Падали, но поднимались.

      Клем прежде никогда не испытывала подобные чувства. Сбитая с толку, напуганная, растерянная девочка, она думала ночами о Ли и Люке. Сравнивала. Неустанно ворочалась с бока на бок. Выискивала причину, почему рядом с Люком сердце колотилось быстрее, чем когда-либо.       С Ли – спокойствие и надежда, что дальше не будет хуже. Присутствие Люка же подразумевало под собой странный, необъяснимый трепет. Незнакомое ощущение внизу живота, тянущее, неуместное и почему-то ужасно неправильное. Взрослое, наверное. А Клементине было одиннадцать, и она не понимала, какого хрена с ней происходит.       Раньше ей снились кошмары. Теперь – Люк, и, ей-богу, Клем предпочла бы вернуть всё как было. Тёплые руки гладят её по плечам каждую ночь, отогревая от стылой свежести, а губы, потрескавшиеся и такие горячие, целуют в висок. И знакомый голос, родной до того, что сердце щемит, шёпотом твердит, что они справятся со всем. Вместе.       Наутро Клем старательно вытряхивает из своей головы мысли о нём, потому что чувствует – это слишком неправильно, так нельзя, – но они вновь возвращаются, стоит увидеть Люка и услышать его неуместно жизнерадостное приветствие. Фрагменты из снов нападают на девочку, словно рой разъярённых пчёл, не дают покоя, изводя её каждую минуту и воспаляя уставший мозг всё новыми и новыми укусами.       Она держится к Люку ближе, потому что к нему тянет с немыслимой силой, как магнитом, что нет никаких сил сопротивляться. И к Ли тянуло, но совсем не так. Рядом с ним не тряслись и не потели руки, не пересыхало в горле, не подкашивались колени. Клементина сбита с толку, ведь она всего лишь маленькая, несмышлёная девочка. И она до блуждающего по спине холодка напугана не изведанными ранее ощущениями.       Клем чувствует что-то ужасное, невозможное, больное и болезненное, когда видит Люка и Джейн вместе. Клементина ещё ничего не знает о сексе, но их поведение подсказывает ей, что эта парочка занималась непотребными вещами. Оттого так глубоко впиваются когти озлобившегося зверька, затаившегося где-то внутри её грудной клетки, оттого щекочет в носу, а глаза наполняются непрошеной влагой. Девочка не до конца понимает, что именно случилось и почему так стремительно хочется оттолкнуть Джейн, которая пытается о ней заботиться, но Клем кажется, что Люк её предал. Клем считает, что у неё есть на это все основания. Ей так стыдно, что в глубине души радуется, когда узнаёт: Джейн покидает их группу. И чертовски совестно, что откровенно злится, когда она возвращается.       С того злосчастного случая Клем плачет по ночам. Пока никто не слышит, уткнувшись лицом в свой рюкзак – импровизированную подушку – и вздрагивая от беззвучных слёз. Так одиноко и беспомощно она не чувствовала себя с того самого момента, как пустила пулю в лоб единственному лучшему другу и неизменному защитнику. Словно назло, сознание услужливо подкидывает гниющую пищу для ума: она думает, что, напади на неё и Джейн ходячие, Люк бросится спасать вовсе не Клементину. Девочка представляет, как он касается кожи Джейн, греет её – не Клементины – плечи, целует её – не Клементину – в висок, шепчет ей – не Клементине, – что они со всем справятся. И ей кажется, что она никогда не простит Люка за произошедшее между ним и Джейн, но обида на следующее же утро исчезает бесследно от одной его улыбки и обеспокоенного "С тобой всё в порядке?"       Когда все уже засыпают, Клементина подбирается к Люку поближе и рассматривает его лицо сквозь полумрак, борясь с соблазном коснуться колючей щетинистой щеки. Девочка думает, что ещё никогда не видела таких совершенных снаружи – и внутри – людей. Мужчин. Одёргивает себя: Ли был совершенен. А затем добавляет, что он – это другое. Клем не может объяснить, почему Ли – другое, почему между этими двумя мужчинами, заботящимися о ней, такая чёткая грань.       