Зыблема, но не потопима

             Горизонт от края до края залит золотом.       Генерал Гатос тяжело опирается ладонью на широкий зубец стены и, сощурившись, смотрит на юг. Камень холодит сухую кожу и солнечные блики на воде Нибена кажутся издевкой.       На его дне сейчас лежат останки имперских фрегатов.       Золото – по оба берега реки.       Другой подходит к нему, останавливается в нескольких шагах, и Гатос, обернувшись, прижимает кулак к груди в старинном воинском салюте. Символы, память и истрепанная гордость – единственное, что еще как-то удерживает их на грани.       Император Тит Мид Второй, все еще император, дает короткую отмашку – вольно.       И сухо говорит:       – Ты будешь мне нужен.       В этой фразе намного больше отчаяния, чем император может себе позволить.       Гатос пытается не замечать осунувшегося лица, заострившихся скул, резких, нервных движений, сорванного голоса. Нет, нет, этого не будет никогда, этому не позволено просочиться наружу. Тит Мид – живое воплощение Империи, ее всевластная аватара, ее стальная воля, ее несломленная надежда. Пока жив Тит Мид, у них все еще есть шанс вырвать клыки алинорским псам.       – Это честь, умереть за тебя, – говорит Гатос, – мой император.       Тит Мид стискивает ладонь в кулак.       – Ты нужен мне живым, Гатос. Это еще не конец. Джонна и Дециан идут к Сиродиилу, и там мне потребуются все силы.       Генерал Гатос смотрит на юг и молчит.       Сдать столицу врагу, священную столицу – удар в самое сердце Империи. Гатос далеко не уверен, что выдержал бы его, и благодарит Девятерых, что подобное решение легло не на его плечи. К счастью, у Империи есть Тит Мид, и даже с вырванным сердцем она будет драться.       Но Империя – это не только военная доблесть и тактика.       Это гордость.       Это долг.       Это честь.       И он, генерал Гатос, некогда присягавший ее знаменам под гремящий рокот барабанов, ее багряно-красным стягам, ее дракону, просто не может поступить иначе.       – Ты справишься, – негромко отзывается он.       – Гатос.       Он отрицательно качает головой, и Тит Мид, его император, шагает к нему, каким-то судорожным жестом едва не до боли сжимает плечо.       – Гатос.       – Я не оставлю свой легион, – тихо говорит генерал. – Не проси меня об этом, Тит, не смей. За каждого из убитых солдат я отплачý с избытком. Не смей лишать меня этой награды.       Это дело чести.       И Тит Мид уступает, склоняет голову – одно мгновение, не больше, больше он не может позволить себе ни слабости, ни скорби. Время скорбеть придет потом, когда армия Доминиона захлебнется в собственной крови.       А потом император смотрит на своего генерала, и в глазах его нет ничего, кроме стали.       – Выполняй свой долг. Во славу Империи.       И Гатос салютует в ответ.       На следующий день, едва лишь чуть рассеивается ночная мгла, армия Тита Мида идет на прорыв через северные ворота. Гатос наблюдает со стен, до побелевших костяшек сжимая рукоять меча – но нет, Наарифин не ждал такого, блокада алинорцев прорвана, и имперские легионы, то, что от них осталось, быстрым маршем уходят к Бруме.       Все, кроме Восьмого.       Рядом с Гатосом струится по ветру алый шелк, ослепительно, пронзительно безупречное знамя, не оскверненное ни трусостью, ни бесчестием. Мальчишка-знаменосец держит древко, ему едва стукнуло пятнадцать, и меч легионера ему не по руке. Гатос приказал ему уйти с армией Тита Мида, но тот отказался наотрез, остался – и генерал, прочитавший в его взгляде такую же упрямую правду, не нашел в себе сил отослать его прочь.       Вот оно, знамя Империи, гордость Империи – ликуй, Восьмой легион, смотри на него, задыхаясь и умирая, смотри – оно все еще рвется в небо.       Вот оно, знамя Империи, честь Империи – что вы можете сделать с этим, алинорские псы, что вы можете противопоставить такому?       Во славу твою, моя Империя, во имя твое, мой император.       Обреченные на смерть, они сражаются так, что великие предки склонили бы перед ними головы.       Гатос в первых рядах, они встречают алинорцев у главных ворот, стрелами и кипящим маслом. И почти сразу же генерал приказывает отступать – вглубь города, к Башне Белого Золота. Армия Наарифина заходит с трех сторон, и у Гатоса попросту не хватает людей держать три фронта.       В Храмовом Квартале заложена взрывчатая смесь, все, что сумели собрать.       – Сделаем, – цедит сквозь зубы трибун Пятой когорты Аусий. И коротко салютует. – Было честью, генерал.       Гатос сухо кивает.       Отступать, отступать к Башне.       