Будни «Чёрной орхидеи»

      Когда тебе семнадцать, кажется, что весь мир находится в кармане. Достаточно лишь запустить туда руку, и желаемое обнаружится в зоне досягаемости.       Глаза скрыты розовыми очками, на губах цветёт счастливая улыбка, а шкала разочарований по показателям находится на минимуме, ведь заполнить её, по сути, нечем. Самой большой трагедией в жизни является невзаимная любовь, о которой забудешь уже через несколько дней, недель или месяцев – в зависимости от того, насколько ветреная особа осталась с разбитым сердцем.       Кажется, в это время душевные раны затягиваются в разы быстрее, а груз ответственности не давит на плечи. Эмоции бьют через край, и это – единственное, что кажется важным. Каждый маленький шажок на пути к успеху даёт такое ощущение вселенской эйфории, что хватит на десятерых, но достаётся это только одному.       Когда тебе семнадцать, ты можешь менять мнение со скоростью, сравнимой с той, что выдают на трассе болиды или той, что свойственна свету. При этом никто не станет осуждать и говорить о ненадёжности, припишут разве что к творческим, немного – или сильно – эпатажным личностям, сумеют найти в таком поведении особое очарование и сделают своим лидером. Останется только склонить голову, позволив провести церемонию коронации, а после – почивать на лаврах, принимая почести и восторги с повышенным уровнем снисхождения во взоре. Делать вид, будто чужое внимание досаждает, а на деле наслаждаться им в полной мере.       Когда тебе семнадцать, перед тобой открыты сотни, тысячи, а то миллионы дверей. Никто не осудит за проступок. Скажут лишь, что каждый учится на своих ошибках, каждый выбирает собственный путь и нарабатывает жизненный опыт, о котором потом можно будет вспоминать со смехом, удивляясь, как такая мелочь могла вызывать шквал эмоций.       Чудесное время эти семнадцать лет. Обидно, когда ты проводишь их как будто за ширмой. У тебя и в помине нет розовых очков, потому что кто-то протянул руку, сорвал их и растоптал. Ещё обиднее, когда тебе не позволяют выбрать в жизни ту дорогу, к которой тяготеешь больше всего. Казалось бы, вот она, та самая волшебная дверь, к которой ты стремишься, с минуты на минуту ладонь коснётся ручки, потянет и откроет. Предвкушение становится таким сладким, что словами не передать. Вот оно счастье! Совсем близко.       Но ровно в тот момент, когда снисходит это озарение, кто-то хватает за плечи, распахивает настежь другую дверь и толкает туда, кардинально меняя жизнь, руша планы и заставляя существовать в реальности, которая тебе совсем не нравится. Однако... Правила игры придумал другой человек, и им следует подчиниться. Выхода нет, дверь захлопнулась за спиной и исчезла. Осталось лишь тёмное пространство. Тот, кто захочет выбраться, проложит дорогу к свету. Тот, кто опустит руки, окажется на дне. Такова правда жизни, которую ничем не переломить и не переписать, будто черновик эссе, добавляя детали, пришедшие на ум позднее и украсившие схему, превратив её в произведение искусства.       Когда тебе двадцать девять, почти тридцать, и в глазах большинства окружающих людей ты более чем успешен, нелепо жаловаться и сетовать на разбитые мечты. У тебя есть великолепное образование, о котором многим приходится только мечтать, титул, внушительный счёт в банке и, как следствие, уверенность в завтрашнем дне, дорогая одежда, чёрный кабриолет, честно выигранный в споре – ни единого потраченного фунта. Должность, которой могло бы позавидовать не меньшее, чем в случае с образованием, количество человек, красавица-невеста и множество других приятных плюшек, подаренных судьбой. Ты рождён в уважаемой семье, аристократ до мозга костей. Тебя любят в обществе и с завидной частотой приглашают на различные мероприятия. Кто-то говорит, что ты – любимчик Фортуны, и редкий человек усомнится в правдивости данного утверждения. Какие могут быть сомнения? Ты просто прекрасен!       Окружающие уверены, что все твои проблемы остались в прошлом. Ты давно перестал быть тенью старшего брата, сравняв счёт, а, может, получив лидерство в плане популярности. Последний раз вас путали тринадцать лет назад, ещё в школьный период. Так давно, что и вспоминать неловко. Своими поступками ты неоднократно доказал, что достоин уважения, и теперь никто не скажет, что младший представитель семьи Уилзи не яркая самобытная личность, а всего лишь «брат Терренса».       Нелепо при таком раскладе мечтать о возвращении на несколько лет назад, желая вновь превратиться в себя семнадцатилетнего. Того самого тихоню, паиньку и маменькиного сынка, которым тебя считали другие люди, а собственная солидарность с ними достигала стопроцентного совпадения. Но ты именно этим и занимаешься. Никому, даже родным брату и сестре, с которыми у тебя сложились достаточно тёплые, доверительные отношения, не признаёшься в существовании наивной мечты. Да и вообще искусством лицемерия овладел в совершенстве. Несколько лет фальшивых улыбок, и вскоре уже ничего не приходится разыгрывать. Всё само собой получается, как по мановению волшебной палочки.       Зато наедине с собой одолевают омерзительные мысли, и всё чаще хочется убежать от ответственности.       Ведь её груз почти невыносим.       Ты хочешь многое изменить в своей жизни, но позволить себе делать всё, что на ум приходит – та единственная роскошь, доступа к которой нет, и не будет.       Пока другие завидуют успехам, смотри на толпу праздных наблюдателей со снисхождением во взгляде. Им кажется, что с каждым шагом ты поднимаешься всё выше. Не обманывай их надежд. Ведь всю жизнь только тем и занимаешься, что воплощаешь мечты других людей, забывая о себе. Сделай хорошую мину при плохой игре и продолжай идти на дно, с каждым днём ненавидя сложившиеся порядки всё сильнее. Ведь никто не должен увидеть тебя настоящего. Никто не должен узнать о твоих страхах и слабостях. Согласно чужим представлениям, у тебя их просто нет.       Тебе двадцать девять. Ты выпускник престижного университета в прошлом и директор не менее престижной академии в настоящем.       Тебя зовут Мартин Уилзи, и это звучит гордо.       Имя, ставшее синонимом статуса, отражением общественного положения. И данному статусу нужно соответствовать. Уж что-что, а это давно известный факт, не поддающийся опровержению.       Но почему же отчаянно тянет отправить устоявшуюся жизнь в пропасть, показать судьбе средний палец и, оказавшись на руинах, начать строить всё так, как хочется, а не так, как надо? * * *       – Я не стану твоей женой.       – То есть, ты мне отказываешь?       – Всё правильно. Мой ответ: «Нет». Вспомни, сколько раз за последний год мы пытались реанимировать наши отношения? Получилось ли у нас хоть раз? Разумеется, ты можешь сказать, что да, но... Надолго ли хватало перемирия? Несколько дней тишины, а потом снова начинаются военные действия. Два года мы были вместе, из них почти половина прошла в бесконечных скандалах и попытках помириться, притом, что я люблю тебя, как человека, и не хотела бы продолжать эти бессмысленные споры.       – Тогда что мешает…       – Мартин, посмотри правде в глаза. Тебе не нужен этот брак, а мне не слишком-то приятно осознавать, что, ответив согласием, я стала обузой. Я много думала об этом и поняла, что хочу быть твоим другом, а не невестой. И расстаться мне хочется красиво, без обвинений и упрёков. Не потому, что ты плохой. И не потому, что плохая я. В каждом из нас есть масса положительных качеств, за которые обоих реально любить и ценить. Мы просто не подходим друг другу. Ты знаешь это не хуже меня.       Наверное, ему следовало страдать. Хотя бы ради приличия, чтобы доказать глубину и силу – несуществующей – любви.       По пути домой завернуть в магазин, приобрести полный джентльменский набор, состоящий из алкогольных напитков разной степени крепости, собрать всех друзей и знакомых за одним столом и вынести на обсуждение тему неблагодарных сук, которые счастья своего не ценят. Напиться до поросячьего визга, запустить себя, снять пару проституток, заняться самым грязным сексом в своей жизни, проснуться в луже блевотины в собственной квартире, а то и за её пределами, с трудом вспоминая, что происходило накануне. Позвонить бывшей невесте, обложить её матом, порыдать на плече у своей аудитории, внимательно наблюдающей за развитием непрофессиональной постановки... В общем, пойти по проверенному пути, неоднократно использованному другими брошенными женихами.       Через неделю посмотреть в зеркало, увидеть там омерзительное отражение с алыми, как будто налитыми кровью глазами, лицо, заросшее щетиной, запустить ладонь в засаленные волосы и понять, что так продолжаться не должно. Нужно прекратить страдать и начать новую жизнь.       С чистого листа.       Или как там принято говорить?       С головой уйти в работу, отказаться от отношений любого типа, как необременительных, так и серьёзных, наложив на них вето. Разочароваться в людях, любви, жизни и ещё в чём-нибудь, поскольку в противном случае, образ страдальца будет недостаточно продуманным и недостоверным. Любой, кто внимательно присмотрится, скажет, что всё выглядит недостаточно эмоционально. Какое расставание без трагедии? Обязательно должны быть драмы, скандалы, заламывание рук и обвинения в попытках сломать жизнь. Иначе это не настоящее прощание и не настоящие чувства, разбившие любящее сердце на мелкие кусочки.       