***
Я тогда была семилетней девчонкой, тонкой, как тростник, рыжей и запуганной. Лугу тогда было около девяти, пожалуй, и он уже тогда был красивым. Темноволосый, ладно сложенный, зеленоглазый, словно в его глазах отразился Лес, да так и остался там. Он был умным не по годам, и все мальчишки, жившие в замке и окрестностях, играли по его правилам. Однажды, выливая во дворе помои, я услышала мальчишеский смех, стук о древесину и тихий писк. И что-то заставило меня пойти на звук. Лучше бы я повернула назад и закрыла за собой дверь. Заглянув за угол, я вижу группу мальчишек, прицельно кидающих камни в ведро, стоящее в нескольких метрах от них. Каждый раз, когда камень попадает в ведро, оттуда доносится еле слышный писк. Когда я понимаю, что происходит, меня словно окатывает холодной водой, и я выбегаю вперед. — Что вы делаете? — со злостью кричу я, но мой крик звучит не страшнее, чем писк котенка в ведре, и мальчишки только смеются. Луг там, стоит чуть в стороне, сложив руки на груди. Он не смеется, только рот изгибается в ухмылке. Один из мальчишек, повыше и посильнее остальных, делает шаг вперед. — Что такое, цыпленок? Хочешь нам помешать? Мне страшно, так страшно, что коленки ходят ходуном, а из груди вырывается смазанный всхлип. Но вместо того, чтобы убежать и позвать взрослых, я шагаю вперед, и я встаю между ними и ведром. Они даже не смеются, только недоверчиво смотрят на меня. Высокий мальчишка бросает вопросительный взгляд на Луга, и тот молчаливо кивает головой. — Ну что ж, как хочешь, цыпленок… — бормочет мальчишка, занося руку с зажатым в ней камнем, но я даже не смотрю на него. Я не свожу глаз с Луга, а он с меня. Но мой взгляд умоляющий, его же — изучающий. Он словно смотрит на горстку насекомых, копошащихся в стеклянной банке. Если одна букашка сожрет другую, это не страшно, а интересно. И я отвожу взгляд, понимая, что милосердия от него не дождаться. Я смотрю на камень, который должен влететь в мою голову через несколько долгих секунд, который должен рассечь мне бровь или разрезать кожу на скуле до кости. Но этого не случается. Когда я уже готова захлебнуться в боли, перед моими глазами вспыхивает ярое пламя. Камень, отбитый тренировочным мечом, улетает в кусты. Я думаю, что это почти нечестно. Семилетние девочки не должны появляться в самый нужный момент, как рыцари из старых сказок. Семилетние девочки не должны уметь отбивать камни в полете. Они не должны кричать так, что даже самые злые хулиганы пугаются и отступают на шаг. — Это что за дела?! — кричит Линайна — растрепанная рыжая коса, замершая перед моими глазами, деревянный меч, огонь в глазах, и мальчишки затихают, отступают на шаг. На такую руку не поднимешь. Такую не напугаешь камнем. Мальчишки смотрят на Луга. Тому словно все равно. Он смеется и примиряюще поднимает руки. — Ну-ну, не кричи так. Просто неудачно пошутили. — Неудачно пошутили?! Я тебе так пошучу, что ты зубов недосчитаешься! Луг снова смеется. — Понял. Мы уже уходим. Эй, мы уходим! Последнюю фразу он кидает своим подпевалам, и те один за другим исчезают, утекают как вода. Луг остается последним, под прожигающим взглядом Линайны. Только смотрит не на нее, а на меня, и у него все тот же изучающий взгляд, который забирается мне под кожу и солью оседает на костях. — Считай, что зверушку я дарю тебе, цыпленок. За смелость. Цыпленком он называет меня еще долго, пока мне не исполняется четырнадцать, и из девочки, угловатой и худощавой, я не превращаюсь в девушку. Тогда прекращаются его подколки, он вообще словно перестает меня замечать. Только его изучающий взгляд не уходит, становится цепче. Котенок, кстати, выжил. Прижился на кухне, разжирел, и царствует там по сей день, изредка ловя мышей — то ли ради спортивного интереса, то ли из солидарности с поварами.***
