Возвращение с Того Света.

***

      Кругом была темнота. Такая беспросветная и пустая, что хотелось крикнуть, лишь бы хоть чем-то ее заполнить. Девушка шла автоматически, не замечая своих действий и только ежась под гнетом того, что висело вокруг.       Под ногами не было пола. Или был, но совсем прозрачный. Однако это не так волновало ее. А вот когда темнота, как черная слизь, волной захлестнула ее ступни, девушке стало страшно. Впрочем, немного и ненадолго. Не упала — и хорошо.       Ощущение было даже не как в лабиринте, ведь иначе бы она нутром почувствовала, что есть шанс понять, куда повернуть, чтобы выйти. А тут видно было только себя, и то не очень…  — А ты молодец, — чей-то голос вмешался в ее мысли, раздвигая пустоту и заставив девушку вздрогнуть. И она тут же скривилась от злости — насмешливый тон был до боли узнаваем, — Другие не дошли до такого уровня.  — Ты убил их! — пленница темноты в гневе вертелась по сторонам, пытаясь найти того, кто говорил. Она чувствовала себя, точно в игре «Кошки-мышки». Причем, расстановка ролей была сразу понятна.       Собеседник усмехнулся. О, как она ненавидела его равнодушную усмешку, предвестницу стольких бед!  — Почему же ты так уверена? — он говорил спокойно, и не было причин думать, что мужчина лгал, — Я имел ввиду не нынешнее твоё положение.  — Прекрати издеваться! — в ее горле что-то застряло, мешая словам нормально выходить наружу, а глаза застилали слезы. Она знала, что этот гад смеялся над ее состоянием.  — Я лишь хотел сказать, что ты — самая достойная из них, -ничуть не смущаясь ее криков, продолжал говорить собеседник, — Смелая и великодушная… Я, действительно, недооценил тебя. Не зря тебя в коллективе прозвали Королевой.  — Только оттого, что я не дала своему любимому человеку измарать руки в крови последнего урода, я ей не становлюсь, — презрительно, но с достоинством ответила девушка и почти физически ощутила, как расслабляются плечи и в тело возвращается свобода, — Если бы он убил тебя, это было бы единственной деталью, огорчающей меня.  — Правда? — он чуть не засмеялся, еле взяв себя в руки, — Я думал, ты более гуманна.  — Тебе ли говорить о гуманизме, — съязвила она, упирая ладони в бока, — Сначала похитил маленького мальчика, потом убил сорок с лишним человек, теперь еще и меня в моем же подсознании запираешь и преследуешь… Кстати, как? Тебя ведь разорвало в клочья!       Вот тут мужчина уже не сдержал громогласного хохота, и девушка тихо и раздраженно взвыла от досады.  — Я тебя нигде не запирал, -сквозь истеричный смех возразил он, — Ты сама не хочешь выходить отсюда. А так всё в твоей полной власти. Хочешь — возвращайся. Не хочешь — оставайся…  — Вот еще! — сердито выпалила пленница, притопнув ногой и развернувшись, как ей показалось, спиной к собеседнику, — После дождика в четверг!       Она не знала, что нужно делать: идти или… Не идти. Девушка вообще в первый раз оказывалась в такой ситуации, и к этому ее никто не готовил. Но оказаться где-нибудь подальше от этой твари нужно было поскорее, пока он не пустил в ход что-нибудь страшное и тяжелое.       Она интуитивно закрыла глаза и сосредоточилась.       «Это моё подсознание. Я могу выйти из него прямо сейчас, я могу изгнать из него всё, что мне мешает. Я должна вернуться, иначе умру. Я должна вернуться…»       В сердце что-то ударило сильно и больно. Девушка схватилась за него онемевшей рукой, но от этого неприятные ощущения не исчезли. Напротив, от боли закружилась голова, скрутило живот. Показалось, что сейчас хозяйка неподвластного пространства точно умрет.       Она и не заметила, как оказалась лежащей на полу, скрючившись. Даже воздуха стало не хватать. Как несколькими часами ранее…       Темнота сгустилась еще больше. Девушка не пыталась лаже голову повернуть. В последний момент прямо над ухом послышалось противное шипение, а последнее слово из фразы было произнесено с болью и сожалением:  — Прощай… Любимая. …       Абигейл, глубоко вдохнув, рывком села на кровати. Граница между тем пространством и этим еще очень слабо чувствовалась, головная боль застала врасплох, отчего стало просто необходимо опуститься обратно. Но девушка этого не сделала.  — Фффу! — вырвалось вместе с большим количеством воздуха, и летчица, прижав ладони к вискам, часто заморгала, надеясь хоть как-то вернуть себе адекватное мышление.  — Она очнулась.       Чей это был голос? На тот, что говорил в темноте, не похож. Гораздо ниже, хрипловатый, и холодности в нем нет. Кажется, даже с восточным акцентом.       Эби, едва сумев восстановить зрительное восприятие, повернулась к источнику голоса. Это был пухлый пожилой мужчина с морщинистым загорелым лицом и такими же руками. Его одежда, приняв нормальные очертания, оказалась врачебным халатом, шапочкой и маской. В руках мужчина держал планшет с бумагой, на котором что-то писал. Когда врач поднял на пациентку взгляд, она увидела его глаза: теплые, глубокого коричневого цвета, над которыми нависли густые и чуть сдвинутые брови. Само лицо медика производило приятное впечатление, судя по определенным чертам, он был уроженцем кавказских стран.  — А ты бы, дорогая, не сидел вот так вот, — строго, но с толикой иронии заметил он, поймав на себе взор девушки, — В твоем состоянии лучше отлежаться хорошенько, а потом уже вставать и делать, что хочется.  — Я в п-порядке, — вяло покачала головой летчица, никак не сумев привести себя в порядок, — А вы, простите, кто? А то у меня бейджик рас… расплывается.  — Я, милочка, твой лечащий врач, — ответил мужчина, снова что-то черкнув на бумаге, — Давид Санарсян. А ты, я так понимаю, Абигейл Каллаган?  — Ага.  — Уж не дочка ли профессора Каллагана? — поинтересовался Санарсян с уважением и улыбкой.  — Дочка, — подтвердила Эби. Теперь странная боль переместилась в затылок, летчица только потянулась туда рукой, как вдруг замерла с перепуганным лицом. События вчерашнего вечера (или сегодняшней ночи) завертелись в памяти, как кадры в проигрывателе. Взрыв оглушительным шумом ворвался сквозь них, и он же вывел девушку из ступора.       До этого апатичная, Абигейл неожиданно засуетилась, скинула с себя одеяло и увидела, что ее платье было в пятнах копоти, с трудом видимых на темной ткани, а на локтях и одном плече зияют большие рваные дыры. Более мелкие рассыпались по рукавам. Это был не сон и не фантазия…  — Абигейл, что с вами? — обеспокоенно спросил доктор, бросив свои записи и пытаясь уложить девушку обратно, — Что вы взбесились? -Там… Я была не одна… — Эби кричала, вырывалась, била врача ладонями, постепенно впадая во всё большую панику, наконец, дошедшую до истерики и неспособности связать предложения в ясную фразу, — Там… Там были еще ребята… И мальчик… Я сама, я сама его в сейф спрятала, чтоб его не пристрелили!.. Пустите меня… Мне нужно к отцу! Поймите, они не могли умереть! Пожалуйста, пустите меня к ним!!!  — Успокойся! — удерживая на месте уже рыдающую в голос девушку, прервал Санарсян, и его глаза засветились глубокой жалостью к ослабевшей от борьбы пациентке, — В том подвале живыми мало кого нашли. Погибло очень много…  — Нет, нет! — выла сквозь слезы летчица, сжимая пальцами пряди растрепанных волос. Она не сумела поверить собственным догадкам, она не хотела слышать, что близкие ей люди мертвы. И ее жених, всего на семь лет старше своего брата, умер у нее на руках, — Они не могли… Не могли… Боже, за что?! Что они сделали?.. Как же так?.. Тадаши… Хиро… Хиро ведь должен был спастись! Он же еще совсем ребенок!.. Господи, как же так?..       Причитания несчастной девушки, надрывающей и без того слабое после обморока горло, лились потоком и не давали медику вставить ни слова. Он и сам готов был расплакаться при виде такой картины, хотя на своем веку повидал немало женщин, потерявших своих родных.       