Будни «Чёрной орхидеи»

      Лимузины, костюмы от Бриони у выпускников и их отцов, серьги от Картье и Шопард в сочетании с нарядами от Диор у их матерей.       Таким джентльменским набором оказалось отмечено начало выпускного вечера для Рекса Мюррея. Особенно, конечно, запомнились серьги. Собственный костюм не производил впечатления, а на украшения, мерно поблёскивающие в ушах Евы, он просмотрел большую часть времени, что им довелось провести наедине, сидя в салоне того самого лимузина, в котором мать соизволила приехать.       Вспомнила, что сын покидает школьные стены.       Возможно, не без помощи Маргарет.       Вероятнее всего, именно так.       Одарив мать мимолётным взглядом, Рекс сосредоточился на её украшениях, сама Ева смотрела в окно, словно боялась начать разговор первой. Как вариант, банально не представляла, что можно сказать ребёнку. Они так редко общались, что, кажется, совершенно забыли друг друга. Привычки, голоса, манеры. Помнили только внешний облик, по нему бы, проходя мимо, и узнали родную кровь в многочисленной толпе.       Рекс резюмировал, что перемены пошли матери на пользу.       Новый обожатель о ней явно заботился и, несомненно, не распускал руки по поводу и без оного.       Ева надела тёмно-зелёное платье, дополнила его украшениями с такими же камнями. Выглядела помолодевшей, посвежевшей, но предельно задумчивой.       – Ты так вырос, мой мальчик, – произнесла она, перестав гипнотизировать окно и посмотрев на Рекса.       Он устроил ладони, сцепленные в замок, на коленях, тяжело выдохнул.       – Прошло три года с тех пор, как я переехал к Марго. Думаю, было бы странно, останься я таким, как прежде.       Ева стушевалась, услышав подобный ответ, но попыталась замаскировать неловкость за дежурной улыбкой. Рекс последовал примеру матери, поскольку у него слов, для неё припасённых, кажется, нашлось ещё меньше, чем у неё для него. Пересечение лишь благодаря технологиям. Иногда звонки, иногда скайп, иногда фейсбук. Заученные фразы, такие же поздравления и стандартный вопрос. Как дела? Каков вопрос, таков, в общем-то, и ответ. Никаких подробностей, только небольшие отписки, размышления о погоде, мимолётная вспышка интереса к школьным делам и снова неловкое молчание. В сети его легко было замаскировать смайликами, в реальности, к сожалению, нет.       Для Рекса последние месяцы учёбы пролетели стремительно, как один день. Он и сам не заметил, когда завершилось обучение – занятия и театральные эксперименты остались в прошлом, а впереди замаячила перспектива написания экзаменов A-level, началась рассылка писем в университеты, подбор наиболее интересных вариантов, куда можно было бы отправиться вдвоём, тем более что направление обучения у обоих в перспективе маячило одинаковое. В принципе, они рассматривали, как один из возможных вариантов – перспективу остаться в Лондоне, никуда за его пределы не выбираясь, иногда говорили о риске и переезде в любой другой город. Принятия окончательного решения от них с Льюисом пока никто не требовал, так что можно было позволить себе ещё немного безделья и побега от ответственности, чем, собственно, оба и занимались.       Время, отмеченное экзаменационными испытаниями, выжало из него немалое количество сил, теперь он постепенно приходил в себя, восстанавливал душевное равновесие и с тоской думал о том, что школьные годы закончились. И жаль, что именно здесь, в стенах академии «Чёрная орхидея» ему довелось проучиться всего один год. Он не отказался бы перейти сюда на пару лет раньше, тогда и школьные годы запомнились бы гораздо сильнее. Впрочем, он и за это время успел повидать многое, во многом же принять участие. В его жизни впервые выдался настолько насыщенный период, позволивший во всей красе оценить высказывание о жизни, что не стоит на месте, а стремительно движется вперёд.       Рекс Еву в равнодушии не обвинял, не удивлялся тому, что она о нём практически ничего не знает. Стоило признать, что они с матерью друг друга стоят. Он отвечал ей точно тем же. Не задавал лишних вопросов, не интересовался подробностями жизни и новых отношений. Они его не занимали, он когда-то так и сказал в разговоре с Маргарет. Заметил, что примет любой выбор матери, не начнёт строить козни и устраивать истерики с воплями, слезами и угрозами. Если Ева хочет выйти замуж вновь, она вольна это сделать. Единственное пожелание: пусть выбирает нормального кандидата, а не очередного мучителя, отравляющего ей жизнь ненавистью и нескончаемым желанием вымещать зло на той, кто любит без памяти.       Рекс искренне считал, что Ева достойна счастья. Знать бы только, каким, в её представлении, является данное чувство? Первый выбор был на редкость паршивым и недостойным внимания.       С годами ненависть Рекса к отцу постепенно притуплялась, но исчезнуть окончательно не обещала. А уж проникнуться его мотивами и – как следствие – вспоминать о Филиппе исключительно как о добром человеке, ушедшем в мир иной слишком рано, он точно не собирался. У Евы имелся свой взгляд на данную ситуацию, и он отличался от убеждений Рекса кардинально.       – Уедешь из Лондона?       Продолжать сидеть с натянутой улыбкой было невыносимо, но первой – ожидаемо – не выдержала именно Ева, постаравшись вновь реанимировать разговор.       – Пока не знаю, – ответил Рекс, продолжая рассматривать отблески света в серьгах матери. – Но вариантов у меня действительно немало. Может быть, уеду. Может быть, останусь. Мне нужно время, чтобы подумать над этим, а сейчас я только-только прихожу в себя после экзаменов. В любом случае, постараюсь сделать правильный выбор. Если не смогу определиться самостоятельно, мне обязательно помогут.       – Маргарет?       – И Маргарет тоже.       Ева не стала уточнять, кто помимо тёти способен выступить в качестве консультанта, а Рекс не торопился рассказывать. Почему-то именно об отношениях своих ему откровенничать не хотелось. Он примерно представлял направление, в котором пройдёт их диалог и понимал, что этот обмен репликами спровоцирует ненужную дополнительную неловкость.       Мать спросит:       – Девушку нашёл?       Он ответит:       – Нет, парня.       Снова в салоне воцарится молчание, а потом Ева скажет что-то вроде «понятно», на том и успокоится. Ей вообще будет наплевать на то, с кем проводит время единственный ребёнок. А, может, в скором будущем не такой уж и единственный.       Платье Евы было не облегающим, а свободного кроя, и Рекс не знал, почему она остановила выбор на таком наряде. То ли просто захотела, то ли попыталась замаскировать беременность, боясь возмущения и криков о брошенном ребёнке за номером один. Если так, то напрасно. Рекс не собирался придумывать компрометирующие, каверзные вопросы или по пунктам зачитывать претензии, он бы принял эту новость без шока и ужаса.       Изумруды блестели, подвеска покачивалась.       Рекс смотрел на прядку волос, выбившуюся из причёски. Ева заметила это, поспешила поправить. Рекс хмыкнул. Теперь он отвернулся к окну, чтобы посмотреть на здание академии.       В отличие от большинства учебных заведений, арендующих для проведения подобных мероприятий гостиницы, руководство «Чёрной орхидеи» поступало куда консервативнее, устраивая торжественную часть выпускного вечера в стенах самой академии. Условия позволяли, да и само здание ничуть не уступало гостиницам, во многом даже их превосходило.       Школа казалась Рексу величественной дамой с изысканными манерами. Сейчас, в вечерней мгле, освещённая ярким светом, она приглашала выпускников в последний раз пройти через открытые ворота, чтобы затем выйти за них и больше никогда не возвращаться, если только в мыслях, думая об этих лестницах, комнатах, аудиториях. Пробуждать в памяти фрагменты учебного процесса, вспоминая хлопающие о парты обложки книг, полусонных одноклассников, разговоры в пустующем актовом зале или в комнате. Аплодисменты учеников, пришедших на финальный спектакль, устроенный незадолго до окончания обучения, сразу после проведения последнего экзамена, и улыбку Льюиса, стоявшего всё это время за сценой, наблюдавшего спектакль от начала и до конца, а не так, как во время празднования Хэллоуина.       И когда Рекс ушёл со сцены под шквал аплодисментов, его ожидало персональное поздравление и страстный поцелуй. Льюис то ли нарочно это сделал, завидев поблизости Альберта и решив в очередной раз продемонстрировать, что тому ничего не светит, то ли просто настолько проникся, что перестал постоянно контролировать собственное поведение, но в итоге его ничто не смутило. Присутствие поблизости посторонних не остановило, не заставило отказаться от горячего приёма. Он обнял Рекса за шею и не протестовал, когда его закружили по затемнённой части сцены, чтобы затем прижать к стене и уже там, оказавшись вдали от повышенного внимания со стороны одноклассников и учеников параллели, отрываться без ограничений.       – Наверное, я выбрала не лучшее время для разговора, – произнесла Ева. – Сегодня твой праздник, событие в жизни, заслуживающее внимания...       – Мам?       Рекс вскинул голову, ухмыльнулся, давая понять, что ему не обязательно слушать эту вступительную речь. Ева может не тратить время на озвучивание подводки, пусть сразу переходит к сути дела.       – Я подумала, что нам следует поговорить по душам, – призналась Ева.       – Что-то важное?       – Да. Для меня, во всяком случае... Я долго не знала, как рассказать тебе об этом, никак не могла решиться позвонить или написать, а когда мы общались, не хватало смелости сообщить определённую новость.       – У меня будет брат? Или сестра? – предположил Рекс.       Именно этот вариант представлялся ему наиболее оптимальным, приближенным к реальности. Он слышал множество историй о том, что дети от первого брака не принимают сестёр или братьев, рождённых в повторных союзах матери или отца, потому с лёгкостью объяснял волнение Евы необходимостью сообщить такую новость.       Ева улыбнулась и покачала головой.       – Нет, пока нет. Хотя, не отрицаю, что в будущем... Дэйв говорил, что хочет ребёнка, а лучше – нескольких.       – А ты?       – Что именно?       – Хочешь завести ещё нескольких детей?       – Да.       Ответ прозвучал уверенно, без минимальной дрожи в голосе, и Рекс не сомневался, что мать сказала ему правду.       О Дэйве, с которым мать встречалась на протяжении полутора лет, Рекс знал не так уж и много. Смешно сказать, но за это время они ни разу не встречались все втроём. Мистер новый идеал не проявил интереса к жизни потенциального пасынка, не пожелал с ним увидеться и поговорить о прошлом, настоящем, будущем. На выпускном вечере, что ожидаемо, тоже не появился.       Рекс не был глупым наивным мальчиком, потому особо не рассчитывал на хорошее к себе отношение. Осознавая это, он только сильнее радовался, что не живёт под одной крышей с Евой и не зависит от неё материально. В противном случае, превратился бы в подобие Золушки, с той лишь разницей, что он мужского пола.       Радовался, что Филипп Мюррей, при всей своей ненависти, завещал компанию именно ему, а не супруге. Причина этого маленького торжества заключалась не в том, что Рекс жаждал оставить мать без денег. Он просто чувствовал, что, окажись наследницей Ева, Дэйв стремительно отобрал бы у неё всё. Точнее, она бы добровольно отдала компанию под его руководство, и Рексу места в списке потенциальных наследников не нашлось вовсе. Несколько часов работы для адвоката, появление оформленных не совсем законно бумаг, и можно отправляться на улицу, потому что дорогой отчим решил обеспечить светлое будущее и красивую жизнь своим детям. Наплевать, что у него много своих денег. Давно известная истина: чем больше имеешь, тем больше хочется. Аппетиты растут в геометрической прогрессии.       Маргарет этого Дэйва знала, презрительно кривилась, говоря о нём, и авторитетно заявляла, что сама выбор на таком мужчине никогда не остановила бы. Рекс не сомневался, что она не лжёт. Не было повода сомневаться в правдивости тётиных слов. Марго чувствовала людей так же, как это делал он. Если ей кто-то нравился, то Рекс знал, что понравится и ему. В противном случае, у него тоже сложится отрицательное впечатление.       Ева выбирать мужчин не умела, потому наступала на одни грабли снова и снова.       Перед глазами Рекса проносились картины прошлого, и он чувствовал, как вдоль позвоночника медленно проходит мерзкий холодок.       Быть может, они с матерью не были родственными душами, общий язык находили через раз и на людей смотрели с разных ракурсов, но всё равно хотелось, чтобы судьба её сложилась счастливо, на ярких волосах больше никогда не было крови, а губы не молили о пощаде.       – Я очень любила твоего отца, – произнесла Ева.       Пальцы её скользнули по кольцу. Оно было ей несколько велико, потому свободно прокручивалось.       – А я – нет.       Ева непонимающе посмотрела на Рекса, словно только что наткнулась на невидимую стену, выросшую прямо перед ней, пока она на всей скорости неслась вперёд.       – Но...       – Что такого? Я говорил об этом раньше, могу повторить и сейчас. Я не любил отца, не жалел о его смерти. Не плакал, когда он нас покинул, потому что этот случай стал избавлением от того ужаса, в котором мы жили. Знаю, ты любила его. Ты слишком сильно его любила, чем давала неограниченную свободу и власть над своей жизнью. Если бы он захотел убить нас обоих, ты бы не стала противиться, а сама вложила в его руку нож. Так уж сложилось, мам. Я никогда тебя не понимал. Потому, если сейчас ты хочешь извиниться за то, что сумела найти человека ему на замену, то скажу одно: тебе не за что просить прощения. Просто скажи, что он тебя тоже любит, по-настоящему, а не только у тебя в голове.       – Что ты скажешь в ответ?       – Желаю тебе счастья, Ева. Тебе, твоему мужу и вашим будущим детям.       – Правда?       – Да. Признаться, я вообще удивлён твоим решением. Ты никогда прежде не советовалась со мной. Почему сегодня захотела изменить традициям? Только потому, что у меня на носу выпускной вечер?       – Нет. Из-за важного решения, принятого мной.       – Это не все новости, которые ты хотела мне преподнести?       – Есть ещё кое-что.       – А именно?       – Дело в том... Мне сложно об этом говорить, – призналась Ева.       – Альтернативных вариантов нет?       – Если коротко, то Дэйв предложил мне не только стать его супругой, но и переехать.       – И ты хотела предложить мне составить вам компанию? Или пригласить на свадьбу? – спросил Рекс.       Ему не требовался ответ. Он прекрасно понимал, что ни о каких предложениях со стороны матери речи не последует. Он выпал из жизни Евы Мюррей ровно в тот момент, когда неоднократно склеенная чашка семейных отношений разбилась окончательно, и Филиппа не стало. Момент со смертью отца оказался невероятно показательным. Будь Рекс тогда моложе, не окажись рядом Маргарет... Неизвестно, как сложилась бы его судьба. То есть, известно, но вариант этот назвать оптимистичным язык не поворачивается, да и не повернётся никогда. Единственным, что волновало Еву в браке с Филиппом, оставался сам Филипп. Ребёнка она рассматривала исключительно в качестве способа манипуляции, попытки привязать супруга к себе, а потом, когда привязывать было некого, он потерял значимость, превратившись в некое подобие обузы.       Что ж, с этим он давно смирился, потому сейчас не ощущал злости или разочарования. Не собирался устраивать скандал, привлекая внимание посторонних и разыгрывая невероятный по размаху спектакль. Он лишь прикрыл глаза, опустил голову и тихо засмеялся.       – Нет. Конечно, нет, – произнёс, самостоятельно отвечая на заданные вопросы. – Ты не планировала меня приглашать на свадебное торжество, да и собой не собиралась звать. Приехала сюда исключительно ради того, чтобы избавиться от мук совести, очистить душу, что называется. Своеобразное раскаяние планировалось, но мой ответ сделал его ненужным элементом разговора. Извинения за то, что предала память отца. Открой глаза. Он был бы счастлив, окажись мы на его месте, и привёл бы в дом новую супругу без зазрения совести. Да, Ева, ты любила отца, но раз теперь решила связать судьбу с другим человеком, поступай, как считаешь нужным. Ты теперь любишь Дэйва, и о том, что от первого брака осталось напоминание, предпочитаешь не думать. Он не спрашивает обо мне, а ты ни разу не пытаешься устроить ужин на троих, чтобы познакомить его с пасынком или меня – с потенциальным отчимом. Наверное, я бы тебя осудил, если бы действительно считал себя ребёнком, лишённым любви, но у меня была и есть Марго, справившаяся с материнскими обязанностями намного лучше, чем ты. Никогда не пытался вас сравнивать, но... Ты и сама всё знаешь, нет необходимости говорить об этом вслух. Всё невысказанное без труда прочитывается в наших взглядах. Когда-то я нужен был, чтобы удержать Филиппа рядом, а теперь необходимость во мне отпала, потому что отсутствие лишних людей автоматически поднимает твою цену в глазах Дэйва. Он хочет растить своих детей, а я буду лишним в вашем доме, не так ли? Но зачем мне знать об этом, Ева? Тем более, зачем приезжать в академию сегодня, когда у меня вроде как праздник? Зачем своими признаниями подчёркивать мою ненужность? Честно говоря, не понимаю. Я люблю тебя, мама, но ты такая странная. Надеюсь, данные странности не помешают тебе быть счастливой в дальнейшем, и детей от этого Дэйва ты будешь любить всю жизнь, а не только до тех пор, пока с их помощью получится удержать супруга рядом со своей юбкой.       – Рекс, я...       Он приложил палец к губам, попросив Еву о молчании, после чего поднялся со своего места и выскользнул из салона, стараясь не слишком громко хлопать дверью. Некоторое время стоял, глядя на чёрного монстра и, надеясь, что Ева не последует за ним, не появится на празднике и не станет играть в заботливую мамочку. Этому она не научилась, в своё время. В её послужном списке находилась всего одна роль – страдалица за любовь.       – Рекс.       Из машины Ева не вышла, она просто открыла окно и теперь смотрела на него. Он чувствовал этот взгляд спиной, но не оборачивался. Воображение без труда дорисовывало детали, коих не наблюдалось в реальности. Рекс чувствовал себя, несмотря на дорогой костюм и не менее дорогие детали, его дополняющие, нищим, стоящим посреди дороги в лохмотьях и с протянутой рукой. Богатая леди решила подать милостыню, но сделала это своеобразно, швырнув несколько монет через открытое окно, а потом взмахнула рукой и приказала водителю ехать поскорее отсюда, чтобы не видеть убожества, попавшегося на пути.       – Короли не нуждаются в жалости, – произнёс Рекс насмешливым тоном. – А я, как ни крути, один из них.       – Прости.       Прозвучало тихо, едва различимо, словно слабый ветер прошелестел, поднимая и унося опавшие листья.       – Прощаю.       В отличие от матери, Рексу нечего было стесняться, потому и ответ оказался громким, уверенным.       Вот теперь им уж точно оказалось нечего сказать друг другу. Рекс отчётливо это осознавал и чувствовал, потому не стал задерживаться дольше положенного за пределами академии, прошествовал за ограду. Замер и резко обернулся. Ева всё ещё продолжала смотреть на него.       – Прощаю, – повторил одними губами, глядя на мать немигающим взглядом.       Она, кажется, только этого и ждала, потому что стекло стремительно поползло вверх, и вскоре машина тронулась с места. Рекс проводил лимузин равнодушным взглядом и потянулся к телефону. Разблокировал его, полез в телефонную книгу, исправляя лживое слово «мама» на нейтральное «Ева». Так было правильнее. И по ощущениям, и по анализу сложившейся ситуации. Он не знал, будет ли она ему звонить или писать после свадьбы и переезда. Старался не думать, но подсознательно чувствовал, что нет. Если только раз в год. Реже, чем сейчас.       Короли не нуждаются в жалости. А в понимании, любви и сочувствии – весьма. Со стороны родителей, несомненно, тоже.       Рексу хотелось, наплевав на сохранность костюма, сесть прямо здесь, на главной дорожке, ведущей к зданию академии, обхватить колени, уткнуться в них лбом и просидеть на месте неопределённое количество времени, приводя в порядок мысли, но он этого не делал, помня о необходимости вести себя достойно, независимо от ситуации.       Следовало идти в актовый зал, но Рекс продолжал стоять на месте, анализируя недавний разговор, а правильнее сказать – подобие его, потому что настоящим разговором это назвать не получалось. Суррогат против чистого продукта.       Надо же было выбрать знаменательный день. Ни часом раньше, ни часом позже.       – Рекс.       Обладателя этого голоса Рекс узнал бы из тысячи, десятка тысяч, а то и из миллиона. Меньше всего ему хотелось распространять на Льюиса своё гадкое настроение, потому, обернувшись, Рекс попытался изобразить ослепительную улыбку, способную конкурировать с теми, что дарили простым людям звёзды, смотревшие с телеэкранов или с рекламных плакатов.       На торжественную церемонию Льюис приехал вместе с матерью. Рекс, находясь в машине, сидя напротив Евы, видел, как неполная семья Мэрт прошествовала на территорию академии. Адель в бирюзовом платье, Льюис в чёрном костюме и кипенно-белой рубашке. Прекрасный настолько, насколько вообще можно быть великолепным. Рекс, при встрече, именно об этом первым делом и собирался сказать, но сейчас слова сами собой улетучились, оставив лишь горькое послевкусие от крайне неприятного разговора с представительницей старшего поколения.       Изначально Рекс планировал отправиться на поиски Маргарет и рассказать ей, как прошла встреча. Только после этого, выпустив пар, пойти к Льюису и сказать о том, насколько он прекрасен в этом наряде, да и просто так, сам по себе, независимо от того, что на него надето. Продемонстрировать беззаботность.       Теперь он не представлял, какими словами начать разговор, чтобы не сорваться в процессе и не загрузить Льюиса своими проблемами. Всё разрешилось само собой, когда Льюис задал вопрос, нарушив воцарившуюся тишину.       – Это была Ева, да?       – Откуда...       – Маргарет сказала, что вы приехали вместе, вот я и отправился на поиски. Видел, как ты вышел из машины, слышал, что сказал ей. Не знаю, о чём именно вы говорили, но, судя по тому, что торжество она своим присутствием не посетит, разговор не удался.       – Он и не должен был удаваться. Это же Ева, так что мне пора привыкнуть и не питать иллюзий, – произнёс Рекс, запустив ладонь в волосы и потянув за них. – Кажется, наряжалась она не для того, чтобы на неё с восторгом и завистью смотрели другие родители, а исключительно ради встречи со мной. Главная загадка вечера для сына. Определить количество карат в камнях, подсчитать стоимость. Услышать, сколько стою в её жизни я. Сравнить, порыдать от отчаяния. Знаешь, сколько?       – Сколько?       Льюис подошёл ближе и теперь стоял напротив, на расстоянии вытянутой руки. Всего-то и нужно – потянуться к нему, прикоснуться, обнять и не отпускать, чтобы все неприятности убрались на второй план.       – Ноль, а, может, меньше. Вещь отрицательной стоимости. Я в жизни Евы даже не уценённый товар, а нечто такое, что уже и по максимально заниженной цене не требуется... Нет, я не питал иллюзий. Не думал, что она сейчас предложит мне посетить свадебное мероприятие, занять место деда, повести её к алтарю, передавая в руки нового супруга. Но она по-прежнему моя мать, и я, несмотря ни на что, всё-таки продолжаю её любить. Не знаю, почему она выбрала для разговора именно этот день. Не знаю, зачем вообще решила поставить меня в известность. С тем же успехом она могла оповестить меня постфактум, не портя настроение сейчас. Что-то заставило поступить именно так. – Рекс дёрнул плечом, стряхивая невидимое прикосновение, запрещая думать о неприятном инциденте. – Какое счастье, что у меня есть Марго. Иначе бы я свихнулся от столь высоких отношений в семье.       – У тебя есть не только Марго, – произнёс Льюис, делая шаг вперёд. – У тебя есть ещё Адель. И я.       – И ты.       Рекс тоже шагнул к Льюису, позволяя обнять и обнимая в ответ.       Он не собирался лить слёзы, привлекая к себе – при помощи покрасневших глаз, носа и распухших губ – повышенное внимание во время церемонии вручения аттестатов. Он и пару слезинок не проронил, продолжая выдерживать испытание на прочность с достоинством, как и подобает королю.       В присутствии своего самого верного и преданного рыцаря он имел возможность слегка ослабить самоконтроль, рассказать обо всём. Знал, что Льюис его поймёт, скажет что-нибудь успокаивающее. Или не скажет, а сделает. Например, обнимет так, как сейчас, выражая одним действием гамму эмоций и чувств.       – Спасибо, – прошептал Рекс ему на ухо, отводя немного в сторону прядь волос и проводя носом по тёплой, пахнущей лосьоном, гладковыбритой щеке.       – Не за что, – так же тихо ответил Льюис. – Что бы ни случилось, всегда помни об этом. И о том, что для меня ты бесценен. В какой-то степени, это наш день. Наш праздник. Никто не должен его испортить. Нет, не так. Его нам никто не испортит. Верно?       Он не настаивал на ответе, но Рекс и так знал, что не сможет произнести нечто, опровергающее недавнее высказывание, противоречащее, просто потому, что Льюис рядом с ним, а раз так, то всё остальное – не важно. Всё остальное – пыль и нелепая мишура, когда у него есть нечто такое, максимально настоящее, запредельное, дающее силы двигаться дальше.       То самое, что принято называть любовью.       Сейчас у него не было никаких вопросов. Только непоколебимая уверенность.       – Да, – произнёс Рекс решительно. – Идём в зал и попрощаемся со школой как следует! * * *       – Ещё пара сигарет, и от тебя будет разить не хуже, чем от пепельницы, – произнёс Алан, материализовавшись за спиной приятеля.       В общем-то, слегка преувеличивал масштабы случившегося. Курт всего лишь второй раз за вечер курил, хотя, стоило признать, что для полноты эффекта хотелось не только сигарету приговорить, но и хлебнуть чего-нибудь горячительного. Окончательно успокоиться и сделать то, что запланировал. Останавливало от приёма спиртного знание, что терапия может слегка затянуться, и красивый жест превратится в дерьмовый фарс, за который станет стыдно вдвойне.       Курт резко обернулся, протянул Алану пачку.       – Будешь?       – Когда я отказывался? – хмыкнул тот, попутно вытащив у Курта из рук ещё и зажигалку.       – У кого теперь начнёшь сигареты клянчить?       – Учитывая частоту моих забав, достаточно будет пересекаться с тобой пару раз в год, чтобы удовлетворить потребность в никотине, – заметил Алан, затягиваясь впервые за два месяца.       В таком графике курения он видел особую прелесть. Как девушки, сидевшие на диетах, баловали себя раз в несколько недель чем-нибудь, запрещённым в другое время, так и он себя награждал сигаретами. Вспоминая все те ужасы о вреде курения, сложно было назвать очередную сигарету именно наградой, но Алан иного сравнения не придумал.       – Тоже верно, – согласился Курт, затушив окурок и швырнув его в мусорку.       От огромного наплыва разнообразных мыслей голова шла кругом. Курт чувствовал себя одновременно счастливым и безумно несчастным. В какую сторону склонится чаша весов, пока было сложно предположить. Он несколько раз отрепетировал речь перед зеркалом, придумал несколько её вариантов, но всё, что прежде представлялось идеальным, теперь начинало провисать. В любом из них обнаружились недоработки, а времени на исправление уже не было. Всего лишь несколько минут, чтобы совершить один из самых важных шагов в жизни. И либо стать счастливейшим человеком в мире, либо, напротив, погрузиться в депрессию под звуки разбившейся мечты.       – Так и не скажешь, что заставило тебя бегать по школе, подобно сумасшедшей белке, обожравшейся спайса? – поинтересовался Алан.       