Будни «Чёрной орхидеи»

      Трахнулся с Гарретом Марвелом.       Новое достижение разблокировано.       Неоднократно, если говорить откровенно.       Вот только начисление баллов опыта до сих пор не произошло. А если они и начислены, то совершенно непонятно, что с ними делать.       Каждый раз, когда накрывает воспоминаниями о случившемся, становится, говоря откровенно, не по себе. Никакого чувства гордости за себя, прекрасного, никакого восторга от осознания, что давняя мечта исполнилась и вроде даже не повлекла за собой огромное количество мерзких событий.       Принимая во внимание особенности характера Гаррета, вспоминая его реакции на определённые поступки, ожидать можно было чего угодно. Порождения новой волны сплетен и слухов, распространённых по горячим следам, попыток мутить воду и проезжаться раз за разом по личности человека, совершившего одну из самых больших ошибок в жизни.       Безусловно, приятных, но...       От этого ошибками они быть не переставали, напротив, порождали в голове когнитивный диссонанс, не позволяя расслабиться окончательно, вклеить воспоминания о славно проведённом времени в дневник памяти, помахать на прощание рукой и отпустить окончательно.       Принять как данность.       Смириться.       Убедить себя в правильности и правдивости умозаключений.       Школьные годы оказались позади, отгремели фейерверки, расцвечивающие ночное небо миллионами разноцветных огней, остались в шкафу чёрные мантии и такого же цвета шапочки.       Успешно сданы экзамены A-levels.       Впереди забрезжил свет, открылось множество новых дверей. Наступила очередная осень и начинается новая жизнь, в которой найдётся место для новых знаний, новых знакомств и новой любви к человеку, возможно, куда более достойному, чем мистер Марвел. Младший, само собой.       Но...       Чем чаще Роуз размышлял об этом, тем чаще приходил к выводу, что школьная любовь, в его случае, оказалась на удивление сильной и крепкой. Наверное, она по многим пунктам не дотягивала до определения идеала, не ей было тягаться с классическими историями, запечатлёнными на бумаге, но... Он, в общем-то, и не претендовал на подобное. Не желал, чтобы его жизнь увековечивали на страницах романов. Он, как и большинство других людей, просто хотел жить и быть счастливым.       Он не рыдал по ночам в подушку, не изводил носовые платки в промышленном масштабе и не коротал вечера за распитием алкогольных напитков в попытках унять тоску. Его лето и начало осени получились яркими, с насыщенной культурной программой. Время, свободное от учёбы, оказалось заполнено многочисленными событиями, принимая участие в которых, практически невозможно заскучать, только если очень постараться.       Однако иногда накатывало, и Розарио думал о причинах, толкнувших его в объятия Гаррета.       Это случилось не во время учебного года и не на выпускном вечере, где-нибудь за сценой, отделённой тяжёлым занавесом, пока никто не видит. Нет, совсем нет.       Подобный расклад был нелеп.       Роуз продолжал придерживаться мнения, что заводить «служебные» романы – не его стезя. Риск велик и неоправдан. Себя Роуз рисковым не считал, потому предпочитал подстраховаться на всякий случай и держаться от Гаррета на расстоянии, во избежание разного рода двусмысленных ситуаций. Получалось прекрасно. Наступившая пора экзаменов не способствовала пестованию романтичных настроений и активным охам-вздохам при луне.       Роузу хотелось показать максимальные результаты, хотя, признаться, он не претендовал на попадание в число тех пятнадцати процентов учеников, что после академии поступали в Кембридж или Оксфорд.       Амбициозность Розарио проявлял умеренную, понимая: в научную деятельность он точно не пойдёт, великих открытий не совершит, революцию в области исследований не произведёт. Ему будет достаточно покрасоваться перед самим собой, погладить себя по голове и сказать без иронии и сарказма что-то вроде «Роуз, ты умница». Тем и успокоиться.       Насколько Роузу было известно, Кэндис после выпуска не собирался покидать пределы Лондона. Перспективы, связанные с Манчестерским университетом, окончательно канули в Лету, а на повестке дня остались столичные университеты. Кэндису так захотелось, и он не переживал совершенно. Выбор места для изучения литературы и языков не был для него принципиален.       Многие, услышав это, удивлялись. Брайту пророчили тот самый Оксфорд, а он отзывался о прославленном университете с прохладцей и равнодушием.       Роуз до недавнего времени не знал, куда податься. Единственное, что определил для себя давно и в дальнейшем решение не менял, так это направление образования. Вполне предсказуемо, ничего поразительного и сколько-нибудь новаторского, сплошная рутина. Общественные науки, экономика.       Письма он рассылал во многие учебные заведения. Многие же и ответили согласием, нужно было только экзамены сдать достойно.       Осенью Роуз окончательно пришёл к выводу, что в Лондоне не останется. Хотя бы потому, что после выпускного вечера успел оставить свой след в истории, а именно – связаться с Гарретом. Не то чтобы он об этом жалел. Скорее, приходил к выводу, что пожалеет в дальнейшем, если раскиснет, окончательно пропитается розовым сахарным сиропом влюблённости, позабудет о предосторожностях и поверит в ответные чувства.       