Чертыхнувшись, врач велел медсестре подать шприц с успокоительным. Правда, пока та набирала препарат, летчица уже затихла сама, только всхлипывала, вытирая красные щеки руками. Хорошо еще, что косметики на ней не было, иначе бы получился ужас.  — Милочка, — мужчина очень старался оставаться спокойным и дружелюбным, чтобы больной не стало хуже, — Вы меня не дослушала. Я не сказал, что только тебя оттуда вытащили. Выжили еще пять подростков… Нет, с тем мальчиком, про которого ты говоришь, уже шесть. И мужчина взрослый, его вообще почти не задело — далеко от эпиц… Эпицентра взрыва стоял…       Летчица медленно убрала руки от все еще мокрых глаз и то ли сердито, то ли умоляюще взглянула на медика.  — Т-так вы говорит-те, они ж… живы? — заикаясь, уточнила она, почти не моргая и не отводя глаз от лица врача. Один намек на неуверенность мог лишить ее любого доверия к его словам, и девушка следила за каждой переменой. Но Санарсян смотрел на пациентку настолько добро и открыто, что у Эби не осталось и частицы сомнения в его правоте.       Только что рухнувший в одночасье, внутренний мир летчицы чудесным образом воскрес, что стало видно по загоревшимся глазам и едва заметной улыбке. Абигейл смяла пальцами одеяло, пытаясь полностью поверить в смысл сказанного врачом. Последний же стояли молча, прекрасно понимая, насколько важно сейчас не тревожить ее. Два совершенно разных известия. Если на первое реакция была вполне предсказуема, и к ней Санарсян был относительно готов, то второе, чуть ли не зеркально другое, пока вызвало лишь замешательство, и теперь уже медик должен был подготовиться и к буйной радости, и к полубезумному поведению со стороны Эби, в том числе обиде за то, что ей с самого начала всё не рассказали.       Однако в этот раз пациентка попалась не совсем стандартная. Ничего из ожидаемого с Абигейл не случилось. Она только просидела все в том же шоковом оцепенении, глядя прямо перед собой глазами, в которых за несколько минут пронеслось бесчисленное количество мыслей и эмоций. Санарсян даже немного испугался: а не ударило ли такое событие по психике девушки? Ведь не бывает же, чтобы люди вообще никак не реагировали на это.       Впрочем, долго волновать врача своим полу-сном летчица не стала. Не прошло и десяти минут, как она тихо вздохнула, улыбнувшись шире и радостнее при этом, и, подняв взгляд на медика, тихо спросила:  — Как они все?.. Ну, те, кто выжил.  — Так, — потерев руки, предвещая уже куда более серьезный и, можно сказать, взрослый разговор, медик достал один из листиков на планшете, — Я тебе сейчас буду читать описания, а ты скажешь, как кого зовут. Идет?  — Да, конечно.  — Первый, — нацепив на кончик носа очки, протянул Санарсян, — «Парень семнадцати лет, блондин, среднего роста. При нахождении полицией был одет в шапку, водолазку и мешковатые брюки, но поверх всего этого — в ярко-синий костюм Годзиллы, оснащенный огнеопасным оружием.»  — Это Фред, — ответила Эби, нахмурившись, вспоминая его фамилию, — Фред Ли.  — Ох, да у вас там собрание «золотой молодежи» было, что ли? — пробурчал врач, но в голос сказал другое, — Значит, у него… Легкий поверхностный ожоги, сотрясение мозга и закрытый перелом ноги. Угрозы для жизни нет.  — Ну, хоть это хорошо, — Абигейл не чувствовала облегчения даже от произнесенных ей самой слов. И даже не из-за того, что травма ее друга наверняка была очень болезненной.  — Дальше… Две девушки с одинаковыми степенями ушибов, совсем поверхностной повреждениями кожных покровов…  — Говорю сразу: кореянку зовут Этель Томаго, — перебила летчица, — А вторую — Айко Миядзаки. Мой отец — их учитель.  — Ясно, — буркнул Санарсян, зачем-то одернув край шапочки, — Еще один парень. Крепкий такой, но его можешь не называть, он уже сам нам всё сказал — очнулся почти раньше всех.  — А первым кто? — взволнованно спросила Абигейл, подавшись вперед от нетерпения.  — Хиро Хамада. Ему как раз меньше всех досталось, только на виске ссадина получился. Он, кстати, как ты: всё суетился, суетился. Просил к брату пустить. Даже имени брата не сказала!  — Кого еще спасли? — Эби не замечала, как у нее начали трястись руки, и кровь отлила от лица, из-за чего девушка побледнела. Почему-то даже после вести о том, что мальчик, за которого она переживала, жив, лучше не становилось.  — Еще двое. Отец твой, ей вообще повезло: при таком взрыве, без защиты… И отделаться парой ожогов! Это уму непостижимо, — доктор уже ничего не записывал, очевидно, сделав всё еще раньше, — Пятьдесят лет, а живучий…       Санарсян вскинул руки к небу, машинально выпустив ручку, которая отлетела в другой конец комнаты.       У Абигейл немного отлегло от сердца. Отец всегда был сильным, даже несмотря на свою болезнь, и даже такой кошмар вряд ли убил бы его. Оставался лишь один человек, у которого как раз было меньше всех шансов выжить…  — И… Кто последний? — молчание медика раздражало девушку, она вот-вот могла наброситься на него, схватить за ворот халата, но заставить рассказывать дальше. Все действия Санарсяна казались ей чудовищно медленными: и то, как он снова взял планшет, и то, как пролистал в десятый раз все бумаги, и даже то, как врач, бормоча себе под нос, перечитывал текст описания пострадавших.  — Последний, похоже, весь удар на себя принял, — томно-скорбным голосом заговорил он, и сердце летчицы забилось громче даже в кончиках пальцев, — Но оно и неудивительно: у него костюм такой, много энергии потребляет. Потребляла. Разбита, как стекло.  — Так с человеком-то что? — уже закричала Эби, стукнув кулаком по кровати. Как же ей надоели эти увиливания…       Санарсян не поднимал взгляд от бумаги, и девушке отчего-то казалось, что он не читает, а просто боится посмотреть на собеседницу.  — Вот говорил же я мистеру Джейсону, что психолог должен разговаривать, так нет, опять Санарсян, — совсем неслышно пробубнил врач. Как ему показалось.  — Какой, к черту, Джейсон?! — летчица чуть ли не визжала от ощущения, что над ней открыто издеваются.  — Главврач наш, — без заминки ответил мужчина и этим подписал себе приговор «на расстрел».  — Да плевать мне на вашего главврача! — выведенная из себя окончательно, Абигейл нервно потрясла в воздухе руками, от напряжения казавшимися наэлектризованными, — Мне нужно знать, что стало с Тадаши! Про костюм я и так в курсе! Про ожоги и ослепший глаз знаю!  — А-а-а, так вот ты про кого, — протянул Санарсян, когда легкий ступор от срыва девушки прошел. У Эби упало сердце: так значит, он говорил про другого человека? И последним выжившим был не Хамада?.. Но у кого еще мог быть специальный костюм, работающий на потреблении энергии снаружи?       Медик развеял все ее сомнения. Отложив уже не нужный планшет, он опять потер руки, нацепил очки на лоб и произнес довольно веселым голосом:  — Ну, спешу тебя обрадовать. Ну, как обрадовать… Наполовину. Или на треть…  — Да говорите уже!  — Ох, — Санарсян никогда не любил шумных больных, хотя и понимал, что Абигейл имела право знать правду, — Ну, в общем, Тадаши этого очень сильно ударило. Там такие переломы — у-у-у! До сих пор рентгеновские снимки со страхом вспоминаю. А парень сейчас в коматозном состоянии. Дело серьезное — третья степень, мы ее в реанимацию отвезли. А остальные все умерли. Там еще полиция приезжал, разнос устроил. Говорит — лилия какая-то, а руководителя ее просто на куски разорвало, руки-ноги в разные стороны. Представляешь, это, оказывается, богач один… Сейчас, как ее…  — Алистер Крей, — процедила девушка хмуро и злобно, — Это из-за него… Всё из-за него…       Давид недоуменно воззрился на ее раскрасневшееся лицо. Такой ненависти он еще не видел: глаза летчицы горели недобрым огнем, поджатые губы дрожали, даже с закрытым ртом было видно, как она стиснула челюсти. Абигейл вся тряслась, однако внутреннего пламени хватило лишь на это: вскоре, вспомнив, что, помимо смерти Крея (а точнее, уверенности в ней), была новость еще и о тяжелом состоянии юноши, Эби поникла, как погасший фитиль свечи, и задумалась о том, что же вокруг нее есть сейчас. Живые друзья, которым лучше показаться поскорее целой и здоровой. Живой отец, которому лучше сделать то же самое. Живая тетя Кэсс, которой надо позвонить и все рассказать, а еще лучше — приехать и успокоить. Живой Хиро, которого наверняка придется тоже утешать. Дел полно, и не факт, что летчица с ними со всеми справится…  — Как пройти в реанимацию? — спросила она дрогнувшим голосом. Санарсян тут же начал возмущаться:  — В какую реанимацию? Милочка, тебе лежать надо, сил набираться! Ты же в обморок уже в первом коридоре упадешь!  — Сэр, я прекрасно осознаю, насколько меня хватит, — железным тоном отрезала Эби, уже этим не дав врачу дальше с ней спорить, — Ваша задача — не волновать меня. Если я увижу Тадаши, будьте уверены, мне станет гораздо лучше, чем если я буду лежать здесь и ждать.  — Пакхаракел! * — Санарсян хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся со стула, недовольно глядя на пациентку, — Ну, ладно, дорогая моя! Раз уж на месте тебе не сидится, пойдем в реанимацию! Посмотришь на свою милого — и в палату, режим соблюдать!       Абигейл уже не была против требований доктора. Ей нужно было одно — убедиться, что Тадаши жив. А Крей мертв… …       Долго под присмотром Санарсяна ей идти не пришлось: медика вызвали на какую-то операцию, и он, поняв, что Эби вполне хорошо себя чувствует и может дойти сама, просто объяснил ей, как идти дальше, а сам умчался в противоположном направлении.       Коридоры больницы были очень сильно освещены, но Абигейл не видела ничего. Изредка опираясь о стену рукой, она смотрела лишь на таблички на дверях. На деревянных брусках золотой краской переливались фамилии врачей, номера и названия кабинетов. УЗИ, стоматолог, лор, хирург… Всё не то.       Голова больше не болела, ноги не подкашивались. Но летчице казалось, что она идет под водой — с таким трудом давались шаги. И звуки кругом были гулкими, слабыми. И когда она с кем-то здоровалась или отказывалась от предлагаемой помощи, собственный голос был таким же.       Возле искомой двери стоял еще один врач. На Санарсяна он был совсем не похож, а вот на сторожа из «Черной Орхидеи» смахивал фигурой и ростом. На строгом лице было одно лишь равнодушие (или просто невозмутимость) и круглые очки в тонкой черной оправе.  — Девушка, куда это вы? — врач тут же преградил летчице дорогу. Хрупкая пациентка пыталась вырваться, однако это оказалось сложнее, чем с Санарсяном.  — Пустите меня! — она не плакала и не так кричала, как до этого, только силилась добраться до дверной ручки.  — Посторонним нельзя, — непреклонно вторил медик, похоже, решивший, что Абигейл не в себе. Но она отступать не собиралась.  — Я не посторонняя, — ответила Эби, слегка угомонившись, чтобы ее было слышно, — Я — жена Тадаши Хамада. И мне очень нужно к мужу, он у меня на руках сознание потерял! В конце концов, есть у вас сердце или нет?       Похоже, эти слова на дежурного произвели куда большее впечатление. Он послушно освободил девушку, пожал плечами, мол, извините, не знал, и позволил Абигейл пройти к двери. Рука летчицы дрогнула и замерла на миг над белоснежной ручкой, но девушка пересилила себя. Собрав всю свою волю и любовь, она смело открыла дверь и переступила порог реанимационной палаты. Дверь за Эби закрыл сам врач, а летчица лишь вздохнула и открыла зажмуренные от страха глаза… …       Генри Джейсон сам проводил Роберта до своего кабинета. Известие о том, что старый друг (еще со студенческих лет) пострадал при жутком подземном взрыве, сильно напугало главврача больницы. И его еще долго убеждали в том, что ранения у мужчины совсем поверхностные, что Каллаган пришел в себя через пять минут после того, как был доставлен на «скорой» в больницу, и т.