Будни «Чёрной орхидеи»

      «Дорогой Алекс!       Прости, что так долго игнорировала тебя, не отвечая на звонки и сообщения. Не думай, что они оставались без внимания. Я видела каждое из писем, написанных тобой и даже сейчас, спустя определённый промежуток времени, могу с уверенностью, не боясь ошибиться, озвучить их количество. С того момента, когда я перестала отвечать, их набралось ровно тридцать – по письму раз в два дня. Обновление счётчика в девять часов вечера по московскому времени.       Я проверяла почту и каждый раз говорила себе, что как только появится очередное послание, обязательно прочитаю их все, по порядку. Цифра менялась, курсор скользил по значку конверта, но я так и не решилась ознакомиться с содержанием, понимая, что стоит только начать – остановиться уже не получится. Обязательно возникнет потребность в написании ответа, а я зареклась общаться с окружающими людьми, добровольно погрузившись в тотальное одиночество.       Мне нужен был период, отведённый под размышления.       Мне требовалась жёсткая переоценка ценностей.       А теперь я поняла, чего хочу от жизни, составила план действий и не собираюсь от него отступать.       Нелепо спрашивать, помнишь ли ты, какое сегодня число. Нелепо, потому что ответ виден на экране моего ноутбука, открыт в соседней вкладке, и я, периодически пробегаясь глазами по тексту, одновременно улыбаюсь и плачу.       Разумеется, ты помнишь.       Сегодня мне исполняется семнадцать.       Помимо этого, наступивший день ознаменован ещё двумя важными событиями. Мы знакомы два года, а вместе, как пара, год.       То время, что мы провели вместе, стало самым счастливым в моей жизни. С ним ничто не идёт в сравнение, в чём, без сомнения, твоя заслуга.       Наши отношения всегда казались мне чем-то нереальным, невозможным, совершенным. Глядя на своих родителей, я сомневалась, что вообще захочу когда-нибудь заводить отношения. Их пример был весьма и весьма дурным, но нисколько не заразительным, что бы там не говорили. Я рьяно избегала отношений с молодыми людьми, старалась держаться от них на расстоянии, едва ли не шарахалась в сторону, а потом появился ты. Сама до сих пор не понимаю, как тебе удалось настолько завладеть моим вниманием, но ты стал важной частью моей жизни. Настолько важной, что, кажется, не будь тебя, я бы и вовсе не смогла жить.       Нас свёл Лондон.       Этот город, неторопливый, серый и как будто вечно пребывающий в сонном состоянии, заиграл сотней красок, стоило только увидеть тебя. Рядом с тобой я чувствовала себя по-настоящему счастливой.       Сейчас, сидя в тёмной комнате в гордом одиночестве, я вспоминаю моменты нашей жизни. Смешные, иногда нелепые, грустные и трогательные, романтичные и те, о которых думать не хочется вовсе, отмеченные скандалами и взаимными упрёками, брошенными в пылу гнева.       Наши отношения не были идеальными, в принципе. Но они были идеальными для меня. В них нашлось место для грусти и радости, для слёз и глупого молчания, для смеха и нежных признаний, произнесённых шёпотом. Кажется, я и сейчас слышу твой голос, звучащий в ушах. Правильнее сказать, я погружаюсь в воспоминания и мечтаю услышать его сейчас, но мне не хватает решимости – точно знаю, что не наберу номер и не позвоню. При нынешнем раскладе подобный поступок будет лишним.       Я вспоминаю нашу первую встречу.       Фирменный стакан с изображением русалки, зелёный свитшот, собственные волосы, собранные в узел, и карандаш, торчавший за ухом. Кажется, в тот момент я была похожа на городскую сумасшедшую в своём наряде, выдержанном в невероятно ярких тонах, стоптанных кедах и с этим нелепым карандашом.       Пальцы в угольной пыли...       Желание выпить кофе посетило меня прямо в процессе написания очередной картины. Оно было настолько непреодолимым, что я не смогла отказать себе в такой мелочи. Казалось, что если я не получу порцию бодрящего напитка сейчас же – просто-напросто не выживу, и я вышла из студии в том, что на мне было тогда. В России бы надо мной посмеялись, а в Англии всем наплевать; там и своих фриков хватает, ещё одна творческая личность никого до глубины души не шокировала.       Первый глоток стал истинным наслаждением, а потом... Потом я споткнулась и едва не растянулась на асфальте. Ты подхватил меня, а я в «благодарность» вывернула на тебя кофе, не успевший к тому времени остыть. Не лучшее начало знакомства – вылить кипяток на руку незнакомцу.       Благо, что поблизости находилась аптека, и мы быстро приобрели средство, помогающее при ожогах.       Забавно, что мы целый месяц разговаривали с тобой исключительно на английском, а о том, что оба русские, узнали по чистой случайности, когда увидели на улице туриста и решились помочь. Точнее, я решилась, а ты сначала нахмурился, а потом приоткрыл от удивления рот. Прекрасно помню, каким изумленным взглядом ты одарил меня тогда. Но я была шокирована не меньше.       Мне часто говорили, что я похожа на дочь туманного Альбиона, такую типичную, без примесей. Светлые волосы, ресницы, бледная кожа, практически нетронутая загаром. Потому твоя ошибка меня не слишком шокировала, больше удивляла собственная недальновидность.       Я готова была записать тебя в уроженцы Франции, Италии или Испании, но никогда бы не подумала, что ты родился и вырос в России.       Открывшаяся правда произвела впечатление на нас обоих, поразила до глубины души и лишила дара речи.       Зато потом, начав говорить на русском, мы уже не могли остановиться. Удивительно, ведь и во время общения на английском у нас практически не было никаких проволочек. Однако... Происхождение, кажется, сблизило нас ещё сильнее. Стало своего рода знаком, что эта встреча не такая уж случайная. Обратно мы полетели вместе и там, в родной стране, окончательно определились со своими чувствами.       Наша Москва и наш Лондон были совершенно разными по эмоциональной окраске, и я до сих пор не понимаю, почему впечатления настолько контрастные.       Нет, определённо, мне нравилось и то, и другое, но не могу отделаться от ощущения, что в разных городах события действительно развивались по разным сценариям.       В Лондоне мы чувствовали больше свободы, дышали полной грудью, наслаждались.       В Москве ощущалось некое давление, ограничение, как будто мы боялись ответственности, возложенной на наши плечи родителями. Наверное, именно так всё и было. Постоянно оглядывались назад, анализировали каждый поступок, совершённый нами, а о безрассудстве не шло и речи. Больше времени проводили со своими компаниями, общались с ними, пересекаясь не так часто.       В Лондоне у нас тоже были знакомые, но на порядок меньше, чем в родном городе. Там мы с тобой стали самыми близкими друг для друга.       Знаешь, открою тебе маленькую тайну. В момент знакомства я совершенно не рассматривала тебя в качестве потенциального бой-френда. Ты произвёл приятное впечатление, приглянулся мне, как человек. Ещё больше, как модель. Невероятно харизматичная и, несомненно, достойная того, чтобы быть запечатлённой на холсте. Мне нравилось работать с тобой, рисовать тебя снова и снова. Ты мне позировал, не жалуясь и не капризничая, как делали остальные мои лондонские знакомые, а потом мы разговаривали до самого рассвета. За нами никто не следил, не звонил по несколько раз за вечер, не требовал вернуться домой к определённому часу, а потому мы были вольны распоряжаться временем так, как нам того хотелось.       Наши разговоры всегда меня вдохновляли. Ты был потрясающим собеседником и заскучать в твоей компании, кажется, вообще нереально, потому что у тебя всегда есть, что сказать. Не проскальзывает тех нелепых, столь ненавистных мне неловких пауз между репликами, свойственных общению со многими из моих знакомых. Я считала тебя лучшим другом и подумать не могла, что через год сама в тебя влюблюсь без памяти.       Проведя год за партой, мы снова улетели на каникулы в наш город. Тогда что-то неуловимо изменилось, и это почувствовали мы оба.       Мы не были уже только друзьями, но и возлюбленными себя не называли. Боялись откровенно поговорить о чувствах, удерживая дистанцию, но при этом выдавая себя действиями, взглядами, жестами.       Лондон стал для меня самым романтичным городом мира.       Мой шестнадцатый день рождения мы тоже встречали вместе, очередной разговор едва ли не до утра, шампанское из запасов моих родителей, разлитое по бокалам, а потом гнетущая тишина, повисшая между нами впервые за то время, что длилось знакомство. Я помню, как ты смотрел на меня тогда, неоднократно вспоминаю наш первый поцелуй и предложение стать твоей девушкой.       Несмотря на то, что оно представлялось мне само собой разумеющимся, шок всё равно был. Я действительно растерялась, подумав, что это такая глупая шутка, но ты не улыбался и не смеялся, продолжая ждать ответа.       