Курт одарил его хмурым взглядом.       – Откуда тебе знать, как выглядят подобные белки?       – Фантазия богатая, – хмыкнул Алан, запрокидывая голову и глядя в ночное небо.       Он впервые настолько остро ощутил, что школьные годы закончились. До наступления выпускного вечера ещё сохранялись мысли о связи с учебным заведением, теперь стремительно накрыло осознанием, что впереди ждут перемены, новые знакомства, новые преподаватели, новый мир. Прекрасно, если дивный. Плохо, если не очень.       Алан понимал, что будет скучать, хотя совсем недавно утверждал обратное, заявляя о стремлении поскорее стать студентом.       Странно.       Он не считал себя чрезмерно сентиментальным юношей. Да и не чрезмерно – тоже. Однако же накрыло тоской по школьным годам, гулу здешних коридоров, светлым аудиториям, ярким линиям маркеров на доске и униформе, которую им довелось носить целых семь лет, начиная с одиннадцати лет и заканчивая днём сегодняшним.       – Так что?       Алан от задуманного отступаться не собирался, потому, избавившись от печальных размышлений, вновь вернулся к расспросам. Ему отчаянно хотелось знать правду, а Курт продолжал хранить молчание, не торопясь вводить приятеля в курс дела. Сейчас, например, он тяжело вздохнул, полез в карман пиджака, чтобы, спустя несколько секунд извлечь оттуда бархатную красную коробочку, да так и застыть на месте, удерживая вещь на ладони.       – Это то, о чём я подумал?       – Откуда мне знать, какие мысли посетили твою голову? – вздохнул Курт, открывая коробочку и демонстрируя её содержимое.       Как Алан и предполагал, внутри оказалось кольцо – не слишком строгое, но весьма изящное, украшенное небольшим бриллиантом.       Классика жанра.       – Много вариантов здесь, прямо скажем, не придумать.       – Я собираюсь сделать предложение своей девушке, – произнёс Курт, вновь закрывая коробку и убирая её, чтобы ненароком не уронить и не потерять кольцо в траве. – Именно сегодня. Это важно. Проблема в том, что я не уверен в её ответе. И в том, что я не представляю, как именно это предложение сделать.       – Не рано?       Алану такое скоропалительное решение представлялось если не безумием, то чем-то очень близким к данному понятию. У него самого пока даже мысли о серьёзных отношениях не возникало. Что уж говорить о свадьбе? О том, что у Курта есть постоянная девушка, он слышал впервые в жизни, как и о планах на создание очередной ячейки общества. Нет, Алан, конечно, знал, что приятель его не относится к числу невероятно болтливых людей, не представляющих жизни в тишине, оттого постоянно чешущих языками, но не думал, что тот скрытен настолько.       – Мне скоро исполнится двадцать два, – усмехнулся Курт. – Мне можно.       – Что? Сколько?       Алан, услышав такой ответ, нахмурился и с сомнением покосился на сигарету, что всё ещё была зажата у него в пальцах. Вспомнил собственное высказывание о белке. Снова посмотрел на Курта, ожидая развёрнутого ответа.       – Мы познакомились прошлым летом, – пояснил Курт. – И я во время этого знакомства прибавил себе несколько лет для солидности, а потом феерично попался на своём обмане. Но, если верить первому заявлению, в моём лице реально найти более или менее подходящую кандидатуру для заключения брачного союза, а поскольку я бесконечно влюблён, то и с предложением затягивать не хочу. Только боюсь, что брат моей избранницы воспримет новость не слишком позитивно, и это заставляет меня сомневаться. А поскольку он тоже сегодня приехал, то...       – Погоди-ка.       – Что такое?       – У них, что, семейный выход в свет? Не припоминаю, чтобы сюда пускали без проблем всех желающих. Ладно, ты мог прийти вместе со своей девушкой, выступающей в качестве сопровождения, но брата она как протащила? Или он тоже здесь учится?       – Почти, – хмыкнул Курт, не желая вдаваться в подробности.       Однако отделаться от Алана было не так-то просто. Бэкстор ухмыльнулся многозначительно, словно уже сейчас, без дополнительных подсказок, способных внести ясность, знал многое. Курт сомневался в реальности такого расклада, но периодически внутри что-то предательски подрагивало.       Полгода жизни, начиная с момента предрождественской суеты и заканчивая сегодняшним вечером, он посвятил своеобразным шпионским играм, старательно оберегая тайны своей личной жизни. Разглашение её грозило неприятностями, если не всем участникам, то Рейчел – однозначно, это понимали оба. Прекрасно понимали, потому и держались на показательном расстоянии.       На самом деле, ничего романтичного Курт в данном типе отношений не наблюдал.       Для него необходимость выдерживать дистанцию и вести себя непринуждённо на занятиях по литературе была одним из наиболее тяжёлых испытаний. Сейчас он и сам не смог бы сказать, как справлялся с нервным напряжением, и скольких усилий ему стоило вести себя нормально, уподобляясь другим ученикам, незаинтересованным в Рейчел, тем, что не переписывались с ней в свободное время, не называли своей девушкой даже в мыслях и – уж точно – не спали с ней.       Во время уроков Курт нередко приходил к выводу, что хочет приложиться головой о крышку стола.       Казалось, что только с помощью столь радикального метода он сумеет собраться и сконцентрироваться непосредственно на теме занятий, игнорируя отвлечённые, мысли о Рейчел, сидевшей напротив, набросившей на плечи его рубашку и что-то увлечённо читавшей в новом выпуске газеты. К теме занятий они не имели ни малейшего отношения, однако вниманием завладевали с потрясающей настойчивостью.       Впрочем, это не единственное, чем были забиты мысли Курта. Периодически размышлял он и о том, как эта самая газета летела в сторону, а внимание Рейчел оказывалось направлено уже непосредственно на любовника. О том, как она смеялась, собирая осколки чашки и замечая, что такими темпами в квартире вообще не останется целой посуды.       – Ради такого случая накуплю одноразовых стаканчиков. Тебе кофе буду делать только в них.       Курта посуда не интересовала, в принципе.       Посуда – последнее, о чём он думал.       Он пропадал у Рейчел целыми днями, возвращаясь домой только под вечер, а то и вовсе не возвращаясь. Уходить ему не хотелось совершенно. Рейчел иронично замечала, что родители скоро позабудут, как выглядит их сын, но не протестовала и не прогоняла, а Курт с каждым днём, проведённым рядом с ней, только сильнее убеждался в правдивости своего недавнего умозаключения. Он понимал, что без ума от Рейчел, постоянно возвращался в мыслях к своему нелепому поступку в момент знакомства. Приходил к выводу, гласившему, что они могли не встретиться повторно. Понимал, что пожалел бы. Неоднократно. Несомненно.       Однако они столкнулись повторно, и было глупо терять такой шанс, разбрасываясь возможностями направо и налево, а потом сетуя об ушедшем времени.       Этим вечером им ещё не доводилось оставаться наедине. Курт смотрел на Рейчел издалека, не решаясь подойти, сосредоточившись на мыслях о той вещи, что лежала у него в кармане. Той самой, что он собирался презентовать, а потом с замиранием сердца ожидать реакции на свои слова.       Рейчел приехала в одиночестве, но, что вполне закономерно, направилась к учителям, а не к ученикам. Было бы странно, реши она присоединиться к последним, потому Курт с тоской смотрел, как Рейчел идёт к своим коллегам, попутно улыбаясь выпускникам и их родителям. Он стоял в отдалении и не торопился попасться ей на глаза. Он всё ещё репетировал мысленно вариант с предложением выйти замуж. Его не волновало общественное мнение, собственное решение не уподоблялось желе, дрожащему на тарелке, но вот реакция Рейчел...       Раньше говорили, что все девушки мечтают выйти замуж, теперь, что все они желают построить карьеру.       Хотела ли Рейчел видеть кольцо на своём пальце? Или считала, что оно ей не понадобится ещё лет десять?       Контрольным выстрелом для Курта стало появление на торжественном мероприятии Энтони. На его визит Курт никак не рассчитывал. Рейчел неоднократно заявляла, что кузен считает её маленькой, потому старается окружить со всех сторон заботой, в том числе, оградить от сомнительных знакомств. Какие знакомства он считает сомнительными? Почти все.       Удача Курту явно не улыбалась, она только тихо гиенила в стороне.       Теперь ещё и Алан нарисовался поблизости с его желанием знать всё обо всём. И обо всех.       Курт опустил голову и с шумом выдохнул.       Вечер обещал стремительно свести его с ума и выжать все соки.       – Так учится или нет? – поторопил Курта Алан.       – Нет.       – Тогда как?       – Подумай.       Сигарета дотлела окончательно и обожгла пальцы. Алан поморщился, провёл несколько раз окурком по асфальту, швырнул растерзанный фильтр в мусорный бак.       Он пытался сопоставить то немногое, что удалось узнать от Курта с собственными познаниями об учениках, присутствующих на выпускном вечере. Вспомнить всех представительниц противоположного пола, с которыми довелось столкнуться во дворе академии – мимо кого-то пройти с равнодушным видом, кого-то поприветствовать и даже обменяться парой незначительных фраз. Вообще-то был у него на рассмотрении один вариант, но поверить в это с первой попытки не удавалось. Логика кричала, что искать двойное дно не стоит, всё очевидно и лежит на поверхности.       – Учился раньше?       – Учился, – подтвердил Курт.       – Занятно, весьма и весьма.       – Что такое?       – Не убивай меня за это предположение, но, кажется, я понял, кому именно ты собираешься предлагать замужество.       Курт закрыл глаза. Он не сомневался, что Алан догадается. Рано или поздно его должны были прижать к стенке и допросить с пристрастием. На протяжении года сомнения у приятеля возникали неоднократно, теперь они переродились в уверенность.       – И кому?       – Элементарно, Ватсон. То есть, конечно, никакой не Ватсон. Элементарно, Даглер. Твоя избранница – это мисс Кларк, не так ли?       – Да.       – Я так и знал, – засмеялся Алан. – Нет, правда. Знал. Теперь понятно, какого чёрта ты тогда свалил с первого занятия, не дожидаясь приветствия со стороны нового учителя. Тогда, не стану скрывать, подумал, что у тебя не все дома, но раз вы с ней познакомились летом и тебе уже был двадцать один год, а тут она тебя увидела в окружении семнадцати и восемнадцатилетних юношей... В общем, я бы тоже сбежал.       – Молодец, подбодрил первоклассно, – процедил Курт недовольным тоном. – Не действуй на нервы. Они и так на пределе.       Алан выставил ладони вперёд в примирительном жесте, постарался придать себе серьёзности, но Курт понимал, что её там и в помине нет.       Впрочем, окажись Курт на месте Алана, тоже посмеялся бы над другом, попавшимся в подобной ситуации. Без зла, но с иронией. Сам ведь виноват. Сам себя в неловкое положение когда-то поставил, а потом не знал, как выкрутиться. Хорошо, хоть всё благополучно разрешилось. Могло быть куда хуже.       Но раз не стало, то и думать об этом не нужно. * * *       Он неоднократно слышал от многочисленных собеседников, что в мире нет ничего постоянного. Как принято заявлять: всё течёт и меняется, однажды настаёт момент, когда перемены приходят в жизнь даже самого ярого консерватора, руками и ногами голосующего за отсутствие изменений.       Мартин готов был поспорить.       Многое действительно менялось, но в его жизни кое-что оставалось неизменным. Например, невероятное спокойствие, возникающее в душе после посещения одного из уголков академии. Он любил это место прежде, когда был школьником, продолжал любить и теперь, когда школьные годы остались далеко позади, а в копилку прошедших лет добавился ещё один пунктик.       Присутствие на чужом выпускном балу было не прихотью, а, скорее, необходимостью. Мартин занимался организационными вопросами, принимал живое участие в планировании торжества, а теперь наслаждался, пожиная плоды своего труда. Кроме того, хотелось немного развеяться, вылезти из рутины и попытаться повеселиться. Ему казалось, что в толпе, среди учеников, их родителей и членов преподавательского состава получится реализовать задуманное, избавиться от внезапно навалившейся тоски, но ошибся, расчет оказался неверным.       Ещё одна вещь в этом мире оставалась неизменной – этакая константа.       Его одиночество, которым он наслаждался первые пару лет, прошедших после выпуска из школы, а потом начал ловить себя на неутешительных мыслях.       Окружающим об этом, разумеется, не говорил, продолжая делать вид, будто всё устраивает, и перемены способны лишь омрачить его тихое, размеренное существование. На деле неоднократно приходил к выводу, что чувствует себя глупо, особенно, когда оказывается в компании бывших одноклассников-друзей. Их было немного, и все они уже успели найти себе вторых половин – Трой свою даму даже, что называется, окольцевал – при этом несчастными они не выглядели, напротив, радовались жизни, опровергая заявления об омерзительном совместном быте, разрушающем любовь.       Сожаление об одиночестве никоим случаем не пересекалось с мыслями о заключённом некогда пари.       Мартин имел все шансы выиграть, даже обзаведясь парой. Суть спора состояла не в его одиночестве, а в доказательстве или опровержении правдивости семейной легенды, преследующей мужчин семьи Уилзи на протяжении внушительного количества времени. Он не сомневался, что его история окажется прекрасной иллюстрацией-опровержением, после чего Терренсу придётся признать, что нет в историях родственников никакой закономерности, а то, что их предкам не повезло – это просто-напросто совпадение. Каждый сам притягивает к себе определённые события. Поступками, словами... Да как угодно. Ключевое слово здесь именно «сам». Нет смысла сваливать всё на мистику.       Мартину хотелось повести себя, как в прошлом. Наплевать на правила приличия, забраться на ограждение, сесть на него и болтать ногами в воздухе, но возраст и положение обязывали, потому единственное, что ему оставалось – чинно стоять и рассматривать ночное небо, размышляя о настоящем и будущем.       – Прячешься? – поинтересовался Энтони, нарушая тишину и спокойствие беседки.       Он поднялся по ступенькам, подошёл к ограждению, прислонился к нему боком. Проследив направление чужого взгляда, посмотрел на небо, сомневаясь, что обнаружит там хоть что-то для себя интересное. Когда им предлагали отыскать на карте звёздного неба определённые созвездия, он нередко оказывался в неловком положении, совершая ошибки. Для него представленные на рассмотрение карты были лишь скоплением ярких точек, не более того. Такой максимально материалистичный подход, лишённый напыления романтизма. Романтизация происходящего вокруг была присуща как раз Мартину.       Помнится, в своё время он даже легенду какую-то придумал о прекрасной девушке, живущей в небесных чертогах. Описание её прочно врезалось Энтони в память. Он даже одно время приписывал Мартину влюблённость в Рейчел, потому что во многом внешность прекрасной жительницы небесного замка совпадала с описанием кузины. Носила героиня придуманной истории платье с длинным шлейфом. Оно было золотистого цвета, мягко переливалось в свете звёзд... Всего-навсего комета, а представить можно многое.       Мартину тогда было десять.       Он сочинял весь день, но так и не дописал запланированную историю до финала. Виной тому стал Терренс, выхвативший из рук брата тетрадь с рассказом, забравшийся на стол в гостиной и начавший декламировать написанное вслух. Сначала Мартин пытался отнять своё сочинение у брата, а потом понял, что победы в противостоянии не одержит и удалился, с трудом удержавшись от слёз перед посторонними людьми. Терренс этого не заметил, дочитав всё написанное и посмеявшись в голос над глупостями, лезущими в голову младшему брату. Кажется, он сделал это всё в отместку. Они поскандалили в тот день, вот Терренс и решил Мартину отомстить, поделившись творчеством со всеми желающими. И нежелающими тоже. История, стоит заметить, получилась у Мартина красивая, но Терренс так её зачитывал, что она превратилась в китч и повод посмеяться – отражение в кривом зеркале.       Неудивительно, что впоследствии, когда Терренс проникся семейной легендой и посчитал её невероятно романтичной, смеялся уже Мартин. Такая реакция, в представлении Энтони, считалась достаточно закономерной, предсказуемой и оправданной, тем более что мнения у братьев обычно расходились только в таких мелочах. Когда в жизни семьи случались неприятности рангом повыше, Уилзи превращались в мушкетёров. Образно, само собой. Они придерживались того самого высказывания, гласившего, что один за всех, а все за одного.       – Нет. В мыслях ничего о побеге не было.       – Тогда почему ушёл?       – Хотелось побыть наедине с самим собой. Подумать о жизни... Всё обыденно.       – Удачно?       – Скорее да, чем нет. А вообще-то... – Мартин сделал выразительную паузу.       – Что?       – Тебе хватает наглости подходить ко мне и заводить разговор, как ни в чём не бывало? Неужели угрызения совести совершенно не мучают?       Энтони посмотрел на бывшего одноклассника с удивлением, словно действительно не понимал причины появления претензий к его скромной персоне.       Мартин усмехнулся и покачал головой, поражаясь столь непробиваемому спокойствию и, в определённой степени, наглости. Окажись он на месте Энтони, явно не смог бы явиться сюда в качестве сопровождения одного из выпускников, при этом ослепительно улыбаясь и нисколько не смущаясь. Первой заметила Рейчел, она же решительно направилась к брату, а потом старательно его отчитывала. Мартин был свидетелем этого выяснения отношений, но не стал вмешиваться, понимая, что кузены скорее разберутся без посторонней помощи, нежели при подключении к их разговору лишних участников.       Вообще-то в первую секунду, как только парочка выпускника и бывшего выпускника появилась на пороге актового зала, Мартин замер на месте и приоткрыл от удивления рот. Нет, он, конечно, неоднократно слышал о своеобразных фетишах Энтони, о его предпочтениях и идеалах, потому, увидев рядом с ним юношу с длинными светлыми волосами, не удивился совершенно. Он бы воспринял это, как само собой разумеющееся явление и порадовался за приятеля. Если бы юноша не был учеником. Если бы внутренний голос не подсказал, где именно Тони столкнулся с этим самым юношей.       