Я горько вздыхаю, вырываясь из потока воспоминаний обратно в реальность и понимаю, что Линайна буравит меня взглядом. — Ну? — строго спрашивает она. — Вспомнила? Молча кивнув, я опускаю взгляд. — И после этого ты еще можешь верить, что он хороший человек? — Но ведь это было так давно, — почти умоляюще говорю я. — Может быть, он изменился? — Милая, такие люди не меняются, — таким голосом обычно говорят с детьми, которые еще верят во всякие глупости вроде фей, и мне почти физически больно. Это не честно, не честно, когда вот так случается. Не честно, потому что она права, целиком и полностью, она всегда права, а я просто хочу хоть раз оказаться на ее месте. Хоть раз… оказаться правой. Но я только вновь вздыхаю. — Да, я знаю. — говорю я, и она вновь сжимает мои руки в своих, таких нежных и сильных одновременно. — Все будет хорошо. Ты еще встретишь того самого, который будет тебя искренне любить и защищать. Так что и думать забудь о Луге. Она отпускает мои руки и отворачивается. — В любом случае, сейчас у нас есть дела поважнее! У меня в груди зарождается дурное предчувствие. — Какие дела? — спрашиваю я. На губах Линайны вспыхивает улыбка. Через несколько минут, вникнув в детали ее плана, я очень сильно сожалею, что вообще спросила. Но переубедить принцессу невозможно, и я молча выполняю ее указания, лишь изредка пытаясь спорить. — Надень вот это платье. Хотя нет, стой, оно слишком закрытое. Вот это. И чулки. Нет, не шерстяные, ты с ума сошла? Шелковые, конечно. Я вздрагиваю. — Шелковые? Зачем? — Ты думаешь, я одела бы шерстяные чулки? Давай, вперед. Уже натягивая один из тоненьких чулочков (только бы не порвать), я делаю еще попытку. — Но ведь из-под платья не будет видно, какие у меня чулки. — Из-под этого — будет. — строго отвечает Линайна. — У него разрез на бедре. На этот раз мне приходится замолчать, и я покорно надеваю чулки, позволяю затянуть себя в корсет и платье — с длинными, до невозможности неудобными кружевными рукавами, длинным разрезом на бедре, который раскрывался каждый раз, как я делала шаг. Словно издеваясь надо мной, Линайна заставила меня надеть на ноги туфли с какой-то безумной подошвой, словно созданной для пыток. В первые же несколько секунд, попытавшись сделать шаг, я чуть не пропахала носом пол. Линайна поймала меня в последний миг, позволив сохранить равновесие, и тихо рассмеялась. — Какая ты неуклюжая, Йоль. Ничего, сейчас мы потренируемся, и ты привыкнешь. Я сжимаю пальцами ее плечи и боюсь отпустить. Как она ходит в этом? Я сама видела, как она умудрялась на них не только ходить, но и бегать, и даже сражаться! Это же невозможно. Она невозможная. Она подводит меня к зеркалу, и я не могу узнать себя в отражении. Опустив взгляд на свой вырез, я невольно краснею. — Это же неприлично. — лепечу я, пытаясь подтянуть платье повыше. — Неприличное? Глупости. — голосом, не терпящим возражений, отрезает Линайна. — Оно просто чуть-чуть открытое. — Не чуть-чуть. Невинные девушки не должны носить такое. Принцесса смеется. — Ну вот это точно глупости. Я же такое ношу. И ничего. Тут в дверь стучат, и в открытый проем заглядывает Нуаду — телохранитель Линайны. — Миледи, — он склонил голову в уважительном поклоне. — Я приготовил все, о чем вы просили. — Чудно! — Линайна хлопнула в ладоши. — Йоль, прости, милая, но дальше тебе придется справляться самой. Подхватив с кровати тонкую шелковую вуаль, она накинула ее на мою голову, скрыв лицо. — Вот. Так тебя точно никто не узнает. Нуаду, проводи ее. Рыцарь подает мне руку, и мы вместе выходим из покоев принцессы. Я путаюсь в рукавах, чуть не запинаюсь за собственные ноги, ставшие вдруг слишком длинными и неуклюжими, как у новорожденного олененка, да еще и платье расходится, и легкий ветерок холодит мои ноги. Когда я пытаюсь оправить его, Нуаду одергивает меня. — Ведите себя естественно. Вы привлекаете слишком много внимания. — Простите, — шепчу я и выпрямляю спину. К счастью, мне почти не нужно говорить — я лишь изредка киваю встреченным гостям. Нуаду подводит меня ко входу в королевскую ложу и ободряюще сжал мою ладонь. — Удачи. — едва слышно шепнул он, когда я откинула полог и шагнула внутрь. Его величество Мабон и Луг уже здесь — похоже, я пришла последней. Заслышав шорох ткани, они тут же оборачиваются, и бросаю все свои силы на то, чтобы выглядеть естественно, хотя больше всего мне хочется замереть столбом. Или