Мать не успела рассказать ей ни о любви, ни о ревности. Ни о том, как беспощадно сжигают они изнутри, когда натыкаешься на глухое, будто бетонная стена, безразличие.       Нет, Люку не всё равно. Клементина видит в его глазах нежность и заботу, когда он смотрит на неё, но они другие, совсем не те, какие она мечтает увидеть. Искренние, такие чувства, с какими смотрят на ребёнка, нуждающегося в помощи и опеке. Но Клем – не ребёнок, ей пришлось рано повзрослеть. Она даже не осознаёт, что беспокоит её вовсе не это.       Не упустить бы ни одной возможности прикоснуться к его коже. Ощутить смесь запахов крови, пота, травы и земли от его одежды и волос, вцепиться в него мёртвой хваткой и не отпускать до тех пор, пока не останется сил держать рядом.       В кои-то веки выдаётся относительно спокойный вечер, без погонь, без стонов ходячих, выстрелов, разрывающих барабанные перепонки, и сумасшедшей отдачи. Как же сильно она скучала по тёплым посиделкам у костра в приятной компании, по разговорам ни о чём... Слишком редко предоставляется возможность просто посидеть в кругу близких людей. Ближе всех – Люк, но Клементина не признаётся в этом даже самой себе.       Он объявляет, что сегодня ему исполнилось двадцать семь. Клементина называет его стариком, а про себя думает, что это, чёрт бы его побрал, не так. И разница в шестнадцать лет не кажется критичной. Бонни и Майк рассуждают вслух, что Джейн вернулась ради Люка, ведь он ей небезразличен. А Клем снова не по себе, и жгучая кислота глухо шипит в груди, оставляя на сердце незаживающие язвы.       — Я бы вернулась ради тебя.       Что-то чертовски важное и слишком откровенное. А произнесённое совершенно обыденным тоном, словно само собой разумеющееся. Люди, собравшиеся вокруг костра, многозначительно переглядываются, обмениваясь улыбками, а Люк довольно щурится, глядя на Клементину до боли нежно. Кажется, что сейчас девочку греет вовсе не разгоревшийся костёр.       — Спасибо, Клем. Я бы тоже вернулся ради тебя.       В тот вечер она в последний раз видела его улыбку.       Потом он провалился под лёд. Клем казалось, что это всё неправда – это нереально, невозможно, чтобы жизнь была настолько жестокой! – и всё сильнее, отчаяннее била рукоятью пистолета по тонко-толстому льду. Люк не мог умереть! Не мог вот так, нелепо, неправильно. Не мог. Когда лёд ломается, когда Клементина проваливается в холодную воду, от которой мгновенно сводит все мышцы, сердце Люка уже не бьётся. Девочка успевает только увидеть его безразличные, мёртвые глаза и приоткрытые, потрескавшиеся губы, которые во сне нежно касались её виска. Это не взаправду. Такого не может произойти. Однако Люк, чьи лёгкие медленно, но верно наполняются водой, вполне реален. Клементина думает: он сейчас начнёт двигаться, схватит её за шкирку, потянет наружу, на берег. Но этого не происходит.       Воздуха не хватает, а в ушах шумит, словно оглушили. Задеревеневшими пальцами девчонка сжимает его руку, упускает, и снова тянется, чтобы на этот раз схватить намертво. Чтобы вытащить его, не отпускать ни при каких обстоятельствах. Он жив, он не мог умереть, всё это – кошмарный сон, ложь.       Она не верит в реальность происходящего, когда чьи-то руки вытягивают её из холодной воды. Когда её относят в недостроенный дом и укрывают негреющим пледом. Когда Кенни чуть ли не до смерти избивает русского мальчонку. Когда Джейн говорит с ней, стараясь что-то донести. Ей едва удаётся хоть отчасти прийти в себя.       Потом люди, которые многое для неё значили, один за другим уходят. Бонни. Майк. Джейн. Словно звонкие, болезненные пощёчины, одна за другой, не дающие перевести дыхание. И последний удар, выбивший из лёгких весь воздух. Кенни.       Девочка, которой пришлось повзрослеть слишком рано, сломалась под натиском жестокой реальности.