Сначала Мартин хотел отвести Энтони в одну из пустующих аудиторий, закатить грандиозный скандал и отобрать пропуск. Пара минут размышлений позволила ему расставить все точки над «i», перестать метаться по актовому залу и посмотреть на ситуацию с иной стороны, попытаться убедить себя в том, что знакомство состоялось за пределами академии, а, значит, ничего сверхъестественного не приключилось. Он понимал, что сам себе навязывает лживые представления, но вместе с тем приходил к выводу, что его нравоучения теперь ничего не изменят. Пропуск Энтони и так не понадобится в дальнейшем, потому что его любовь покинула стены академии. Видеться они смогут в любое удобное время, а не только тогда, когда у Энтони появится свободная минутка, и он сумеет выбраться за пределы рабочего кабинета.       Ситуация, раздражавшая вначале, теперь начала Мартина забавлять, провоцируя смех. Младший представитель семьи Уилзи думал о том, что его инициатива уже на начальном этапе принесла совсем не те плоды, о которых могло бы помечтать руководство школы.       Что станет с академией, когда он займёт место директора?       В последнее время он всё чаще размышлял об этом, всё чаще представлял себя в отцовском кресле и желал, отчаянно, с невероятной силой, чтобы срок вступления в должность директора академии не наступил слишком быстро. Мартин надеялся, что у него в запасе есть ещё, как минимум, лет пять, которые стоит провести с пользой, чтобы не опозориться, проявив себя дилетантом, способным ломать, но никак не строить.       Ответственность, обещавшая улечься на его плечи, откровенно пугала, а объём работы шокировал. То, что Альберт Уилзи делал играючи, Мартин мог пустить под откос в два счёта, оказавшись под обломками семейного дела и – что скрывать? – гордости. Школа, простоявшая на этом месте не один десяток, да и не одну сотню лет, была своеобразным символом семьи Уилзи.       Делом жизни, с которым история связала их навеки. Отец нередко повторял, что Уилзи – это «Чёрная орхидея», а «Чёрная орхидея» – Уилзи.       Раньше Мартин презрительно фыркал, теперь всё чаще смотрел на семейное дело с иного ракурса. Вспоминал историю рода и то, как дорожили школой его предки.       Если Терренса волновало, в первую очередь, предание, связанное с историей любви далёкого предка, то внимание Мартина концентрировалось на иных вещах. Его интересовала именно академия.       Он боялся перемен, связанных с ней. Он чувствовал, что с его приходом сюда учебное заведение начнёт лихорадить, и прежде чем установится порядок, пройдёт приличное количество времени.       Он боялся не оправдать чужие надежды.       – Когда я в шутку заметил, что сделаю пропуск в обмен на обещание не соблазнять выпускников, на меня посмотрели на врага народа, – заметил Мартин. – Какой итог мы сегодня наблюдаем? Ты приезжаешь на выпускной вместе с одним из учеников академии. И как прикажешь тебя понимать?       Энтони стоял, опираясь на ограждение беседки, смотрел вдаль, но при этом не витал в облаках, а внимательно слушал, что ему говорили.       – Всё получилось случайно, – произнёс, повернув голову. – Признаться, я и сам не ожидал ничего подобного, а потом само собой закрутилось, завертелось... Я с ним столкнулся сразу после того, как покинул ваше общество.       – Наше?       – Ну да. Помнишь ту мамашу, что прикладывала мальчишку лицом о ворота? Она уехала. Ты остался успокаивать ребёнка. Признаюсь честно, я тогда сознательно сбежал, чтобы не принимать участия в плясках вокруг этого мальчишки.       – Америку ты, прямо скажем, не открыл.       – Я не умею находить общий язык с детьми, – протянул Энтони тоном, немного походившим на жалобный. – Независимо от того, грудные младенцы или любознательные малыши от пяти и выше передо мной. С тем ребёнком мне тоже не о чем было разговаривать, а у тебя вроде как есть опыт общения с племянником, вот я и предпочёл удалиться, чтобы не мешаться под ногами.       – Зато со старшеклассниками ты общий язык нашёл сразу.       – Ничего подобного. Сначала мне нахамили.       – Относительно быстрого поиска это был сарказм. Просто сарказм.       – В любом случае, я не жалею о своём поступке.       – Ещё бы! Окажись, я на твоём месте, в смысле, в похожей ситуации, тоже не стал бы жалеть.       – Вот видишь, Мартин. Ты это признаёшь.       – Признаю, но не одобряю.       – Борьба сердца и разума.       – Надеюсь, передо мной такая дилемма никогда не встанет.       – А как насчёт твоих успехов?       Энтони явно не хотел оправдываться, потому старался сменить тему. Мартин это чувствовал и не стал упорствовать. В деле чтения нотаций и попыток воззвать к голосу разума он никогда не достигал успеха.       Их с Терренсом роли, коих следовало придерживаться по жизни, были распределены с самого начала.       Старший – голос, толкающий на путь порока и соблазна, младший – тот, что пытается воззвать к совести, радеющий за соблюдение правил. Итог мог предсказать любой желающий. Мартин чаще оказывался в числе проигравших, а сторонников утверждения, гласившего о правилах, придуманных исключительно, чтобы быть нарушенными, с каждым годом становилось всё больше и больше.       Мартин выглядел образцом только в глазах посторонних, не сводивших с ним знакомство, державшихся на расстоянии. Близким людям довелось видеть то, что принято именовать тёмной стороной.       Мартин не был идеальным, и он сейчас открыто признавал: появись у него возможность оказаться на месте Энтони, не стал бы отказываться от предложения.       Вот только там, где Энтони всё сошло с рук, Мартин грозил навлечь на себя гнев отца, а в самом запущенном случае – не только его. Будущий директор не должен думать о романах с учениками, для него это – табу.       Не нарушать никогда и ни за что.       – В целом или в плане утешения?       – И так, и так.       Мартин закинул руки за голову и улыбнулся победоносно.       – Ещё три года, и я заставлю тебя раскошелиться на приличную сумму, потому что никаких изменений в моей личной жизни так и не произошло. Что касается ситуации с тем ребёнком... Я не уверен, что сказал ему много нужного и правильного, точнее, вообще смутно помню, какие слова говорил. Но плакать он перестал, до общежития дошёл, платок у меня забрал и не вернул. Больше мы не встречались.       – Платок?       – Да, носовой. Такая мелочь не стоит внимания, потому не стану отправляться на поиски и требовать компенсацию.       – А вообще-то мне его жалко, – признался Энтони, поёжившись.       – Кого именно? – усмехнулся Мартин, пусть и прекрасно понимал, о ком идёт речь.       – Мальчика. Мать у него та ещё мегера. Не представляю свою мать или Нэнси, произносящих подобные слова. Они бы и в страшном гневе не пожелали нам падения с лестницы, а там...       – Тони?       – Да?       – Мы не можем помочь всем, – произнёс Мартин. – Это проблемы определённой семьи, не наши. Пусть они возникающие конфликты разрешают самостоятельно. В конце концов, у той женщины есть муж. Или бывший муж. Он может присмотреть за ребёнком – прямая его обязанность.       – А если нет?       – Предлагаешь усыновить этого мальчика? Нет, спасибо. Не хочу. Из меня получится плохой отец.       – Теоретически хорошие отцы могут получиться даже из нас с Терренсом. Так что не принижай свои способности.       – Зачем ты продолжаешь говорить об этом происшествии?       – Само на ум пришло, а уходить не торопится. На самом деле, до сих пор не могу понять, почему ты вмешался в их перепалку.       – Я не знаю. Правда. Просто тогда не смог промолчать. Вот и вмешался. Но Реджина права. Кэндис – её сын, она сама решает, какими методами его воспитывать.       – Кэндис, – повторил эхом Энтони. – Почти как Конфетка. Своеобразно.       – Не думаю, что его обрадовало бы такое обращение, тем более что в реальности это имя имеет довольно красивую трактовку и означает «белый свет» или что-то в этом роде. Оно опять же реально существующее, его многие носят.       – Девушки, но не парни.       – Вот с этим не поспоришь.       – У Реджины есть либо чувство юмора, либо зашкаливающая ненависть к сыну.       – Ставлю на второе.       – Пожалуй, поддержу твой выбор, потому что такое...       Энтони оборвал себя на полуслове, завис в прострации.       – Мартин? – позвал неуверенно.       – Что случилось?       – Посмотри вон туда. И скажи мне, что это не Рейчел, а кто-то отдалённо на неё похожий, обжимается там с кем-то из твоих целомудренных и благовоспитанных выпускников, проводящих время исключительно за учебниками и нисколько не настроенных на любовные отношения, – произнёс Энтони, явно пытаясь съязвить.       Мартин проследил направление, в котором ему указывали, присмотрелся и с трудом удержался от ехидного замечания или ещё более экспрессивной реакции. Проще говоря, его так и надирало неприлично заржать.       Единственным высказыванием, на которое его хватило, оказалась фраза:       – Кларки... Вы сумасшедшие. Оба.       После чего всё-таки запрокинул голову и громко засмеялся, выразив своё отношение к ситуации. * * *       Последний месяц лета ознаменовали собой бесконечные дожди. Вообще в Лондоне удивить ими хоть кого-то было довольно проблематично, но такая частота их выпадения начинала утомлять и напрягать.       