Переломный момент и самый сладкий поцелуй, что мне когда-либо довелось получать.       Я ощутила его сразу после того, как ответила согласием. Иначе и быть не могло. Только «да», ни единой мысли об отказе.       Признаюсь честно, романтика никогда не казалась мне хоть сколько-нибудь привлекательной, по большей части наталкивая на мысли о фальши. Все эти слова, поступки и затасканные жесты, коими изобилуют отношения многочисленных пар... Я проживала их на страницах прочитанных книг и вместе с героями не меньшего количества кинолент, что мне довелось просматривать. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы убедиться: в жизни ничего подобного не хочется.       В общении с определёнными людьми я говорила об этом с невероятной уверенностью, раздражаясь, когда они заявляли снисходительно: «Ты изменишь мнение, как только появится тот, кто тебе нужен».       Я смеялась в ответ, а потом поняла, что они были правы. Когда в жизни появляется тот самый, особенный человек, всё приобретает иную эмоциональную окраску, даже то, что прежде представлялось одним сплошным клише, изученным вдоль и поперёк, а оттого – за счёт растиражированности – порядком раздражало, внезапно представляется в ином свете, приобретая иную окраску.       Находясь рядом с тобой, я ловила себя на мысли, что, кажется, мои принципы не настолько крепки, как мне виделось прежде, а противоречий в жизни невероятно много. Я ненавидела романтику и милые словечки, при этом обожала, когда ты называл меня своей маленькой принцессой. Мне нравилось вообще всё, что связано с тобой.       Наши разговоры, прогулки по ночному городу, посиделки в студии, спонтанные совместные вылазки и то, что, в представлении окружающих, возможно, считалось безрассудством.       Например, случай, когда я забралась на ограждение моста и стояла там, раскинув руки в разные стороны, подставив лицо дождевым каплям.       Любой другой человек, находившийся на твоём месте, принялся бы взывать к моему инстинкту самосохранения, говорить, что я веду себя, как идиотка, рискуя жизнью, попытался бы стащить оттуда, не успокоившись до тех пор, пока ход событий не изменится, и у девочки с пулей в голове не окажется под ногами твёрдая почва. Любой другой попытался бы сумасбродку спасти, а ты последовал за мной, тоже поднявшись на ограждение, скопировав позу. Мы так и стояли, соприкасаясь кончиками пальцев, а потом каждый из нас сделал шаг в сторону, ближе к центру. Мы соединили ладони, прижимая их друг к другу, но не переплетая пальцы. Дождь был холодным, практически ледяным, больше подходившим для зимнего сезона в Лондоне, но мы не торопились убегать, стояли неподвижно на месте. Когда мы всё-таки переплели пальцы, они с трудом сгибались, а ладони едва ли не примёрзли одна к другой.       Стоять на скользком ограждении – глупее не придумаешь, но именно в тот момент я чувствовала себя нереально счастливой. Ощущение полёта. Та самая свобода, о которой я говорила. И ты рядом со мной.       Одно из самых ярких воспоминаний, навеки врезавшихся в память.       Ты спрыгнул на мост первым, потянул меня за собой, крепко-крепко обнял, прижимая к себе.       Шептал, что я сумасшедшая.       Я снова смеялась и повторяла всего одно слово. «Да».       Помнишь тот день, незадолго до вылета?       День, когда я отказалась от привычного образа, сменив потёртые джинсы и неизменные яркие футболки на нечто более женственное. Тогда я думала, что мечтаю стать девушкой с обложки, вызывающей восхищение. И, кажется, мне удалось. В твоих глазах, стоило только показаться, без труда прочитывался восторг невероятной силы.       Необычно, наверное, наблюдать подобное преображение. Ты привыкаешь к девчонке в заношенных кедах, а потом видишь перед собой истинную леди. Мне самой этот поступок представлялся диким, сравнимым с попыткой влезть в кожу другого человека, но эксперимент оказался удачным и притягательным. Мне понравилось принимать в нём участие. Безумно понравился результат.       Тонкая цепочка с кулоном-бантиком на шее, алое платье с открытой спиной, волосы, свободно спадающие по плечам, а не собранные в стандартный пучок.       В тот вечер мне хотелось быть особенно привлекательной и желанной. Хотелось, чтобы ты увидел во мне не только свою в доску девчонку, но и просто красивую женщину. Я мысленно обращалась к тебе, и ты снова понял меня без слов.       Мы тогда впервые занимались любовью.       Прохладный шёлк платья алой лужицей растёкся по полу, соскользнув, стоило только спустить бретельки. Обжигающие прикосновения твоих рук, первый осторожный поцелуй в шею, скольжение пальцев по плечам, подцепленная ткань, тихий шорох.       И падали два башмачка       Со стуком на пол.       И воск слезами с ночника       На платье капал...       Тот период жизни, что мне довелось провести вдали от тебя, стал настоящим испытанием на прочность.       Я протестовала, отказываясь от одиночного перелёта, но мама не слушала, затыкая уши и хлопая дверью, будто маленькая девочка, обиженная в песочнице плохими мальчиками, когда я пыталась до неё докричаться, расписав в красках свою точку зрения. Ты знаешь, с тех пор, как отец ушёл от нас, она постоянно находится в состоянии нервного напряжения и готова выплеснуть агрессию на каждого встречного.       Препирались мы долго, спорили, с пеной у рта доказывая правильность своих доводов и ошибочность чужих. Альбина заверяла, что ничего страшного во временном расставании нет. Твой отец ей вторил, говорил, что очередной учебный год ты тоже начнёшь в одной из британских школ, и мы снова будем вместе.       Не мне тебе рассказывать, насколько упёртой иногда становится моя мать. Последнее слово осталось за ней, а я отправилась учиться в Лондон.       Не поверишь, но в этом году планируется слияние наших учебных заведений! Я слышала много положительных отзывов об академии, подобранной для тебя Владиславом Владимировичем, да и видела её несколько раз. Мне не довелось побывать внутри академии, но внешне она производит впечатление.       Величественная и невероятно красивая. Изысканная и чарующая. Под стать своему названию. Есть что-то мистическое в этом сочетание. Подчёркнуто аристократическое, даже королевское. «Чёрная орхидея». Само здание великолепно, и я часто ловила себя на мысли, что обязана нарисовать его, запечатлеть на бумаге, как когда-то запечатлела и твой портрет.       Как мало нужно, чтобы изменить мнение.       Нет, здание не утратило своей привлекательности и мне по-прежнему нравится. Иногда я приезжаю туда, стою напротив и думаю о том, как мы могли пройти вместе через эти ворота. Снова переплести пальцы, как тогда, на мосту, и сделать шаг вперёд. Тут нет никакой опасности, это не игра на грани жизни и смерти, просто школа...       Но академия – это не только здание и потрясающей красоты сад. Академия – это ещё и люди, которые в ней учатся. Иногда достаточно одного знакомства, чтобы оно перевернуло былое представление с ног на голову, а от восторга не осталось и следа.       Последние два месяца моей жизни похожи на ад, я блуждаю в кромешной темноте, всё чаще приходя к неутешительному выводу: кажется, из неё нет выхода. Я не хотела говорить тебе об этом, как и не хотела, чтобы ты запачкался той грязью, в которой утопили меня. Я мечтала забыть об этом, но моим чаяниям не суждено исполниться. С каждым днём, часом, минутой, секундой я всё сильнее увязаю в том дерьме, что вылито на меня окружающими людьми.       Я не знаю, как сказать тебе об этом, запуталась окончательно, оказалась в лабиринте, не имеющем выхода.       Одно я знаю точно. У меня не осталось сил на борьбу. Я смертельно устала и больше не выдержу.       Наверное, сейчас ты мучительно перебираешь в голове варианты возможных неприятностей, с которыми мне довелось здесь столкнуться. Рада была бы развеять твои сомнения, заявив, что это не более чем сезонная депрессия, обещающая закончиться совсем скоро; улыбнуться беззаботно... Но я не могу этого сделать.       Жизнь никогда не станет прежней. Я стремительно погружаюсь в безумие. Не без посторонней помощи.       Милый Алекс, мне очень плохо. Плохо, больно и страшно.       Ещё немного, и лимит моих сил будет исчерпан, а я сломаюсь окончательно...». * * *       Посетитель, зашедший в комнату, особой осторожностью не отличался, да и силу рассчитывать однозначно не умел. Дверь за его спиной захлопнулась так, что в помещении задрожали стёкла.       Кэрмит приоткрыл один глаз и, стараясь никак своего бодрствования не выдать, посмотрел на того, кто невероятно «грациозно», словно слон в посудной лавке, напомнил о своём существовании. Сомнений, в общем-то, не было. Завалиться в эту комнату мог только один человек, числившийся соседом Кэрмита ещё с тех самых пор, как они оказались учениками первого класса средней школы, а с годами получивший ещё и дополнительное звание лучшего друга. Иногда Кэрмит иронично отзывался о Даниэле Ричмонде, как о своём верном оруженосце, хотя никакого оружия у него и в помине не было. Просто данная формулировка звучала красиво, а Кэрмит не был лишён некой склонности к пафосу, проявлявшейся время от времени.       – Время пить чай, – громко оповестил Даниэль, подходя ближе к кровати и собираясь прикоснуться к плечу Кэрмита.       Не успел, ладонь его перехватили и крепко сжали. Вторую руку Кэрмит убрал от лица, ухмыльнулся довольно.       – И где же он? – поинтересовался.       – Ты не спишь, – резюмировал Даниэль, присаживаясь на самый край кровати.       – Как видишь. Пытался, но твоими стараниями сон свалил в неизвестном направлении и вряд ли вернётся в ближайшее время.       Кэрмит принял вертикальное положение, с трудом оторвавшись от подушки, и потянулся за расчёской, лежавшей в изголовье.       Следовало привести себя в порядок и выбраться на улицу – подышать немного свежим воздухом и поболтать с одноклассниками, если получится встретить кого-нибудь из них, не потерявшись в разношёрстной толпе. Разумеется, в преддверии первого учебного дня «Чёрная орхидея» напоминала муравейник, в который щедро плеснули кипятка, и обитатели хаотично побежали в разные стороны. Ученики, прибывающие в школу, служили отличной иллюстрацией к заявленной ситуации.       Поднявшись с кровати, Кэрмит подошёл к зеркалу и критично себя осмотрел.       Оно, в общем-то, ничего нового ему не сообщило, лишь в очередной раз повторило то, что Кэри и без него знал. Чтобы хорошо выглядеть, необходимо высыпаться и не игнорировать основы здорового образа жизни. В противном случае, красоте или – если не замахиваться на столь высокую оценку данных – хотя бы минимальной внешней привлекательности можно помахать рукой и попрощаться с ней навсегда.       Грим прекрасно маскировал все несовершенства кожи, убирал синеву под глазами и мелкие мимические морщинки, появляющиеся не только от наплевательского отношения к природным данным, но и от любви к улыбкам. Там, где косметика оказывалась бессильной, в ход шёл его величество графический редактор, слегка приглушающий яркость сеточки сосудов на белках и придающий коже сияние. На страницах каталога не парень – загляденье, картинка, которой любоваться, не переставая.       Но в реальности можно было наблюдать и слегка покрасневшие от постоянного недосыпа глаза, и тёмные круги под ними, усиленные следами размазавшихся косметических средств, нанесённых на кожу перед съёмками, а потом не до конца смытых.       Осыпавшийся чёрный карандаш и размазанная основа.       Кэрмит едва не застонал, ощутив, как от висков к затылку вновь растекается боль.       Ради съёмок пришлось подниматься едва ли не в пять утра. Принимая во внимание тот факт, что накануне он лёг в три, можно было с лёгкостью рассчитать, сколько времени оказалось отведено непосредственно под сон. Может, и были на свете везучие люди, способные высыпаться за два часа, но Кэри к ним точно не относился.       Он надеялся отоспаться, оказавшись на территории академии, но и тут уделить отдыху получилось не более получаса, потому что, стоило лишь погрузиться в состояние полудрёмы, как появился Даниэль.       С семи утра и до пяти вечера Кэрмит позировал, представляя новую коллекцию молодёжной одежды, призывно улыбался в камеру и старался никак не демонстрировать усталость, на него навалившуюся.       Он не был профессиональной моделью, не числился среди подопечных того или иного агентства, не принимал участия в кастингах и не бродил по «языку». Просто иногда принимал предложения от знакомого фотографа, работая на добровольных началах. В общем-то, мог отказаться, ничем не рискуя, но в большинстве случаев решение оказывалось положительным. Ему нравилось позировать, а Мэри говорила, что камера Кэрмита любит. У них полное взаимопонимание и идиллия, о которых только можно мечтать.       То ли камера действительно питала к Кэри нежные чувства, то ли профессионализм Мэри брал своё, но снимки получались прекрасными.       Сотрудничество длилось уже третий год, и Кэрмит знал, что получив фотографии, останется доволен результатом. Это его радовало, а вот отражение в зеркале и головная боль, спровоцированная недостатком сна – нет.       Кэри прислонился лбом к стеклянной поверхности, наслаждаясь её прохладой и делая несколько вдохов и выдохов. Закрыл глаза.       – Неважно выглядишь, – резюмировал Даниэль.       Кэри не церемонился, завёл за спину свободную руку и продемонстрировал приятелю неприличный жест.       Сам знал, что выглядит не просто неважно, а откровенно паршиво, но говорить об этом не хотелось.       Виной тому были не только съёмки, входившие в категорию приятных обязанностей, но и некоторые обстоятельства жизни, распространяться о которых Кэри не планировал. Во всяком случае, не сейчас, когда воспоминания ещё не утратили актуальности и свежести, а потому разворачивались перед глазами в красках, очерченные не бледными контурами, а жирными карандашными линиями, вдавленными в бумагу.       Иногда Кэри ловил себя на мысли, что такими темпами недалеко до сумасшествия, но потом приказывал мысленно выбросить всё из головы и трезво смотреть на ситуацию. Комплекс вины пожирал Кэрмита изнутри, как ржавчина лист железа, несмотря на то, что он ничего особенного не сделал, напротив, старался вести себя вежливо, даже корректно. Тем не менее, периодически вспоминал об этом, и становилось тошно. От ситуации, в которую оказался вовлечён, от собственного бессилия и от осознания, что иногда люди способны выворачивать правду наизнанку так, чтобы получить выгоду себе, попутно утопив другого. Ему периодически не везло оказываться на месте того самого второго участника событий.       Наверное, жизнь должна была научить его хоть чему-то ещё тогда, пару лет назад. Но не научила.       – Я это и без тебя знаю, – вздохнул, отстраняясь от зеркала и всё-таки берясь за расчёску, желая привести причёску в порядок. – Не скрою, приятнее было бы услышать, что я ослепителен и обворожителен, но сам вижу, что это совсем не так.       Волосы сложно было назвать непослушными, потому много времени тратить не требовалось. Пару раз провести по ним щёткой, пригладить, убрать чёлку на бок.       Выбраться в душевую, умыться, окончательно убирая с лица остатки грима. Поправить воротник, повязать шейный платок, надеть пиджак, растянуть губы в улыбке. Окончательно попрощаться с образом модели со страниц каталога и снова стать обыкновенным школьником. Относительно обыкновенным, если принять во внимание собственное происхождение и статус учебного заведения.       Но кого это волнует, в общем-то?       – Алкоголь?       – Нет. Как ни странно, работа. И усталость, – признался Кэрмит, воплощая в жизнь задуманное ранее.       Чтобы выглядеть прилично и не напоминать персонажа фильма ужасов, достаточно было привести себя в порядок.       Немного поработать над волосами, и всё уже не настолько плачевно, как прежде.       Вот и синева под глазами не слишком заметна.       С сухими губами ничего особо не сделаешь, разве что кремом можно смазать и больше не раздирать их, даже если очень хочется, а руки так сами и тянутся, желая в очередной раз содрать корочку.       – Выходит, снова снимался?       – Да. Мэри попросила, а я не смог отказать.       – Ей ты никогда не отказываешь.       – Не могу. Но, согласись, что результат стоит моих маленьких жертв. Она фотографирует и то, что нужно ей, и то, что прошу я. Второе, правда, так и осталось невостребованным, ну да ладно. Зато я могу любоваться собой в любой момент, когда мне того захочется.       – Ты так и не вручил полученные снимки тому, кому они предназначались?       – Знаешь, нет. Немного раскинул мозгами и подумал, что не хочу в очередной раз становиться источником неприятностей для своей семьи. Достаточно одного скандала, замешанного на сексе, в который они были втянуты моими стараниями. Здесь, конечно, не тот уровень. Не порнография, а лёгкая эротика, но дарить подобные фотоматериалы человеку, которого не особенно любишь и через пару недель собираешься послать на хер, несколько недальновидно.       – Ты расстался с Йеном?       – Да.       – В который раз?       – В тысячный? Миллионный?       – Как минимум, – подтвердил Даниэль. – Надолго ли?       – Думаю, что в этот раз – навсегда.       – Причины расставания?       – Не сошлись характерами, – пожав плечами, выдал Кэри. – Он долго полоскал мне мозги, я терпел все цирковые номера, что передо мной разыгрывали, старался быть милым, добрым и понимающим, но долго это продолжаться не могло. Я не хочу становиться чьей-то девочкой, но и заботливым отцом я тоже быть не хочу. Затрахала необходимость гладить по голове и, образно говоря, облизывать деточку с ног до головы, чтобы она перестала хмуриться. Мне нужно равноправие, а его нет, наверное, потому очередной мой опыт отношений благополучно провалился. Но мне нисколько не грустно. После того, что было, свобода от другого человека – это глоток свежего воздуха.       – Сейчас перед тобой огромный выбор, можешь снова посмотреть в сторону какой-нибудь юной леди, раз уж с парнем ничего не получилось.       – Думаешь?       – Вполне. В школе теперь много девушек. Среди них явно найдутся те, кому ты понравишься. Герда говорила, что ты весьма популярен среди её одноклассниц.       – Надеюсь, она спасёт меня от их общества.       – Каким образом? Продемонстрирует навыки фехтования, которым научилась? Или прискачет на белом коне, подхватит тебя, и вы вместе скроетесь за горизонтом, оставив твоих поклонниц с разбитым сердцем?       – Не столь кинематографично. Достаточно просто играть роль моей девушки, – заметил Кэрмит, положив расчёску обратно.       – А если она в процессе встретит кого-нибудь...       – Она уже встретила. Но он слепой идиот, не видящий дальше собственного носа. Потому в ближайшее время проведение кастинга для новых кандидатур на роль подставной девушки мне не грозит. Прекрасно, что для парней и девушек разные общежития. Прекрасно, что мне не придётся сталкиваться с ученицами той школы нигде, кроме учебных корпусов. Несколько часов вместе пережить реально.       – Думаешь, среди них и она?       – Утверждать не возьмусь, но подозреваю, что да. Мы ведь знаем, что она училась именно там. Конечно, никто не отменял версии с неоплаченными счетами и, как следствие, пролётом, но... Это, по-моему, один из тех вариантов, что принято называть чудесами, а я в них не верю. Если есть возможность оказаться ближе и испортить мне жизнь, вряд ли она откажется от столь привлекательной перспективы.       – Я не понимаю, что нужно сделать, чтобы человек тебя искренне возненавидел?       – Иногда достаточно просто быть мною, – произнёс Кэрмит, подходя к окну и распахивая его настежь, пропуская в комнату поток прохладного воздуха. – Мы с тобой не первый год знаем друг друга, Ричи. За это время ты, наверное, успел изучить меня вдоль и поперёк, так что должен был заметить странную закономерность. Чем больше усилий я прилагаю к сохранению хороших отношений, чем деликатнее действую, тем сильнее меня ненавидят и мечтают сравнять с землёй, предварительно отравив жизнь по максимуму. Наверное, тот или та, кого я в итоге полюблю взаимно, в самом начале должен проникнуться ко мне лютой ненавистью, переходя от неё к любви, а не наоборот.       – Я бы не делал столь громких заявлений.       – Почему?       – Ну...       Кэрмит несколько минут смотрел на Даниэля, ожидая внятного ответа. В итоге не удержался и засмеялся.       – Мысль материальна и всё такое? Брось! Из всего, что я когда-либо говорил в таком плане, у меня никогда ничего не сбывалось. И не сбудется даже при условии, что я озвучу нечто подобное, задувая свечи на праздничном торте, попутно провожая взглядом падающую звезду и отламывая большую часть косточки индюшки. Все мои отношения, так или иначе, заканчиваются тотальным пиздецом, и я, пожалуй, начинаю привыкать к столь неутешительному положению вещей. Возможно, со временем начну находить в этой расстановке сил извращённое удовольствие и наслаждаться.       – Я не в этом смысле.       Даниэль поднялся с кровати и подошёл к подоконнику, посмотрел во двор академии. Школьники по-прежнему сновали туда-сюда, от привычного порядка не осталось и следа. Даниэль придерживался мнения, что жизнь школы не так уж скоро вернётся в привычную колею, тем более что перемены наблюдались по всем фронтам, начиная от состава учеников, заканчивая руководством.       Вместо школы для мальчиков – академия смешанного типа, вместо прежнего директора – его младший сын.       Не то чтобы Даниэля это сильно напрягало или смущало. Просто было непривычно осознавать, что вместо Альберта Уилзи, к которому все привыкли, директорское кресло займёт Мартин.       Члены семьи Ричмонд не водили дружбы с этими людьми, не имели представления о том, что собой представляет мистер Уилзи-младший, потому не стоило заранее печалиться о судьбе академии, пророча в ней наступление хаоса и анархии. Даниэль и не пророчил, он лишь считал себя, в некоторой степени, консерватором, относился к переменам с недоверием, перетекающим в пренебрежение, и придерживался мнения, что хотел бы покинуть стены школы ещё при прежнем руководстве. Альберт зарекомендовал себя неоднократно, а Мартин...       Мартин был всего-навсего неопытным новичком, чистым листом, не имеющим ни хороших, ни плохих характеристик.       – А в каком тогда?       Кэрмит повернул голову, чтобы посмотреть собеседнику в глаза и адресовать ему ещё одну улыбку.       Особенную, как называл её про себя Даниэль. Не потому, что питал иллюзии. Не потому, что хотел занимать в жизни Кэрмита Трэйтона особое место, претендуя на звание не друга, но постоянного молодого человека. Вовсе нет.       Улыбку эту действительно можно было назвать особенной, поскольку предназначалась она определённым личностям из окружения Кэрмита. Несмотря на довольно обширную сеть знакомств, близких – за исключением родственников – людей у Кэри наблюдалось не так уж много. Вполне реально по пальцам одной руки пересчитать – всего-то двое. Даниэль и Герда.       У Герды был брат-близнец. Казалось бы, найдя общий язык с ней, Кэри вполне может поддерживать приятельские отношения и с ним. Но общение не сложилось. Они с Кэрмитом практически не контактировали, ограничиваясь вежливыми приветствиями. Если возникала необходимость поговорить, чтобы не сидеть в омерзительной тишине, выбор падал на нейтральные темы. Насколько близка была Кэрмиту Герда, настолько же далёким оказался Кай.       Да, их именно так и звали. Кай и Герда. Старшее поколение семьи Эткинс отличалось специфическим чувством юмора, а, может, повышенной любовью к сказке «Снежная королева». То ли заранее напророчили, то ли само собой так получилось, но в характерах близнецов проскальзывало нечто такое, сближающее их с книжными прототипами.       Хотя бы любовь к розам разных видов.       Герда – старше брата на целых три минуты – действительно увлекалась садоводством и была не слишком оригинальна в плане фаворитов, неизменно останавливая выбор на королеве цветов.       Впрочем, уход за ними был не единственным пунктом в списке хобби. Помимо садоводства Герда занималась ещё и конным спортом, непрофессионально, на уровне любителя, но всё-таки.       Прошлое оказалось отмечено периодом фехтования, но данное увлечение угасло столь же стремительно, как вспыхнуло. Прозанимавшись не больше года, Герда отставила шпагу в сторону, сосредоточившись на лошадях.       Кай Эткинс оставался равнодушным к миру флоры, называя розами своих девушек, коих у него уже набралось достаточное количество. Постоянством он не отличался, но его это не слишком-то занимало. Девушек Кай считал чем-то вроде необременительного развлечения, основное его внимание сосредоточилось исключительно на построении будущего, большинство мыслей крутилось вокруг карьерного роста, а всё остальное не имело значения.       Герда иногда называла брата холодным сердцем, а он не протестовал, воспринимая данное высказывание в качестве не столько констатации факта, сколько комплимента.       Большого интереса к окружению Герды он не проявлял, да и вообще с ними практически не говорил на личные темы. Предел его откровенности проявился лишь однажды, когда во время игры в «Правду или действие» Кай елейным тоном заявил, что оторвёт яйца любому, кто отважится поступить с его сестрой так, как он сам поступает со своими дамами. Выразительный взгляд при этом был направлен на определённого человека – адресат послания вычислялся моментально.       Кэрмит, в общем-то, не претендовал.       Но с тех пор они друг друга недолюбливали, предпочитая на людях демонстрировать вежливый нейтралитет, раз уж условия выполнялись, и Герда не латала разбитое сердце, оставшись в гордом одиночестве. Если же и латала, то вовсе не по вине Кэрмита.       У него имелись определённые представления о любви и чёткое разграничение её видов, не пересекавшихся между собой.       Вид первый. Та, что тесно переплеталась со страстью.       Вид второй. Та, что не имела с влечением ничего общего.       Кэрмит нередко говорил, что любит и Герду, и Даниэля, но эти признания относились как раз ко второму типу любви.       Старшая Эткинс и Ричмонд приходились ему кем-то вроде обожаемых кузенов, с которыми можно говорить вообще обо всём, не ограничивая себя рамками. Откровенничать, смеяться над определёнными шутками, не опасаясь оказаться в списке обладателей дурного вкуса, можно даже разрыдаться в их жилетки, если станет совсем плохо.       Или самому послужить жилеткой, когда возникнет такая потребность.       