Мартин прекрасно понимал, что при наличии желания и должном подходе способен превратить отказ Трис и последующее расставание с ней в трагедию локального масштаба. Достаточно лишь задействовать силу самовнушения, поверить, будто отчаянно любил эту женщину на протяжении двух лет, начиная с момента первой встречи. Любил так сильно, что теперь приходится вырывать из себя чувства с корнями, истекать кровью и отчаянно страдать, не зная, куда податься и как жить дальше. Любил так, что каждый вдох и выдох без любимой даётся с большим трудом, но...       Он знал, что это неправда. Он не испытывал ничего такого или отдалённо похожего на описанные выше симптомы, не нуждался во врачевателях, способных подлатать разбитое сердце, и, честно говоря, испытывал не столько разочарование, сколько облегчение, спровоцированное отказом.       Покупая обручальное кольцо, назначая Трис свидание и придумывая речь с предложением, он чувствовал, что совершает ошибку.       Ему не нужен был этот брак.       Не нужна была эта девушка.       Однако он всё равно пытался реализовать задуманное, желая изменить собственную жизнь до неузнаваемости, избежать всех тех ошибок, что были свойственны его предкам за пару-тройку сотен лет, прошедших с момента вступления в силу этой семейной особенности. Он жаждал обмануть судьбу, переиграть её, но она хохотала над этими попытками и снова выбрасывала на старт, напоминая, что до финала можно дойти только одним способом. То, чему суждено случиться, обязательно произойдёт, сколько бы усилий не было приложено.       Мартин всегда посмеивался над семейными легендами, считая их нелепыми сказками, иногда откровенно издеваясь над старшим братом, разглядевшим в дневниковых записях, запечатлённых на потрёпанных страницах, нечто идеальное и невероятно романтичное. Выиграл спор с Энтони, доказав, что за десять лет ни одна из его пассий не получит отдачи от фамильного проклятья Уилзи. Никто из них не пострадает и о легенде узнает только из рассказа, а не на собственной шкуре прочувствует её действие.       Теперь всё чаще мысленно возвращался к дневникам Роберта и думал, что, возможно, стоит перечитать их самостоятельно, не ориентируясь исключительно на краткий пересказ из уст брата, который слушал через слово, постоянно отмахиваясь и презрительно кривясь. Когда речь заходила о семейной легенде, Мартин превращался в живое воплощение сарказма. Раньше. Ныне что-то в голове щёлкнуло, заставив слегка пересмотреть отношение ко всему происходящему.       В отличие от Терренса, он не стремился каждые отношения, независимо от их продолжительности, связать с легендой и оценить по ней же. Подобное поведение представлялось ему, как минимум, нелепым. Мартин просто общался с интересными ему людьми. Более, менее, но интересными. У них была разная внешность, различный интеллектуальный уровень, разные сферы деятельности – никакого сходства. С кем-то общался недолго, с кем-то приличное время, но ни разу не ощущал ничего такого, что идеально подошло бы под определение помешательства и невозможности отказаться от этого человека.       Через десять лет с момента заключения спора, Мартин утвердился во мнении, что на нём легенда, считавшаяся семейной традицией, дала сбой. Он может гордиться собой и сообщить, что все неприятности семьи Уилзи остались в далёком прошлом. Он готов был заявить об этом во всеуслышание, прокричать, стоя на крыше академии, чтобы услышало как можно большее количество людей. Но почему-то не делал, а потом понял, что уверенность его основательно пошатнулась.       В душу закрались подозрения, напрямую связанные с определённым человеком, чьё присутствие в жизни Мартина стало закономерным. Он много раз отмахивался от этой мысли, но она оказалась безумно настойчивой, с каждым разом подкидывая всё большее количество поводов для размышлений, акцентируя внимание на моментах, ранее остававшихся незаметными.       Брак с Трис был его спасением, канатом, удерживающим от падения в бездну. Мартин надеялся, что она ответит согласием, они поженятся – со временем родятся дети, и их семья станет относительно крепкой ячейкой общества. Относительно счастливой. Относительно... какой-нибудь ещё. В любом случае, у него будет крепкий брак и без вмешательства легенды, ломающей чужие жизни в угоду непонятно чему. Точнее, понятно, но как-то нелепо. Воле покойной прапрабабки, обнаружившей дневник супруга и воспылавшей праведным гневом. Ей давно наплевать, а люди продолжают страдать и поныне.       Думая о своих отношениях с Трис, Мартин неоднократно вспоминал историю Роберта и его супруги. Прапрабабка – на самом деле, этих самых «пра» было гораздо больше, уж точно не два поколения между Мартином и Робертом промелькнуло – ревновала к мёртвому, чьи кости давно обратились в прах, а Трис – к школьнику, на чьих губах молоко ещё не обсохло. Школьнику, неспособному привлечь Мартина вообще ничем, если не принимать во внимание смазливую мордашку. Но стоило признать, что внешность была последним, на что Мартин смотрел, выбирая себе круг общения.       Размышлять о любовных переживаниях, связанных с именем Кэндиса, даже в перспективе, было абсурдно. До недавнего времени Мартин не упускал возможности посмеяться над предположениями своей девушки, постоянно напоминавшей о существовании данного человека, а потом не удержался и, спустя несколько лет бесконечных столкновений, как на территории, так и за пределами академии, поцеловал его первым. Не спрашивая разрешения, и не пытаясь хоть как-то обуздать порывы.       Почувствовал ли он что-то необычное в тот момент, когда ощутил теплоту и влагу чужого рта? Да нет, конечно. Ничего особенного не произошло. Были в его жизни поцелуи умелые, страстные и запоминающиеся. Такие, от которых голова шла кругом, и ноги подкашивались, те, которым этот порыв в туалетной комнате ресторана и в подмётки не годился.       Больше всего Мартина смущал не эффект, произведённый действиями, а факт их совершения, и то, что инициативу проявил он сам. Не пошёл на поводу у Кэндиса, а самостоятельно создал подобную ситуацию, потом решил сделать несколько шагов назад и вполне преуспел. Словно что-то встряхнуло его основательно, и всё встало по своим местам.       Мартин перестал всюду и везде натыкаться на Кэндиса. У него появилась возможность передохнуть и переосмыслить случившееся.       То ли семейная особенность определилась с выбором и сделала ставку на эту жертву, то ли приняла к сведению, что кандидатура не подходит, вот и перестала её навязывать.       У Мартина в запасе было два летних месяца, отведённых под попытки разобраться в самом себе и в странностях, его окружающих.       Жаль, что лето не может быть бесконечным.       Жаль, что придётся возвращаться обратно.       Он не забудет об академии, но имеет полное право не вспоминать об её учениках до тех пор, пока не начнётся очередной учебный год, и синие формы не заполонят коридоры здания. Где-то там, среди этой толпы, затеряется парень с совершенно не подходящим ему именем, и, может быть, в этот раз они не будут пересекаться. Разве что на церемонии, приуроченной к выпускному вечеру.       Не так много.       Жить можно.       Но до этого события ещё следовало добраться, в настоящее время на повестке дня были другие люди и другие события, никоим образом не связанные со странным мальчиком, посвящающим свои повести человеку, однажды вмешавшемуся в его скандал с матерью. Ничего толком не сделавшему, но заслужившему вечную благодарность.       Стоило ли причислять данное событие к ещё одному доказательству удачливости? Мартин не знал.       Он старался думать о прошлом как можно меньше, не возвращаться к нему и не анализировать.       Смириться с фактом, что это достояние ушедших дней, значит, бессмысленно раз за разом воскрешать всё в памяти. Нелепо вспоминать платок, пространные замечания о красивых именах, изумлённый взгляд маленького ребёнка, превратившегося с годами в более чем привлекательного юношу, разбросанные тетради и множество других мелочей, связывающих его с представителем младшего поколения семьи Брайт. Всё, что имеет к нему отношение, нужно уничтожить навсегда.       На повестке дня была несостоявшаяся свадьба и рухнувшие надежды, некогда на неё возложенные.       Желаемого эффекта Трис добилась. Расстались они пусть не друзьями, но приятелями. Без очередного скандала, обвинений и шампанского, стекающего за воротник. Голоса друг на друга не повышали, просто мило поужинали, потратив время на разговоры о делах и планах на будущее, а не на выяснение отношений.       Вернувшись домой, Мартин прошёл в спальню, потянул галстук, ослабляя узел, и запустил руку в карман. Нащупал маленькую бархатную коробочку. Несколько минут пристально смотрел на кольцо, купленное ради торжественного случая. Усмехнулся и бросил его на стол, подумав, что со временем решит, куда деть ненужный кусочек золота.       – Не быть тебе семейным человеком, Марти, – заметил немногим позже, отсалютовав бокалом отражению в зеркале. – Впрочем, какая разница? Не очень-то и хотелось.       В разгар летних каникул, примерно в начале августа, ему удалось вырваться за пределы Лондона, избавившись от постоянных размышлений о неурядицах в личной жизни, точнее о том, насколько нелепой была попытка добиться положительного ответа от Трис.       Несколько часов езды в молчании, никаких попутчиков, выключенный телефон. Моменты, проведённые наедине с самим собой. Воспоминания о знакомстве на каком-то благотворительном турнире по гольфу, об очаровательной улыбке и мыслях, что более милой девушки никогда встречать не доводилось. Был период: Мартину действительно казалось, что он встретил любовь всей жизни, с которой доживёт до глубокой старости, и именно Трис однажды закроет ему глаза.       