишь, всё получается, ты молодец, давай, вселенной в такт… — потихоньку растирая руки Джеймса и высвобождая густые вихры из его цепкой хватки, Нортон продолжает извергаться потоком привычных, но всегда исправно работающих слов и, не меняя интонации, на долю секунды разрывает зрительный контакт, чтобы зыркнуть на блондина, — заткнись, Майлз, мы в порядке.       Боль в сведённом судорогой теле медленно отпускает, словно заговорённая этими нехитрыми заклинаниями, произносимыми чётким и на удивление спокойным голосом Дейва, за который — как и за внимательный сосредоточенный взор друга — Джим цепляется, словно утопающий за брошенный со спасательной шлюпки канат.       — Да ты что, вообще ёбу дал? — восклицает Клэвелл, срываясь на истеричный фальцет. — Билл, ну хоть ты его вразуми, что за блядобесие?! Он же на руках у нас помрёт!       — А чё я-то сразу? Я так, погулять вышел! — растерянно, без привычной бесшабашности парирует шотландец, склоняясь над Гриффитом, мгновенно ухватившим его за рукав.       — Билл, дай ему морфин, — окончательно выпутавшись из рук худо-бедно восстановившего дыхания Джейми, бросает Дейви и, поднявшись на ноги, обращается к блондину, буравя его жёстким взглядом, — твоя очередь нести его.       — Не говори мне, что делать, — кривится Майлз, с испугом глядя на Джеймса и пятясь назад, пока Билл роется в рюкзаке.       — Чуи, ну нахуй эту аптечку, тебя только за смертью посылать, — выдыхает Гриффит, стараясь найти позу, в которой будет не так больно лежать, одновременно ища бутылочку с морфином в надежде, что она не разбилась согласно закону Мёрфи, когда он рухнул аккурат на правую сторону.       — Уж кто бы говорил, — фыркает МакКензи и тут же неожиданно строго произносит, — так, ты давай не это, это тебе не «Гиннесс», так что-либо один большой, либо три маленьких.       Проконтролировав приём лекарства, он мягко и даже немного нежно растирает нестерпимо ноющие руки и грудь Гриффита, одновременно глядя в сторону друзей, чей конфликт, кажется, перешёл на новый, ещё более агрессивный уровень.       — Что, брезгуешь, гадина?       — Я смотрю, ты ебать какой смелый стал! Это потому, что я тебе уши местами не поменял, когда ты выбросил мой телефон, или потому, что я, блядь, ПРАВ?! Всё, что угодно, лишь бы мне поперёк, да, педрила?       — Да завали ты уже! — рычит Дейв, медленно приближаясь к блондину. — Речь. Не. О. Тебе. Взял и понёс!       — Нет!       — Слух, Чуи, а меня кто-нибудь спросит, не? — извернувшись, чтобы видеть заново разгорающийся скандал, склабится Джим — правда, улыбка получается бледной и вымученной, но Билл тут же подхватывает шутку, радуясь, что всё обошлось:       — Да кому ты сдался?       — Неси его, злоебучий ты трус! — меж тем переходит на крик Дейви, стаскивая с себя куртку и, чуть пригнувшись в угрожающей позе, как готовящееся к атаке животное, отчасти напоминая Томаса, когда Шерлок впервые переступил порог дома в Стэке, переходит в наступление, — ссыкло бесхребетное, ПОДНИМИ ЕГО!       — Пхах, «если б вы были столь же тверды, сколь храбр ваш отец»… — не удержавшись, цитирует Билл.       — «Тогда б носили юбку вы, как прежде, и у Ланкастера штанов не крали».       — А нахуй не пойти? — рявкает блондин, занимая оборонительную позицию.       — Да иди, кто не даёт! — не остаётся в долгу Нортон и, приблизившись к Клэвеллу почти вплотную, получает нехилый пинок под колено и удар по голове, от которого сам Майлз шипит, тряся ушибленую кисть и не замечая, как Дейви резко подаётся вперёд, всем телом наваливаясь на него и опрокидывая на землю.       Всё так же машинально гладящий Джейми Билл упирается в его грудь, зайдясь гомерическим хохотом, когда Майло визжит, как поросёнок, пытаясь сбросить с себя оседлавшего его Дейви, сосредоточенно натягивающего ему куртку на голову, как маньяк-душитель. Красивым, почти балетным пируэтом Клэвелл перебрасывает ногу через оказавшегося под ним Нортоном и, катаясь по склону словно в каком-то лежачем танце, они постепенно оказываются головой к голове, как сросшиеся затылками сиамские близнецы. Издав ещё один визг, Майлз бешено мельтешит ногами в попытках освободиться от захвата, от чего рубашка задирается до груди, обнажая плоский живот.       — Не находишь, что они похожи на пару, собирающуюся заняться агрессивным сексом, Чуи?       — Угу, Заячье Ебало явно подготавливает партнёра, — фыркает Билл, вытирая слёзы и не прекращая ржать, как конь из-за продолжающего вопить Клэвелла, — к тому, что пощады не будет.       — Может, остановим их?       — Да надо бы… Но согласись, это просто изумительно, я бы даже ставки сделал, — подмигивает Билл и, увидев, что силы дерущихся равны, а негатив выплеснут, усмехается, — так, народ, засчитываем ничью и расходимся. Но тебе, Майлз, отдельный приз зрительских симпатий за «мя-я-я» во время легендарного захвата от этого мастера танцев локтями.       Драка заканчивается ещё внезапнее, чем началась, и вот уже парни, только что, казалось, готовые разорвать друг друга голыми руками, ложатся на примятую траву бок о бок, как на ферме Рэд Роуд, и начинают смеяться, смущённо, но беззлобно, будто заражаясь вернувшейся к Биллу дурашливой беспечностью; вторя им, Джеймс морщится, когда даже такие незначительные вибрации отдаются в бедре, и кладёт руку на ногу.       — Вот скажи мне, блин, — неожиданно быстро посерьёзнев, Дейв поворачивается к притихшему Майлзу, — ты ведь знал, на что мы подписались, м? Знал, что Джим болеет, знал, что могут быть сложности… И всё-таки поехал. Так какого хуя весь этот выпендрёж? Мало того, что всячески избегаешь малейшего контакта, так ещё и предал его, нарушив правило и взяв телефон, как капризный ребёнок, ёб твою мать… Но мы выросли, ты это понимаешь? И пора бы уже повзрослеть. Да, вышло так, что я, по сути, вроде как никто и ничто! И знаешь — всё было против того, чтобы я извлёк для себя хоть что-то во время этой поездки, но я нашёл. Не смысл жизни, конечно, и всё же… Да, есть люди, которые любят меня. Есть те, кого я люблю. И мы нужны друг другу, вот и всё. Да ты и сам знаешь. Вот только я, в отличие от тебя, этого не боюсь, вот ты и говнишься.       Не найдясь, что ответить, Клэвелл садится и с пристыженным видом начинает вертеть в руках зажигалку, даже не решаясь посмотреть в глаза ни Нортону, ни Гриффиту, наблюдающему за ним с тревожной заинтересованностью.       — Признай, что тут всё либо просто, либо никак, — продолжает Дэвид, — это то, что происходит, и нечего здесь корчить драму. Да, это действительно больно. Но это, мать его, на самом деле круто! Я был с ним с самого начала — а ждал он тебя, между прочим — я нужен ему, и поэтому я здесь — да и Билл тоже. И знаешь, мне жаль, что для тебя это такая проблема.       Высказавшись, Нортон порывисто вскакивает с места с таким видом, словно ему неприятно находиться в непосредственной близости с Клэвеллом, но Майлз неожиданно останавливает его, ухватив за рукав:       — Дейви, ты прав… Я не хотел накручивать себя, чтобы не стать тобой, но ты прав, — поднявшись на ноги, Клэвелл пожимает другу руку в знак примирения и, нервно покусывая губы, поворачивается к Джейми. — И ехать я не хотел. Джим, твоя болезнь омерзительна до тошноты, с тобой физически невозможно находиться, и я думал, что ты навязывался мне, чтобы жаловаться и ныть — вот почему я не хотел быть рядом. И не хочу. Да будь я на твоём месте, я бы просто повесился от отвращения к самому себе! — сглотнув, он наконец решается посмотреть другу в глаза, — и после того, как мой отец… Мне не стоило этого говорить, но я… Прости меня, Джим.       — Бля, поездочка просто на пять с плюсом.       Понурившись, Гриффит кивает, понимая, что всё сказанное блондином выражает не то, что он произнёс, а то, что имел в виду: страшную глубину страдания и невозможность смириться с потерей, смешанную со стыдом и сожалением за упущенное время.       Оправив куртку и убрав со лба лезущие в глаза кучеряшки, Клэвелл подходит к Гриффиту с распростёртыми объятиями:       — Ну что, Окорок, наперегонки?       