Теперь Даниэль наблюдал перемены в классификации.       Кэрмит пытался добавить туда третий пункт. Как вариант, слегка расширить понятие первого вида. Любовь, тесно переплетающаяся со страстью, но замешанная изначально не только на желании, но и на ненависти. Страшное, должно быть, сочетание.       – Мне кажется, что полюбить человека, которого ненавидишь, практически невозможно, – пояснил он, проводя пальцами по гладкому подоконнику и прижимаясь затылком к стене. – А если и существует подобное, то мне сложно его представить. Ты ненавидишь человека, желаешь стереть его в порошок, и вдруг внезапно осознаёшь, что тебя к нему тянет. И что делать? Знаешь, как поступит большинство? Сомневаюсь, что такая история имеет все шансы на счастье. Это самое большинство не признает правду, напротив, постарается доказать себе обратное, обрушит на ненавистно-любимого человека ещё больше презрения, причинит ещё большую боль. Что, по-твоему, должен делать тот, кого так любят? Вытерпеть все нападки? Прощать любые промахи? Обнимать и шептать, что это жизнь такая, а не человек? На мой взгляд, нелепо.       – Ты просто слишком серьёзно относишься к моим пространным рассуждениям, – заметил Кэрмит, приложив палец к губам Даниэля и погладив их серединку. – Я всего лишь предположил, а ты начал выстраивать теорию. Меньше серьёзности, Ричи, и жить станет легче.       – Есть у меня один пример перед глазами, который многое не воспринимает всерьёз. И я бы не сказал, что у него такая уж простая жизнь, – ответил Даниэль, осторожно убирая ладонь от своего лица и чуть склонив голову.       – Никогда на меня не равняйся, – усмехнулся Кэрмит.       – Потому что никогда не достигну твоего уровня?       – Потому что ты обычный человек.       – А ты?       – А я почти обычный. Попроси меня кто-нибудь придумать описание своей личности в паре слов или в одном предложении, я бы назвал себя тем самым индивидом, у которого всё-всё-всё через задницу. Не лучший пример для подражания. Хуже не придумаешь. Так что не равняйся.       – Да вроде и не пытался.       – Вот и умница, Ричи. Пойду умоюсь, – оповестил Кэрмит. – И поприветствую заодно одноклассников, каких встречу. Кстати...       – Да?       – За язык тебя никто не тянул.       – И?       – Время пить чай. Я бы не отказался от чашки-другой.       – Заварю, когда вернёшься. Остывший он омерзителен. * * *       Он впервые оказался в этом месте, получив возможность полюбоваться обещанными видами не на экране ноутбука, рассматривая предложенные поисковыми системами и официальным сайтом фотографии, а в реальности.       Разумеется, снимки, независимо от качества, не могли передать и сотой доли величия, заключённого в этом здании. Смотреть на него можно было часами. Не школа, а произведение искусства.       Будь она доступной для посещения, сюда бы туристы ломились толпами, желая запечатлеть себя на фоне данного учебного заведения, а потом хвастать перед знакомыми очередным достижением, наряду с отснятым Вестминстером или Гайд-парком.       В данный момент он мог судить об академии только по внешнему виду. Качество образования, профессионализм преподавательского состава, личности одноклассников пока оставались для него тайной, покрытой мраком.       Короткий разговор с директором, небольшая экскурсия в компании префекта, а затем Алекс вновь оказался предоставлен самому себе. Одиночество можно было скрасить общением, но единственный знакомый Алекса, по совместительству его сосед по комнате, пока не приехал.       Со своими вещами Алекс разобрался быстро, пребывание в четырёх стенах его достало, и он решил прогуляться по школе, познакомившись с учебным заведением, приютившим его на год и ставшим трамплином во взрослую жизнь.       Столь пафосная формулировка принадлежала Владиславу Ильинскому, отцу Алекса. Сам он придерживался мнения, что обучение в академии «Чёрная орхидея» не более чем дань традициям того общества, в котором они вращались. Нужно было соответствовать.       Чужие дети учились в Англии, вот и ему предписывалось повторить данный путь, независимо от собственных пожеланий. Прекрасно, что они совпадали с волей отца, а не противоречили ей.       Алекс не протестовал против переезда, наоборот, поддержал принятие данного решения обеими руками. Англия с давних пор была ему всё равно, что дом родной. Он прилетал сюда так часто, что, кажется, перестал находить нечто новое для себя. Каждый раз, спускаясь по трапу самолёта и оказываясь в аэропорту «Хитроу», он как будто возвращался домой. С той лишь разницей, что в Москве его всегда встречали, а здесь он находился в гордом одиночестве, что, впрочем, нисколько не портило общего впечатления.       Правильнее сказать, он действительно возвращался, потому что ладонь сжимала ключи от дома, а во внутреннем кармане куртки лежал паспорт гражданина Великобритании. Алекс не помнил, когда именно отец озаботился получением второго – помимо российского – гражданства для себя и своей семьи, но был ему искренне за это благодарен и признателен. Гораздо приятнее прилетать сюда не на правах гостя, а на правах полноправного жителя.       Кроме того, выбирая между двумя странами для жизни, Алекс всё-таки отдавал предпочтение именно Великобритании, а не России.       Он планировал получать здесь высшее образование и работать в дальнейшем, прилетая в Россию только в случае крайней необходимости, когда ностальгия станет невыносимой. При таком раскладе вполне логично было и школу заканчивать здесь, чтобы получить все необходимые для поступления в британский вуз документы, а не копаться с переводами, доказательством соответствия одних бумаг другим и прочей бюрократической ерундой, способной основательно измотать, вытянуть определённое количество денег и выжечь немало нервных клеток. Можно было, в принципе, и время потратить, и финансы, но Алекс предпочитал распределять ресурсы с максимальной пользой, не швыряя их направо и налево.       Помимо варианта с Великобританией был ещё и тот, в котором фигурировала Бельгия, активно продвигаемый на рассмотрение матерью. Она аргументировала своё желание отправить Алекса именно туда наличием родственников и тем, что он не останется там без присмотра.       Собственно, то, что Елена считала плюсом, для Алекса проходило в графе минусов. Он не желал соседствовать с Ликой, несмотря на то, что она приходилась ему близкой родственницей и вроде как должна была ждать с распростёртыми объятиями.       Алекс мог с уверенностью заявить, что их отношения со старшей сестрой наладились только после того, как она покинула родной дом, и период вынужденного соседства благополучно закончился.       Снова жить с ней под одной крышей? Ни за какие сокровища мира! Чтобы обращаться к нему нежно, употребляя в речи слово «братик» вместо «чудовище», ей необходимо пересекаться с ним не чаще раза в год. На второй день она начнёт его ненавидеть.       Какое совместное проживание? О чём вообще речь?       Да и зачем рисовать в воображение самое мерзкое? В Англии он, оставшись без наблюдения, продолжит вести себя точно так, как вёл и прежде. Уж точно не превратит дом в притон и не сделает разнузданные оргии стилем жизни. Он в доме-то проживёт от силы несколько дней, а потом отправится в школу, там же и проведёт большую часть года, не выбираясь за пределы учебного заведения. Разве что во время школьных экскурсий. Но и там потеряться проблематично, если есть голова на плечах. У него точно есть.       В конечном итоге, выбор пал на Великобританию, и Алекс выдохнул с облегчением. Топор под названием «Бельгия», висевший над головой, стремительно рухнул вниз, при этом совершенно не зацепив, не оставив и мелкой царапинки. Лика в телефонном разговоре восторги младшего брата разделила.       Алекс улетел в Лондон и теперь неспешно прогуливался по территории академии, прикидывая, какими событиями наполнится грядущий год.       Обойдя вокруг здания, Алекс замер напротив главного входа, посмотрел наверх, оценивая, сравнивая с прежним учебным заведением. Резюмируя, что закономерно: бывшая школа рядом с этой академией не стояла, несмотря на свой статус вроде как элитной. Всё-таки были существенные различия между элитными школами России и Великобритании.       Не в пользу первых, к сожалению.       – Ты подстригся? Когда только успел? Вроде не собирался ничего подобного делать, – раздался за спиной удивлённый голос, после чего на плечо опустилась ладонь. – Эй, Кэрмит, ты снова со своими наушниками?       Алекс обернулся, глядя на собеседницу, явно спутавшую его с посторонним человеком.       Девушка, как и он, была одета в школьную униформу. Правда, шейный платок не надевала, заменив его шарфом, завязанным в крупный бант.       