Понадобилось всего лишь два года, чтобы навеки попрощаться с иллюзией и признать: нет, она – совсем не та, кто Мартину нужен. Обман был красивым и приятным, но нет ничего более нелепого, чем попытки ввести самого себя в заблуждение, растянувшиеся на годы.       – Наши отношения начались красиво. Пусть так же и закончатся, – произнесла Трис, придумав тост. – За цивилизованные расставания, дорогой.       – За них.       Мартин прислушался к её мнению, не разыгрывая комедию в лицах. Он знал, что может отпустить красиво, не испортив впечатление о себе. Он это сделал.       Не сжалось болезненно сердце, не захотелось догнать бывшую возлюбленную и попросить остаться. Никаких вторых и сто двадцать вторых шансов им не требовалось. Оба давно поняли, что не влюблены, их отношения держатся исключительно на воспоминаниях о том, что было в самом начале, но давно перегорело. Отпускать оказалось намного легче и приятнее, чем удерживать.       В спонтанном путешествии у него не было определённого маршрута, всё строилось на чистой импровизации. Просто поехать, куда глаза глядят, пытаясь отыскать прекрасное всюду и везде – набраться свежих впечатлений, избавившись от заедающей рутины, что постоянно держит за горло, не отпуская ни на секунду.       В качестве развлечения – видео-звонки родным и близким. Мосты с Парижем, «Лили, милая, помаши дяде Мартину ручкой», наблюдение за Троем в непривычном амплуа – заботливого отца, кормящего дочку с ложечки. Яблочное пюре, витамины, развивающие игры, «мы пытаемся разговаривать на двух языках и делаем успехи». Альтернатива этим разговорам – чтение дневниковых записей под приглушённым светом ночника.       Прикасаясь к прошлому, Мартин старался не думать, что это история его семьи. Воспринимал откровения родственника исключительно в качестве художественного вымысла, этакого стилизованного романчика о закрытой школе и не совсем обычной для того времени любви.       Слог у Роберта Уилзи был витиеватым и несколько перегруженным. Вроде бы личный дневник, в котором нет места пространным размышлениям, нужно самую суть обрисовывать, но нет же. Роберт использовал эту изящную словесность всюду и везде. Несмотря на – временами – откровенно лишнюю многословность родственника, Мартин находил его дневники чтивом весьма занимательным.       При желании он мог прочитать историю, написанную Робертом, за один вечер. Или за вечер и ночь. К утру знал бы ключевые моменты чужой жизни. Стоило только постараться. Но Мартин нарочно растягивал процесс ознакомления с семейной легендой, чтобы скрасить себе каждый вечер спонтанного путешествия и дочитать всё, что там написано, сидя в привычном кресле, в стенах своей квартиры. Как вариант, в доме у родителей.       Любовь у предка была, в большей степени, платоническая. Шансов быть понятой и принятой не имела, тщательно скрывалась, чтобы избежать проблем и не создавать их другому. Кроме того, над Робертом довлела договорённость о заключении брака с девушкой, которую он видел от силы пару раз в жизни. Так решили родители, и дети подчинились, не смея сказать слово против этого союза.       О невесте, к слову, Роберт почти ничего не писал.       Его впечатления концентрировались на Алистере, постепенно меняясь, переходя из отторжения и презрения в обожание. Типичная история, в которой герой проходит путь от ненависти до любви, в итоге понимая, что чувства, рождённые первым впечатлением, являлись надуманными, а те, что пробудились в ходе длительного общения – искреннее просто не придумать.       Проведя несколько дней в обнимку с дневником предка, Мартин вынужденно признал, что история действительно затягивает. Неудивительно, что Терренс, в своё время, читал и перечитывал наиболее запомнившиеся отрывки. Тем более, что в моменты, когда предок не бредил Алистером, попадались интересные, во многом познавательные заметки о быте того времени, и это служило неплохой разгрузкой от восхваления прекрасного белокурого Стэнли, желавшего стать вопреки логике чёрной орхидеей.       Пройдя весь этот путь, перелистывая последнюю страницу, Мартин сумел узнать причину, породившую у Алистера столь странное желание.       Типичная история ублюдка, нажитого на стороне, а потому ненужного и нелюбимого в семье. Не будь Алистер единственным наследником мужского пола, его бы и в дом ни за что не взяли. Но так получилось, что, кроме него, у лорда Стэнли больше не рождалось сыновей, вот и пришлось пригреть бастарда.       Мачеха Алистера занималась разведением орхидей, мечтала однажды сделать селекционное открытие, подарив миру цветок чёрного цвета. Но успеха так и не добилась. Многочисленные опыты провалились, самый тёмный цвет до чёрного не дотягивал, максимум – густо-бордовый.       Она обожала орхидеи, а вот пасынка на дух не переносила, считая источником всех бед. Алистер вбил себе в голову, что стань он этим цветком, и мачеха перестанет его ненавидеть. Потом привык и взял такое прозвище. Мечты угасли. Оно осталось.       В тайной переписке, которую они вели с Робертом, Алистер неизменно подписывался «чёрной орхидеей», так и появилось это название.       Нечто очень редкое и оттого вдвойне ценное. Прекрасное творение, достойное любви.       Примерно так расшифровал смысл этого имени-прозвища Мартин и посмотрел на привычную академию с иного ракурса, как будто теперь узнал секрет, только ему открывшийся.       Смысл появления шпаги в эмблеме школы тоже открывался легко и просто – Алистер любил фехтование и был едва ли не лучшим в своём классе, постоянно утирая носы противникам, не умеющим обращаться с оружием.       Что ж, определённо, в семейной легенде было нечто мистически красивое, когда дело касалось исключительно предыстории. Финал её Мартину категорически не понравился, но изменить ход событий ему было не под силу, приходилось лишь принимать их, как данность и мириться с последствиями.       История предка оказалась на редкость навязчивой, отделаться от неё в два счёта у Мартина не получилось.       Спустя несколько дней после прочтения полной версии, он впервые увидел во сне отдельные фрагменты этого романа в мемуарах. Особенно яркой получилась сцена смерти Алистера. То ли Роберт, записывая, вложил в неё запредельное количество собственных переживаний, то ли Мартин был настолько восприимчивым... Ответа он не знал. Но картина падения, завершающаяся брызгами густой крови, расцвечивающей вытоптанную траву и неведомым образом оказывающейся на его пальцах, несколько раз способствовала пробуждению от собственного крика.       Мартин включал свет, внимательно разглядывал ладони. Багровых капель на коже не было, но это не успокаивало. Ощущения из сна были слишком реальными, чтобы отделаться от них в мгновение ока.       Хуже было только то, что на событиях дневниковых записей сновидения не останавливались, дорисовывая иные вариации, от которых у Мартина мороз по коже проходил.       Во сне Мартин проживал судьбу Роберта, видевшего смерть Алистера, а потом его выбрасывало в современный мир, в его собственную жизнь.       И здесь тоже была она. Та самая милая леди в чёрном балахоне, как о ней принято отзываться.       Признаваться Терренсу в победе любопытства над рационализмом, было не с руки. Мартин до последнего откладывал разговор о дневниковых записях предка, не решаясь задать интересующий вопрос, но когда сны стали попросту невыносимыми, пришёл к выводу: консультация старшего брата ему необходима.       Приехав к Терренсу, Мартин дождался, пока брат останется в одиночестве, выпроводив всех посетителей, и бросил ему на стол дневники Роберта. Терренс непонимающе посмотрел на младшего брата, на дневники. Снова на брата и опять на дневники.       – Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался, приходя к выводу, гласящему о невозможности разобраться во всём без дополнительных подсказок.       – Скажи, как ты мог перечитывать их столько раз? – спросил Мартин, опираясь ладонями на стол и фактически нависая над Терренсом. – Ведь был период, когда ты их практически из рук не выпускал.       – Знаешь, это просто. Достаточно лишь перевернуть обложку и начать читать, – Терренс откинулся на спинку кресла, покрутил в пальцах ручку, ухмыльнулся ехидно.       Иногда его манера переводить разговор в персональную клоунаду Мартина забавляла, а периодами безумно раздражала. Сейчас наблюдался второй случай. Мартину было не до шуток, хотя, конечно, Терренс об этом не знал и, что само собой напрашивалось, не догадывался. Проблема младшего брата была ему неведома. Мартин пока об этом не спрашивал, но уже чувствовал: ответ, если вопрос прозвучит, получит отрицательный.       – Ты решил изучить её самостоятельно? Или хочешь, чтобы я в обеденный перерыв устроил тебе литературные чтения?       – Терренс Аарон, будь серьёзнее. Судя по всему, у клиента реальная проблема, – произнёс чуточку ироничный голос, доносившийся со стороны двери.       Мартину и оборачиваться не нужно было, чтобы понять, кто именно их посетил. Точнее, посетил Терренса в надежде пригласить его на обед, но наткнулся на родственника и понял, что приятное совместное времяпрепровождение откладывается.       Тем не менее, Мартин повернул голову.       Рендалл стоял в дверном проёме, сложив руки на груди и наблюдая за начинающимся препирательством. Не без интереса наблюдая, надо заметить.       