flowers and hurricanes

      На самом деле, Боми совсем не такая развязная и неугомонная, какой поначалу кажется. Вот, например, сейчас — сидит в кресле рядом с Ынджи, уткнувшись в рекламный буклет магазина бытовой техники, совсем тихая и почти растворившаяся в вечернем сумраке комнаты, и сосредоточенно разглядывает стиральные машинки и утюги.       Боми нравится обустраивать их съёмную квартиру. Хотя, возможно, просто приходится, потому что Ынджи всё время на работе. Но девушка делает это с таким рвением, что у Ынджи и мысли не возникает о том, что та против.       За полгода Чон Ынджи ни разу не пришлось пожалеть о своём знакомстве с Юн Боми и их спонтанном решении снимать вместе квартиру в Сеуле. Ынджи выпал шанс поработать со столичной архитектурой, а Боми удалось перевестись в сеульский университет, чтобы изучать медицину у лучших преподавателей.       С Боми легко. Она тот человек, которому легко открыться, показать самые тёмные и светлые уголки своей души, не боясь быть осуждённой или обсмеянной. Та, перед кем не стыдно расхаживать по квартире в одной футболке до колен и не расчёсываться сутками, если выходной. Иногда кажется, что с ней позволено всё. Юн Боми за любой кипиш, кроме, разумеется… — Будешь? — Ынджи протягивает девушке, разглядывающей красную кастрюльку со сливом на крышке, тарелку с нарванными листами пекинской капусты и небрежно поломанными огурцами. Боми улыбается одними уголками губ, разглядывая о-о-очень ленивый салат, и цепляет лист капусты: — Сильно устала сегодня? — Валюсь с ног, — вздыхает Ынджи, разваливаясь на широченном подлокотнике старенького кресла. Закидывает ногу на ногу и бесцеремонно хрустит огурцом. — Ну так и вались, — пожимает плечами Боми и тянет девушку себе на колени. Ынджи охает, плюхаясь на тёплые бёдра соседки, и случайно раскидывает капусту из тарелки по всему креслу и по ним обеим. Снимает зелень со своих волос и тычет мстительно в щёку Боми, которая тут же хватает её ртом, хрустит и смеётся.       Боми кормит оставшимся подобием салата расслабленную Ынджи с рук, пока та не закрывает глаза и не засыпает прямо с листиком между губ. Таким и должен быть идеальный вечер, успевает подумать она перед тем, как увидеть во сне лифт, заполненный доверху белыми неженками-кроликами.

***

— Что тебе снилось? — осипшим голосом будит её Боми примерно в обед. — Ты мне всё бедро измяла. — Мягкие кролики, — счастливо фыркает Ынджи и пытается сладко потянуться, но нечаянно пихает Боми в живот и, испугавшись вскрика соседки, валится с кресла на пол. Раскидывает руки и ноги по полу и снова закрывает глаза. На лицо льётся тёплый солнечный мёд из открытого с вечера окна. Сумасшедшее прекрасное утро. Точнее, полдень, но кого это волнует. — У меня выходной, — говорит она, чувствуя, как Боми укладывается на полу рядышком. — Сходим за красной кастрюлькой? — Только ещё немножко поваляемся. У меня из-за тебя всё тело затекло. — Зато не замёрзли.       В итоге за кастрюлей они отправляются уже на закате. И покупают не красную, а сиреневую. И не одну, а две. И ещё кружку с кроликом для Ынджи, чтобы было из чего пить чай на работе. И три пары носков в магазинчике по пути для капризных ног Боми, которые часто мёрзнут.       По дороге домой Боми танцует, а Ынджи организовывает ей музыкальное сопровождение, хлопая в ладоши и напевая песенки из реклам, которые часто крутят по радио на работе. На «хрустящей курочке Тоги» их за поворотом встречает старичок консервативного вида и укоризненно качает головой. Боми останавливается и вежливо извиняется перед ним, кланяясь сотню раз, и улыбается так, что старичок даже, кажется, даёт добро на дальнейший беспредел. И Боми радостно скачет до самого дома. А у подъезда падает на скамейку под фонарём и расслабленно замирает. — Вот бы так было всегда, — произносит она спустя какое-то время. — Ты, я, наша квартира. И весь мир, будто бы, тоже наш. Чон Ынджи, на самом деле, не признаёт никаких «всегда». Каждую минуту, каждую секунду всё меняется. Она понимает, что никакого «навсегда» не существует, поэтому улыбку на лице удерживать становится труднее. Но она старается и даже слегка кивает. А Боми продолжает: — Я бы хотела свой домик. Маленький частный домик, а вокруг нетронутая природа. Я смотрела цены на сайте, через пару лет сможем себе позволить. Как тебе? У тебя же всё равно в планах нет никакой семьи. Ынджи хочет сказать, чтобы Боми притормозила на поворотах, но язык отнимается — девушка выглядит слишком воодушевлённой. Словно