д. Успокоился Генри, лишь когда друг сам вышел к нему навстречу из машины и сам подтвердил, что чувствует себя хорошо. Однако новость о еще сильнее раненных студентах Каллаган воспринял тяжело. Джейсон едва успел достать проверенный временем «Корвалол»…  — Я говорю тебе, — убеждал профессора уже третий час врач, ходя по кабинету и жестикулируя в возбуждении, — Они все уже пришли в сознание! И дочка твоя, и те четверо в костюмах, и мальчишка… Кстати, ты молодец, что сказал нам про него, а то бы полиция оттуда так и уехала, а мальца бы завалило землей, — Генри трижды плюнул через плечо.  — А Тадаши? — не унимался робототехник, неотрывно прожигая друга взглядом пронзительно-голубых глаз, — Что ты насчет него скажешь?  — Ну, — Джейсон развел руками, замявшись, — Ну, да. Да, кома. Да, в третьей степени. Но ведь не в последней же!  — Не в последней?! — Каллаган вскочил с кресла, — Да вам вентиляцию легких включить пришлось, чтоб он дышать нормально мог! А это уже, заметь, не третья степень.  — Но все остальные показатели указывают на нее! — продолжал оправдываться медик, суя другу медицинскую карту, — И робот его… Бэймакс говорит то же самое!.. Роберт, ты же сам врач! Посмотри кардиограмму, посмотри уровень холестерина, глюкозы… Ты же сам всё видишь!  — Вижу, — профессор легко кинул пролистанную карту на стол и подпер лоб ладонью, на минуту замолчав. Потом его голос стал гораздо мягче и печальнее, — Бедный мальчик… Вот за что ему всё это, а?       Главврач снова развел руками. Что он мог сказать по этому поводу? Сочувственные комментарии были уже совсем лишними… …       Да, это был он. Перемотанный проводами, укрытый белым одеялом и одетый в белую одежду. Только целлофановая шапочка на голове на свету голубела, создавая переливы в черных прядях его волос.       Вся эта холодная белизна пугала совсем не так, как прозрачная дыхательная маска на складной трубке — именно благодаря этому было видно, как поднималась и опускалась грудь юноши.       Пищал тонометр, и на черном экране двумя извилистыми линиями — зеленой и красной — показывалось сердцебиение больного. То замедленное, то ускоренное.       Несколько капельниц и еще три или четыре прибора стояли на этажерках у кровати, преимущественно с левой стороны. Разноцветные вещества, провода, кнопки — Эби не могла разделить всё это на несколько конкретных предметов.       Горло девушки сдавило, когда она увидела то, что раньше было скрыто костюмом: по внешней стороне правой руки, от кончиков пальцев до рукава футболки, шли страшные кровавые узоры из волдырей и ран, покрытых бордовыми корками. Сеткой шли белые частички нарастающей кожи, но они делали картину еще ужаснее. Запекшаяся кровь в местах, где корка треснула, была краснее всего остального.       Летчица не сразу заметила, что в помещении была не только она с Тадаши. Лохматая голова маленького гения, пристроившегося на стуле рядом с кроватью, невзирая на аппараты, лежала на груди старшего Хамада. Эби видела только затылок мальчишки, но она сразу поняла: Хиро спит.       Абигейл ласково убрала с его лица волосы. Щеки гения были чуть ли не малиновыми, хотя слезы уже высохли. Он слабо сжимал пальцами одеяло, будто боясь, что брата вдруг заберут отсюда и оставят Хиро одного.       «Маленький, » — подумалось девушке, когда она смотрела на ребенка, — «Сколько же ты здесь? Сказали ли тебе о том, что с Тадаши?»       Ей было трудно и больно представить, как отреагировал мальчик на то, что его брат серьезно болен и вряд ли в скором времени вернется к жизни. Хотя, судя по тому, с каким страдальческим лицом уснул юный герой, можно догадаться, что он уже обо всём знал.       Летчица переключила свое внимание на Тадаши. Под дыхательной маской была скрыта лишь нижняя часть лица, и все раны ужасным узором шли по правой стороне. Эби очень аккуратно провела пальцами по обожженной коже, боясь причинить хоть самую слабую боль парню. Хотя и понимала, что он ничего не почувствует…  — Родной мой, — прошептала она едва слышно, исследуя пальцами шершавую поверхность ожогов, — Мы так боялись за тебя… Пожалуйста, не умирай. Если ты умрешь, никто этого не переживет. Ни Хиро, ни я. Прошу… Живи ради нас. Просто живи.       