Строгий костюм, идеально подобранный и не менее идеально сидящий. Солнцезащитные очки, приспущенные на кончик носа. На губах полуулыбка, но во взгляде серьёзность и настороженность. Удивительно, но моментами Рендалл чувствовал истинные настроения Мартина гораздо лучше, чем родной брат. Впрочем, он всегда был внимательным, не то, что некоторые.       – Здравствуй.       – Привет, – отозвался Мартин. – Не волнуйся, я на пару минут. Отвлекать и долго задерживать не стану. Несколько вопросов, и удаляюсь восвояси.       – Слушая оправдания из уст родственника, чувствую себя, как минимум, неловко. Я не возражаю против твоего присутствия, – улыбнулся Рендалл. – К тому же, ничего сверхъестественного не планировалось. Обед может подождать. Судя по встревоженному лицу, вопрос, тебя занимающий, действительно важен и требует незамедлительного вмешательства.       – Для меня – да. Но не думаю, что многие бы с тобой согласились.       – Семейные легенды, – пояснил Терренс, подняв глаза и посмотрев на Рендалла, но при этом продолжая пролистывать дневники Роберта с нарочитой небрежностью; совершенно не боялся, что от малейшего неосторожного движения они рассыплются на составные части так, что потом их, при всём желании, не соберёшь в первозданном виде. – Мой брат решил припасть к дневникам, но его отторжение к ним настолько велико, что он в замешательстве и не знает...       – Я читал их, – процедил Мартин.       Ладонь зависла над очередной страницей. Терренс метнул взгляд в сторону брата, вновь недоумевающе вскидывая бровь.       – Да, читал, – повторил Мартин. – От первых и до последних строк. Ложью будет сказать, что легенда меня вообще никоим образом не затронула, потому что зацепила. Признаю. Зацепила. Да ещё как. Больше недели не могу спать спокойно, потому что постоянно мерещится всякая мерзость, и просыпаюсь я от своего жуткого крика. Тебя хотя бы однажды посещали подобные видения?       – Нет. Такого не припоминаю, – ответил Терренс.       Ему не требовалось тратить время на раздумья. Он и так знал, что не видел снов по мотивам дневников. Воспоминания Роберта Уилзи, запечатлённые на пожелтевших от старости страницах, были для него красивой сказкой о былых временах, отмеченной печальным финалом, а для Мартина, как показала практика, превратились в персональный фильм ужасов.       – Зато ко мне приходят с завидным постоянством. Мне снятся последние минуты жизни Алистера, переходящие в смерть чужую, кого-то, возможно, неизвестного. А, может, и знакомого. Склоняюсь к мысли, что верен всё же второй вариант. Я не вижу того, кто идёт, но мне снятся лужи крови под моей дверью и алые отпечатки на стене рядом с ней. Этот голос, искажённый и болезненный, будто из последних сил... Он зовёт меня. И я не знаю, что думать. Я не знаю, чего ждать. Мне кажется, что я свихнусь быстрее, чем найду нормальное объяснение своим снам. Ты же в курсе, я далеко не суеверный человек, не загоняюсь по мистике и считаю эту легенду чушью собачьей, но в последнее время не могу найти себе места. Несложно догадаться, о чём я думаю, правда? Понимаешь, чего я боюсь?       – Кэнди?.. – произнёс Терренс, то ли спрашивая, то ли констатируя факт.       – Кэндис, – поправил его Мартин. – Не суть, как произносится, но да, именно он. Ты сам знаешь, какова цена любви мужчин Уилзи. Не важно, что финал оказывается счастливым. Важно то, что ждёт на середине пути. И... Я тут подумал, кое-что сопоставил. Не то чтобы во мне самонадеянность проснулась, но есть мысль: ради одного скептика легенда сделает исключение, и я сниму с семьи проклятье. Что, если я не получу счастья, но зато повторю судьбу Роберта в мельчайших деталях? Быть может, новая смерть положит конец нашей фамильной особенности? Что, если именно этот момент я и вижу в своих снах?       Тишина, установившаяся в кабинете, была поистине гробовой. Минута, две, три... Время текло медленно, играя на расшатанных до предела нервах.       Мартин закрыл глаза и с шумом выдохнул. Никто не торопился опровергать его заявление. Он почему-то рассчитывал, что Терренс засмеётся, скажет, по обыкновению, что это всего лишь богатое воображение младшего братишки, а в реальности озадачиваться такими вещами не стоит.       Но Терренс молчал.       Молчал и Рендалл.       Видимо, они оба думали о том, что легенда работает. А ещё о том, что теория Мартина не так уж наивна и глупа.       Он был бы счастлив ошибиться в своих предположениях. * * *       День выдался на редкость промозглый.       Серый, дождливый и, как бы странно не прозвучало, унылый.       Вроде бы типичная лондонская осень, но ощущения отвратительные. Человек ещё не попал под дождь, а мысли все о том, как промокнет до нитки, а там и простуда не замедлит о себе напомнить. Как только доберётся до очередной жертвы, сразу же оторвётся по программе «Всё включено».       Тут будет и саднящее горло, и огромное количество использованных бумажных носовых платков, и высокая температура, когда создаётся впечатление, что голову распиливают на части, уделяя особое внимание вискам. Чтобы избавиться от этого, придётся лежать днями в кровати и глотать таблетки горстями.       Сидя в учебной аудитории, Кэндис наблюдал за тем, как ветер треплет листья на деревьях, попутно швыряя в стёкла пригоршни капель. День тянулся, как дешёвая жвачка, прилипшая к подошве, ничего из ряда вон выходящего не происходило.       Вяло, а то и весьма активно переругивались Оливия и Сэнди, выясняющие отношения и стремившиеся доказать, что из них заслуживает большего признания. Умение цеплять друг друга по мелочам, раздувая из мухи слона, было для этих двоих столь же естественно и закономерно, как дышать. Розарио таскался где-то за пределами класса. Трейси проводил время в наблюдении за объектом своей платонической любви, на столь пристальные взгляды не реагирующий. Сибилла пила кофе из пластикового стаканчика, попутно переписывая лекционные материалы и изредка отвлекаясь на сообщения. Гаррет снова собрал вокруг себя зевак, как из числа одноклассников, так и из учеников параллели. Рассказывал им истории, вроде бы претендующие на достоверность, а на деле состоящие более чем наполовину из выдумки и иллюзий.       Кэндис не вмешивался ни в один из разговоров, наблюдателей не созывал и бурным фонтаном энергии похвастать не мог. Этим утром он успел обменяться парой фраз с Лайзой, обсуждая тонкости грядущего заседания, теперь составлял план. После выпуска Николаса Треверси, обязанности главного редактора школьной газеты легли на плечи Кэндиса, и он планировал удержать планку издания, носившего незамысловатое название «Будни «Чёрной орхидеи»», на столь же высоком уровне, как это делал предшественник.       Кэндис делал пометки в ежедневнике, вычёркивал те пункты, что казались наиболее неудачными, расписывал в подробностях всё то, что представляло интерес. В общем-то, занимался своим любимым делом, но сегодня, вопреки ожиданиям, оно практически не приносило удовольствия. Глухого раздражения тоже не было, просто не вовремя подоспевшая осенняя меланхолия.       Последние несколько месяцев Кэндис вообще практически не замечал перемен в собственной жизни. Все они слились в один невероятно долгий день, наполненный скандалами со сводной сестрой, желавшей поскорее избавиться от досадного соседства, криками отца, стремившегося методом повышения голоса призвать детей – родных и приёмных – к порядку, слезами Инги. Беременность способствовала дестабилизации эмоционального фона, и мачеха теперь плакала по поводу и без оного. Военные действия, развернувшиеся на территории дома, служили вполне весомой причиной, а Кэндис всё чаще задумывался об очередном переезде. Можно было собрать вещи и напроситься к родителям Мартины, но пока это оставалось только в планах. Во-первых, школа с её режимом пансиона служила неплохим убежищем на этот год, во-вторых, не хотелось лезть в жизнь чужих людей, смущая их посторонним присутствием. Раньше Кэндис приходил к ним только в случае крайней необходимости, испытывая ощущение жгучего стыда, теперь и вовсе нелепо было набиваться с визитами. Нет, Мартина его любила, конечно. А вот её родители – не очень. Мать её, она же тётка по материнской линии, искренне считала Альфреда Брайта, а заодно и Кэндиса, теми людьми, что сломали жизнь Реджины, заставив ту отказаться от карьеры в модельном бизнесе и, как вариант, в кино. Кэндис родился, а Альфред посадил под замок, принудил заниматься ребёнком, в результате чего ранимая натура не выдержала и начала спасаться алкоголем и мужчинами, по-прежнему, считавшими её привлекательной. Они давали то, о чём Реджина всегда мечтала. Восхищение.       Неудивительно, что самой большой мечтой Кэндиса было – поскорее вырваться из-под опеки, начать жить самостоятельно и самостоятельно же себя обеспечивать, чтобы не зависеть от Реджины с её остатками фамильных богатств, спускаемых на ветер, равно как и от Альфреда с его процветающей компанией по организации частных перелётов по всему миру.       Кэндису это было чуждо и неинтересно. Отец благополучно игнорировал чужие пожелания и несколько раз, заводя разговоры о будущем, намекал, что хочет видеть старшего сына на месте управляющего компанией, а это означало только одно. Желая угодить отцу, придётся попрощаться с собственными мечтами. Так уж вышло, что они по-разному смотрят на мир. Право решать и говорить последнее слово остаётся за тем, кто платит деньги. Кто там истинный держатель капиталов семьи Брайт? Вот то-то же. Стоит запомнить и впредь ему не перечить.       