Джим протягивает руку Майлзу, обеими ладонями взявшего его за кисть, с удивлением отмечая про себя, что это их первое прикосновение за последние несколько лет, и сдавленно стонет, когда приходится сесть — нет, кажется, всё же что-то повредил во время падения, там же от кости-то осталось одно название — и, чувствуя себя беспомощным котёнком, благодарно выдыхает: обступив друга со всех сторон, ребята помогают ему встать на ноги, а Клэвеллу — взять его на руки.       …Рельеф местности как раз и представлял собой наклонную плоскость, стремящуюся к морю, — к тому самому морю, куда Персик ещё вчера умолял своих теток свозить его. С каждой секундой Персик был всё ближе и ближе к морю. Но не только к морю… Первыми на его пути стояли высоченные белые горы: эти огромные горы высотой в несколько сот футов давно пользовались известностью во всей Англии. И теперь Персик был всего в какой-то сотне ярдов от этого места…       — Блин, Джим, прости, — виновато произносит Майлз, чуть подбросив выскальзывающего из рук Гриффита, и закусывает губы, когда Джейми сдавленно охает от встряски, отозвавшейся жгучей резью в ноге.       Прижавшись к груди друга, Джим прикрывает глаза, убаюканный тяжёлой поступью Майлза, поднимающегося на вершину холма, как на Голгофу, и растворяется в гулком биении сердца под ухом и солнечных лучах, ласкающих кожу, пока восхищённое «ебаться в пассатижи, как же тут красиво» Билла не заставляет его разомкнуть веки и заморгать, когда перед взором во всей красе предстаёт их маленькая земля обетованная: за полустёртым барельефом с ветвью дуба — четыре листа, четыре жёлудя, всё же Чуи был прав насчёт симметрии — и надписью «yr ymddiriedolaeth genedlatheol» — по сути, просто «национальный фонд», но на камрайге это звучит как древнее обращение к высшим силам — выщербленным на белом камне и вымощенным спуском, простирается неожиданно пустой пляж, обрамлённый тёмно-серыми скалами и омываемый сплошь исцелованными мерцающими бликами мягкими волнами, так и манящими принять в распростёртые объятия утомлённых путников и исправить то зло, которое когда-то причинил Джейми, подсунув ему тот злосчастный булыжник.       — Я даже забыл, насколько охуительно здесь… — сняв шляпу Джеймса и поставив ногу на чехол, выдыхает Нортон, завороженно глядя на бухту, что делают и Майлз с Чуи — так, должно быть, выглядели паломники, добравшиеся до Иерусалима после долгих скитаний.       — Не без этого, — улыбается Гриффит, — вот только хотел я в пещеры Вайтомо.       — Блядь, да ты издеваешься, что ли?!       11 сентября, Пембрукшир, Барафандл-бэй. День.       К пляжу друзья спускаются на удивление быстро, едва ли не бегом, словно находясь в эйфории от того, что несмотря на все невзгоды, произошедшие за эту прогулку — даже Майлз, по прежнему держащий Гриффита на руках, и тот почти не отстаёт от Чуи и Дэвида, пока, наконец, не усаживает его на тёплый песок — они всё равно прошли этот путь.       — Эй, а как же я? — увидев, как все трое раздеваются, чтобы успеть искупаться, пока солнце в зените, а вода — тёплая, обижается Джейми и через голову срывает с себя куртку под аккомпанемент скептического хмыканья Нортона, споро снимающего куртку и майку. — Я тоже, я тоже! Я первый увидел!       — Может, не надо?       — Ты ебанулся, что ли? Мы для чего сюда столько пёрлись? Чтобы я просто посидел и посмотрел на море, ни разу не окунувшись? Я что, блядь, Руди Вурлитцер*? — наблюдая за оживлённой вознёй, Гриффит то ли заражается восторгом, то ли распространяет его сам, и один за другим срывает с себя душные слои лишней одежды — ветровка, шарф, дебильная шерстяная безрукавка и рубашка летят прямо на песок — радуясь снизошедшей неге, отпустившей натянутые до предела нервы всех, а не только его одного.       Поджав губы и вздохнув в качестве неубедительного протеста, Дейви послушно стягивает с Джима ботинки и носки, то и дело поглядывая на остальных.       — Ну что, готов?       — Ща, — Гриффит задумывается, не зная, что выбрать — мокрые джинсы или выставление одноразового белья и ноги на всеобщее обозрение, и, выбрав первое, торопливо закатывает штанины по колено и кивает, — готов.       — Майлз, давай-ка подсоробь, а?       — Что, опять? Я только что его нёс, щас очередь Чуи! — шутливо шарахается Майлз, уже успевший сверкануть голой задницей, когда брюки чуть прихватывают трусы, и с лёгкой улыбкой подходит к друзьям, после чего, переглянувшись с Нортоном, помогает ему поднять Джейми максимально безболезненно: левая рука Дейви перекрещивается на пояснице Гриффита с правой блондина, а свободные длани сложены в «замочек» под его коленями.       — Кто последний — тот пидарас! — раздаётся сзади голос Билла, и Джим, обняв плечи Майлза и Нортона, подгоняет их, чтобы опередить набирающего скорость ржущего без остановки шотландца и смеётся сам, чувствуя, как щекотка от взметающихся ввысь песчинок сменяется прохладными брызгами, когда они на полном ходу забегают в море и, мягко отпустив его, несутся дальше, в то время как абсолютно голый Чуи с невообразимо жизнерадостным улюлюканьем сталкивается с волнами, нарочито шаркая ногами, как малое дитя, — хуле ты застыл, Джимбо? Что, тушь неводостойкая?       — Да пошёл ты! — расхохотавшись — вот они настоящие, а не те неуверенные и настороженные молодые люди, ввязавшиеся в опасную и сомнительную авантюру, какими они были с первого дня путешествия — Джим загребает воду, заплёскивая ребят, дурачась, как раньше — перед ним сразу выстраиваются в ряд все поездки на Барафандл-бэй, начиная от самой первой, когда он едва не утонул, до ставшей роковой вылазки трёхлетней давности.       — Чур, я бомбочкой! — кричит Клэвелл и прыгает на маловодье, напоминая то ли дельфина, то ли тюленя, и, промахнувшись, валится на не прекращающего вопить Билла, после чего они вдвоём начинают топить Дейви.       Глядя на то и дело выныривающие на поверхность части тел веселящихся на относительно небольшой глубине друзей, балансирующий на одной ноге Джеймс стягивает мокрую термоводолазку и откидывается назад, подставляя выпирающие кости и бледную кожу под ласковый свет — наконец-то глубокий вдох, вдох полной грудью, пока яркое солнце устраивает настоящее светопреставление с той стороны сетчатки сомкнутых век — и блаженно выдыхая с так и не покинувшей губы улыбкой: в этом осколке рая нет места заботам — они остались там, за каменной табличкой, потому что сюда нет входа ни болезням, ни печали, ни прочим бедам, даже боль немного отступает, пасуя перед жизнеутверждающей радостью и давая на долю секунды стать прежним собой, будто никогда не было никакого падения, никакого рака и никакого Шерлока, и кажется даже, что Гриффит так рвался сюда именно ради этого пьянящего чувства.       — Ну что, Джим, — фыркая и отплевываясь, произносит Дейви, первым выходя на сушу, — наплескался?       — Вдоволь, — кивает Джеймс, со скрытым недовольством смахивая с ключиц и плеч тёплые капли воды — давно ему не было так по-настоящему хорошо, но голос друга возвращает его с небес на землю, и на место слишком короткого забытья приходит пропитавшаяся сквозь ткань джинсов соль, впивающаяся в бедро, принуждая как можно скорее вернуться к груде оставленных впопыхах вещей и сменить повязку.       — Народ, давайте обратно уже! Пора палатку ставить!       — Дейв, я не дотерплю, через повязку все-таки просочилось, — прущая изнутри боль, испортившая столь дивный момент, смешивается с наружной, и чёрт с тем, что остальные увидят жалкое исподнее, шрамы, и язву, и то, что одна нога куда тоньше другой — и понукает безотлагательно промыть рану и остановить всё нарастающее жжение.       — Сильно болит?       — Не то чтобы. Есть немного, только не коли мне ничего, а то вырубит! Уж раз вдоволь поплавать не могу, дай хоть полюбуюсь.       — Как скажешь, — успокаивающе произносит Нортон и, расстелив плед прямо на песке, помогает Джейми раздеться, закрывая его собственным телом от остальных, после чего, нарыв в рюкзаке Билла перемешанные с едой, снаряжением и горелкой бинты и мази, тщательно обрабатывает ранево, в то время как вернувшиеся на пляж ребята по-деликатному шустро одеваются и начинают колдовать со стоянкой.       