Длинные тёмные волосы, свободно спадающие на плечи, тёмные же глаза, чуточку острые черты лица, но при этом неожиданно приятные, а не наталкивающие на мысли о представителях крысиного семейства.       – Ой, – она убрала руку и отступила на шаг назад. – Извини. Первый день на новом месте, а я уже умудрилась попасть в крайне неловкую ситуацию. Мне показалось, что тут стоит мой друг.       – Я могу стать вполне достойной заменой.       – Можешь. Почему, собственно, нет, – девушка засмеялась. – Вы даже внешне немного, совсем чуть-чуть похожи, но не уверена, что ты захочешь откликаться на имя Кэри.       – Изящный способ узнать моё имя?       – Более или менее, – она потянулась, чтобы убрать от лица волосы, отбросив их назад отточенным жестом. – Как тебя зовут?       В голове Алекса на яркой вспышкой промелькнула мысль об истинных леди, знающих цену себе и своей красоте, а потому умеющих произвести впечатление.       – Александр Ильинский. Можно просто Алекс.       – О!       – Что такое?       – Ты тоже новенький? Тут учится мой брат и парочка друзей, а они знают всех. По их рассказам знаю и я. Кого-то заочно, а с кем-то пересекалась неоднократно. О тебе прежде слышать не доводилось.       – Новенький, – подтвердил Алекс.       – Есть знакомые среди учеников?       – Только Ник. Точнее, Николас Треверси, если тебе это имя о чём-то говорит.       – Ничего себе! У нас, оказывается, есть общие знакомые. С Николасом я знакома, и мы давно общаемся. Можно сказать, что он мой хороший друг.       Данное замечание прозвучало не слишком радостно, но Алекс не стал задавать дополнительные вопросы, посчитав, что ему вполне могло показаться.       – Кроме него есть ещё один человек.       – Правда?       – Да. Одна девушка, имя которой я так и не узнал.       – Прости. Я сегодня потрясающе рассеянна, – она закатила глаза. – Меня зовут Герда Эткинс. Можно просто... Герда. Не удивляйся, мои родители хотели быть оригинальными, вот и решили так назвать ребёнка.       – Давай угадаю. Твоего брата зовут Кай?       – Точно. Именно так.       – Они и, правда, отличились.       – Раньше меня немного напрягало это, сейчас я привыкла и вполне нормально реагирую и на собственное имя, и на затасканную шутку а-ля «Милая Герда, где же твой Кай?». На самом деле, лучше бы им его не искать, потому что мой братец способен испортить настроение кому угодно.       – Неужели?       – Представь себе. В любом случае, вы с ним ещё встретитесь, составишь собственное впечатление. Вы же с Ником в одном классе?       – Да.       – Тогда, несомненно, пересечётесь. Они с моим братом одноклассники, и их отношения я вполне могу назвать приятельскими. Кэри и Даниэль учатся вместе с ними, однако не могу сказать, что вчетвером они очень дружны. Общаются немного, но больше из вежливости, нежели потому, что это доставляет им удовольствие. Я общаюсь и с теми, и с другими. И, видимо, с тобой. В этом году здесь новеньких, как грязи. Наша школа перешла под крыло «Орхидеи», теперь процесс слияния, интеграции и всё такое. Не знаю, насколько удачным окажется эксперимент, но ожидаю временных трудностей. Ещё и директор новый. Год проходит под лозунгом «новички атакуют». Раз новеньких много, конкуренция будет большой. Чтобы нас заметили, придётся активничать.       – А если я не хочу?       – Проявлять активность или быть замеченным?       – Второе.       – Верится с трудом.       – Почему?       – Не скажу, что великолепно разбираюсь в людях, но мне кажется, что ты любишь находиться на виду. В центре внимания, что называется. Кроме того, думаю, что ты обладаешь ярко выраженными лидерскими качествами, что является весьма ценным качеством личности. Выскочек никто не любит, но если грамотно подойти к вопросу своей реализации в обществе, вполне реально добиться высокого положения и...       – Герда, такое чувство, что тебя укусил братец, и ты начала говорить в точности, как он. Здравствуй, солнышко. Давно не виделись.       Довести мысль до конца Герде не позволили. В разговор вмешался посторонний, появление которого Алекс благополучно пропустил. Зато сейчас получил возможность внимательно рассмотреть парня, стоявшего за спиной у Герды. Ошибиться было просто нереально.       Алекс сразу понял, что перед ним находится тот самый Кэрмит, с которым его спутали. Во внешности у них, несомненно, проскальзывало определённое количество схожих черт, но первым делом в глаза бросался идентичный – пара-тройка сантиметров разницы – рост и чёрный цвет волос. Стоило встретиться взглядами, и становилось понятно, что окраска радужки тоже одинаковая – светло-зелёная.       В отличие от Кэрмита, Алекс волосы не отращивал, стриг их коротко. У недоотражения отдельные пряди доходили до ключиц. Взгляд был пристальным, цепким, оценивающим и... наглым. Будто Кэрмит уже сейчас, на стадии знакомства, бросал вызов, подталкивая к решительным действиям, к противостоянию.       Не на жизнь, а на смерть. Кого-то одного из участников столкновения.       Пусть победа и звание героя достанется сильнейшему.       Кэри – кажется, используя подобную вариацию, сокращала его имя Герда – вёл себя так, словно знал, что неотразим, и отчаянно навязывал данную точку зрения окружающим, желая увидеть в их глазах восторг и восхищение. Может быть, другие свободно велись и дарили очередную порцию и того, и другого, но Алекс пребывал в твёрдой уверенности, что в его глазах ничего подобного не отразится. Если Кэрмиту суждено разглядеть там определённые чувства, то они окажутся прямо противоположными желаемому запросу.       – Всего лишь пару дней, – заметила Герда, привстав на цыпочки и чмокнув Кэрмита в щёку, в ответ на поцелуй, пришедшийся в макушку. – Ты что-то хотел?       – Да. Собирался кое-что уточнить, но, кажется, появился не вовремя, отвлёк от разговора...       – Это ваш новый одноклассник, – произнесла Герда.       – Правда? – Кэри улыбнулся дежурной улыбкой, которую Алексу хотелось смазать одним ударом, превратив этот чёртов красивый рот в кровавый оскал, и протянул ладонь для рукопожатия. – Что ж, будем знакомы. Кэрмит Трэйтон.       – Александр Ильинский.       – Русский?       На мгновение благодушие, отражённое на лице, исчезло, уступив место иным эмоциям. Кэри нахмурился, между бровей пролегла складка. Новое открытие явно не принесло ему радости и удовольствия.       То ли ещё будет?       – А что? Какие-то проблемы?       Алексу хотелось откровенно покривляться, спровоцировав скандал, но он удержался в рамках лицемерного этикета.       – Нет, ни единой.       Стоило отдать должное, а ещё позавидовать подобному самообладанию. Кэрмит достаточно быстро взял себя в руки, сумел спрятать истинные эмоции, улыбнулся шире, чем прежде, и отрицательно покачал головой.       Алекс, спустя внушительный промежуток времени, соизволил ответить на предложенное рукопожатие. Отметил про себя, насколько жалким выглядит данный жест. Довольно унизительно стоять с протянутой рукой, не зная, соизволит ли собеседник сжать ладонь или проигнорирует, опустив ниже плинтуса. Ему хотелось сделать именно это, но он вновь наступил на горло собственной песне.       – Приятно познакомиться, – произнёс, стараясь унять ту волну чёрной ненависти, что поднималась в душе, отвоёвывая себе внушительное пространство.       – Взаимно.       Кэрмит от рукопожатия постарался скорее избавиться. На подсознательном уровне, наверное, почувствовал, что ему мысленно ломают пальцы. Во всяком случае, представляют подобные действия в красках, лишь усилием воли сдерживаясь.       – Что именно ты собирался уточнить? – поинтересовалась Герда.       – Это личный разговор, не предназначенный для посторонних ушей. Думаю, найду тебя позже, тогда и обсудим детали.       – Пожалуй, поищу Николаса. Вдруг он уже приехал, – поспешил ретироваться Алекс, понимая, что сейчас находиться в данной компании больше не желает. – Приятно было с вами обоими познакомиться и пообщаться, но я вынужден откланяться. Не буду мешать.       Говоря откровенно, он не рассчитывал на столь скорое столкновение лицом к лицу. Полагал, что встреча с новыми одноклассниками состоится завтра утром, на занятиях, но не сейчас. Жизнь внесла коррективы, столкнув его с тем, кого хотелось растерзать просто потому, что он жил на этом свете. За сам факт существования.       До недавнего времени Алекс не думал, что способен испытывать столь сильные чувства.       Он вообще никогда не считал, что умеет запредельно сильно ненавидеть. Как оказалось, вполне.       Всё, что было прежде, представлялось детским лепетом, а тут – беспросветная чернота в глазах, желание сжать ладони на шее и не отпускать, наслаждаясь хрипом, рвущимся из горла, ощущая лихорадочное прикосновение ногтей, царапающих руки в попытке избавиться от захвата, осознание, мелькающее в глазах, и изумление.       Поймёт ли он вообще, что его ненавидят? Поймёт ли, за что именно?       