убежать. Или умереть на месте. Но вместо этого я опускаюсь в реверансе — совсем не так, как сегодня днем. Я копирую движения Линайны, и, придерживая пальцами юбку, чуть сгибаю колени. Спина же — прямая, словно натянутая тетива. Король бросает на меня внимательный оценивающий взгляд и хмыкает. — Неужели соизволили одеться прилично? — Кажется, вы сами этого хотели. — отвечаю я, прохожу мимо и сажусь подальше от него, устремив взгляд на усыпанное песком поле. Я ужасная актриса. Хорошо, что мысли короля заняты чем-то другим и на меня он совсем не обращает внимания. Я стараюсь сидеть спокойно, но не выходит. Приходится все время поправлять платье или рукава, а косточки корсета вонзаются под ребра. Туфли сжимают ступни подобно пыточному инструменту. На мгновение подняв голову, я ловлю пристальный взгляд принца и тут же отвожу глаза. Как долго он уже на меня смотрит? — Кстати, Линайна, — вдруг заговаривает он. — А где твоя миленькая служаночка? Меня прошибает пот. — Она не смогла прийти, — равнодушно говорю я. — Кажется, отравилась чем-то. — Правда? Очень жаль. Мне определенно не хватает ее присутствия. Звучат трубы, и разговоры невольно стихают. Я облегченно вздыхаю. На ристалище появляются бойцы. Трибуны ликуют, герольды, пытаясь перекричать толпу, зачитывают список участников. И тут вдруг все обрывается. На арене появляется неизвестный. Ликующий гул толпы смолкает, удивленные люди не знают, кого приветствуют. Герольды просматривают списки, но не узнают ни герба, ни доспехов. Черные доспехи, черный конь и щит со сверкающим гербом. Солнечный диск. Я тихо охаю. Это… это очень рискованно. Солнце для нас давно стало священным символом. Взять его в качестве герба равносильно объявлению себя посланником богов. — Использовать солнце в качестве герба? А этот парень смел. Интересно, чье лицо скрывается под шлемом? — раздается над ухом знакомый голос. Когда Луг успел пересесть ко мне? Я нечленораздельно что-то мычу, делая виду, что увлечена разглядыванием таинственного рыцаря. — А что ты, дорогая сестра, думаешь по этому поводу? — У него красивый конь. — говорю я первое, что приходит на ум. Конь и впрямь красивый. Высокий, с гордой, словно лебединой шеей, с густой гривой, волнами опускавшейся по бокам, сильными ногами. Остальные словно боялись его, косили глазами, переступали с ноги на ногу. Их всадники, напротив, разглядывали соперника с легким презрением — всадник был меньше их на добрую голову, с узкими плечами и грудью. Словно в доспехи был втиснут юноша. Ну, или девушка… Надеюсь, никто не догадается. Луг смеется. — Да, ты верно подметила. Правда, конь не поможет ему удержаться в седле. Посмотри, на нем даже стремян нет. И грива распущена. А это ведь нарушение правил. Отец, вы не хотите отстранить наглеца от участия в турнире? Король только махнул рукой. — Не стоит беспокоиться. Судя по всему, какой-то безродный мальчишка решил показать себя и привлечь внимание. Его выбьют из седла в первом же бою. Но «его» не выбивают ни в первом, ни в десятом бою. Публика, в первый раз встретившая его жидкими аплодисментами, теперь взрывалась криками каждый раз, как очередной рыцарь, печально позвякивая доспехами, пропахивал поле. Вот, очередной боец вылетает из седла, и рыцарь солнца, как его успели прозвать зрители, вскидывает копье. Со всех сторон слышатся восторженные крики. — Простолюдины, что б их… — брезгливо бросает король. С каждой победой рыцаря солнца он становился все мрачнее и мрачнее. Луг же только смеется. Похоже, ситуация его забавляет. — Бросьте, папенька. Вы же сами позволили ему участвовать в турнире. Поздновато что-то менять. Мабон молча сверлит его взглядом, а потом отворачивается.***
