Сашенька

— О чем ты только думала? — первая же фраза от Никиты на утро, которую Катя пропускает мимо ушей, расчесывая длинные каштановые волосы перед зеркалом. Она позволяет Никите прочитать ей целую лекцию о том, как глупо и безрассудно она поступила, что он вообще-то переживал, и даже не вслушивается в его слова, мысленно рассуждая о том, что сегодня синяки под глазами, кажется, стали еще темнее и заметнее. Она знает, что никто в семье не воспринимает ее всерьез, неважно, каковы были причины и серьезны ли они, вот такая ей уготована участь — вечно быть младшей сестрой, о которой всегда нужно заботиться, даже если она сама этого не хочет. Никита не скупится на слова, разоряется, вываливает душу. Ему хочется кричать, вопить, но вырывается лишь едва различимый между вздохами скулеж. Он знает, каково это — терять близких. Три года назад Ваня, его лучший друг, покончил с собой, и Никита ничего не смог сделать. Уберечь. Спасти. Хотя бы попытаться. Он не воспринял всерьез. Кате невдомек, что все признаки сходятся — брат видит в ней Ваню. В конце концов он просто устает, разводит руками и говорит: — Я просто боюсь за тебя. Не хочу, чтобы тебе кто-то причинил боль. И это Катя почему-то слышит. Она видит его ссутулившиеся плечи, усталый и обеспокоенный взгляд и верит ему. Господи, как же хочется ему верить. Говорит: — Я люблю тебя, — и прижимается к крепкой спине щекой, чувствуя искреннюю благодарность. «Я просто боюсь за тебя». Жаль, что бояться не за кого.