рассказывает о своей детской мечте. Но когда Боми заглядывает ей в глаза, она рефлекторно опускает взгляд себе под ноги, выдавая себя с головой. — Ынджи? Улыбка сходит и с лица Боми. Однако спустя пару мгновений снова туда возвращается. Фальшивая или нет, Чон не понимает, потому что всё ещё не может долго смотреть на девушку. — Ынджи-я, ну не хочешь нетронутую природу, будет тебе тронутая. А природу дома поселим, в виде кроликов. Будешь мять их, сколько захочешь. Чур, только убирать за ними будешь ты. Эти маленькие милые комочки те ещё вонючие засранцы, поверь мне. Ынджи давит смешок и зачем-то говорит: — Хватит и одного. Чёрного. Кажется, в её голосе в этот момент чёрного цвета больше, чем в кролике, которого ей хотелось бы завести. ***       Ынджи думается, что ей удалось ментально донести через интонацию до Боми то, что тему эту развивать ей не хочется. Потому что тем вечером Юн трещала о каком-то жутком облитерирующем эндартериите, пыталась показывать фотографии и переставляла кастрюльки с места на место раз двадцать, чтобы они уж наверняка сочетались с оформлением кухни, и никаких больше «навсегда» и разговоров о будущем.       Спустя пару дней Ынджи снова спокойно засыпает по вечерам на Боми, бесстрашно рисует в её методичках смешные морды, оставляет на холодильнике пожелания доброго утра и того, что бы ей хотелось съесть на ужин. Она окончательно убеждается в том, что тема закрыта. И воскресным утром, стоя рядом с Боми, режущей морковь, доверчиво принимает ломтик из её рук зубами. Пока не слышит: — Тебе не понравилось, что я сказала тогда после прогулки, да? И кусает от неожиданности её за палец. Боми вскрикивает и испуганно делает шаг назад. Не в бровь, а в глаз. Ынджи хочет глупо улыбнуться и уточнить: «После которой прогулки?», сослаться на девичью память и продолжить приготовление завтрака, но Боми смотрит так пристально и серьёзно, что девушка понимает — её загнали в угол. И почему-то пытается защититься, холодно отвечая: — Совсем не понравилось. Боми хлопает глазами. Неприятно. Она нервно заправляет волосы за ухо, опускает глаза, делает ещё шаг назад, цепляется носком за какую-то неровность на полу и опускается на колени. Ынджи присаживается перед ней.       На секунду вся эта ситуации видится ей страшно нелепой. Ну что такого произошло? Просто Боми замечталась, просто Ынджи попыталась быть честной. К чему такая реакция? Откуда эта драматичность? — Мне бы… Хотелось стать для тебя особенным человеком, — полушёпотом произносит Боми. Вот оно. Ынджи соврёт, если скажет, что совсем не думала о таком развитии событий. Что совсем не догадывалась. А ещё Ынджи соврёт, если скажет, что ей это совсем не льстит. — То есть… Мне бы очень хотелось, чтобы ты меня тоже… полюбила. — Последнее слово Боми произносит беззвучно, одними губами.       Ынджи думает, что совсем необязательно было уточнять, потому что теперь внутри неё что-то вдруг начинает интенсивно сверкать, полыхать и, кажется, грозит взорваться, а вместо этого вдруг… перегорает. В горле пересыхает, она открывает рот, пытаясь что-то выдавить из себя, но закрывает обратно. Медленно поднимается, чтобы выйти и промочить горло водой из кувшина, но уже в прихожей понимает, что кувшин остался на кухне вместе с Боми. И не может заставить себя вернуться обратно. ***       Чон боится об этом думать, пока днём прячется на работе, а по ночам — у своего коллеги. Боится, что её захлестнёт паника, истерика, или её бедное сердце просто не выдержит, лопнув, как воздушный шарик. Поэтому она чертит, конструирует и продумывает детали будущей беседки для летнего сада. Даже перед сном, чтобы ночью смотреть сны о беседках и чертежах. Не о Боми, только не о Боми.       А Боми её не ищет довольно долго. Настолько, что Ынджи начинает подумывать, что ей удалось сбежать навсегда, и они больше никогда не увидятся. Она решает передать оплату за их съёмную квартиру через доброго коллегу, у которого гостит, и даже договаривается с ним о том, что ещё на месяц задержится у него. Но той же ночью обнаруживает себя на улице по пути в их с Боми квартиру. А легла же, вроде бы, спать. Почистила зубы, старательно умылась. Даже успокоилась. И вдруг, ни с того ни с сего, вскочила, накинула толстовку и, не помня себя, ринулась в ночь. У неё сбивается дыхание, толстовку раздувает ветер, а резинка всё норовит соскользнуть с хвоста в ближайшую лужу. Очень хочется вернуться обратно, но, Ынджи не соврёт, если скажет, что не получается. Она в секунде от того, чтобы поверить в