Улыбаясь, Гриффит смотрит, как друзья волокут какие-то палки и верёвки, оставляя неглубокие и рыхлые борозды на влажном песке, и прикрывает глаза, вдыхая насколько можно глубоко свежий воздух, внимая тихим шорохам — и ему чудится, что если прислушаться, то можно разобрать смех, которым они именно здесь, именно в этот день оглашали свой личный Эдем, играя в фрисби, горланя похабные песенки и беззаботно предаваясь безудержному веселью, как мальчишки под предводительством Питера Пэна…       …и тихий шум разбившейся о хрупкие кости и слабое тело мечты, которой суждено остаться фантазией, напоминая о том, зачем Джим на самом деле пришёл сюда — а может, он всё ещё слышит прибой того, оставшегося в прошлом в виде устья реки моря, на берег которого ему уже не суждено высадиться? Хотя какие, к чёрту, мечты? О чём он мечтал и мечтал ли вообще? Чтобы действительно, по-настоящему, до дрожи? Ковыряться в земле, реанимируя саженцы, смотреть на звёзды и писать ему просто нравилось, мелкие страстишки вроде домика у залива или большой красивой любви были не более, чем желаниями, боже, да даже для выздоровления он толком ничего не сделал, сдавшись ещё до того, как начал бороться — даже сожалеть не о чем, кроме слишком короткой жизни, полной незаконченных дел, но и они не являются какими-то прям уж значимыми — дописать книгу, выразить родителям истинную благодарность, продолжить род…       Размышлять и сожалеть о том, что сожалеть-то толком не о чем, тяжёлым обухом стучит в голове, и Джеймс, сделав большой глоток обезболивающего — до вечера должно хватить, если не увлекаться — ложится на бок и, подложив ладонь под голову, смотрит на волны, не в силах сделать выбор — уйти или нет? Сказать или нет? — и тяжело вздыхает — как выдохом последним тут был живою смертью вечный друг…       11 сентября 2010, Пембрукшир, Барафандл-бэй. Вечер.       Когда он просыпается, то обнаруживает самого себя заботливо накрытым пледом и лежащим неподалёку от костра — Майлз на пару с Дейви возятся с едой, а Билл — уже одетый, как ни странно — сооружает нечто вроде защищающего от ветра забора вокруг лагеря, связывая коряги обрывками тросов.       … — Пустая трата денег, — вздыхает Нортон, помешивая что-то в котелке, — да и ходить мне в качалку не особо нравилось: русских бандитов — ползала, какого они вообще в Уэльсе делают…       — А зачем ты ходил-то? — не отрываясь от своего занятия, заинтересованно спрашивает Билл. — Чтобы не задохнуться, когда Меллс хочет на твоей шишке покататься не по-иисусьи?       — Идиот, — фыркает Нортон, — я-то заниматься начал, когда бабуля слегла, так кто же знал, что мне придётся Джима таскать? Он, конечно, весит как мешок с картошкой, но всё же… Да не, это Бог с ним, просто я в ахуе — неужели админам так сложно просто взять и вернуть мне деньги за аннуляцию абонемента?       — А ты что, всю выплату по увольнению просрал уже?       — Ну да, Майлз, — отвечает Нортон и, сняв котелок, ставит на огонь чайник, — но…       — Слух, я бы ясен красен тебе занял, но щас — ну ты в курсе. Может, вложишься в ставки какие-нибудь, не?       — Спасибо, не надо — у нас с Меллс накоплено было на… в общем, оттуда берём, пока я не вернусь на работу.       — Стоп, что значит — «вернёшься на работу»? — даже не заметив, что очередной узел разошёлся и конструкция опасно качнулась, Билл поворачивается к Нортону. — Тебя же выперли оттуда ссаными тряпками.       — Ты сам уволился, — догадывается Клэвелл, и оба впиваются глазами в немного смущённого Дейви, и Гриффит уверен, что, открой он глаза, то поймал бы беспокойный взгляд друга, брошенный в его сторону. — Уволился, чтобы быть с Джимом.        — Ну.       — Блядь, но зачем?       — А ты думаешь, что он согласился на мою помощь, если бы знал? — неправильно истолковав вопрос Майло, вздыхает Дэвид и гремит крышкой чайника, в то время как Чуи подходит к нему, со смачным шлепком хлопает по плечу и, усмехнувшись, заканчивает воевать с импровизированным забором.       — Молодец. Это сильно.       — Вообще. Слушай, я от тебя такого не ожидал, — поддакивает Клэвелл. — Красава.       Сам же Джеймс, скрыв тяжёлый вздох — всегда неприятно, когда тебя обсуждают за глаза, и ещё гаже чувствовать себя наглядным пособием того, что могло бы быть и хуже — за зевком, откидывает покрывало и, оперевшись на руку, приподнимается и смотрит на причудливый танец теней на песке и, старательно делая вид, что теперь ему известно больше, чем они думают, с убедительной непринуждённостью позволяет Майло помочь ему встать и проводить к остальным.       … — С ней жить… Хоть через стенку трахайся.       — Ну, в вашем случае даже этот способ дал осечку, Билл. Закон Мёрфи, чо.       Отказавшись о местечка у костра, Джейми стреляет у Майло сигарету и, чуть покачиваясь и выпуская изо рта густые струйки дыма попеременно с лёгким покашливанием, когда никотин неприятно обжигает лёгкие, чуть нагибается к МакКензи.       — Слух, Чуи, а какой месяц-то хоть?       — Сентябрь, — засыпая заварку, пожимает плечами шотландец       — Билл, ну етит твою мать! Ты хоть на один вопрос нормально можешь ответить, или не царское это дело? — смеётся Гриффит, покачав головой. — Какая же ты бестолочь.       — Да не, я просто…       — Ща будет дедуцыя, — потрепав товарища за макушку, Джим прикидывает и пытается собрать воедино все те малозначительные недоговорки про Эбигейл, которые слышал за последние месяцы, — окей, думаю, я догадался… Имя уже выбрали?       — Ну пара есть на примете, но пока не решили. Я в девчоночных именах как-то не очень, но всё равно категорически против «Маргарет» и «Мэри», ну Эбс мне мол — критикуешь — предлагай.       — Алисой назовите и всё, чего тут думать.       — А знаешь, Окорок, очень даже неплохо. Алиса МакКензи… Звучит, — вздыхает Билл и возвращается к своему чаю, развалившись на покрывале. — Надеюсь, Эбс долго в декрете сидеть не станет, и так бабла особо нет, а тут ещё и ребёнок… Нищебродить перспективка так себе.       — Пф, херота! Скажешь, что главное — не деньги, а семья. Отличная отмазка, если по жизни ни говна, ни ложки.       — А я тебе чек Майлзов отдам, — фыркает Джейми, — как раз кстати будет.       — Ну-ну, да после вашей выходки, долбоёбы, мне только снег у супермаркета и убирать теперь.       — Зато будешь самым мажорным дворником.       Смех сходит на нет, когда Джим и Майло встречаются взглядами — на лице Клэвелла промелькивает нечто странное, нетипичное, но тревожным и опасным это не выглядит, и Гриффит салютует другу пузырьком морфина, от чего тот, усмехнувшись, прикрывает лицо ладонью в притворном фейспалме и подходит к ребятам, передавая шотландцу фляжку.       — Что может быть более умиротворяющим, чем шум океана, — лениво тянет Билл, делая очередную затяжку и пуская дальше по кругу вискарь Майлза, грустно глядящего куда-то в сторону, — хоть прям щас ложись и медитируй.       Запустив руки в карманы, Джеймс кивает и оборачивается через плечо: солнце уже близится к закату, а на небе ему чудится мерцание Анкаа — странно, обычно созвездие Феникса раньше середины ноября на небе не появляется — и, желая сбросить с души хотя бы часть груза, произносит с горькой усмешкой:       — Ребят… Простите меня. Кто я, блядь, такой, чтобы говорить вам, как жить… Я… эм… Так гордился своим стоицизмом, тем, надеялся, что смогу…       — Джим, я ебусь с Хло, — перебивает его Майлз — ах вот почему он так мялся всю дорогу — и маленькая недоисповедь так и не срывается с губ — кажется даже, что от этой новости его сердце ухает куда-то вниз: неужели после всего, что…       — Майлз, ты что, до сих пор не сказал ему? — опешивает Дейви, широко раскрыв глаза и чуть ли не театрально закрывая рот ладонью.       — Я влюблён в неё по уши, уже десять лет как, — виновато пожав плечами, поднимает брови Клэвелл и внимательно смотрит на Гриффита со странным выражением беспристрастности, страха и стыда.       — Твою ж мать, — выдыхает Джим, не зная, то ли прямо здесь и сейчас просто пойти и утонуть, то ли огреть эту блондинистую мразь, разрушившую сразу несколько жизней.       — Я смотрел и ничего не делал, когда она выходила замуж за Майка, рожала детей, жила великолепной жизнью. Я хотел её. Преследовал. Добивался. Доказывал, что я — лучше, чем этот адвокатишка. И доказал. Она стала моей.       — Боже…       — Мы стали спать, когда выяснилось, что ты заболел — ну, как она рассказывала, ты её тогда ещё придушить пытался… Иронично, да?       — Пиздец как, — мрачно цедит Гриффит, сложив два и два — ведь получается, что он сам стал спусковым крючком для этой интрижки — хотя даже это не отменяет паскудства Майло.       Три пары глаз устремляются на блондина: кажется, вся компания поняла, каким кошмаром обернётся и без того неловкая ситуация, когда Джеймс умрёт.       — Мы идеально подходим друг другу. И любовь в нас, и мы в любви. Как сахар в тёплой воде.       Не в силах находиться и минуты рядом с предателем и двумя козлами, которые всё знали, но не удосужились ему сказать, Джейми молча разворачивается и хромает к скале Лортового мыса, стараясь сосредоточиться на боли, простреливающей его при малейшем движении, лишь бы унять того зверя, что нещадно впивается зубами не только в ногу, но и в бешено заколотившееся сердце: сволочь, сволочь, как эта грёбаная смазливая сволочь в своём паскудном самолюбии и неуёмном спермотоксикозе осмелилась посягнуть на святое?       Облокотившись на тёплый камень и используя его как своего рода опору, Гриффит начинает кусать пластиковый пистончик от шнурка в капюшоне, скользя взад-вперёд подле скалы, пока из-за спины не раздаётся печальное «Джеймс…»       Выпустив изо рта аксельбант, Джим ковыляет мимо Майло, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не врезать другу по его хорошенькой мордашке:       — Нет, я, конечно, предполагал, что она к тебе что-то чувствует, но блядь, каждая женщина что-то к тебе чувствует…       — Ну и чего ты удивляешься?       — Ты мог выбрать любую! Почему именно она?       — Ты знаешь.       — А дети? Девочки! Ты о них подумал? Что ты им скажешь, чёрт тебя дери, как ты им объяснишь, что…       — Я люблю их, как родных, так что всё будет в порядке! — восклицает Майло и протягивает руку, чтобы прикоснуться к Гриффиту, но тот шарахается от него, как от прокажённого:       — Ну пиздец, просто пиздец! И когда ты собирался сказать мне? — правильно истолковав, почему Клэвелл кусает губу и скрещивает руки на груди, саркастически смеётся, согнувшись в три погибели, уперевшись ладонями в колени, — а-а-а, ясно. Ты и не собирался, да, сучий потрох?       — И в мыслях не было.       — А чё щас решил? — выпрямившись, спрашивает Гриффит, где-то на задворках сознания удивляясь неожиданному хладнокровию. — Благословение моё нужно?       — Нет, мы всё решили уже. Как только закончится её бракоразводный процесс с Майком, Хло переедет ко мне в Хавер. Я уже сделал ей предложение, и она сказала «да».       — Кто бы сомневался.       — Ну да.       — Значит, это всё было ради того, чтобы…       — Да.       — Урод, — чуть не плюнув Майло в рожу, шипит Гриффит и идёт обратно к лагерю, чтобы под предлогом усталости скрыться в палатке, принять снотворное и, проснувшись раньше друзей, добраться до моря.       — Джеймс! Джеймс! — в два прыжка преодолев расстояние между ними, Клэвелл хватает Джима за рукава куртки и разворачивает к себе, тыча его в грудь, — послушай… Нет, ты просто послушай! Отец всегда говорил мне, что есть только одно, что больше, лучше и сильнее всего, чем всё в этом мире вместе взятое, и сколько бы я его не спрашивал, он отвечал только одно: что если я его сын, то сам пойму, что это. И я понял, Джеймс.       — Ну… что я могу сказать… Совет да любовь, — смерив друга презрительным взглядом, Джейми медленно хромает к Биллу и Дейви, увлечённо возящихся с костром, так напоминающем погребальный, но останавливается где-то на полпути — ведь стоит ему оказаться рядом с ними, как начнутся вопросы, на которые он точно не захочет отвечать, и просто садится прямо на песок и, отпив из бутылочки, в который раз обращается к морю, внимая тихому и пригласительному шёпоту волн — белый шум, смешивающийся с наступающей тьмой, служит фоном для вертящихся в голове огрызков мыслей о Хло и Эбс — как же жаль, что ему не доведётся прожить достаточно долго, чтобы подержать на руках дочку Билла, или зачитать телеграммы на свадьбе Дейви, или проводить Мэдди в колледж… Безысходная грусть наваливается на Джима девятым валом, полным сожалений — казалось бы, после всего, что произошло, ему бы следовало чувствовать себя как набирающего последние строки своего творения писателя, но вместо этого где-то внутри гадким комком формируется зависть, плавно и неожиданно переходящая в смирение: всё же жизнь идёт своим чередом — особенно у тех, кто близок — а человек ничего об этом не знает, вот только ни на что его незнание не влияет.       — Я знаю, Джим, — широкая тёплая ладонь ложится на плечо, когда Майлз решается подойти и сесть рядом. — Я знаю.       Вздрогнув от неожиданности и опасения, что блондин разгадал его план или уловил в той реплике предвещающие страшное признание нотки, Гриффит смотрит на друга и расслабляется, когда видит во взгляде Майло, что он имеет в виду их извечное соперничество, длящееся чуть ли не с первых лет дружбы во всех ипостасях от количества забитых мячей и оценок по рисованию до писательской карьеры и успехов на постельном поприще, а не намерение пойти против природы по велению надуманного фатума.       — Только красной ленточки и не хватает, чтобы связать всё это, да? — улыбается Гриффит, рассеянно поглаживая бедро.       — То есть?       — Ну… Я думал, что я готов, Майлз, а теперь… А теперь смотрю на Билла и думаю: вот бы мне протянуть месяцев семь-восемь… Или продержаться столько, сколько смогу, чтобы увидеть, как вы там разберётесь — или не разберётесь — с Хло… — бросив взгляд в сторону скал, Джейми замечает, что находящиеся в тени от небольшого облака ветви деревьев на вершине Гриффитовой Пади сплошь усеяны птицами, так похожими на гигантские листья и, проведя ладонью по небритой щеке, тяжело вздыхает, — всегда интересно наблюдать за жизнью, умираем-то мы одинаково.       — Боже, Джим, мне так жаль.       — Я ухожу так рано, так тяже… и… И ведь я так боялся этого, а теперь… теперь… — всхлипнув, Гриффит крепко обнимает Майло и за секунду до того, как уткнуться в его надплечье, видит практически неразличимые в сумерках борозды, оставшиеся на песке: к ночи их уже задует ветер и смоет солёная зыбь, равно как и следы Гриффита со временем сотрутся, и всё продолжится без него, оставив после себя необходимость делать мучительный выбор и проблемы, которые больше не нужно будет считать, и за всем этим он испытывает какое-то странное облегчение и даже сочувствие к тем, кто останется жить, — понял, что весь секрет состоит в том, чтобы не бояться того, что станет потом — будущее не изменится, зато настоящее станет спокойным.       Чуть подрагивающие пальцы Клэвелла мягко и успокаивающе гладят его по спине и перебирают волосы, и это казалось бы — «делайте маленькие дела, ибо так говорил Давид Валлийский» — ничтожное движение заставляет Гриффита почувствовать, будто только что он невольно благословил друга трижды — на то, чтобы писать, на то, чтобы жить, на то, чтобы стать достойным отцом девочкам и мужем Хлои в смелой попытке подсластить горечь потери родного брата — и понять: уж кому-кому, а Майло, как настоящему другу, то белое перо было ни к чему.       — Спасибо, — отстранившись, выдыхает Гриффит и смотрит на разразившуюся жалобным — в отличие от первого привала, когда они свиристели и ворковали по-летнему беззаботно — чириканьем стаю чем-то потревоженных грачей, покидающих дерево и в мгновение ока делающих его совершенно лысым за исключением пяти листиков, так и оставшихся на ветвях.       …«Спрятавшись за гробницей, Геракл ждет, когда прилетит Танат напиться у могилы жертвенной крови»…       — Майлз?       — Что такое? — в какой-то момент Клэвелл на секунду словно становится копией Дейви — чувствительной, чувствующей, сочувствующей… — Плохо?       — Да не… Просто хочу побыть один немного. Позову если что, ладно?       — Давай, братан.       