После окончания боев я возвращаюсь в покои Линайны. Она уже там, валяется на кровати. Рядом в кучу свалены черные доспехи. Увидев меня, она радостно смеется и протягивает руки ко мне. Я падаю рядом на мягкую перину. Мы обе ужасно вымотаны: я — морально, она — физически. Мы валяемся там час, смеемся и болтаем, словно эта глупая выходка снова сделала нас детьми. — Рыцарь солнца, подумать только! — смеется Линайна. — Красиво, мне нравится! — Где ты научилась ездить без стремян? И где взяла такого послушного коня? Линайна вдруг грустнеет. — Папа научил. Давно, еще в Бельтайне. Я ведь без седла научилась ездить раньше, чем с ним. И конь папин. За ним приглядывает Нуаду. Мы решили не держать его в королевских конюшнях… на всякий случай. — А ты не боялась, что коня узнают? — Нет, столько ведь лет прошло. Слишком много, чтобы кто-то, кроме меня, помнил об этом. Линайна замолкает, разглядывая потолок. Я осторожно касаюсь ее плеча. — Прости, что начала этот разговор… — Это не твоя вина, я просто… Наш разговор обрывается, когда в дверь вежливо стучат. — Миледи, Его Величество ждет вас в пиршественном зале, — говорит Нуаду, остановившись на пороге. Линайна подскакивает. — Ой, пир!.. В зале светло и шумно. Королевский менестрель тянет какую-то заунывную мелодию, но его никто не слушает. Вокруг — рыцари, лорды, графы, их жены, дети и слуги. Я стою подле королевского стола с кувшином вина, чтобы наполнять бокалы прежде, чем они опустеют. Король зол. Он пьет много, почти не отрываясь от бокала и не прикасаясь к еде, и быстро хмелеет. Давно я не видела его таким злым. Луг смотрит на отца, но ничего не говорит. Линайна смеется и болтает с каким-то рыцарем, сидящим слева от нее. Король, кажется, раздражается еще сильнее от ее веселого смеха. — Кстати, — король отодвигает бокал и смотрит на Линайну. — Вы сегодня на удивление кротки, Ваше Высочество. Что заставило вас так внезапно изменить свое поведение, да еще в день великого праздника? — Что для вас великий праздник, для меня — день смерти родителей. Я просто хотела почтить их память. — отвечает Линайна. Голос звучит тихо, но четко, и люди поблизости замолкают, обратив на них взгляды. Линайна и Мабон смотрят друг на друга, буравят взглядами. В его глазах — злость, в ее — ледяное спокойствие. Словно яростное пламя столкнулось с ледяной скалой — кто дрогнет раньше? И Мабон дрогнул. Отвел взгляд, пододвинул бокал. Раздраженно буркнул. — Как вам угодно. Я понимаю, что от напряжения даже задержала дыхание, и отворачиваюсь, пряча улыбку. Один-ноль не в вашу пользу, Ваше Величество. Голоса вокруг снова начинают гудеть, Линайна опускает взор, превратившись в милую покорную девочку. Отношения Линайны и Мабона состоят из таких вот маленьких боев, маленьких побед и поражений. И на счету Линайны побед больше. Я никогда не устану их считать. Вечер длится и длится, вино льется рекой, менестрель давно сорвал голос, и теперь только грустно бренчит его арфа. Кто-то хохочет, кто-то падает носом в стол, и его уносят слуги. Какой-то рыцарь грохает кулаком по столу. — Клянусь, мой король, что завтра же я выбью этого наглеца из седла и заставлю его открыть лицо! Линайна тихо смеется. — Смотрите, как бы вас самого не выбили из седла, господин Балор. Этот «наглец», как вы его называете, кажется весьма искусным воином. Я бы даже сказала, что он может выйти победителем и получить мой поцелуй. — Тогда ему точно придется снять шлем, верно? — говорит Луг так тихо, что слышу только я, на миг наклонившаяся к нему, чтобы наполнить бокал. — Интересно, что скажет на это отец? Мои руки начинают дрожать, и я проливаю несколько алых капель на белое полотно. Пир заканчивается глубоко за полночь, и Линайна отпускает меня спать. Я вымотана так, что с трудом могу разглядеть дорогу, и чуть не врезаюсь в дверь, ведущую в коридор. Нуаду предлагает было проводить меня, но я отмахиваюсь. Сейчас мне больше всего хочется побыть одной. Вопреки собственным желаниям и просьбам Линайны я не иду спать. Вместо этого я поднимаюсь на вершину донжона, на открытую площадку, продуваемую всеми ветрами. Обычно отсюда открывается прекрасный вид на город внизу, но сейчас, ночью, когда погашен почти весь свет, я вижу звездное небо и сияющие вдали земли Бельтайна. Звездное небо зимой напоминает опалы или глаза Линайны — звезды становятся ярче, чем летом, загораются разными красками, а далекий бельтайнский лес кажется его отражением в волнующейся воде. Даже белоснежная луна меркнет на их фоне. Зима