мифическую красную нить судьбы, за которую её кто-то тащит вперёд. Уже у дверей квартиры Ынджи ощущает, что сердце колотится так, что под ней даже, кажется, лестничная площадка вибрирует. Девушка страшно зла отчего-то сейчас на себя и на Боми. Ей хочется ворваться в квартиру и заорать: «Как же ты меня бесишь, Юн Боми! Чёрт бы тебя побрал! Приспичило же тебе в меня влюбиться!», и она почти так и поступает, но… соседка встречает её лёгкой игривой улыбкой и указывает ей на ноги: — Хорошо, что на улице три часа ночи, и никто не увидел, что ты в домашних тапках. И Ынджи моментально остывает, впадая в ступор. — Ты ночевала у того самого парня? — дружелюбно интересуется Боми, включив свет в прихожей, и, проскальзывая в ванную, вещает уже оттуда. — Ну, помнишь, ты рассказывала. Такой смешной ушастый. — Ага, — только и получается ответить. — Я как раз собиралась принять душ, выпить сока и прочесть учебник перед завтрашним экзаменом, — продолжает торопливо говорить Боми. — Но раз ты пришла, выпьем вместе. Думаю, к экзамену я полностью готова. Она выбегает из ванной, заметив застывшую соседку, подталкивает её к кухне, заверяет, что сейчас подойдёт, и на какое-то время исчезает за дверью.       Ынджи проходит в кухню так нерешительно, словно она в этой квартире и не жила никогда, и усаживается за стол. Окна открыты настежь, и ей приходится натянуть рукава толстовки до самых кончиков пальцев. А на встретившей её Боми была накинута одна лишь рубашка. Ынджи вздрагивает, и кутается в толстовку ещё усерднее. На столе действительно находится кружка, только не с соком, а с кофе. Девушка принюхивается — ещё и коньяк.       У вышедшей из ванной Боми, как всегда, совершенно мокрые волосы, и по полу за ней тянется мокрая дорожка. Полотенца она не любит, считает, что они слишком быстро намокают и отвратительно пахнут. Зато рубашка мокрая почти насквозь, а ноги босые и уже слегка синие от холода. Ынджи бы рада не заметить, но под глазами у Боми жуткие мешки, а нос слегка красный, и вот тут дело уже совсем не в холоде. — Как беседка? Уже скоро будет готова? — спрашивает девушка, выплёскивая кофе в раковину. Наливает в кружку с сотней кофейных ободков сок и собирается налить и Ынджи, но та накрывает рукой свой стакан. — Боми… — Может, чаю? Я вчера купила мятный, с лимоном просто чудо, — не унимается та. — Боми-я! — и Ынджи приходится слегка повысить голос. Боми сконфуженно усаживается рядом, а Ынджи всматривается в её лицо. — Боми, перестань. Не надо никого обманывать. — Мне показалось, тебе противна моя честность, — отвечает девушка. С волос равномерно падают капли воды, отсчитывая секунды их молчания. — Я… — У меня коньяка осталось на донышке, но опьянеть всё равно не вышло. А я, между прочим, впервые пью, — перебивает Боми. Ынджи кивает. Пусть. Она сама всё равно всё ещё не знает, что сказать. — Думала, окна открою, замёрзну и буду думать только о том, что холодно, а не о тебе, — продолжает и трёт ступню с проглядывающими синими сосудиками о ступню. — И… Экзамен я завтра завалю, кажется. Ынджи закусывает губу. А у неё чертёж один хуже другого. Кажется, сроки сдачи придётся перенести. — Но, ты знаешь, я решила, — Боми облегчённо вздыхает и снова смело смотрит на Ынджи. — В следующей жизни попытаюсь родиться парнем и добьюсь тебя. Или нет! Заставлю тебя меня добиваться. Вот как. Ынджи еле слышно хрюкает. Старается сдержать улыбку. Серьёзный же разговор. Но вдруг не выдерживает и заливается смехом. Боми сначала недоверчиво на неё глядит, а потом присоединяется. Только, в отличие от подруги, она смеётся до слёз, до самых настоящих слёз облегчения. А когда Ынджи вдруг стягивает со своих ног носки и натягивает их на её озябшие ступни, аж подвывать начинает, совсем как пятилетний несдержанный ребёнок. — Совсем дурная, — констатирует Ынджи. — С-с-са… С-сама… — Я тоже дурная, знаю, — договаривает она за шмыгающую Боми и придвигается к ней, аккуратно обнимая и подставляя своё плечо под чужие слёзы и сопли.       На самом деле, Боми совсем не такая развязная и неугомонная, какой поначалу кажется. Вот, например, сейчас — сопит тихонечко в шею Ынджи, осторожно цепляется за толстовку на узкой спине и почти растворяется в уютном полумраке комнаты. Почти растворяется в Ынджи. Девушка дожидается, когда Юн Боми совсем затихнет (чтобы услышала наверняка и никогда больше не переспрашивала), прежде чем сказать самое важное: — Не думай о следующей жизни, у тебя в этой ещё масса шансов меня добиться. Или заставить меня добиваться тебя.