В жизни Мартина Уилзи было не так уж много событий, вынуждавших возвращаться к ним мысленно на протяжении длительного времени. Большинство дней его жизни были похожи друг на друга, а потому любое происшествие, выбивающееся из привычной повседневности, привлекало к себе повышенное внимание. Заставляло прокручивать в памяти отдельные сцены-фрагменты, размышлять о сказанном, находить эти фразы удачными или же, напротив, считать их настоящим проявлением глупости.       Эпизод, нарушивший спокойный ход его жизни, оказался нестандартным настолько, что не желал выходить из головы в течение полутора месяцев.       Мартин находил это нелепым, тихонько посмеивался над собой и своими умозаключениями, качал головой. Прижимался лбом к холодному стеклу и закрывал глаза, старясь избавиться от надоедливых картин прошлого, но добивался обратного результата. Они становились ярче и намного настойчивее, нежели прежде.       Мысленно Мартин возвращался к выпускному вечеру этого года. К сюрпризам, приготовленным для определённого человека, совершенно не ожидавшего ничего подобного.       Для него самого.       К встрече, которая не планировалась. Встрече, которая взбесила основательно. Не потому, что человек, стоявший на пути Мартина, был ему категорически неприятен и пробуждал в душе лишь самые мерзкие чувства, а потому, что его методы привлечения внимания никуда не годились, едва не став причиной катастрофы.       Кто-то кинулся под колёса машины, и Мартин едва успел затормозить. Яркий свет фар выхватил из темноты силуэт человека, вставшего на пути автомобиля. Лицо разглядеть не получилось, оно было скрыто капюшоном толстовки.       А вот половая принадлежность не вызвала сомнений.       – Если решил свести счёты с жизнью, будь добр, выбери для этого другую машину! – излишне эмоционально выдал Мартин, ухватив парня за плечо и тряхнув со всей силы. – Меня не особенно привлекает перспектива оказаться по милости эпатажного суицидника за решёткой.       Капюшон с головы упал, и Мартин встретился глазами с неудавшимся самоубийцей, выскочившим на дорогу.       Вообще-то, как один из возможных, был рассмотрен вариант с мошенничеством. Схема довольно простая, но кто-то на неё ещё ведётся. Попасть под колёса, отделаться лёгким испугом, а потом стребовать с автовладельца компенсацию за причинённый моральный ущерб.       Терренс нередко рассказывал о существовании определённых, отработанных годами методов выбивания денег из рядовых граждан, занимался просвещением родственников на добровольных началах, что называется. Мартин обычно слушал эти рассказы вполуха, но некоторые истории всё-таки запоминал, чтобы не оказаться жертвой мошенников в случае чего.       Ни та, ни другая версия не задержались надолго, когда удалось рассмотреть лицо этого мальчишки.       Вслед за узнаванием последовало удивление, и вся заготовленная речь пошла прахом, потому что тогда, стоя неподалёку от своего дома и стискивая пальцы на чужом плече, Мартин смотрел в глаза не какого-нибудь мальчишки-бродяжки, совсем нет. Внимательный взгляд, скользивший по его лицу, принадлежал одному из учеников академии, вытянувшемуся за год, прошедший с момента знакомства, ещё на пару сантиметров, сокративших разницу в росте ещё значительнее, нежели прежде.       Те же тёмные глаза, те же не слишком аккуратно подстриженные пряди каштановых волос. И совершенно иное поведение, словно не год прошёл с момента первой встречи, а добрый десяток лет.       – За решётку ты всё равно не попадёшь, – произнёс юноша, позволив отметить ещё одно изменение, произошедшее с ним за время нахождения на расстоянии – голос стал гораздо выразительнее; Мартину даже показалось, что его пытаются соблазнить, но, с точки зрения любого здравомыслящего человека, это было безумием. – Родственники, среди которых в два счёта найдутся адвокаты, прокуроры, судьи помогут уйти от наказания или существенно его смягчить.       – То есть, ты решил проверить, насколько слаженно действуют мой брат и его...       Мартин заткнулся. Он не был уверен, что при довольно-таки юном собеседнике стоит распространяться об особенностях отношений, установившихся в семьи Уилзи. Хотя, современные дети могли его самого чему угодно научить, не только такому. Меры предосторожности явно были лишними. Подтверждение чему Мартин получил уже совсем скоро.       – Любовник? – подсказал собеседник.       – Супруг вообще-то. Но какая разница? Что касается их возможной реакции, то я тебе и так могу в красках обрисовать, не обязательно проводить эксперименты.       – Мы как-то неправильно начали общение сегодня. Обычно люди приветствуют друг друга.       – Обычно они договариваются о встрече заранее и не бросаются под колёса машины тем, с кем желают пообщаться.       – В следующий раз я обязательно воспользуюсь данной инструкцией.       – Если без шуток, что ты здесь делаешь?       Мартин додумался разжать ладонь, попутно поймав себя на мысли, что на коже стопроцентно останутся синяки.       – Добрый вечер, господин будущий директор, – продолжал кривляться Кэндис.       Мартин хмурился, на приветствие отвечать не торопился. Ему было не до лицедейства.       – Что ты здесь делаешь? – повторил раздражённее, нежели прежде.       – Просто захотелось повидаться, и я не придумал ничего лучше, чем нанести визит вежливости. Поскольку мне никогда не доводилось бывать в гостях, ни дома, ни квартиры я не знаю, вот и бродил по окрестностям, дожидаясь появления.       – Тебе не кажется, что это немного нелепо?       – Нет.       – А мне – да. И вообще... Куда смотрят твои родители? Уже поздно, я бы своего ребёнка в такое время из дома не отпустил.       – Мать в стакан и на странички журнальчика с обнажёнными мужиками, отец на сиськи очередной любовницы, – иронично заметил Кэндис, несмотря на то, что говорил чистую правду, нисколько не преувеличивая. – Им наплевать, где я и с кем. Они не заметят моего отсутствия, даже если я пропаду из дома на неделю.       – И чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы я предложил поселиться у меня?       – Я не возражаю.       – То, что я однажды вмешался в ваш конфликт с Реджиной, не означает, что теперь я постоянно буду тебя спасать и закрывать собой, если возникнет такая потребность.       – Ты помнишь имя моей матери, – произнесено это было с такой широкой улыбкой, словно ничего лучше Кэндису слышать не приходилось. – А моё?       – Кэндис Брайт, – невозмутимо ответил Мартин. – Человек, не вернувший мне платок.       – Помнишь, значит.       – Да. И раз уж мы выяснили, что помним имена и должности друг друга, может, скажешь, что, на самом деле, привело тебя сюда?       – Мне действительно нужно было увидеться с тобой.       – Вот как?       – Да.       – Мы увиделись. Миссия выполнена. Можно расходиться. Вообще-то, стоит признать, что подготовка к выпускному вечеру меня основательно вымотала, потому сейчас я не в настроении и единственное, о чём мечтаю, так только о крепком и здоровом сне. Ты отбираешь у меня драгоценное время, но и оставить тебя на улице не могу. Может, родителям твоим действительно наплевать, и они спокойно воспринимают ночные прогулки ребёнка по улице, я вот таким нездоровым похуизмом не отличаюсь.       – Пригласишь переночевать к себе?       – Нет. Говори, куда тебя отвезти, и садись в машину.       – К Мартине.       – Куда?       – К моей двоюродной сестре, – пояснил Кэндис. – Дома мне сегодня рады не будут, а там всегда ко двору прихожусь.       – Вот видишь. У тебя есть запасной вариант. Мог сразу туда отправляться, – произнёс Мартин. – Давай, садись, не тяни время.       Кэндис не стал провоцировать, затевая спор, устроился на пассажирском сидении, назвал нужный адрес и заткнулся, в чём Мартин видел только плюс. Ему не хотелось тогда разговаривать, да и вообще ничего не хотелось. Он планировал после возвращения быстро принять душ и лечь спать, пролежав в кровати до обеда, а лучше – до самого вечера следующего дня. Его планы сломали, теперь приходилось разбираться с чужими проблемами вместо того, чтобы наслаждаться заслуженным отдыхом.       Кэндис практически никак не напоминал о своём существовании, только один раз попросил влажную салфетку. Мартин посоветовал поискать в бардачке, и Кэндис потянулся туда. Помимо упаковки с салфетками обнаружил начатую шоколадку. Мартин заметил голодный взгляд, направленный на это лакомство, усмехнулся.       – Угощайся, если хочешь, – предложил, подумав, что себе купит ещё.       – Правда? Можно?       – Да. Почему нет?       – Не знаю, – усмехнулся Кэндис. – Может, ты жадный и злой.       – Злой бы отправил тебя на все четыре стороны, а не подвозил, стараясь избавить от потенциальных неприятностей в лице пьяных, обдолбанных мудаков и прочих, не слишком благонадёжных элементов человеческого общества.       – Спасибо, – произнёс Кэндис, без раздумий ухватив шоколадку и принимаясь за неё.       – Только у неё наполнитель специфичный. Может не понравиться.       Мартин усмехнулся. Сейчас его случайный попутчик снова стал тем ребёнком, с которым довелось столкнуться перед воротами академии в начале прошлой осени. Никаких попыток говорить хриплым тоном, никакого вызова в глазах. Просто обычная детская радость.       Хотя, как раз на ребёнка Кэндис похож не был, один только рост чего стоил. А вот на подростка – сколько угодно. Он, несомненно, выглядел старше своего возраста.       – «Линдт» с перцем чили. Согласен, что немного специфично, но это мой любимый вкус из всей линейки.       – Тогда ешь. Приятного аппетита.       – И снова спасибо, господин будущий директор.       – Всегда пожалуйста, – отозвался Мартин, стараясь акцентировать внимание на дороге, а не на своём пассажире, добивавшемся обратного результата.       Мартин чувствовал на себе его пристальный взгляд прежде, ощущал и сейчас. Поедая предложенный шоколад, Кэндис продолжал смотреть на своего личного водителя, явно желая если не заговорить, то пробудить интерес. Взгляд был настолько осязаемым, словно Кэндис не просто рассматривал Мартина, но и прикасался к нему.       Психологический гнёт, как он есть.       Мартин не выдержал. Повернул голову, поймав тот самый момент, когда Кэндис, отломив очередной квадратик шоколада, отправил его в рот, коснувшись пальцем губ и облизав подушечку, чтобы на коже не осталось ни следа подтаявшей какао-массы. Нарочно ведь так сделал, о банальных совпадениях речи не шло.       – Что за цирк?       – Тебе когда-нибудь говорили, какой ты красивый? – вопросом на вопрос ответил Кэндис, прожевав лакомство.       – Да. Постоянно. По несколько раз за день – обязательно. Не успеваю от поклонников и поклонниц отбиваться, а они всё засыпают меня комплиментами и засыпают.       – Я ведь серьёзно.       – А я – нет. Попрошу запомнить на будущее, что подобные вопросы обсуждать я с тобой не собираюсь.       – Впрочем, не так уж важно, как поступали другие люди, – продолжал Кэндис, проигнорировав пожелание-приказ. – Мне ведь просто хотелось, чтобы ты услышал нечто подобное от меня.       Мартин засмеялся.       – Послушай, парень, тебе сколько лет? Напомни, пожалуйста, а то меня, похоже, память подводит.       – Да причём тут возраст?       – Притом. На этом моменте можно заканчивать разговор, потому что обсуждение заранее обречено. Я не нанимался читать сказки на ночь каждому встречному дитю, а что-то другое с тобой делать нельзя. Да и воспринимать всерьёз слова столь юного создания довольно нелепо. Я ровно в два раза старше тебя, и я не страдаю определёнными наклонностями. Возможно, кто-то менее правильный и не такой законопослушный оценит старания и вознаградит по заслугам. Но, будь так добр, найди себе другого Гумберта, Кэнди.       – Кэндис, – автоматически поправил Брайт.       – Да нет. Никакой ошибки. Я сказал так, как хотел сказать. Именно Конфетка, – хмыкнул Мартин, притормаживая напротив ворот дома, на вид вполне внушающего доверие; не притон, и ладно. – Выходи, мы приехали.       Кэндис не торопился отстёгивать ремень безопасности и на свободу не рвался, продолжал сидеть на месте.       – А когда я стану немного старше? – спросил тихо.       – Что?       – Я смогу тебе понравиться?       – Странный мальчик. Странные вопросы, – произнёс Мартин, проводя ладонью по волосам. – Послушай, я не представляю, что творится в твоей голове, но одно я знаю точно: ни о каких отношениях речи быть не может. Ни сейчас, ни потом. Дело не только в том, что тебе ещё расти и расти...       – Всего-то несколько лет, а потом можно всё, что захочешь.       – Не захочу, – решительно ответил Мартин. – Дело ещё и в том, что я не заинтересован в отношениях такого рода. Да, для тебя не является тайной то, что мой брат живёт с мужчиной, но основная суть заключена в словах «мой брат». Терренс, а не я. Понимаешь? В моём будущем, помимо директорского поста, есть ещё милая девушка и парочка детей. Во всяком случае, мне бы этого хотелось. Мне не нравятся мужчины, совсем.       Солгал. Вообще-то нравились. Пожалуй, не меньше представительниц слабого пола. Не только в теории. В студенческие годы, да и после возвращения в Лондон он спал с парнями несколько раз, не замахиваясь при этом на серьёзные отношения. Мартин был убеждён: каким бы страстным и запоминающимся не был секс с мужчиной, для него это что-то вроде лекарства от скуки, лёгкого допинга и безобидного развлечения. В то же время девушки – реальная возможность создать семью и построить что-то, более или менее напоминающее союз Нэнси и Альберта, ставший для всех представителей младшего поколения Уилзи примером.       Но зачем это всё рассказывать практически незнакомому человеку, с которым не собираешься поддерживать отношения в дальнейшем? И уж точно не рассматриваешь в качестве потенциального объекта любви. Он не рассматривал. Во всяком случае, не теперь.       О том, что будет в дальнейшем, старался не думать, хоть и понимал прекрасно, что с годами Кэндис превратится в прекрасного лебедя из совершенно не гадкого утёнка. Станет невозможно красивым. Таким, что потерять от него голову будет проще простого. Мать-то до того, как увлеклась спиртным, была красавицей, каких поискать.       Мартин ради интереса нашёл её старые фотографии в сети. Перед той, юной Реджиной никто бы не устоял.       Кэндис не ответил. Порылся в сумке-планшете, достал оттуда папку и бросил её на сиденье, выбравшись из машины.       – Спасибо, что подвёз, господин будущий директор, – произнёс бесцветным тоном.       – Что в папке?       – То, ради чего я сегодня и приходил, – пояснил Кэндис. – Что-то вроде благодарности за спасение. Я давно это придумал, но в жизнь воплотить не получалось, а когда сделал, долго сомневался, стоит ли отдавать. Сегодня решил рискнуть. Может быть, понравится. Может, нет. В любом случае, я старался, а мисс Кларк говорит, что у меня большое будущее в этом направлении, если буду и дальше над собой работать. Наверное, там всё не так уж плохо.       Мартин потянулся, чтобы забрать папку. Кэндис воспользовался ситуацией, перехватил его за запястье, вновь нырнув в салон и упираясь коленом в сиденье.       Несколько секунд обмена взглядами, несколько рваных выдохов, ладонь, скользящая по щеке, и ступор из-за осознания, что грубой силой отстранить не получится. Рука не поднимется ударить, особенно при воспоминании о методах воспитания, используемых Реджиной Брайт.       – Дождись меня. Дождись, пока я вырасту. И я сделаю тебя счастливым. Обещаю.       – Иди к чёрту, – ласково пожелал Мартин, несильно отталкивая Кэндиса.       Когда он уехал, Кэндис продолжал стоять на дороге, провожая машину взглядом.       Мартин был бы рад позабыть о случившемся, но в реальности это провернуть не удалось.       С момента встречи прошло полтора месяца.       В папке оказалась повесть, посвящённая Мартину, напоминавшая до боли его собственные потуги на литературу, вроде легенды о леди-комете. Только не такие наивные, конечно. Он бы не поверил, что это столь юный человек написал, если бы не был лично знаком с автором.       За шесть недель Мартин успел перечитать сказку не менее десяти раз. Полностью, по частям... Не столь важно, как именно, главное, что читал, видя в главном герое себя и поражаясь тому, когда Кэндис успел столько о нём узнать. Задавался актуальным вопросом, как он это сделал?       К повести прилагалось письмо на французском языке. Мартин пытался перевести его своими силами, просидел несколько часов со словарём, весьма непродуктивно пообщался с онлайн-переводчиком, получил невероятную околесицу и решил попросить помощи у Троя.       – Думаю, ничего сложного там не будет. Просто один лист текста.       – А почему Энтони не попросишь? – удивился Трой. – Он ведь ближе и со сканами копаться не надо.       – У Энтони полное погружение в любовь. Не хочу отрывать.       – Понятно. Давай свой текст, попробую перевести. Что там вообще? Что-нибудь, связанное с профессиональными вопросами?       – Честно? Не знаю. Но, думаю, что нет. Мне просто... прислали письмо с таким содержанием, и я до сих пор не могу понять, что именно отправитель хотел донести до моего сведения.       На перевод у Троя ушло не больше пяти минут. Взгляд после ознакомления с написанным стал говорящим, ухмылка – многозначительной.       Мартин ждал вердикта, сидя на стуле, пряча ладони в рукавах старого домашнего свитера, который рука не поднималась выбросить. Сейчас, в сезон надоедающих дождей и холода в помещении, вещь пришлась весьма кстати.       Трой на экране продолжал смотреть на бывшего одноклассника с подозрением.       – Может, и правильно, что к Энтони не обратился, – произнёс, нарушая тишину. – Он бы засчитал твоё поражение прямо сейчас.       – Почему?       – Потому что такие письма не пишут нелюбимым людям. В твоём окружении явно есть кто-то, кому ты небезразличен в любовном плане. Если вкратце, то тут написано...       Трой говорил, но Мартин его не слышал, лишь изредка выхватывал из общего потока слов отдельные фразы – не пошлые, без двусмысленных намёков, но ясно дававшие понять, что адресат значит в жизни отправителя.       За окном шелестел дождь, а Мартину слышалось в шёпоте капель совсем иное послание, чудилось в оконном стекле совсем иное отражение.       Он снова видел тёмные глаза, волну неровно остриженных прядей.       В ушах настойчиво звучали три фразы. Одна за другой.       Дождись, пока я вырасту. Я сделаю тебя счастливым. Обещаю.       Убирайся из моих мыслей, думал Мартин, кусая губы.       И Кэндис, показав ему язык, действительно уходил. Но не навсегда, только на определённый период, давая передышку.       Время шло, за окном всё так же, как и прежде лил дождь.       Приближалась очередная осень и очередной учебный год.