пока не вошла в силу, и снег еще не покрыл земли Самайна, но при каждом вздохе из моего рта вырываются облачка пара, а вода в дворцовом пруду за ночь покрывается тонкой корочкой льда. Даже в теплом шерстяном платье я быстро промерзаю до костей, но мне не хочется уходить, и я только сжимаю руками свои плечи, жалея, что не догадалась захватить плащ. Словно услышав мои мысли, меня обнимают теплые руки, и на плечи ложится плащ, подбитый волчьим мехом. Вздрогнув от неожиданности, я оборачиваюсь и сталкиваюсь нос к носу с Лугом. Он тихо смеется. — Я вас напугал? — Н-нет, что вы, — лепечу я, стараясь не глядеть ему в глаза. — Я просто не ожидала тут встретить кого-то. Он смотрит на меня с улыбкой, и я надеюсь, что в полумраке лунной ночи не видно, как полыхают мои щеки. Я впервые вижу его лицо так близко, и даже наконец-то могу разглядеть, как в зеленых радужках полыхают золотые искры. Я всегда боялась подойти слишком близко, потому что знала — с таким не стоят рядом. По крайней мере, такие, как я. Мне все казалось, что он холодный не только глазами. Что его тронешь — и обморозишь пальцы. Но нет — вот он, совсем рядом, и руки теплые. И глаза — теплые. — Кстати, очень жаль, что вас не было сегодня на турнире. Занимательнейшее было зрелище. Позвольте узнать, почему вы отсутствовали? — У меня болела голова. — ляпаю я прежде, чем успеваю подумать. — Правда? А «Линайна» сказала, что вы отравились. Я зажмуриваю глаза, костя себя на чем свет стоит. Луг тихо смеется. — Думаю, отцу не понравится, как вы обманываете его перед самым носом. Невольно я вздрагиваю. — Вы ему расскажете? — Не знаю. Все зависит только от вас. — От меня? Это что, шантаж? Луг только улыбается. — И что же вам нужно? — мне кажется, что я играю в игру, правил которой не знаю, но никто не собирается мне подсказывать. — Ваш поцелуй. — Вы шутите? — Отнюдь. Луг смотрит на меня, и в глазах его пляшут золотые искорки. Почему-то я совсем не волнуюсь, когда подаюсь вперед и касаюсь его губ своими.***
Всю ночь после этого я не могла сомкнуть глаз. За окном — пьяные крики, звон расстроенной гитары и пение хриплого менестреля. Я пыталась различить слова, но они терялись в волнах окружающего их шума. Потом менестрель умолкает, а следом за ним стихают и прочие пьяницы. Но и тогда я не могу заснуть. Верчусь, сбивая простыню в ком. Подушка сползает на пол и тянет за собой одеяло. В этот момент я слышу, как звенит будильник, и, вздохнув, поднимаюсь. Как ни странно, мне почти не хочется спать, только в голове гулко, как горох в жестяном ведре, перекатываются мысли. Линайна уже готовится — по всей спальне раскиданы наряды. При виде меня она радостно хлопает в ладоши. — А вот и ты! Наконец-то! Одевайся, у нас мало времени. — на мгновение она замирает и вглядывается в мое лицо. — Ты какая-то странная. Все в порядке? «мы-с-Лугом-целовались-целовались-с-Лугом-це-ло-ва-лись» вертится у меня на языке, но я сдерживаю себя. Линайна точно не разделит мою радость. — Я просто немного волнуюсь перед вторым днем турнира, — говорю я. — Всю ночь не могла заснуть. — Бедненькая, — сочувственно говорит Линайна. — Ничего, сегодняшний день будет короче вчерашнего. Я этих идиотов как щенков одного за другим повыбиваю из седел, вот увидишь. Линайна была права — она управляется с тяжеленным копьем играючи, словно тростинкой. И вот, грядет финальный бой. Напротив — сир Балор, вчерашний смельчак, поклявшийся сорвать ее шлем. На его фоне она словно котенок, вышедший против бойцовского пса. Кони сходятся, и я невольно зажмуриваюсь. Удар. Звук падающего тела. Рев трибун. Смех принца и тихая ругань короля. Открыв глаза, я вижу, что Мабон смотрит на меня. — Что ж, — цедит он сквозь зубы. — Иди, вручи победителю поцелуй. Рядом с королевской ложей уже стоит черногривый конь с седоком. Когда я подхожу, Линайна снимает шлем, и по плечам рассыпается водопад медных волос. На миг трибуны непонимающе затихают, а потом начинают шуметь — по нарастающей, словно море накатило. Линайна смеется, и ее смех звенит над толпой, как золотые колокольчики. А потом притягивает и целует в щеку.