Наблюдая за одноклассниками на протяжении нескольких лет, Кэндис неоднократно отмечал, что большинство из них, в самом начале учебного года, чувствуют себя в стенах академии достаточно неуютно. Бродят по коридорам с недовольным видом, словно их выдернули из мягкой постели и заставили спать на холодном полу, разве что пару соломинок бросив в углу.       Доля истины в этом замечании проскальзывала.       Их всех, на самом деле, выдёргивали из привычных кроватей и помещали в условия, несравнимые с родным домом. Но для одних это было невыносимо, а кому-то – в радость. Себя Кэндис без сомнений относил ко второй категории. Он не знал, сколько у него единомышленников, жалеющих о наступлении каникул, но подозревал, что немного.       Ему было, куда возвращаться. Несколько вариантов на выбор, но по странному стечению обстоятельств наиболее гостеприимным домом Кэндис считал академию.       Обмениваясь мнениями о ней с другими учениками, он нередко слышал, что здание производит впечатление, а в первый момент и вовсе способно напугать. Он не испытывал перед ней страха, напротив, едва ли не с первых минут «знакомства» проникся атмосферой, здесь царившей.       Дело было вовсе не в столкновении у ворот с будущим директором. Тогда он об этом вообще не задумывался, если говорить откровенно. Ну да, довелось пересечься с самими Уилзи. Они оказались совсем не грозными и не невероятно строгими, как о них отзывались окружающие. В остальном-то ничего особенного. Основная причина симпатии заключалась совсем в другом, и тут Кэндис впадал в прострацию, поскольку подходящих слов для описания своих ощущений, связанных с академией, подобрать, при всём желании не мог. Пытался несколько раз и тормозил, понимая, что картина получается неполной. Кэндис уже сейчас, пребывая в данных стенах, заранее начинал тосковать по академии.       Помимо пространных размышлений о не совсем далёком будущем, задумчивости способствовали воспоминания об утренней встрече с миссис Даглер, попросившей Кэндиса заглянуть в учительскую после завершения занятий. Кэндис знал наверняка, с чем это связано и заранее трепал себе нервы. Это давным-давно стало их традицией, но каждый раз Кэндис ощущал неловкость перед учительницей, как будто делал что-то плохое.       Стоило только захлопнуть ежедневник и отложить в сторону ручку, моментально раздался вскрик Сибиллы. Два этих события никак между собой связаны не были, просто совпали по времени. Девушка, потянувшись к телефону, чтобы ответить на очередное сообщение, немного не рассчитала, зацепила стакан с напитком и теперь, стремительно вскочив на ноги, держала на вытянутой руке чью-то испорченную тетрадь. По страницам стекали кофейные струйки, а чернила начали расплываться.       – Неудачный день, детка? – поинтересовался Гаррет, которого, кажется, вообще всё интересовало.       Он не мог удержаться и не сунуть нос в чужие дела.       Сибилла поджала губы, отчего лицо её приобрело немного обиженное выражение. В такие моменты она особенно походила на героиню известного сериала.       Кэндис не увлекался сериалами, но именно эту героиню знал в лицо, поскольку новый сосед по комнате, пришедший на смену Каю, с коим несколько лет были прожиты душа в душу, безумно фанател и от актрисы, и от Сибиллы.       Кэндис восторгов не разделял, но сходство признавал, находя в этом нечто забавное.       – Он меня уничтожит, – произнесла Сибилла, бросив испорченную тетрадь обратно на столешницу и копаясь в сумке.       Достав упаковку влажных салфеток, принялась стирать липкие потёки.       – Кто? – спросила Оливия, оторвавшись от своего спора на миллион.       – Роуз. Это его тетрадь, – пояснила Сибилла. – Я просила лекцию у Глена, но он, конечно, благополучно всё пропустил со своими тренировками. Пришлось искать других людей, готовых поделиться знаниями.       – Ты могла бы попросить у меня, – тихо произнесла Лайза.       – Не ты ли сказала мне, что у тебя этой лекции нет? – Сибилла, прежде полировавшая столешницу с таким усердием, словно огонь трением высечь пыталась, замерла с салфеткой в руке.       Прищурила глаза.       – Ты не спрашивала.       – Я спрашивала. Даже несколько раз вопрос повторила. Просто кто-то витает в облаках и слышит только себя, – огрызнулась Сибилла, отшвырнув салфетку и доставая новую.       – В любом случае, тебе повезло, – хмыкнул Гаррет, обратившись к Лайзе. – Не твою тетрадь только что постирали в кофейном озере.       Очередное столкновение на почве недопонимания набирало обороты.       Кэндис заткнул уши наушниками и отвернулся.       Он не был любителем подобных ситуаций. Постоянные скандалы, разгоравшиеся прежде на территории родного дома, выработали условный рефлекс и отторжение к общению на повышенных тонах.       Это вовсе не означало, что сам он всегда поражает общественность ледяным спокойствием, безмятежно снося оскорбления в свой адрес, но чужие конфликты раздражали. Кэндис, в отличие от того же Марвела, искренне наслаждающегося неоднозначными ситуациями, служащими поводом для возможных сплетен, смаковать их не умел. В дальнейшем не собирался такое качество личности в себе развивать и пестовать.       Перестав уделять внимание одноклассникам с их страстями и страстишками, Кэндис вновь обратил взор в сторону окна. Разгулявшаяся стихия и не думала утихать, набирая обороты.       Ветер перемен, подумал Кэндис, усмехаясь.       От созерцания его отвлекла сумка, упавшая рядом. Роуз, пропадавший всю перемену, соизволил добраться до аудитории. Появился он не в одиночестве, а вместе с Гленом. Точнее, появились они одновременно, при этом старательно делали вид, будто знать друг друга не знают, впервые столкнулись перед дверью, и это знакомство им не понравилось.       Обладая от природы повышенной наблюдательностью и любовью к деталям, сложно было поверить в правдивость такого расклада. Кэндис понимал, что эти двое что-то затевают. А, может, затевает один, другой просто выступает в качестве жертвы эксперимента. Тем не менее, у них, определённо, есть общая тайна. Какая? Это уже другой вопрос. Лучше спросить, конечно, у непосредственных участников, а не у наблюдателей.       Кэндис вытащил один наушник и повернулся в сторону соседа.       Тот о неприятностях, связанных с испорченной тетрадью, пока не догадывался, потому пребывал в бодром расположении духа. Насколько вообще подобная характеристика подходила личности Розарио. Он редко улыбался в былые годы, а теперь и вовсе выглядел невероятно задумчивым, погружённым в свои мысли на сто процентов. Читать его эмоции было непросто прежде; ныне задача осложнилась в несколько раз.       – Люди никогда не перестанут меня удивлять, – произнёс, разложив учебные материалы.       – Все или какие-то определённые? – усмехнулся Кэндис.       Независимо от ответа, он готов был подписаться под словами Розарио. На жизненном пути пересекаться ему доводилось с немалым количеством людей, и все они, так или иначе, оставили в памяти свой след. Кто-то больше, кто-то меньше, но оставили.       – Да как тебе сказать... Наверное, всё-таки определённые, – Роуз открыл блокнот и принялся расписывать ручки. – Всегда есть что-то, чего мы, наблюдая со стороны, не замечаем. Сами придумываем образ того или иного человека, а при ближайшем рассмотрении выясняется, что лучше бы и дальше пребывали в неведении. Редко бывает обратная ситуация, когда начинаешь общаться и приходишь к выводу: «Вау! Да этот человек просто потрясающий. Как жаль, что прежде нам не довелось сблизиться».       Кэндис выразительно посмотрел в сторону Глена, устроившегося рядом с Сибиллой и теперь старательно изображавшего вселенскую любовь и заботу.       Вопросительно вскинул бровь, желая получить подтверждение возникшей догадке. Появилась она давно, но как-то не было случая, чтобы поинтересоваться, теперь все звёзды сошлись и удовлетворению любопытства благоволили.       Розарио согласно кивнул, подтверждая догадки Кэндиса, поскольку именно о Томпсоне сейчас вёл речь.       Не удержался. Тяжело вздохнул и приложился лбом о столешницу. Не со всей силы, естественно, а ради попыток продемонстрировать степень собственной усталости от некоторых событий.       Время на месте не стояло.       Благополучно прошли летние каникулы, начался учебный год. Слухи, оперативно распространённые Гарретом после неудачного празднования дня влюблённых, совершенно утихли.       Зато идея Глена продолжала цвести и пахнуть. Он по-прежнему жаждал поставить эксперимент, чтобы определиться со своей сексуальностью и постельными предпочтениями. При этом считал Роуза идеальным кандидатом на роль ассистента-добровольца. Не допускал мысли, что Гаррет солгал. Искренне верил в симпатию, а то и любовь со стороны Розарио.       Ещё бы!       Разве можно поставить под сомнение такое утверждение?       Классическая ситуация. Берём одного популярного ученика, добавляем к нему в пару одну бледную моль, старательно посыпаем ингредиенты сердечными страданиями, и в итоге получаем историю любви. Счастливой или нет – не столь важно. Главное, что расклад востребован и актуален во все времена. Моль обязана влюбиться без памяти, а мистер Популярность решит, как поступить с подаренным ему чувством. Либо примет и ответит взаимностью, либо посмеётся в присутствии большого количества окружающих, либо постарается повернуть ситуацию себе на пользу, извлекая из неё наибольшее количество выгоды.       