Пребывать в неведении до последнего он не будет. Алекс обязательно ему напомнит, расскажет в подробностях, обрисует в деталях. Закон жизни, гласящий, что за всё необходимо платить, никто не отменял. Возможно, кто-то великодушный способен прощать долги, но здесь сумма невероятно высока, чтобы списать её и больше не вспоминать.       Потратив ещё полчаса на прогулку, Алекс решил вернуться в комнату и дожидаться появления Николаса там.       За это время толпа народа значительно поредела. Родители уехали, представители младшего поколения отправились разбирать вещи, устраиваясь на местах. Периодически Алекс натыкался взглядом на группки учеников, но Ника ни в одной из них не наблюдал. Расстояние от здания школы до общежития Алекс преодолел в рекордно короткие сроки. Он собирался открыть дверь, но звук чужого голоса заставил притормозить на месте, временно отказавшись от недавних планов.       – Слушай, мы раньше нигде не встречались?       Алекс обернулся, не резко и дёргано, будто нарушитель закона, пойманный на месте преступления бравым полицейским, а медленно, с ленцой. Создавая видимость, что не собирался этого делать, но жалость к собеседнику одержала победу, и снисхождение не заставило себя ждать.       Кэрмит стоял, прислонившись спиной к колонне, сложив руки на груди и скрестив ноги в щиколотках. Показательно картинная поза. Не хватало только для большего эффекта разыграть небольшое представление. Пристально рассматривать носки ботинок, а потом вскинуть голову, сделав одолжение тем, что вообще решил посмотреть в сторону недостойного элемента.       – Например?       – В моих мечтах, – произнёс Кэрмит, опустив голову и позволив длинной чёлке закрыть половину лица: может, смеялся над собственным высказыванием и старался сохранить это в тайне, может, просто не хотел смотреть на собеседника. – Или в моей постели. Хотя, уверен, последнее я бы запомнил.       Несомненно. Потому что именно там я бы и свернул тебе шею.       – Не слишком ли рискованно выдвигать такие предположения в разговоре с человеком, которого видишь впервые в жизни?       – Ты не возражаешь, – хмыкнул Кэрмит. – Или хорошо притворяешься. Так, что? Не встречались? Или?..       – При таких условиях, однозначно – нет.       – Это была шутка. Ты попросил примеры, вот я и придумал парочку. Если серьёзно, то... Я теряюсь в догадках, прикидывая, что именно сказать. Мы могли пересечься где угодно, хоть в парке, хоть в магазине. Вдруг я случайно наступил тебе на ногу и не извинился. Или толкнул, и ты пролил на себя стакан с колой, испортив любимую рубашку, или...       Кэрмит говорил ещё что-то, но Алекс его практически не слышал. Реальность размыло, она стремительно уступила место воспоминаниям, содержащим отражение озвученной ситуации.       Правда, вторым участником событий был совсем не Кэри.       Падение, сорванная крышка, обжигающий напиток, выплёскивающийся из стакана, мокрая ткань, пострадавшая рука.       Алекса вышвырнуло обратно в реальность, стоило только ощутить фантомную боль ожога на руке. Он неосознанно потёр пострадавшее некогда место.       – Нет. Нам не доводилось пересекаться прежде. Никогда. С чего вообще такие вопросы?       – В момент нашего знакомства возникло ощущение... Даже не представляю, как это объяснить.       – Желательно словами.       Кэрмит прикрыл глаза, усмехнулся.       – Признаться, мне показалось, что у тебя имеются ко мне какие-то претензии, вот я и решил уточнить. Вдруг они, правда, есть, а я просто не помню, когда мы сталкивались и почему начали враждовать. Возможно, это лишь игры моего воображения, но, знаешь... Часто говорят, что некоторые люди как будто убивают взглядом. Ты меня не только убиваешь, но и расчленяешь с особой жестокостью.       – Слишком высокое самомнение, – заметил Алекс.       – Здорово, если так.       Кэрмит засунул руки в карманы брюк, провёл носком ботинка по ступенькам. Спорить не стал, позволяя Алексу самостоятельно составить мнение о его личности. И вряд ли планировал переубеждать в дальнейшем, независимо от того, какое впечатление сложится.       – Это всё, что ты хотел сказать?       – Нет. Ещё пара замечаний. На самом деле, я не русофоб, не подумай ничего такого. Меня мало волнует происхождение человека, и я не смотрю на его национальность. Есть только те, с кем мне приятно общаться, и те, кто вызывает отторжение. Это не зависит от крови.       – Отлично. Принято к сведению. Что-то ещё?       – И всё-таки я тебе не нравлюсь, – резюмировал Кэрмит.       – А должен?       – Нет. Разумеется, нет. Никто никому ничего не должен. Однако не буду лгать: мне гораздо сильнее импонирует перспектива подружиться с тобой, а не враждовать.       – Я подумаю над предложением, – пообещал Алекс, прекрасно понимая, что не станет тратить время на размышления.       Он давно всё для себя определил, расставил акценты и в ближайшее время не собирался отступать от задуманного.       Вместе с тем, отдавал себе отчёт, что сформировавшееся мнение способно пошатнуться, измениться и разрушиться вовсе, если не принимать на веру чужие слова, а потянуть за кончик нити, позволяя привести себя к стартовой позиции, попутно продемонстрировав все неаппетитные подробности сложившейся ситуации.       Вопрос: хотел ли он этого?       Или предпочитал смотреть на мир глазами другого человека, принимая на веру все его слова и не пытаясь самостоятельно разобраться в случившемся? * * *       С наступлением сумерек Кэндис Брайт остановился напротив ворот академии, бросил сумку с вещами на асфальт, сделал несколько глубоких вдохов, сопровождаемых протяжными выдохами.       Каждый раз, оказываясь здесь, он испытывал нечто схожее с трепетом. Академия притягивала его к себе. Правильнее сказать, не она сама, а определённый человек, чья жизнь теперь была неразрывно связана с данным учебным заведением.       Мартин Уилзи. Господин директор.       Несмотря на то, что они практически не общались, пересекаясь лишь время от времени, несмотря на то, что все чаяния Кэндиса оборачивались прахом, он всё равно приезжал сюда с энтузиазмом и воодушевлением. Каждый новый учебный год начинался для него с мыслей о встрече с Мартином.       Завершался, говоря откровенно, тем же самым.       Было в этом что-то до отвращения нелепое, но Кэндис ничего не мог с собой поделать. С тех пор, как Реджина впервые впечатала его лицом в ограждение, прошло немалое количество лет, можно было неоднократно разочароваться в своём идеале – придуманном, вероятнее всего, – но почему-то до сих пор не получилось. Не отпустило, с каждым годом накрывая всё сильнее, заставляя чувствовать себя глубоко несчастным от осознания, что мечты так и останутся несбывшимися.       Кэндис продолжал стоять на месте, стискивая в ладони пропуск, не решаясь поднести его к сканеру, позволив считать информацию. Рана, не зажившая окончательно, периодически напоминала о себе, стоило только немного не рассчитать силу и сжать ладонь сильнее обычного. В такие моменты Кэндис как будто стряхивал с себя остатки сна и вновь возвращался к созерцанию ворот в режиме реального времени.       Этот учебный год начинался для него иначе, нежели все остальные. Во время поездки и у ворот его не ждал разбор полётов и очередная порция упрёков за сломанную жизнь, что могла быть гораздо красочнее и интереснее, не появись он на свет.       Реджину Кэндис не видел больше недели, с тех самых пор, как в их семье прозвучал очередной раскат грома, а на ладони появилась памятная рана, обещавшая не один год напоминать о себе, оставив шрам. Что именно творилось в доме после появления отца, Кэндис не знал, но догадывался: ничего хорошего для Реджины и её очередного гражданского супруга.       Стать свидетелем скандала Кэндису не довелось. Инга, уже три года носившая статус супруги Альфреда Брайта и, соответственно, мачехи Кэндиса, увела его из этого змеиного гнезда сразу же, как только началось светопредставление. Посмотрев на рану, она авторитетно заявила, что без врачебной помощи никак не обойтись, после чего увезла Кэндиса в больницу, к своим знакомым специалистам. Кэндис не сопротивлялся, покорно выполняя всё, что говорила мачеха, понимая, что в данный момент она соображает гораздо лучше, нежели он.       Дома она отпаивала его кофе с ликёром, обнимала и заверяла, что всё будет хорошо. Кэндис пил предложенный напиток большими глотками и хотел только одного – провалиться в сон, чтобы больше не вспоминать происходящее, навеки позабыв алые потоки чужой и своей крови на руках. Не думать.       Просто отключиться.       Инга сказала, что теперь он будет жить с ними. Кэндис равнодушно кивнул, только в конце разговора позволив себе немного расчувствоваться, устроить голову на плече Инги и не отталкивать, когда она осторожно и как-то поразительно неловко его обняла.       