Проводив друга взглядом — да уж, стоило отправиться сюда хотя бы ради того, чтобы Клэвелл снова стал прежним, пусть и ненадолго — Джеймс поворачивается к морю и застывает на долю секунды, когда замечает Иакова, повернувшегося к нему  — живой мертвец, смотрящий, но слепой, покоя нет тебе на сей земле, бесчестно орошённой кровию невинных — лица, правда, не разобрать из-за того, что он стоит спиной к солнцу, но стоит Гриффиту моргнуть, как жутковатый абрис исчезает, оставив его один на один с выбором: вода или таблетки? — точно не домой, ведь, если смотреть правде в глаза, то вполне вероятно, что чем быстрее он уйдёт, тем быстрее остальные справятся с этим и вернутся в прежнее русло, вспоминая о нём только шестого и двенадцатого сентября во время печальных, но неизбежных застолий.       Глядя, как алое солнце тонет на горизонте — «говорят, что раньше море было всем» — Джим запускает руки в тёплый песок и, когда подушечки пальцев нащупывают раковину давно умершего моллюска, в голове так не вовремя всплывает обещание, данное девочкам: «конечно, зайки, я привезу вам самые-самые красивые ракушки», которое, в свою очередь, словно ящик Пандоры открывает шкатулку с воспоминаниями со дня рождения, и с мучительным выдохом Гриффит закрывает глаза и выбрасывает её, осознав, что мысли о семье — довольно серьёзный барьер между ним и его решением — вот бы «Лакуна Инкорпорейтед» существовала на самом деле, хотя нет, даже там было исключение — можно стереть из памяти, но никак не из сердца…       — Что, встречаешь закат, Джейми?       Гриффит замирает, выпрямив спину и не веря своим ушам, но не сводит глаз с волн — кажется, в нескольких милях от берега проплывает дерево Билла — боясь шелохнуться и спугнуть Шерлока.       — Скорее провожаю, — кашлянув, он смотрит на собственные пальцы — слабые, дрожащие, кажущиеся почти прозрачными в своей беспомощности и хрупкости, — «когда прервётся этой жизни нить, весь светлый мир, как прежде, будет жить, и новый день увидит новый рассвет, не заметив, что нас уже нет**»…       — Продолжаешь играть свою пафосную трагедию? Не надоело? — недовольно хмурится Холмс, стоя ровно на том месте, где ещё недавно находился Майло, и, нервно переступив с ноги на ногу, заканчивает с нажимом: — Может, уже достаточно? Я серьёзно, Джейми. Поигрался — и хватит.       — Если ты пришёл, чтобы уговорить меня вернуться, то просто уходи, Шерлок, я всё…       — Вы по…       — Хоть раз дай мне сказать. Я всё для себя решил, — с усталым вздохом перебивает Гриффит — назревающий срач слишком утомителен, чтобы тратить на это время — крайне маловероятно, что двойник сможет сообщить хоть что-то новое: всё было сказано уже летом. — Жить — куда страшнее, чем умирать…       — Послушай, это…  — вновь начинает Шерлок, но Джеймс игнорирует его навязчивые попытки сбить с мысли и продолжает говорить:       — … а я и так едва справлялся с жизнью, даже когда во мне бурлила молодость и бессмысленная сила! А потом… потом… Я держался, изображал хоть какую-то видимость…       — От меня-то ты чего хочешь? Зачем я тебе здесь нужен? — возмущается детектив, на миг потеряв самообладание. — Да, мне приходится работать с людьми, и не просто работать, а помогать им, иначе почему я — на стороне ангелов, хоть таковым и не являюсь, но…       — Либо ты, как и Дейви, просто хочешь быть нужным, либо пытаешься заполнить пустоту, что оставил после себя Мориарти, — в голове проносится слишком длинная и точная, чтобы произнести вслух мысль «его смерть заточила тебя самого в плен, в то время как моя может освободить тебя — достаточно лишь принять это», но Шерлок, кажется, смог это уловить на невербальном уровне, — либо ты — просто герой.       — Может, где-то в твоих мыслишках я — герой или всемогущий, но Джейми, это ты точно выдумал. Не нужно ждать от меня чуда.       — Как минимум ты можешь…       — Занять твоё место после этого заплыва? — скептически поднимает бровь Шерлок, скрещивая руки на груди. — Переодеться, обмазаться свинцовыми белилами и подстричься, чтобы обрадовать твоих внезапным выздоровлением или мирно спокойно умереть спустя какое-то время, подменив своё тело чужим, как в тот день, когда Мори…       — Блядь, Шерлок, хватит, наконец, тыкать мне в морду тем, что у тебя была личная жизнь, это я уже понял, причём довольно давно! Идея поделиться бессмертием или вовсе отдать свою жизнь, конечно, очень заманчивая, но я хотел бы, чтобы ты поплыл вместе со мной, — вымученно улыбается Гриффит, — не хочу быть один… и если тело подведёт меня, то чтобы ты помог мне… Как во все времена милосердную смерть могли дарить лишь те, кто реально…       — Чушь! — лицо двойника искажается от гнева. — Я не хочу этого видеть, я не стану причиной…       — Ты не будешь ни причиной, ни следствием, Шерлок, — трёт запястья Джеймс, чувствуя, как зародившаяся с неожиданным появлением Холмса надежда стремительно угасает, оставляя после себя уже привычное, сиротливое одиночество. — Это просто сопровождение человека в его путешествии на ту сторону.       — Да что же это за парадигма такая — идти напролом… А к чему идти? К пустоте? — то и дело оборачиваясь через плечо в опасении быть замеченным, раздражённо тараторит Холмс. — Я не хотел, я мешал вам, идиотам, как мог…       — Так это твоих рук дело? — поняв, что услышанное вчера оказалось отнюдь не сном, Джеймс выпрямляется в натянутую до предела струну и морщится, когда от резко участившегося биения сердца начинает кружиться голова, — отличный, блин, способ, ничего не могу сказать, замечательное подтверждение твоему «ты нужен мне как условие моего существования». Тоже потянуло к пустоте?       — Вовсе нет, — шикает Холмс, и его пальцы начинают нервозно теребить бахрому шарфа, выдавая скрываемый под сердитым раздражением страх, — всё, что делал я — была отточенная хирургия, мои действия никогда не повлекли бы и никогда не повлекут чью-либо смерть.       — Прекрасно показано на примере Мориарти! — колкость срывается с губ до того, как Джеймс прикусывает язык. — Не повлёк бы он, клоун…       — Это не тот случай — тогда я не знал, что с ним, но ты… Ты не должен этого делать! Если не ради себя, то… Чёрт побери, я не хочу умирать! — отрезает проглотивший шпильку Холмс, вытаскивая из кармана непочатую пачку «Lucky strike» и то и дело оглядываясь, но не на двойника, а на троих его друзей, копошащихся у палатки, и добавляет срывающимся полушёпотом: — Я не хочу умирать!       — Умирать тоже надо уметь, Шерлок, — съёжившись под гнётом неуверенности, произносит Джим, когда в голове всплывает то, что он так часто слышал от деда и бабушки — чуть ли не архетипичных представителей народа, выросшего в суровых скалах валлийских земель, что породила способных потягаться с ветром воинов и романтиков с древней душой в теле тонком, как ствол устремившейся ввысь сосны на утёсе: « когда не знаешь, как поступить, то на помощь придёт память предков», и Гриффиту кажется, что они вполне могли иметь в виду древнюю традицию, сложившуюся не на пустом месте и работавшую на протяжении многих веков церемониального бдения пред умирающим, — в современном мире люди разучились умирать, променяв сакральность смерти как таковой на деревянный ящик, крематорий и забвение.       — Сказано, конечно, красиво, но идея — дрянь, и в этом цирке я участвовать не намерен! Они тебя не отпустят, а сам ты не сможешь, — констатирует взявший себя в руки детектив и, не получив ответа, смеряет двойника презрительным взглядом: — Или ты им не скажешь? Считаешь, что они не имеют права знать правду? Такого малодушия я даже от тебя не ожидал, Джейми.       — Но…       — Знаешь, что будет? Знаешь?! —сунув так и не распечатанные сигареты обратно в карман пальто и выудив вместо них уже знакомую табакерку, Холмс набирает щепотку странного содержимого и распределяет его по ладони, после чего, как и год назад, сдувает песчинки прямо в лицо двойника.       … — Какого…       Спотыкаясь, Майлз, Дейви и Билл на ватных ногах бегут к воде, где под серыми тучами неподалёку от кекура дрейфует труп Гриффита, и один за другим врезаются в ледяные волны Кельтского моря — в какой-то момент Нортон начинает тонуть, и чуть отставшему МакКензи приходится вытаскивать спасать его, оставив возвращение тела на уплывшего далеко вперёд блондина. Когда же Майлз приволакивает Джеймса — в одной рубашке и со вьющимися от влаги волосами он до умопомрачения похож на Шерлока — к берегу, Чуи и Нортон бросаются на помощь, вытаскивая его на сушу.       