Глен делал ставку на третий вариант, а Роуз только тем и занимался, что старательно подыгрывал, не отталкивая, не отвечая однозначным отказом, но и не поощряя особо. Поддерживая уровень заинтересованности на необходимом уровне, однако, не перебарщивая с восторгами.       Он старательно шёл к своей цели и не собирался отказываться от маленькой шалости, немного злой шутки или же мести – тут уж, кому какая вариация названия больше импонирует, тот ту и выбирает.       За время летних каникул Роуз успел написать небольшой сценарий, расставил фигурки на исходные позиции и выжидал подходящего момента для начала решительных действий. Затягивать с реализацией он не собирался, но пока, на всякий случай, перестраховывался, попутно составляя небольшие досье на своих недругов.       Похвастать знанием полной подноготной на каждого из них, несмотря на мизерное количество врагов – целых два! – Розарио, к сожалению, не мог.       Ему стало известно о строгих нравах, царивших в семье Томпсонов.       Частично это объясняло поведение Глена, его пунктик на наличии обязательной девушки, попытки скрывать желания, связанные не только с представительницами противоположного пола, но и с себе подобными.       Но в том-то и дело, что лишь частично.       Чего Роуз не мог понять и принять вообще ни под каким предлогом, так это стремление обмануть Сибиллу. Желая проводить эксперименты, Глен мог бы с ней расстаться ради приличия и не пудрить девушке мозги, но нет. Он настаивал на необходимости продолжений отношений с дамой, параллельно доставая, а, по его мнению, одаривая, своим вниманием Роуза.       На первых порах это было забавно и довольно... приятно.       С самим собой Роуз был честен, признавая, что заинтересованность со стороны другого человека ему льстит. Но не более. Никакой эйфории или чистого восторга. Несмотря на то, что особо продолжительных отношений заводить прежде не доводилось, Роуз не превращался от милых слов и таких же поступков в лужицу патоки у ног того, кто проявил к нему благосклонность.       Рационализм всегда оставался на первом месте.       Стоило новизне ощущений исчезнуть, вуаль спала, и открылось истинное лицо сложившейся ситуации.       Выглядело оно отвратительно. Так же мерзко пахло. Словно сточная канава.       Будь Роуз влюблён по-настоящему, от страданий бы на стенку лез.       Показательно весьма. Тот самый случай, когда понимаешь: тебя используют. Хочется разорвать порочный круг, а ничего не выходит, поскольку чувства превалируют над разумом. Снова и снова в один и тот же капкан, ничему не учась на ошибках.       То, что Розарио плевал, образно говоря, на Глена с самой высокой башни академии, играло ему на руку и позволяло наслаждаться процессом игры.       Строгость родителей не сделала Глена образцом для подражания.       Она научила его лицемерить, старательно разыскивая лазейки, и подстраиваться под любую ситуацию. Всегда и везде ставить превыше всего собственные цели, маскируя их под общественные интересы.       Вот и получается не слишком приятная во всех отношениях личность.       О Гаррете Розарио знал ещё меньше. Точнее, раньше думал, что знает многое. Всего один случай убедил в том, что Гаррет совсем не тот, кем хочет казаться, потому невозможно утверждать, какие качества в реальности присущи данной личности.       Единственным козырем, который Марвел от окружающих не скрывал, была его безответная и односторонняя тяга к определённому человеку. Так себе познание, на самом деле, но, при наличии искреннего желания, даже этот минимум реально использовать ради торжества справедливости.       Правда, пока Роуз не знал, как именно.       – Их двуличие тоже не знает границ, – произнёс Розарио, понизив голос и повернувшись к собеседнику. – Некоторые вот практикуют игру в любовь на два фронта. Писать сообщения с признаниями и тут же над ними смеяться... Что может быть забавнее, не так ли?       – Если тебя это смущает или напрягает, почему не скажешь ей?       Вопрос Кэндиса прозвучал довольно логично. Тут просто-таки напрашивалось слово – закономерно.       Несомненно, Розарио думал и о таком методе решения задачи, но в дальнейшем от него отказался, понимая, что эффективность стремится к нулю. Коэффициент полезного действия проходит где-то совсем рядом.       – Посмотри на эту счастливую влюблённую пару, – Роуз театрально развёл руками, затем соединил пальцы обеих ладоней в сердечко так, чтобы внутри фигуры оказались Сибилла и Глен; немного понаблюдав за ними, сложил руки на груди, запрокинул голову и посмотрел в потолок. – Картина идеальных, во всех смыслах, отношений. Они встретились в школе, полюбили друг друга с первого взгляда и больше никогда не расставались. Она смотрит на него влюблёнными глазами, он отвечает ей с тем же пылом. Однажды у них родятся дети, а потом внуки, правнуки и так далее. История любви этих двоих будет поводом для гордости у всех последующих поколений семьи Дарквуд-Томпсонов. Со стороны их связь выглядит именно так.       – Сама участница дуэта придерживается того же мнения, – хмыкнул Кэндис.       – Вот. В этом и заключается главная проблема, – резюмировал Розарио. – Бессмысленно рушить пряничный домик. Надо либо иметь на руках неопровержимые доказательства...       – Либо оставить надежду на чужое прозрение.       – Именно.       – И что выбираешь ты?       – Да свершится месть, – задумчиво протянул Роуз, тут же слегка приподнимая уголки губ.       Широко улыбаться он себе не позволял, помня о гадких особенностях мимики, преображающей его до неузнаваемости, не в лучшем значении этого выражения.       – Масштабная?       – Пока не знаю. Проект находится в стадии активной разработки, но не утверждён до конца. Поправки вносятся и приветствуются. Иногда мне хочется всё бросить. Случается, я начинаю сомневаться в способности вытянуть пьесу без посторонней помощи, но потом вспоминаю самодовольную улыбку Гарри и понимаю: должен относительно изящно отомстить им обоим. Я не уверен, что после всего случившегося некоторые личности меня не возненавидят, но когда начинаю размышлять о правильности задумок, колебаниям места не остаётся. А разве не это главное в жизни человека? Видеть цель, не замечать препятствий и всё такое прочее?       – Зависит от того, какую цель ты перед собой ставишь.       – У меня она исключительно благородная, – заверил Розарио, запуская ладонь в волосы.       Он собирался сказать что-то ещё, но не успел.       Дверь открылась, пропуская внутрь помещения учительницу истории. Процесс обсуждения грандиозных планов пришлось отложить до следующего перерыва.       Редкий учитель готов терпеть учеников, болтающих во время занятия не по теме. Миссис Харт к числу таких учителей точно не относилась. * * *       Ассоциации всегда играли в его жизни немалую роль.       По мнению Кэндиса, именно они формировали представление о людях, не позволяя забывать тех или иных знакомых.       Стандартная практика. Стоит только назвать имя, и перед глазами сразу встаёт ситуация, способствовавшая зарождению отношений.       Свои собственные ассоциации он мог перечислять до бесконечности. Нет, конечно, не только в них было дело. Далеко не каждого человека, с которым приходилось общаться, он мог обозначить в собственных мыслях набором тех или иных качеств, черт, привычек и предпочтений, но в такой постановке вопроса, определённо, что-то было.       Когда речь заходила о Реджине, сами собой напрашивались мысли о невыносимо сладких духах, липких настолько, что их прикосновение ощущается на коже, настолько стойких, что несколько часов проветривания помещения не уничтожат аромат полностью. К тяжёлому запаху пряностей и сладких цветов неизменно были добавлены нота алкоголя и сигаретного дыма. Вспоминался ярко-красный цвет помады и нижнего белья, которое Кэндис частенько видел разбросанным по дому, что в детстве, что в подростковом возрасте.       Имя отца соотносилось, в первую очередь, с игрой в гольф, считавшейся любимым развлечением Альфреда, запахом дорогих сигар, янтарным цветом виски – строго на два пальца плюс пять кубиков льда, – старинным перстнем на среднем пальце и запретами заходить в спальню без разрешения.       Будучи ребёнком, Кэндис несколько раз ослушался приказа и стал свидетелем того, что для его глаз не предназначалось вовсе.       Отец и служанка. Отец и мамина подруга. Отец и какая-то неизвестная женщина.       Когда это случилось впервые, он даже толком не понял, что происходит. Осознал лишь, что отец безумно рассержен.       – Уведите его и впредь не оставляйте без присмотра! – прозвучало так, словно Альфред жаждал собственноручно придушить сына и его сопровождающую, не уследившую за подопечным.       Однако сдерживал порывы.       Гувернантка, извиняясь, схватила Кэндиса за руку и потащила прочь от дверей родительской спальни, где на кровати сидела, прикрывая обнажённую грудь ладонями, обычно молчаливая девушка, которую Кэндису прежде доводилось видеть в сине-белой униформе горничной. В тот день на ней не было формы, да и назвать её молчаливой тоже не получалось.       – Ах, Кэндис! Ну почему ты сбежал? – сетовала гувернантка, заламывая руки – вполне театрально – и теребя нервно кончик пряди, выпущенной из причёски. – Теперь мне достанется за то, что я не смогла за тобой уследить.       Он не ответил, лишь запустил руку в карман брюк и сжал ладонь в кулак.       Ломались под пальцами, превращаясь в пыль, тонкие и хрупкие крылья стрекозы, найденной рядом с бассейном. Кэндис принёс её отцу, вспомнив занятие, проходившее накануне и атлас насекомых, лежавших на столе в гостиной. Отчаянно хотелось похвастать своими познаниями, продемонстрировать находку, перечислив все те факты, что отложились в памяти. Благие намерения отклика не получили.       