Там, на смотровой площадке, развевается багряное знамя.       Аусий и его люди уходят к Храмовому Кварталу, увлекая за собой часть прорвавшихся алинорцев. Неполные пять сотен – ничто по сравнению с этой многотысячной толпой, и Наарифин, конечно же, заподозрил бы неладное, но Наарифин не сражается здесь, в гуще людей, на мостовой, скользкой от крови, заваленной телами – его ставка у Императорского Моста.       Эти названия сейчас звучат издевкой, но Гатос заставляет себя не думать об этом. Настоящий император еще вернется.       Да, настанет и их время – и Тит Мид пройдет по мосту под грохочущий победный марш и воинский салют, и его горделивая столица распахнет ворота ему навстречу. И он, Гатос, и каждый из тех, кто сейчас стоит рядом с ним, собирая смертельную дань за каждый потерянный ярд мраморных плит, – сражаются за этот миг.       Земля под их ногами сотрясается от череды взрывов.       Прощай, Аусий.       От Храмового Квартала расползается едкий дым, и пламя перекидывается на соседние районы. Дома в столице добротные, каменные, кладка из белого известняка – но есть еще и склады, и останки обозов, и баррикады из кольев и пик, оставленные на ключевых проходах.       Огню найдется, чем поживиться.       Гатос опирается на меч, раздраженно отирает пот со лба, оглядывается, пытаясь оценить положение.       У Восьмого легиона здесь хорошая позиция – сюда ведут лишь два пути, один из которых держать пока что не составляет труда, проулок слишком узок, чтобы алинорцы могли смять их количеством. Имперские лучники стреляют без перерыва, и тела загромождают проход – нет, не пройти им, не сегодня.       Вторую улицу держать сложнее, она широкая, парадная – в другое время по ней проходили послы на аудиенцию к императору.       Гатос невольно вспоминает последнюю такую аудиенцию и отрубленные головы, раскатившиеся по белокаменной мостовой, и холодный расчетливый гнев, самое опасное оружие, поднимается в нем всесметающей волной.       – Баллисты, – хрипло кричит Гатос. – Давай, ну!       Обмазанные пылающей смолой тяжелые стрелы бьют прямо в плотную кучу тел, сминая и пробивая равно доспехи и щиты, и уже вторая атака захлебывается смертью.       Над Восьмым Имперским легионом рвется по ветру алый шелк – и значит, они еще живы.       Алинорцы отступили – но все понимают, затишье не продлится долго. Гатос дает солдатам несколько минут на отдых; фляги с водой и остатками зелий идут по кругу, из рук в руки. Данмеры и норды, Сиродиил и Хай Рок – это не имеет больше никакого значения; Империя стерла границы, сплавила их всех в один сокрушающий клинок под своими знаменами, и Гатос гордится честью стоять в строю с каждым из них.       – Генерал, – аргонианка, одна из целителей-магов легиона, протягивает ему кувшин со сколотым краем. Чешуйчатые ладони чуть заметно светятся, силы "болотной ведьмы" тоже на исходе, и Гатос благодарит ее коротким кивком, делает несколько глотков и возвращает кувшин.       Дышать становится немного легче.       Он обходит людей, стараясь найти слова для каждого, но когда не хватает слов, достаточно взгляда. Гатос идет меж рядов, и в его глазах сталь и воля, насмешка и вызов – смотрите, от нас осталась лишь горсть, но даже горсть не сдастся без боя.       Смотрите, смотрите наверх, на то, как в ослепительной синеве неба пылает алый шелк.       И его люди салютуют ему в ответ.       У Восьмого легиона две баллисты и два онагра. Все, что смог оставить им Тит Мид – что не смогла забрать с собой отступившая армия. Гатос думает, что, пожалуй, с таким раскладом они смогут держать подступы к Башне еще дня два.       К сожалению, у ядер и стрел есть мерзкое свойство заканчиваться.       Пронзительно-резко поет сигнальный рожок – на том конце улицы вновь замелькали серебристо-золотые штандарты. Алинорцы повторяют попытку – что же, их намного больше, и у них вполне достаточно ресурсов, в отличие от Восьмого легиона. Все отлично понимают, что взятие города – лишь дело времени.       Но время, выигранное здесь – это покрытые мили для спешащих к Сиродиилу армий Дециана и Джонны, это бесценные обозы из Брумы для изможденных легионов Тита Мида.       Гатос не собирается дарить Доминиону ни одной лишней минуты.       Они держат позицию три дня.       На четвертый день от смрада разлагающихся трупов невозможно дышать.       К смраду примешивается едкий дым – их тактику обратили против них самих, подожгли соседние кварталы. У Восьмого легиона уже не осталось ни ядер, ни стрел в колчанах, ни зелий, чтобы залечивать раны. Главное – не осталось еды.       На четвертый день подоспели элитные маги Алинора – и битва превратилась в бойню.       – Держать строй!       Предпоследний рубеж – площадь перед Башней Белого Золота. Некогда белоснежный мрамор плит залит кровью так, что, кажется, веками не смоет ни дождь, ни чары, и эльфийской там не меньше, чем имперской. У Гатоса напрочь сорван голос, легкие мучительно разрываются от гари и дыма, но его приказы подхватывают и разносят по рядам десятки, сотни других голосов.       – Держать строй!.. Держать строй!..       – Империя и Тит Мид!       – Гатос и Восьмой легион!       Его имя – наравне с великими; Гатос усмехается криво и вскидывает меч, на мгновение поднимая взгляд к багряному знамени. Что же, придется быть достойным этой чести.       Все они умрут сегодня, и все они приняли это – но как же безумно все-таки хочется жить.       Его клинок скрещивается с чужим, сталь взвизгивает остро и гневно. Воздух насыщен этим гневом не меньше, чем дымом, но гнев Империи – это грань между гордостью и отчаянием обреченных, и Гатос откуда-то знает, перед этим гневом не выстоят ни стремительный натиск Наарифина, ни упрямство Араннелии. За каждого из погибших в свое время сполна отплатит им Тит Мид, и о, они еще узнают, что такое человеческая жестокость.       Гатос смеется надрывно и беззвучно, очередное тело сползает с его меча. Рядом с генералом стоит, как каменный волнорез, костяк легиона, Первая когорта. Это его ветераны, лучшие из лучших, за их плечами и смертоносные пустыни Хаммерфелла, и коварные горные хребты Скайрима. И чтобы убить их, алинорцам придется постараться посильнее.       Небо проливается над ними огнем и опаляющим жаром, и один из троих магов, успевших принять удар на мерцающий прозрачный купол-щит, оседает на колени и беззвучно заваливается на землю, изо рта у него течет тонкая струйка крови.       Прощай, Тилоран.       – Держать строй! Держать строй!       Это предпоследний рубеж, последним будет смотровая площадка Башни.       Его генерал Гатос оставляет другим.       Малодушие, да, единственная тень малодушия, что он позволяет себе – но Гатос не хочет видеть, как перерубит древко алинорский клинок, как упадет в грязь багряный шелк. От Тита Мида он потребовал в награду за службу право остаться здесь на смерть, и сам себя он награждает правом выбрать эту смерть.       – В Башню! – сипло кричит его легат Свенгхор; огромный топор в его руках все еще летает легко, словно сделан из соломы. – В Башню, отходим! Готовь упоры!       Гатос успевает поймать его взгляд и даже, кажется, скривить пересохшие губы в усмешке.       Принимай командование, легат.       Ветераны остаются рядом, не дожидаясь приказа, молча и слаженно сдвигают ряды – и Гатос мог бы поклясться, что он чувствует каждого из них, слышит, как в едином ритме бьются их сердца. И за это стоит сражаться, и за это не жалко умереть.       Трижды Доминион предлагал им сдаться.       На третий раз кто-то из имперских лучников выпустил стрелу, она вонзилась в землю у ног глашатая, и на наконечник ее был насажен обрывок окровавленного алинорского штандарта.       Дальше их просто убивали.       Остатки Первой когорты оттеснили от дверей, на ступени обрушился очередной шквал пламени, а из магов у Гатоса не осталось больше никого. Защищавшие вход легионеры приняли удар на щиты, но лишь те, кто успел отойти, выжили – от таких чар не спасает кованая сталь.       Сколько их осталось рядом – пять сотен? Три?       – Держать строй!       Гордись, Империя, гордись и ликуй – ты взрастила этих людей, ты научила их чести и доблести, и все, что совершили они, все, что совершают сейчас – во славу твою!       Танцует, струится в небе алый шелк.       Первого пропущенного удара Гатос даже не замечает, он с ног до головы покрыт кровью, своей и чужой, и его мысль сосредоточена на острие меча, на очередном противнике.       Лишь потом становится неимоверно трудно дышать.       И мир почему-то лишается звука.       Генерал прижимает ладонь к груди, горячая кровь толчками течет сквозь пальцы. Рядом мелькает и расплывается перемазанное грязью лицо префекта Лусии, она кричит что-то, неловко пытаясь удержать его за плечо, и в глазах ее отчаяние.       Держись, – хочет сказать ей Гатос, – это еще не конец.       Но голос не слушается его, и у него почему-то нет больше сил стоять на ногах.       Он валится на землю, на спину, последним усилием пытаясь отыскать в небе драконий стяг, его торжествующее алое знамя. Да, вот оно, все еще горит, так ослепительно ярко, все еще реет в небе.       Во славу твою, моя Империя, во имя твое, мой император.       И значит, они еще живы.       Вечно живы.