Вымученно то ли всхлипнув, то ли выдохнув, Майлз плашмя падает на спину, распластавшись прямо на прибрежной линии, вперив взор в небо, в то в то время как Нортон, захлёбываясь от слёз, грохается на колени и неистово хлопает Джеймса по щекам, после чего начинает откачивать его, делая то искусственное дыхание, то непрямой массаж сердца, пока Билл не вздыхает:       — Дэйв, хватит. Он ушёл. Хватит.       — Нет! — рявкает Нортон, изо всех сил вырываясь из крепкой хватки шотландца, оттаскивающего его от тела.       Мрачно взглянув на друзей, Клэвелл резко вскакивает и, чуть пошатываясь, бредёт к палатке, после чего возвращается уже с покрывалом в руках, которым и накрывает плечи склонившихся над Джейми МакКензи и Дэвидом…       … Раздаётся стук с той стороны резных ворот, и только что пришедшая из сада Хло, так и не поставив корзину на стол, радостно бежит к выходу, но стоит ей увидеть, что это полицейские, а не долгожданные брат сотоварищи, как плетёнка падает из рук, и ярко-красные яблоки рассыпаются по пожухлой лужайке; опустившись на колени, она оборачивается через плечо — там, на веранде, мать обмякает в руках посеревшего мистера Гриффита — и машинально собирает плоды обратно с остекленевшим взглядом…       … Местечковая газета дрожит в чьих-то руках, сухими словами превращая прожитые годы в тире между двумя цифрами и скупым пояснением: «Администрация города Стэкпоул графства Пембрукшир с прискорбием извещает, что 13 сентября 2010 года в результате несчастного случая, произошедшего в Барафандл-бэй погиб Джеймс Кимберли Гриффит и выражает соболезнования семье и друзьям покойного. Похороны состоятся 15 сентября на Стэкпоульском кладбище. Вынос тела из церкви св. Давида Валлийского состоится в 14:00»…       … — Клеменс, не забудь бросить горсточку земли в могилу, когда уберут верёвки, дорогая.       — Зачем?       — Чтобы дядюшке Джеймсу земля была пухом, доченька.       — Господи! — не выдерживает мать и, ломая руки, оборачивается к Майло, Дейви и Биллу, стоящих с каменными лицами, не отрывая взгляд от постепенно опускающийся в яму гроб, — где вы были? Куда смотрели? Вы все трое клялись, что всё будет хорошо, почему, почему вместо того, чтобы быть с ним, вы дружно дрыхли, пока Джейми утонул? Или это враньё?       — Джейн, успокойся! — побелев, рявкает отец, схватив разгневанную жену, норовящую наброситься на друзей сына, — да что с тобой?       — Да как ты можешь?! Что, это не твоего сына хоронят?!       — Этого ты хочешь, да? Этого?! — чуть не срывается на крик пугающе бледный и разъярённый детектив.       — Но…       — Я не буду в этом участвовать! Я не желаю быть спутником на орбите очередной мёртвой планеты — так понятней? — взметнув полами пальто и свободными концами шарфа, Шерлок стремительно направляется к рифу, то и дело оглядываясь — но на троих возможных свидетелей, а не на Джима, так и оставшегося сидеть на песке в тщетной попытке обуздать клубящееся варево противоположных эмоций, вскипевших от понимания того, почему Холмс отреагировал на просьбу именно так — жаль только, что убедиться на практике в справедливости своих прозрений Гриффиту уже не суждено, так как скоро для него всё закончится безвозвратно — и от осознания, что он невольно высказал Шерлоку своё самое заветное и сокровенное желание, о котором даже не подозревал: не быть одному в последнюю минуту. И раз Холмс отказался, то, возможно, действительно есть смысл рискнуть и сказать друзьям… Майлз же понял — поймут и они.       Усмехнувшись — чёрт, кто бы мог подумать, что признаться в болезни — куда тяжелее, чем попросить ребят отпустить его — Гриффит кое-как поднимается на ноги и бредёт к друзьям, чувствуя себя сильнее детектива — он-то не боится, не настолько и не того.       Море под ними было глубоким и холодным, и много кораблей исчезло здесь навсегда в его ненасытной пучине. Та же участь постигла и всех людей на этих кораблях.       12 сентября, Пембрукшир, Барафандл-бэй, ночь.       — Как смотришь на то, чтобы выпить? — усмехается Клэвелл, получив обратно свою фляжку.       — Пристально, — с улыбкой покачав головой, Гриффит шерудит палкой в костре, перебирая угольки и поворачивается к морю, над которым кружится упорно не желающая вернуться обратно на ветви стая рассерженных дроздов, похожим на тщетно пытающиеся искупить свои грехи неприкаянные души, и от их рассерженного крика Билл суеверно перекрещивается и сплёвывает.       Отсалютовав бутылочкой морфина друзьям, вновь пустившим по кругу коньяк Клэвелла, Джеймс залпом осушает её содержимое и, слизнув с пальцев бросает в огонь, от чего к запаху океана, песка и чая примешивается душок плавящихся стекла и пластмассы.       — Ну что, как книжка-то?       — Довольно интересно придумывать отсутствующий текст, Майлз, — фыркает Нортон, пытаясь разобрать текст в полусожжённом триллере Гришэма «Время убивать», — без поллитры не разберёшься.       Джейми чуть подаётся вперёд, смакуя приятное пост-морфиновое жужжание во всём теле и улыбаясь тихой перепалке друзей, когда порыв ветра сподвигает его не протянуть ладони к огню, а спрятать в карманы, где он нашаривает остатки венка, что ему подарил тот праздный гуляка в глиняной маске, когда все они прибыли в таверну — как же странно, что после всех передряг и кульбитов сооружение из веток, желудей и ореховых листьев ещё сохранилось, пусть и не в первозданном виде, и это странное сочетание беззаботной болтовни, тёплого взгляда Майло, суеверия про счастливый венец и оставленную позади ругань создаёт доверительную атмосферу, как в детстве, когда все трое провожали его в первый летний лагерь — а ведь и сейчас они провожают его, пусть и не знают, куда, и хотя бы за это оголтелое потакание явно заслуживают, чтобы знать…       — Я собираюсь поплавать, — произносит Гриффит, и вся безмятежность за долю секунды превращается в резкую тишину: опешившие Билл и Дейви начинают буквально-таки пожирать его глазами, в то время как Майлз, пьяно качнувшись, наоборот, смотрит вниз.       — Стоп, твоя мама сказала, ника… — заикается Дейви, но лёгким жестом руки Гриффит заставляет его замолчать.       — Знаю. Завтра я уплыву к середине залива и не вернусь, — размеренно продолжает Джеймс, не отрывая взгляда от причудливого танца языков пламени и отмечая про себя, что в скором времени точно такой же жар разольётся по всему телу, но, желая оставаться в трезвом рассудке — а если он примет ещё дозу лекарства, то мысли спутаются, а язык начнёт заплетаться и сглатывает, уже сожалея о том, что сознался — но назад дороги нет, шанс упущен, и теперь необходимо достучаться и всё объяснить — я знаю, это звучит просто чудовищно, но всё же я прошу вас отпустить меня в море.       — Блядь, нет, конечно! — поняв, что это не шутка, восклицает Нортон и садится прямо, обеспокоенно нахмурив брови и прищурив заслезившиеся глаза, в то время как Клэвелл склоняет голову ещё ниже, будто бы песчинки занимают его куда больше, чем происходящее вокруг.       — Джим, — фыркает Билл, — кончай. Ты что, реально хочешь перестать быть с нашего согласия? Нет, дружище, ты что, Бог с тобой, ясен хер, мы не можем…       — Да всё вы можете, — перебивает его Джеймс, зная, что Билл — один из тех, кто может в лёгкую увести разговор в другую тему, начав очередную пустую дискуссию. — Вопрос в том, отпустите ли.       — Это изначально было творим планом? — поняв, что друг не прикалывается, Билл резко меняется в лице, и видеть его серьёзным до страшного непривычно, и Джеймс, не выдержав его взгляд, поджимает губы и сдержанно кивает.       — Я думал, что ты хочешь жить, — как-то расстроено тянет МакКензи. — Почему ты…       — Я не хочу жить так, Билл. Потому что вот она, моя жизнь,  — вздыхает Гриффит, красноречиво указав на туго обтянутое джинсовой тканью бедро и дотлевающий в костре пузырёк морфина, — боль, микстуры да таблетки от этой сраной боли и таблетки от побочных эффектов следующих и предыдущих лекарств… Да вы и сами всё видите, а дальше будет только хуже! Вся моя жизнь… — он взмахивает руками для пущего эффекта, и Дейви слишком уж шумно хлюпает носом, — вот она, перед вами, вот только она заканчивается, и заканчивается она… Вот так вот хреново заканчивается. Болезнь… поглощает меня, высасывает все хорошее и замещает это болью, и вскоре ничего, блядь, ничего, кроме боли для… да и от меня и не останется! И это определённо не то, ради чего стоит держаться.       — Я не знаю, какую боль ты чувствуешь…но…       — Но что? — бесцеремонно перебив друга, Джеймс смотрит на него в упор, от чего МакКензи съеживается и неловко и задумчиво запускает пятерню в растрёпанные волосы.       — Не знаю. Я… Нет, лично я не могу…       — Да хватит говорить, что ты не можешь!       — Окей, — разозлившись, шотландец подаётся вперёд.- Допустим! А что мы скажем твоим родителям, ты подумал?       — Да вы что, ебанулись? — взвивается Дейви, рвано проведя рукой по лицу. — Как вы можете спокойно об этом говорить вообще?       — То же, что и полиции, — стараясь удержать в себе свою решимость, мягко игнорирует вспылившего друга Джеймс и мерно и спокойно, словно — «жили-были» — ни о чём таком речь и не идёт, проговаривает давно установленный для себя план действий, — вы проснулись утром, обнаружили, что меня нет в палатке, стали искать на пляже и увидели что-то в воде, а когда вы вытащили меня на берег, было уже поздно.       Пусть Джим и не единожды представлял это себе, но сейчас, закончив фразу, он не сразу может закрыть рот, чувствуя, как к горлу подступают очередные рыдания, и краем зрения замечает, что у всех глаза на мокром месте.       — У тебя крыша поехала, что ли? —  подаёт голос Майлз. — Просить нас стать твоими убийцами?       — То есть трахать мою сестру у меня за спиной — нормально, а дать мне уйти — нет?       Тихое шипение Джеймса перекрывается задумчиво произнесенной Биллом фразой, которую Гриффит хотел услышать меньше всего:       — И каждый раз, глядя на твою семью, мы все будем думать о том, как здорово было бы, проживи ты ещё денёк… Что ты мог бы нормально попрощаться и вообще…       — Лучшего прощания, чем было, уже и не придумать, Билл, — выдыхает он, легонько улыбнувшись, когда вспоминает про родных и про свою мысленную шкатулку, в которую в день их отъезда спрятал те самые мозолистые руки и колючие щёки отца, тёплые веснушки и запах застиранного платьица сестры и нежный кашемир маминой кофточки, пропахшей свежей выпечкой, и серебристые колокольчики смеха Клем и Мэдди с перемазанными голубой глазурью от его торта личиками, и мысленно выкидывает её, осознав, что это сможет удержать его от решения отдать себя воде.       — Не выдумывай, — твёрдо говорит Дейви, сжимая в кулаки дрожащие руки, — ещё рано, Джим. Шесть-девять месяцев, помнишь?       — Ты же понимаешь, что это на самом деле шесть-девять недель было? — Резко выпаливает Клэвелл и зло смотрит на Нортона. — Боже, Дейви, неужели ты…       — Я ещё никогда не чувствовал себя таким живым, — благодарно кивнув догадливому Майло, дрожащим голосом продолжает своё признание Джеймс. — И таким я хочу и остаться. Чтобы наконец-то… Наконец-то… Закончить что-то. Хоть что-то в своей жизни довести до конца!       Майлз удивлённо и в то же время с неимоверной скорбью поднял лицо, готовый извиниться за своё недавнее обвинение, но не решается перебить Гриффита — вместо него это без тени насмешливости уточняет Билл:       — Итак, ты точно решил, что не хочешь жить?       — Так — да, — подтверждает Джеймс, откидываясь назад, — я устал.       — Это минутная слабость, Джим, — умоляюще произносит Нортон, — а смерть — это навсегда, неужели ты не понимаешь?        — Понимать надо было раньше, шерпа Дейви. А сейчас — просто больно. Но, конечно, понимаю.       — Ну так вернись домой, нажрись таблеток, как и все! — озлобленно произносит Чуи, явно пытаясь успокоить самого себя, и брови его удивлённо ползут вверх, когда он слышит бормотание Дейви «а то ты не знаешь, что этим его не возьмёшь», от чего Джим — отчего-то вспомнилось, как доктор Хупер однаджы заявился в Бартс после одной из операций у доктора Брукса со словами «да он даже в искусственной коме курить бегать будет» — хоть и нервничает, не может сдержать смех.       — Медицина — это просто козырь в игре со смертью, и вместо того, чтобы смело смотреть ей в лицо, мы бегаем за за лекарствами, чтобы отодвинуть встречу с ней ещё на пару минут, прожитых абсолютно бездарно.       — Джим, — отбросив, наконец, книжку, Нортон легонько прикасается к его ладони, — твоя мама этого не переживёт.       «Будто я переживу» — проносится в голове, но тут же сменяется иной, трезвой мыслью, пробивающейся через принятое решение; Джеймс пробует отмахнуться от этого, но она настырно не хочет уходить, крича «нет, так нельзя!» и разрывая решительность в клочья: мама этого не переживёт. Но с другой стороны — вот вернётся он домой, но ребята рано или поздно всё расскажут родителям, и дальнейшее его существование станет разбитой — о, сломан кубок золотой, душа ушла навек! Скорби о той, чей дух святой — среди Стигийских рек! Пускай вершат над ним обряд, поют заупокой, о самом царственном скорбят: о юности такой, о том, что дважды умер он, ушедший молодой — и склеенной вазой: вроде бы хорошо, но уже не то, да и сквозь трещины протекает…       Мама не переживёт.       — Ты безболезненно уснёшь, и все дела! — упрямо гнёт своё шотландец.       — Это будет поражение! — улыбка исчезает с лица Джеймса: собственные слова застревают в горле от промелькнувшей убийственно двузначной мысли «да ладно, не убьют же они тебя», и он, собрав себя в кучу, завершает своё откровение, — а вот если я поплыву и море заберёт меня, то решение приму я, вот в чём суть! Я… я хочу быть в сознании, пока всё не закончится, пока я не умру, я хочу чувствовать… что-то, не связанное с саркомой, даже если это будет резь от солёной воды, заполняющей мои лёгкие… Я хочу что-то совершить, что-то огромное, жуткое и смелое, я хочу бороться…       Выдохнув уже на шёпоте и открыв мокрые от невыплаканных слёз глаза, Джеймс тихо обводит взглядом друзей, уже понимая, что не смог доказать им своё право на уход на его условиях.       — Я обещал твоей маме вернуть тебя, Джим, — цыкает Дейви и разводит руки, как всегда, прикрываясь своей нужностью кому-то ещё.       Шумно втянув воздух через нос, Гриффит поворачивается к Биллу, но тот лишь еле выдавливает из себя:       — Прости, Джеймс, — и начинает изучать песок.       Чувствуя, как к грудь начинает сдавливать кашель, а сердце разрывается от очередной, и на этот раз действительно фатальной — не пустят — неудачи, Джим поворачивается к своей последней надежде — Майлзу, и умоляет его взглядом: «мы же оба видели, как это происходит, уговори их, пожалуйста, Майло, уговори», и блондин сначала коротко кивает, но, замерев, резко качает головой, словно перекрестившись без рук.       — Ладно, — бормочет Джим и подаётся назад, даже не думая о том, чтобы сдержать слёзы, — простите. Вы правы. Я слишком многого прошу.       Раздражённо — чёрт, а ведь именно этого Холмс и добивался, провоцируя двойника на искренность, будучи уверенным, что ребята не дадут ему умереть, задержав их руками то, что не смог сделать сам  — вытерев лицо рукавом пропахшей костром куртки, Джеймс ложится на спину и тупо смотрит на затягивающееся тучами небо: кажется, что все мысли, роящиеся в его голове, как ветром сдуло, и осталось лишь постепенно нарастающее жжение в ноге и желание поскорее купировать ломоту и просто уснуть — желательно, навсегда: по крайней мере при таком раскладе его совесть, да и совесть ребят будет чиста, ведь если Гриффит умрёт не от передозировки или самоубийства, а так, сам по себе, то виноватых в его смерти как бы не будет.       — Дейв, дай морфин, пожалуйста, — тихо, чтобы другие не услышали, просит Джеймс, приподнимаясь, и тут же сдавленно шипит, когда от лёгкого движения там, в недрах опухоли, вместе с дурным предвещением поднимает ощерившуюся в оскале голову боль, и снова укладывается — на этот раз на бок: неприятные ощущения стремительно набирают обороты, и Нортон, верно поняв состояние друга, мгновенно, словно только этого и ждал, ныряет в палатку и, выудив оттуда поклажу, подносит его поближе к костру, чтобы найти несессер.       — Ну? Тебя только за смертью посылать, — подгоняет друга Гриффит и вовремя останавливает себя до того, как сами собой протянувшиеся руки схватятся за очаг. — Хули ты там делаешь?       — Минуту! — отмахивается Дэвид, вышвыривая контейнеры и пакеты из рюкзака прямо на песок под недовольное фырканье Майлза, прикрывшего себя и Чуи пледом.       — Ты её по секундам собираешь, что ли? Она в наружном кармане, а не внутри, долбоёб!       — Ёбаный в рот, — выдыхает Нортон и, нахмурившись и закусив губу, начинает с каким-то истеричным рвением рыться в брезентовом мешке.       — Что там опять, Дейв?       —  Не могу найти аптечку, выпала по дороге, по ходу, — шепчет ребятам Нортон, запуская руки в волосы и шумно вздыхая сквозь стиснутые зубы, — тут только бинты… У нас не осталось обезболивающих. Вообще.       — Я, блядь, не глухой! — чувствуя, как внутри всё похолодело — плохо, очень плохо — Гриффит садится, но от неуклюжего движения нога начинает пылать, словно языки костерка добрались до неё и плотоядно облизнули, и оставшиеся кристаллики морской соли загорелись, проникая въедаясь еще глубже в язву, и из всё ещё горчащей от остатков морфина глотки вырывается тихий стон.       В то время как Клэвелл бросает затравленный взгляд на друга и, как один из тех идиотов, что жмут на кнопку вызова, будто от этого лифт приедет быстрее, принимается за эти поиски сам в надежде, что Нортон просто не увидел поклажу, Билл реагирует мгновенно: бойко вскочив на ноги, он ныряет в тент за фонарями.       — Мы найдём её. Майлз, — пинком отшвырнув бесполезный брякнувший консервными банками мешок прямо из рук блондина, Чуи хватает того за загривок и увлекает за собой в темноту прочь от пляжа.       Шумно дыша, Джим поворачивает голову в сторону убегающих бликов фонарей, стараясь просчитать, где и когда эта чёртова аптечка могла выпасть, как долго ребята искать её и что будет, если у них ничего не выйдет — от одной мысли об этом его прошибает холодный пот, который Нортон воспринимает как лихорадку и аккуратно, чтобы лишний раз не потревожить больную ногу, уволакивает Гриффита в палатку, правда, безуспешно: даже столь лёгкое скольжение вызывает настолько сильный всполох, что его крик эхом прокатывается по пляжу, и перепуганный насмерть Дейви, укутав Джеймса в спальный мешок, на пару секунд выныривает из тента:       — Шевелитесь, бога ради, быстрее!!!       Когда ослепительные вспышки, перемежающиеся с непроглядным маревом начинают заполнять его изнутри и оглушают, словно контуженного залпом артиллерии солдата, Джим начинает паниковать и зовёт Нортона обратно, впиваясь в покрывало и выкручивая хлипкую ткань, когда лицо друга на долю секунды выныривает из черни, до неразборчивости быстро выплёвывает из себя слова, попадая зубами на стоматитные плёнки и прикусывая их, от чего во рту появляется привкус железа:       — Дейви… Дейви… Когда ты видел её в последний раз?       На последнем слове у него пересыхает в горле, и Нортон, ласково взяв Джейми за руку, свободной ладонью откручивает крышку бутылки и подносит её ко рту друга, аккуратно приподняв ему затылок, но стоит тому сделать хотя бы один глоток, как очередная конвульсия заставляет Гриффита дёрнуться, от чего вода попадает не в то горло, и он заходится в удушающем кашле.       — Майлз! — раздаётся откуда-то с вершины Гриффитовой пади отчаянный крик Билла, и именно эта перепуганная нота в его голосе продирается сквозь застившую всё и вся пелену и заставляет Джеймса в очередной раз содрогнуться: одно дело почить будучи в раковой коме или утонуть, а вот умереть от боли…       … «Я буду очень по тебе скучать, Джим»…       Безуспешно ловя ртом воздух, Джейми чуть постукивает себя по груди — покажи, где болит — и выдирает слова из схлопывающихся альвеол:       — Я не могу дышать, не мо…       — Да етит твою мать, где эта сраная аптечка?       — Спускайся давай, может, она в низине!       — Ну всё, всё, Джим, проходит, проходит, — перекрывая доносящиеся с пляжа вопли, Дейви бормочет извечную мантру, уткнувшись лбом в его висок. — Сейчас найдут, дыши, Джим, потерпи, ещё чуть-чуть…       — Если там ничего… если там совсем ничего… — не прекращая трястись, сипит Джеймс и чуть раскачивается, распределяя боль по всему телу, чтобы не дать ей сконцентрироваться в одном месте, в то время как в голове так и пульсирует острая необходимость в обезболивании или хотя бы маленьком глотке кислорода, — мне нужно… мне нужен ба…       — Ничего?       — Ничего!       Пальцы до хруста уцепляются за собственные виски и сжимают влажные и тонкие волосы, и вся боль, какая только есть в этом мире, роем бешеных оводов выходит из своего гнезда в его бедре между изъязвленной кожей и гниющей костью, и лупит из распадающейся фасции тяжелой кувалдой, проламывая путь наружу, заставляя беззвучно стонать:       — Мне ну… я не могу, не могу…       Зарывшись лицом куда-то в плечо Джима, словно в жалкой попытке согреть леденеющее в припадке тело, Нортон безотчётно гладит его мокрый лоб по линии роста волос и тихо скулит что-то нечленораздельное — кажется, что это нечто вроде «если ты больше не можешь, если ты правда больше не можешь, прекрати всё это, прекрати! Я тоже больше не могу!» — хотя нет, Нортон бы никогда не произнёс ничего подобного; уже на периферии сознания Гриффит хочет зацепиться за реальность и ответить на прикосновение, но перед глазами темнеет, а кровь начинает гулко стучать в ушах, и всё, на что его хватает — это протянуть руку вперёд и ухватиться за Дейви, но ладонь его…       — Блядь, Джеймс, ну давай же…       — Тут подсвети!       …теряется в сжатом воздухе, и он промахивается мимо Нортона, мимо пространства, всё мимо, мимо…       — Боже, Джим, ну давай же! — «ох, парень, да что ж ты делаешь! Давай не в мою смену, а?» — посмотри на меня!       К концу жизни звезда представляет собой слоистую структуру наподобие луковицы…       Чужие, раскалённые добела подушечки пальцев сжимают его руку, а густые волосы щекочут нос, когда из горла вырывается кроваво-чёрный вопль, и всё сжимается в одну неимоверно огромную точку…       — Джим, не закрывай глаза!       … и когда масса железного ядра в центре звезды становится больше 1,4 солнечной массы, происходит гравитационный коллапс…         — Блядское дерьмо!!!       — Смотри, вон там!       … во время которого вещество падает на поверхность ядра…       Голова Джейми безвольно мотается, как у тряпичной куклы, когда ладонь Дейви звонко бьёт его по щеке, опаляя кожу:       — Джим, открой глаза!       … и оно схлопывается под действием собственной силы тяжести…       — БЕГОМ, БЛЯДЬ, НУ! — истеричный крик Майло взрывает воздух, и судорожные шаги начинают приближаться.       … и тогда образуется сверхплотная нейтронная звезда…       — ДЖИМ!!!       — Сюда!       — Спасибо!       … образуется смертельная болезнь…       — Дейви, Дейви! Нашли!       … образуется смерть…       — Всё, всё, всё, сейчас, парень, потерпи, ну чего ты, щас всё будет, тихо, Джеймс, тихо, — бубнит Дейви, раскручивая пузырек с лекарством, и аккуратно приподнимает его затылок. — Вот так, вот, всё, все хорошо, сейчас пройдёт.       … всё образуется.       Скрученный спазмом, как смятая бумажная фигурка, Джим кладёт руку на ладонь Нортона, сжимающую морфин и безотчётно выпивает больше, чем может проглотить и, пока друг сдирает с него мокрую от пота кофту, отрывает давно пришедший в негодность фентаниловый пластырь и заменяет его новым, булькает раствором и облегчённо откидывается назад: с неприятным жжением на коже боль куда-то отходит, скрыв свое окровавленное хищное лицо под кружевной вуалью мёртвой невесты, оставив после себя тишину, пульсацию сжимающихся и разжимающихся, как после бурного оргазма, мышц, и воздуха, которого резко становится полным-полно — дыши не хочу, за него не надо сражаться с собственным телом, и шумит ливанский кедр, и всё хорошо.