Отец не заставил себя ждать. Набросил халат и пришёл в гостиную, желая расставить все точки над «i». Кричал он так, что поднималась крыша.       Гувернантка лила слёзы, слушая немалое количество нелестных отзывов о своих умственных способностях. Кэндису досталось не меньше. Если в наказании прислуги обошлось без рукоприкладства, то на собственном ребёнке Альфред отыгрался, позволив агрессии одержать победу и вырваться наружу. Стоило показать отцу раскрытую ладонь с останками стрекозы, и оглушительная пощёчина не заставила себя ждать.       – Никогда не отвлекай меня по пустякам, – прозвучало в тишине комнаты.       Двери захлопнулись.       Кэндис остался наедине со своей няней. Сломанные полупрозрачные крылья, выпав из ладони, осели на пол. Даже будучи мёртвой, когда Кэндис подобрал её, стрекоза оставалась прекрасной.       Теперь от красоты ничего не осталось.       Как и от его радостного предвкушения.       Слова эхом звучали в ушах. Кэндис думал о том, что этот урок отца усвоит навечно. Больше не станет отвлекать. Не столь важно, пустяковой будет проблема или глобальной... Он промолчит. Слова не скажет.       Столько лет прошло, а он продолжал придерживаться давнего правила, практически от него не отступая. Не сказал бы и тогда, если бы Реджина не набрала номер Альфреда и не заставила приехать поскорее.       – Забери это отродье из моего дома! – выдала истерично и тут же бросила трубку.       Посмотрела на сына злобно, словно проверяла, каким образом он отреагирует на данное высказывание. Заденет ли его, или времена, когда отверженный ребёнок, отчаянно жаждал родительской любви, остались в прошлом?       Кэндис хмыкнул, изгибая губы в улыбке и продолжая крепко сжимать в ладони окровавленный нож. На всякий случай, для подстраховки, чтобы неповадно было вновь испытывать судьбу и тянуть руки к тому, кто этого совсем не хочет.       В ходе столкновения не обошлось и без, своего рода, потерь. Неудачно перехватив нож, Кэндис порезался, в результате чего второй год вынужден был наблюдать длинный шрам, пересекающий ладонь. Отметина, оставшаяся на теле, служила напоминанием о выигранном сражении. Глядя на побелевшую полоску кожи, Кэндис нередко ощущал, как вдоль позвоночника растекается холодок, а внутри что-то мелко и противно начинает дрожать.       Сразу вспоминались руки, скользящие по бёдрам, забирающиеся под толстовку, действия бесстыдные и тошнотворные. Запах алкоголя, всё большая настойчивость.       Потерянность, оцепенение.       Боль от лезвия и любительский кровавый соус в салатнике – бордовые капли, падающие поверх аккуратно порезанных овощей и превращающиеся в неаппетитные кляксы. Запах соли и мокрого железа. Отвратительный настолько, что нет ни малейшей возможности не ощутить его, но тем и примечательный. Запах, возвращающий к жизни. И решительные действия, когда лезвие стремительно входит в бедро потенциального насильника, решившего получить порцию ласки не только от матери, но и от её сына.       Осознание, что ему удалось выйти из противостояния победителем, и всё обошлось малой кровью, обнадёживало и вселяло уверенность: он способен выбраться из любой передряги, какая бы гадость не поджидала впереди.       Неудивительно, что при таком раскладе, Кэндис недолюбливал родителей. Не только Реджину, но и Альфреда. Пусть сейчас в жизни отца не было бесконечного хоровода любовниц. Пусть благородный глава семейства Брайт так и напрашивался на звание семьянина года, Кэндис всё равно запомнил его другим, считавшим общение с ребёнком напрасной тратой времени, а своих бесконечных шлюх – делом повышенной важности.       То, что после уволенной домработницы их было немало, он знал наверняка. Слышал, видел, пару раз иронизировал по поводу не самой красивой груди очередной любовницы, презрительно глядя прямо в лицо этой безымянной леди.       Дамочка свободно разгуливала по дому, набросив на плечи короткий халат, не утруждая себя поисками бюстгальтера, а потому выставляя свои безразмерные сиськи на всеобщее обозрение – они прямо таки выпадали из выреза. Стопроцентный силикон, не иначе.       Заметив ребёнка, она не прошла мимо, а попыталась заговорить с ним, чем породила антипатию сильнее обычного.       Слишком сладко. Слишком заискивающе. Слишком лицемерно.       Интересно, она действительно верила, что сумеет добиться расположения ребёнка, получит ещё большее количество баллов от его отца, а за высокой оценкой последует предложение о замужестве?       Скорее всего, да.       – Надеетесь стать моей мамочкой? Ничего не получится. Что бы вам ни говорил мой отец, а его супруга жива, здорова и, думаю, ещё не один год будет носить этот статус.       Кэндис видел, как поджимались губы со смазанной помадой, и подрагивала жилка на виске. Чужая растерянность и презрение к наглому щенку, посмевшему сказать очередной даме Альфреда правду, фактически указав на место, коего она была достойна, вызывали у него иррациональный восторг.       Обычно в такие моменты он не выдерживал и начинал хохотать, будто полоумный, а потом разворачивался и уходил. Ему было всего-навсего восемь лет, а он уже многое знал о жизни и грязи, её заполняющей. Не отказался бы снизить уровень познаний, но уж как получилось. От него это не зависело.       С предсказанием Кэндис ошибся.       Прошло всего полтора года, и родители приняли решение о немедленном расставании. Альфред пообещал, что теперь жизнь станет другой и убрался восвояси. Кэндис остался с Реджиной, визиты отца были редкими и больше не по велению души, а проявлением формальной вежливости. Разве что рождественские праздники в его компании действительно оправдывали ожидания, а временами превосходили их. Особенно заметными стали перемены с появлением в жизни Альфреда Инги. Она отличалась от большинства его пассий. Тем, наверное, расположение Кэндиса и заслужила. Милая, домашняя, без замашек великосветской искусительницы, без модельного прошлого.       Она мило беседовала с пасынком, желая найти с ним общий язык, помнила о важных датах в его жизни и всячески старалась расположить его к себе. Частично ей удалось реализовать задуманное. Кэндис, изначально настроенный скептически, со временем начал оттаивать. В настоящее время они неплохо общались. Он не называл Ингу мамой, не дарил ей трогательных открыток, но и откровенных гадостей не делал. Не грубил ей и не смеялся в лицо, нарочно доводя либо до слёз, либо до пробуждения ненависти.       Всё было бы невероятно прекрасно, не приведи она в дом довесок в лице дочери от первого брака.       Одноклассники тоже не избежали определённой классификации.       Своеобразная, но далеко не уродливая улыбка, чёрная мантия, несколько кукол, сидящих на подоконнике и на письменном столе. Флакон в руках, палец на распылителе, некая доля театральщины в словах и жестах. Тот, кто первым назвал Кэндиса протеже семьи Уилзи и, не скрывая истинных причин интереса, заявил, что собирается присматриваться к столь занятной личности.       – Я не их протеже, – растерянно выдал Кэндис тогда.       – Ну да. Конечно, – последовал снисходительный ответ. – Именно поэтому в общежитие тебя приводит младший сын директора.       – Думай, как хочешь.       Кэндис был уверен, что этот немного навязчивый тип станет врагом номер один, а в итоге большую часть времени в компании Розарио и проводил. Осознание, что Кэндис к семье директора отношения не имеет, просто так получилось, решимости Роуза не уменьшило. Они подружились. Это было немного странно, но увлекательно.       Сам Роуз был интересным, в том плане, что его рассказы о прошлом и настоящем, сопровождающиеся попытками понять и проанализировать поступки – феерически занятная пища для ума. Типаж из тех, что не забывается, сколько усилий не прикладывай. Наверное, у них это было взаимно, потому что Розарио считал Кэндиса не менее странным, о чём неоднократно упоминал в разговорах. Со временем исследовательский интерес потеснился, нашлось место для настоящей дружбы, а не только для общения ради попыток скрасить серые будни.       Оливия Стоун. Яркие волосы, собранные – чаще всего – в высокий хвост, клетчатые рубашки, завязанные на поясе, и баскетбольный мяч в руках. Влюблённость в Кэндиса, ныне перетекшая в приятельские отношения. Момент признания в оранжерее, поцелуй по инициативе стороны, решившейся открыть душу и сердце, час откровенного разговора и попыток разложить всё по полочкам.       – Ты замечательная, но я не могу ответить на твои чувства. Прости, Лив...       – Да ладно. В общем-то, я и не надеялась, – улыбнулась она, теребя кончик косы морковного цвета. – Но рада, что обо всём тебе рассказала. Теперь, услышав однозначный отказ, не буду питать иллюзий и быстрее от чувств избавлюсь.       Он поцеловал её в макушку, с удивлением думая, что впервые в жизни стал объектом такой приятной любви. Не той, что строится исключительно на желании, и с описанным выше чувством не имеет ничего общего, а той, что подразумевает под собой нежное отношение. Больше всего поражал тот факт, что признание такого типа прозвучало из уст Оливии. Она всегда казалась Кэндису решительнее и жёстче.       Пожалуй, Оливия была одной из немногих в числе важных для Кэндиса учеников.       