***

— Кать, подай молочную смесь для Темки. Она сидит на кухне у Юльки, с которой они дружат со школы, и растерянно смотрит на кучу детских бутылочек, стоящих в холодильнике среди различных пюрешек для малышей от трех месяцев, парой бутылок пива, кастрюлей с гречневой кашей и тефтелями. — С синей крышкой, — наконец поясняет Юля, попутно вытирая влажной салфеткой слюни с лица пятимесячного Артема, когда Катя смотрит на нее в духе: «Чего, блин?» Она достает нужную бутылочку, протягивает подруге и думает, что раньше их посиделки были как-то повеселее: в те моменты, когда она не напивались в хлам в компании едва знакомых парней (инициатива Юльки, надо сказать) и не танцуя ночи напролет в клубах или у кого-то в гостях, чудом умудряясь ничего не разбить и не сломать, они могли смотреть сериалы запоем, обсуждая очередного актера-красавчика, или просто делиться проблемами или победами в любимом кафе, заказав: Катя — брауни с карамелью, а Юлька — чизкейк. И неизменно — черный чай с бергамотом. Это то, что у них было всегда, даже когда денег не оставалось ни на что больше. И в этом как бы нет ничего особенного. Но у Кати теперь вечно чувство, что ее оставили, ведь брауни с чизкейком сменились молочными кашами, а их совместные вечера — неделями без встреч и порой даже переписок, потому что у Юльки теперь есть Темка и Андрей, а у Кати — закладывающее уши одиночество. Звенящее, режущее. Впрочем, в этом не виноват никто, кроме нее самой, и хватит уже злиться на Юльку за ее счастье без Кати. Вот только сделать это не так просто. Тема начинает плакать, и Юля мигом затыкает ребенка бутылочкой, укачивая его так сильно, что Катю от одного взгляда тошнит. Возможно, она чего-то не понимает в воспитании детей, но на всякий случай лучше отвернуться, чтобы не стать свидетелем случайного насилия. — Ты ж мой сладкий, — сюсюкается Юля, пытаясь успокоить малыша, — ну не плачь, ну, мама рядом. «В этом и проблема», — думает Катя, улыбаясь своим мыслям, тщетно стараясь держать лицо. Но Юлька понимает это по-своему: — Что, Кать, своего хочешь? — интересуется она, затем достает какую-то мазь из кухонного ящика и тут же переключается на другую тему, чему Катя безмерно благодарна: — у Темки зубы начали резаться, представляешь? Постоянно теперь ночами хнычет, спать не дает. Бабуля посоветовала мазь на основе трав — десны ему мазать, говорит, что болеть перестанет. И голос такой отточено счастливый, что внутри Кати опять поднимает голову едкая зависть, что кто-то может так радоваться такому событию, как вопли по ночам из-за боли от режущихся зубов. Странная это штука — счастье. — И Андрей говорит, мы следующим летом на море поедем, в Анапу, там у него дед с бабкой живут, в пригороде. Говорит, тепло будет, дед арбузы выращивает, возьмем билеты на поезд — и айда отдыхать. До моря пешком минут сорок, пляжи песчаные, ноги галька колоть не будет. Солнце, море, я и Андрей — мечта же! Вот только не знаю, что с Темкой делать. Андрей говорит, Сережке, крестному оставим, с женой его, ничего с парнем не случится за десять дней, а я не знаю: я как подумаю, что далеко так буду от него сердце ноет… Ой, Кать, на море как хочется-то!.. Кате нравится, что одно в Юле остается неизменным: она вечно говорит без умолку, вываливает все мысли как на духу. И пусть она даже слова не дает вставить, Катю Юлина болтливость немного успокаивает, словно еще не все потеряно, и их дружбу, как раньше, можно вернуть. — Ты чего загрустила? Юля наконец замечает отстраненный взгляд Кати, смотрит внимательно, словно слои Катиной защиты снимает. И это тоже ценно в Юльке: когда надо, она всегда заметит, всегда будет рядом, сядет, обнимет, а затем возьмет за шкирку — и — хочешь или нет — встанешь на ноги. Больно будет, но бодро. — Да ничего, — увиливает Катя. Она пока не уверена, стоит ли рассказывать про Ромку. Юлька поглаживает Катино плечо, утыкается в него носом и говорит: — Дура ты, Катька, — и все, фактом, козырным тузом рубашкой кверху, просто отрезает кусочек правды, впрочем, не требуя объяснений. — Мужика тебе надо. — Наверно, да, — Катя искренне вздыхает и действительно соглашается. А что, вон, у Юльки счастье, глаза блестят, Темка слюнявые пузыри пускает, а Андрей моря обещает. И что, что квартира потрепанная, Юльке пришлось взять академ, а с деньгами у них не густо. Может, и Кате подойдет эта рутина, за пеленками-тарелками и с ребенком будни напролет в ожидании теплого моря? Может, ей вовсе и не нужно никакое «большее», это все выдумки беспокойного разума, заточенного в рамки своей бесполезности. Все это — от избытка свободного времени, не иначе. — Только с фамилией нормальной, а не как у меня, — усмехается Юлька. — А то тоже всю жизнь проклянешь себе Коровиной, какой бы тощей ни была. Они смеются заливисто и слишком громко, и все время внимательно наблюдавший за соской в своей руке Темка пугается и начинает неорганично орать. Юлька подхватывается, и вновь проделывает свои садистские манипуляции, отчего Артем реветь тише, конечно, не начинает. Катя не знает что делать, поэтому флегматично открывает бутылку вишневого сидра, притащенного с собой. Юля наконец успокаивает шумного Темку и с ним же на руках выхватывает бутылку у Кати, делает глоток и как бы невзначай отмечает: — Вот у Ромки фамилия что надо — Московский. Представь, как твое имя зазвучало бы, а? — она делает большие глаза, мол, понимаешь, да? Катю передергивает. — Не то что какая-то Екатерина Еремина, согласись, — продолжает подруга. — «Е» слишком много. — Ты знаешь, что было, — у Кати закрадывается смутное подозрение, что кто-то Юльке что-то рассказал. — Знаю, — серьезно кивает она. — Да подумаешь, покусал за кожу бабу какую-то с кем не бывает. И Катя всерьез сомневается, что ее глаза выкатятся в нормальное положение. — Ладно, согласна, Кать, неприятно, но времени сколько прошло, ну, дурака свалял, — поразительно, как Юля может говорить такие вещи, одновременно сюсюкаясь с Темой, что фразы звучат как в плохой порно-комедии. — Ты знаешь, я слышала, что ему жаль и он хочет вернуть все обратно. — Жалко у пчелки, — Катя стекает по стулу и судорожно ищет другую тему. — А я Александра Викторовича видела вне универа, представляешь? И он даже не был в костюме. — Самарин? — фыркает Юлька. — Я из-за этого напыщенного мудака чуть не вылетела. Сидит со своим английским, как индюк. И что он? А дальше Катя, вообще-то, не придумала, что сказать, потому что правда вызовет столько вопросов, что можно будет подумать о возвращении к теме о Московском. — Э-э… Да ничего, просто он не только в универе, похоже, такой. — Педант и зануда? — Да, — с облегчением соглашается Катя. — Как поняла? Юля ополаскивает бутылочку из-под смеси, пока Тема на своем стульчике разбрасывает по всей кухне остатки пюре из брокколи. Какой гадостью только не пичкают детей, думает Катя. — Да я просто видела, как он в машину садится. Кристально-чистая. — Жесть, — ставит диагноз Юлька, даже не оборачиваясь. — Интересно, таким мужикам хоть кто-то дает? Случаи, где раздвигают ноги ради зачета, брать не будем. — Ну он же не страшный, — Кате почему-то хочется вступить за Сашеньку, хоть чем-то оправдать. — И глаза у него красивые. — Не знаю я, что у него там красивое, но у нас закончился сидр, а пиво в холодильнике Андрея. Сгоняешь? — завершает Юлька. — Куда денусь? И у Кати, почему-то, вес всего мира остается на плечах, а вовсе не за порогом Юлькиной квартиры.