И, словно в ответ на ее слова, парень сделал глубокий вдох, пусть и не сам…       Девушка нашла взглядом второй стул позади себя и, придвинув его к койке, медленно присела на жесткое сиденье. Усталость давала о себе знать, как бы ни хотелось летчице бодрствовать дольше. Да Эби и сама понимала, что все эти несчастья не могли сказаться на ней хорошим образом.       Она была беспредельно рада, услышав глубокое дыхание парня, угасание которого испугало ее в том бункере. Абигейл взглянула на спавшего рядом Хиро, и ее сердце дрогнуло: на лице ребенка можно было заметить ссадины и синяки. На виске, как и говорил Санарсян, был налеплен пластырь — там царапина кровоточила. Хиро был в больничной пижаме. Эби помнила, в какой странный костюм одели его бандиты, и тот явно не подходил для долгой носки. Правда, о том, что произошло, Хамада девушке так и не рассказал…  — Спите спокойно, мальчишки, — проговорила она, прикрывая глаза, — Завтра нам всем нужно быть сильными и собранными.       Сквозь присомкнутые веки летчица видела, как сквозь жалюзи падал свет красного закатного солнца. Прошел целый день, а впереди еще столько всего… И Санарсян наверняка отчитает ее за то, что осталась спать в реанимации. Хотя, если присмотреться, он не такой уж и строгий. Даже веселый…       В последнюю минуту Эби подумала о папе. Врач сказал, что он в отличной форме, даже давление не шалило. Неужели профессор еще совсем ничего не знает? Раз все студенты уже пришли в себя, а о выздоровлении Абигейл уведомлен только иностранный хирург…       Летчица хотела пойти к отцу и не дать ему накрутить себя, но не смогла даже приподняться. Ломота во всем организме была такой сильной, что Эби спустя минуту заснула крепко и тихо… …  — Роберт, я настоятельно рекомендую тебе пойти и отдохнуть! — Генри уже начинал выходить из себя, раздражаемый упертостью своего друга, — Тем более, у тебя приступ был. С давлением шутки плохи, говорю тебе, как врач!  — Генри, я тоже врач. Я знаю свои симптомы и свой уровень… — серьезно возразил профессор, однако был перебит на полуслове:  — Этого мало, понимаешь?! Ты не занимался этим всю свою жизнь, не обследовал каждого нового больного и не видел по двести разных пациентов на неделе! Давид, ну, скажи хоть ты ему!       Только что вошедший в кабинет Санарсян непонимающе оглядел спорщиков, не зная даже, в чем была суть перепалки. Положение спас не ставший дожидаться ответа Каллаган:  — Генри, если я тут останусь, мне лучше не станет. А вот если я пойду и дочку свою живой и здоровой увижу, у меня с давлением всё только в лучшую сторону пойдет!  — А я-то думал, в кого она такая пошла? — улыбнулся Давид, всплеснув руками, — Как две капли воды, честное слово!  — Кто? — не понял Джейсон.  — Да дочка ее, — указывая на Каллагана, пояснил врач, а затем обратился непосредственно к профессору, — Слушай, Роберт-джан**. Я тебя понимаю. У меня у самого дома двое сыновей и двое дочерей, и если с ними, не дай Бог, что…  — Давид!  — Что? Я по делу говорю, — развел руками врач, — Так вот, ты волнуешься за свою дочь. Это нормально. Но сейчас она в полном порядке, так что лучше езжай домой и хотя бы умойся!  — Где она? — будто не слыша уговоров хирурга, спросил профессор.  — В реанимации.  — Что?! — по голосу было ясно, что сейчас мужчина накинется на собеседника, как животное. Санарсян, выставив ладони вперед, как бы заслоняясь, тут же принялся утихомиривать его:  — Да погоди ты бояться! Она в норме, просто с Тадаши Хамада. А вот тебе бы я к ней не советовал идти. Но если ты думаешь, что она очень хочет смотреть на твою немытую рожу — можешь идти.  — Действительно, Роберт, — присоединился к хирургу главврач, — Лучше пойди и умойся, как следует. Поверь мне, так будет правильно. А утром с новыми силами — к дочке, к студентам.  — Ну… хорошо, — наконец, согласился ученый, к удовлетворению друзей, — Сегодня домой.  — Да лав э! *** — воскликнул Санарсян, хлопнув в ладоши и довольно потерев их. …