С остальными он общался больше не по желанию, а по необходимости. Всё-таки неловко молчать, когда окружающие задают вопрос и ждут ответа. Он отвечал, хотя, периодически слышал, как мелькали в речи других учеников не слишком лестные характеристики. Были те, кто считал Кэндиса холодной гадиной. Что ж, право на своё мнение имел каждый, и Кэндис не вмешивался в процесс формирования чужого мировоззрения, больше времени уделяя своим заботам.       Лайзу он помнил по клубу журналистов, Сэнди за постоянные конфликты с Оливией и волосы настолько светлые, что временами создавалось впечатление, будто не обошлось без краски. Сэнди говорил, что цвет его волос такой от природы.       Гаррета сложно было забыть, благодаря его раздражающим словам и поступкам, Трейси напоминал о себе восторгами по Сибилле и актрисе из популярного сериала, которую считал идеалом женщины.       Да и, сказать по правде, довольно непросто вычеркнуть из памяти того, с кем каждый день пересекаешься не только на занятиях, но и в комнате общежития.       Сибилла и Глен запомнились, как колоритная парочка. Проводи руководство академии выбор короля и королевы выпускного бала, эти двое взяли бы корону в одночасье, не прилагая к достижению цели большого количества усилий. По отдельности они, конечно, тоже себя проявляли, но память Кэндиса запечатлела их именно в тандеме. Слишком активно Глен изображал любовь, слишком сильно верила ему Сибилла. Время показало, что уровень доверия можно снизить, не боясь совершить ошибку. Нынешнего Глен недостоин.       Особое место в листе ассоциаций отводилось нынешнему директору академии. Очевидно, в принципе, если принять во внимание истинное отношение к нему Кэндиса, жадно ловившему каждое слово, жест, взгляд или улыбку. Моментов, связанных с Мартином, в жизни Кэндиса было мало.       Слишком мало, чтобы утолить этот эмоциональный, тактильный и прочие виды голода, дававшие знать о себе с завидным постоянством.       Оглядываясь назад, Кэндис нередко размышлял о том, почему всё сложилось именно так? Почему в тот день Мартин не прошёл мимо, а влез в скандал между ним и Реджиной? Почему потом не последовал примеру приятеля и не скрылся поскорее? Почему на лестнице повёл себя довольно странно, а не отчитал за прогул? В конце концов, почему в туалетной комнате ресторана поцеловал, предварительно выдав море непонятной информации, ничего не пояснив, а окончательно Кэндиса запутав?       Почему?       Спустившись в холл, после разговора с миссис Даглер, Кэндис посмотрел в окно. Дождь и не думал утихать. Напротив, усилился в разы. Утром непогода не настолько разыгралась, и Кэндис, благополучно проигнорировав вопли подсознания, отправился на занятия без зонтика. Быстро-быстро, короткими перебежками от одного здания до другого, он всё же добрался до учебного корпуса. В результате слегка намочил школьную сумку, которую держал над головой. Теперь что-то подобное проворачивать было не с руки, поскольку в школьной сумке лежали важные документы, предложенные Рейчел. Кэндис пока не знал, как с ними поступить, но однозначным отказом не ответил, пообещал подумать. Рейчел дала ему две недели на размышления.       – Я говорила это прежде, хочу повторить и теперь. Если ты не бросишь своё хобби, а продолжишь совершенствовать навыки, со временем тебя ждёт блестящее будущее. Я не знаю, как ты планировал распорядиться этой рукописью, но... Почему бы тебе не принять участие в литературном конкурсе?       – Вы считаете, что мои почеркушки этого достойны? – спросил Кэндис.       Рейчел посмотрела на него со всей серьёзностью.       – Да. Я думаю, что ты обязан это сделать. Или хотя бы попытаться.       Разговор получился длительным и серьёзным.       Рейчел убеждала Кэндиса в целесообразности совершения данного поступка, он колебался, поскольку совсем не был уверен в наличии хоть какого-то таланта. Да, он долгое время занимался в клубе журналистов, да, он постоянно посещал семинары самой миссис Даглер, начиная с тех самых пор, как попал в академию. Он любил литературу и раньше, до поступления в «Чёрную орхидею». Здесь его любовь достигла небывалых высот и расцвела пышным цветом. Но в значимость собственных творений он не верил.       – Признаться, я в замешательстве, – произнёс он, сцепив пальцы в замок. – Нужно подумать, взвесить все «за» и «против». Посоветоваться с человеком, который...       Кэндис запнулся, не зная, как донести это до сведения Рейчел.       – Который? – поторопила она.       – Поговорить с тем, кто вдохновил меня на создание этого романа. Если он одобрит решение, я пойду на конкурс, – выдал уверенным тоном, не оставляя себе возможности для совершения манёвров       Всего одно условие. Всего лишь одно.       Рейчел улыбнулась, но задавать провокационные вопросы не стала. Спустя несколько секунд молчаливого обмена взглядами, кивнула понимающе.       Разумеется, она солидарна с таким решением. Всё-таки не последнюю роль вдохновитель сыграл в процессе написания. Ясно, что это не просто друг или родственник. Тут замешано нечто большее. Любовь в роли музы. Человек, благодаря которому Кэндис продолжает создавать свои истории. Создавать и складывать в стол, не показывая их никому, кроме учительницы литературы, некогда сунувшей нос в его первые писательские опыты и вселившей надежду на наличие зачатков таланта, а не оравшей до севшего голоса об убогости и бездарности, как это делала Реджина.       Когда-то Кэндис решил порадовать мать, написав ей стишок ко дню рождения. Стишок получился так себе, это Кэндис сейчас понимал. Но тогда был невероятно горд собой и своим маленьким достижением. Разорванная открытка, полетевшая в лицо, быстро охладила пыл, позволив пересмотреть отношение к собственным поползновениям на высокое искусство.       Рейчел, похвалив его и деликатно указав на недочёты, подарила надежду и снова пробудила интерес к творчеству.       Постепенно Кэндис втянулся. Мир вымышленных историй стал для него спасением от реальности. Косо, криво, но он выливал переживания на бумагу, щедро присыпая их вымыслом. Становилось легче.       Думая о возможном развитии событий, он представлял, как Мартин приходит на одну из его презентаций, протягивает книгу и просит подписать на память. Тогда они встретятся вновь, между ними не возникнет условностей и преград.       Можно будет поговорить обо всём, посмеяться над нелепой влюблённостью одного, оставшейся пережитком школьных лет, вспомнить искусственно натянутые отношения и осознать, насколько нелепо это было.       Анкета для подачи заявки на конкурс лежала в школьной сумке. При наиболее оптимистичном раскладе, она могла стать билетом в новую жизнь. И, хотя Кэндис сомневался в своих силах, ему хотелось попробовать. Слова о тайном вдохновителе, чьё мнение поможет принять окончательное решение, служили предлогом. Он ведь знал, что не подсунет этот роман директору, как было когда-то с повестью, не попросит прочитать и уж точно не начнёт выпытывать, какое впечатление произвело готовое произведение. Он вообще не подойдёт больше к Мартину.       Три учебные недели, проведённые в стенах академии, подарили ему свободу от встреч. Мартин был здесь, стабильно приезжая каждое утро, не пренебрегая обязанностями. Кэндис намеренно выискивал взглядом его машину на стоянке, находил и вздыхал с облегчением. Самого Мартина если видел, то только издалека. Перспектива завести с ним разговор представлялась нереальной.       Да и о чём было разговаривать?       «Ты хорошо провёл лето?».       «Вы вместе с Трис уже выбрали кольца? Назначили дату свадьбы? Согласовали список гостей?».       «Зачем ты поцеловал меня, Мартин?».       Список вопросов, пришедших на ум, деликатностью не отличался. От последнего и вовсе веяло абсурдом.       Дождь припустил с удвоенной силой. Кэндис поёжился, словно уже сейчас ощущал прикосновение ледяных капель. Странно, что в такую погоду кто-то ещё бродил по улице и, кажется, наслаждался. Кружился под дождём, раскинув руки и подставляя лицо каплям.       Сумасшедший, подумал Кэндис.       И только тогда понял, что парень, которого он видел, одет вовсе не в униформу «Чёрной орхидеи». Его наряд не синий, а тёмно-зелёный и ко всему прочему – ужасно старомодный. Столетия два назад такое вполне могли носить, но никак не сейчас.       Кэндис подался ближе к подоконнику, прижал ладони к стеклу, протирая его и стараясь за пеленой дождя внимательнее разглядеть этого удивительного юношу.       На мгновение тот обернулся, засмеялся и исчез, как будто был соткан из воздуха и вновь в него превратился.       Дождь волшебным образом не прекратился. Зато в коридоре раздались шаги.       – Ты тут заночевать решил? – поинтересовался Розарио, тряхнув головой; капли полетели во все стороны. – Я вообще-то тебя жду. И давно. Промок до нитки, вернулся, до учительской добрался, а миссис Даглер сказала, что ты ушёл.       – Прости, – улыбнулся Кэндис. – Я думал подождать немного, пока не закончится дождь, но он, судя по всему, проведёт с нами весь день, а, может, и ночь.       – Почему у тебя телефон выключен?       Кэндис полез в карман, доставая смартфон, пощёлкал боковыми клавишами. Техника признаков жизни не подавала.       – Разрядился, – резюмировал. – Ещё раз извини.       – Двойная порция горячего шоколада во время какой-нибудь экскурсии, и ты прощён, – хмыкнул Роуз, протягивая приятелю зонтик.       – Договорились. И спасибо.       – Обращайся.       Покидая коридор, Кэндис ещё раз посмотрел в окно, надеясь поймать в стекле силуэт удивительного парня, облачённого в зелёную форму, но увидел только пустую площадку. Ничего кроме.