Сегодня в школу его привезла мачеха. В ворота лицом не впечатывала. Она потрепала его по волосам – в кои-то веки нормально подстриженным – и пожелала хорошей учёбы.       Он улыбнулся в ответ и зашагал к академии, но до здания пока так и не добрался, остановившись у центральных ворот.       Кэндис наклонился, чтобы подхватить сумку за ручки, но вновь замер на месте, зацепившись взглядом за автомобиль, подъехавший прямо к воротам. Опустив стекло, незнакомка – рука определённо была женской; тонкое запястье, украшенное красивой милой безделушкой – поднесла карточку к считывающему устройству, подождала пару секунд, потраченных на идентификацию. Ворота открылись, позволяя машине беспрепятственно попасть внутрь.       Сложно объяснить, почему Кэндис зацепился взглядом за эту машину. Видел он в своей жизни и дороже, и роскошнее, и красивее. Но тут само собой получилось.       – Глупости какие-то, – произнёс он, всё же поднимая с земли вещи и закидывая сумку на плечо.       Когда-то она казалась ему невыносимо тяжёлой, а сейчас он с лёгкостью поднимал всё самостоятельно, без посторонней помощи. И всё равно нет-нет, да возвращался мысленно к тому времени, когда шагал в направлении общежития, ощущая, как ладонь будущего директора сжимает его руку. Вспоминал о своих литературных потугах, о повести, написанной в благодарность, о провокационных вопросах, заданных Мартину и собственном признании в письме, написанном на французском языке, для большей таинственности, вероятно.       Разумеется, на письмо Мартин не ответил, о повести никак не отозвался. Когда они пересеклись в академии, в начале учебного года, Кэндис собирался сказать слова приветствия, но будущий директор прошёл мимо и ни разу не обернулся.       Периодически Кэндис планировал принести извинения, представлял без труда, как произносит их, завершая речь словами «это было глупо», но стоило увидеть Мартина, и решимость пропадала.       Со временем Мартин вообще перестал его замечать. Если раньше на лице появлялось выражение, способное продемонстрировать раздражение от досадной встречи, то теперь всё чаще на нём отражалось потрясающее равнодушие. Когда во время мероприятий, проходивших в актовом зале, Кэндису доводилось подниматься на сцену, чтобы принять из рук Мартина очередную грамоту-поощрение, он чувствовал ледяной холод. Шептал одними губами «спасибо», после чего спешил ретироваться, как можно скорее.       Всё чаще он вспоминал импульсивность своего поступка, стремительность в принятии решения. Сожалел о них.       Не покидало ощущение: будь Мартин его одноклассником или учеником на год старше, сейчас о письме знала бы каждая собака. Смех за спиной, насмешливые надписи на шкафчике с личными вещами, указание пальцем, разорванная бумага, летящая в лицо.       Глупый, невозможно глупый Кэндис.       Мечтал о любви, а получил в ответ презрение.       – Прости, пожалуйста...       Кэндис повернулся к той, что решила заговорить с ним. В том, что именно с ним, сомнений не возникало.       Кэндис порядочно затянул с возвращением в общежитие, понимая, что днём здесь будет столпотворение, а вечером все уже более или менее акклиматизируются, так что не придётся толкаться, пробивая дорогу локтями. В расчетах не ошибся, потому что в общежитиях горел свет, а территория практически пустовала.       Взгляд скользнул по руке, задержался на приметном браслете с цветком из шёлка. Именно такой был на запястье девушки, сидевшей за рулём.       В целом, она была довольно милой. Не слишком высокого роста, в строгом платье и лёгком плаще, наброшенном на плечи. Светловолосая, светлоглазая. Хорошенькая, одним словом.       Ожившая куколка.       – Я могу чем-то помочь? – спросил Кэндис.       Она улыбнулась.       – На самом деле, мне немного неловко просить об одолжении, но я сегодня впервые оказалась с визитом в «Орхидее» и потому немного растерянна. Я не знаю, где находится кабинет директора. Мне очень нужно туда попасть, но, боюсь, без сопровождения придётся плутать здесь едва ли не до самого утра. Не окажешь мне небольшую услугу?       – Да, конечно. Мне совсем несложно.       – Спасибо. Ты очень меня выручил.       – Не стоит благодарности.       Кэндис улыбнулся в ответ, попутно пытаясь понять, с кем только что столкнулся. Сначала он подумал, что это его единомышленники, решившие приехать в академию вечером. Но теперь предположение отправилось в мусорную корзину, не получив подтверждения. Девушка не походила на ученицу, ещё меньше походила на мать потенциального ученика или ученицы. Для первого – взрослая, для второго – чрезмерно юная.       Лет двадцать, не больше. Может, двадцать один.       У неё был пропуск, и это многое меняло.       Новая учительница? Опять же – сомнительно.       Сначала он хотел заговорить с ней, но вовремя прикусил язык, понимая, что излишнее любопытство выглядит, по меньшей мере, неприлично. Его не должно волновать, кто и с какой целью приезжает к директору, как не должен волновать и сам директор.       Теперь уже директор.       Как же стремительно летит время! Кажется, только недавно он поедал шоколадку, сидя на пассажирском сидении и вопрошая, сможет ли Мартин его полюбить, умоляя подождать несколько лет до наступления возраста согласия, а потом...       Я сделаю тебя счастливым, Мартин.       Ну да, разумеется. Он себя-то счастливым сделать не способен, а туда же.       Рана под бинтами зачесалась, Кэндис поморщился.       Стук каблуков казался слишком громким. Девушка как будто торопилась, боялась не успеть сделать что-то важное.       Он потянул дверь центрального корпуса и замер на месте, столкнувшись лицом к лицу с новым директором.       – Добрый вечер, мистер Уилзи, – произнёс на автомате, хотя до сего момента собирался хранить молчание в случае пересечения.       Всё равно не рассчитывал на ответ. Правильно делал, в принципе, потому что ответом его Мартин не удостоил, вместо этого всё внимание направил на спутницу Кэндиса.       – Трис? Как ты здесь оказалась?       – Ну вот, – разочарованно протянула она. – Так со мной всегда и бывает. Стоит запланировать какое-нибудь мероприятие, и всё, можно считать, что удача отвернулась. Хотела сделать тебе сюрприз, но немного заблудилась и впустую потратила время. Этот милый молодой человек вызвался мне помочь. Если бы не он, я бы вовсе здесь потерялась. Ты говорил, что академия огромная, но я никогда не думала, что настолько!       – Милый молодой человек? – повторил Мартин, только теперь удостоив Кэндиса взглядом.       Кажется, он усмехнулся.       Подумал, что Кэндис нарочно всё это подстроил? Вызвался помочь, чтобы в очередной раз с ним столкнуться?       Скорее всего, именно об этом он и размышлял сейчас.       Кэндис продолжал удерживать дверь, но так и хотелось её отпустить, чтобы между директором и его дамой сердца – сомнения, зародившиеся прежде, стремительно перетекали в аксиому – вновь образовалась преграда. Пусть сами себе двери открывают, без помощи персонального швейцара.       Это было глупо, Кэндис понимал. Предчувствовал, что очередное приветствие останется без ответа, а его снова воспримут в качестве человека-невидимки, но не смог удержаться. Повторил недавние слова, произнеся не слишком громко:       – Добрый вечер, мистер Уилзи.       – Здравствуй, Кэнди, – произнёс Мартин, явно потеряв где-то несчастную «с», значительно менявшую значение имени.       – Кэндис, – машинально поправил Брайт, замечая, как Мартин перешагивает через порог и отходит в сторону, позволяя закрыть дверь.       – Именно так я и сказал. Спасибо за помощь.       Произнеся это, Мартин вновь потерял к ученику интерес, сосредоточившись на своей невесте. Поцеловал её в щёку, задал какой-то вопрос... Вместе они спустились по ступенькам и вскоре скрылись из поля зрения. До Кэндиса долетали обрывки фраз, мягкий смех девушки, отголоски стука её каблуков.       – Наслаждайтесь, – прошипел, зная, что ответ его никто не услышит.       Следовало развернуться и пойти к общежитию, но Кэндис продолжал стоять на месте, теперь окончательно понимая, что его годы ожидания ничего не стоили. Да и разве он мог надеяться? Разве у него был хоть один шанс?       Милая Трис, миниатюрная, женственная, ещё и блондинистая ко всему прочему, нежная-пренежная, как зефир или меренга.       Рядом он, высокий и темноволосый. Многие говорят, что красивый, но какой в этом толк, если он при любом раскладе был и остаётся парнем? В женской одежде будет смотреться не мило, а отвратительно. О собственных ощущениях и заикаться не стоит. До такого он точно не дойдёт.       Возможно, в представлении окружающих вполне неплох, но для Мартина он – подгоревшее печенье, а никакая не Конфетка.       Стоит ли гадать, кого в возможном противостоянии выберет Мартин?       В общем-то, ответ очевиден. Он и выбирать не станет. Он уже это сделал.       Не дождался.       Не ждал.