После получения аттестата он некоторое время метался в сомнениях, не зная, как поступить.       Задавался вопросом: стоит ли открывать рот или лучше прикусить язык, продолжая хранить тайну собственных чувств к однокласснику?       В итоге, решимости Роузу не хватило. Он промолчал, хотя, несколько раз ловил на себе взгляд Марвела, смотрел в ответ, не отворачиваясь, но ожидая, пока это сделает оппонент.       Роуза поведение Гаррета ставило в тупик с завидным постоянством.       И тогда – тоже.       Казалось, ещё немного, и он откроет рот. Скажет всё, что крутится на языке, перестав гипнотизировать взглядом. Недосказанность разрушится, как по волшебству, а вместе с ней исчезнет и напряжённость в отношениях.       Роуз разговаривал с Кэндисом, Гленом, Оливией, Сибиллой. Общался с другими одноклассницами и одноклассниками. Смеялся вместе с ними и чувствовал себя по-настоящему свободным.       Беседы получались непринуждёнными, лёгкими и интересными. Как будто с окончанием школы завершился тот странный период жизни, когда уверенность Роуза сидела в тёмном уголке, боясь показаться на свет. Период, отмеченный многочисленными событиями не самого приятного толка, начавшимися с предательства друга и скандала с вызовом в школу родителей.       Признаться, Роуз ждал, что хотя бы сейчас Гаррет с ним заговорит. Предлог найти не составило бы труда. Достаточно лишь извиниться за тот случай, не потерявший актуальности за давностью лет, и беседа польётся сама собой.       Тем не менее, Гаррет не предлагал ему поговорить. Просто смотрел, чем действовал на нервы и провоцировал некое раздражение, сродни лёгкому зуду.       Роуз оборачивался, перехватывал взгляд и, добившись от Гаррета реакции, вновь возвращался к своим собеседникам.       Для себя решил, что так тому и быть.       Иногда молчание – источник всех проблем. Не прояснишь некоторые моменты, позволив окружающим самостоятельно додумать, что к чему, и результат не заставит себя ждать.       Но вместе с тем... Не зря же говорят, что молчание по своей цене сравнимо с золотом. Меньше слов – меньше последствий, ими порождённых.       В его случае, так однозначно.       Он молчал несколько лет, наблюдая за Гарретом, пересекаясь с ним на территории учебных аудиторий почти каждый день. Тщательно пестуя в себе эти чувства, понимая, что, несмотря ни на что, продолжает по-особенному относиться к человеку, сделавшему гадость – не случайно, а преднамеренно. Гаррет ведь знал, к каким последствиям это приведёт.       Тем не менее.       Да, тогда Роуз с ним постоянно пересекался. Разве что на каникулах встречаться не доводилось. Казалось бы, множество дней, проведённых вдали друг от друга. Но, возвращаясь в академию, он резюмировал обречённо, что по-прежнему выделяет Гаррета из общей массы школьников.       Не презирая и ненавидя, как делал Кэндис.       Совсем наоборот.       Если хранил молчание тогда, ныне и вовсе несложно будет провернуть подобный трюк. Он не будет писать Гаррету в сети.       И звонить не станет.       Вероятнее всего, они вообще не увидятся в дальнейшем.       Роуз уедет из Лондона, а вместе с ним исчезнет и эта тайна.       А там, глядишь, и больше нечего будет хранить в секрете, потому что вдали от Гаррета – не несколько недель, а годы, отмеченные разлукой, – чувство влюблённости прикажет долго жить, исчезнет, подобно туману, растворившемуся под яркими лучами полуденного солнца.       Не тут-то было.       Напоследок жизнь решила основательно над Роузом пошутить, то ли вручив подарок, то ли, наоборот, приложив по голове, чтобы не расслаблялся в дальнейшем и пестовал чувство вины за неумение держать себя в руках. Испытание на прочность, проверка силы воли.       Периодически, пересекаясь в сети с бывшими одноклассниками, Розарио, начиная разговор или же подхватывая инициативу, подсознательно готовился услышать – прочитать обезличенное сообщение в пару строк – о себе очередную новость, сфабрикованную на скорую руку, а потом распространённую по проверенным каналам. Что-то вроде тех мерзких слухов, что распускают по школе обиженные парни, брошенные девчонками. Как будто случайно обронённое в разговоре замечание о сифилисе или любой другой венерической гадости, лечить которую долго и совсем непросто, и вот уже имя обидчицы у всех на устах, обсуждение идёт полным ходом, при встрече каждый считает своим долгом – ткнуть пальцем и похихикать, считая себя по-настоящему остроумным.       Заниматься опровержением таких слухов, не менее муторно. Но тут уж дело чести доказать собственную правоту, чтобы поставить лжеца в неловкое положение, продемонстрировав всем документы с истинным диагнозом, а точнее – отсутствием оного.       Роуз переписывался со многими, ждал шокирующих новостей о себе, напичканных неаппетитными подробностями, но так их и не получил.       Поразительно, но Гаррет отказался от своей стандартной практики и мелкие подлости в ход не пустил.       Он вообще решил порвать с прошлым.       Начал со смены номера телефона.       Затем удалился из сети. Профиль на «Фейсбуке» оказался деактивирован. Глен сообщил, что в последний раз переписывался с Гарретом ещё летом, через пару недель после выпускного вечера, потом общение прервалось, в других социальных сетях и программах обмена моментальными сообщениями Гаррет не появлялся, хотя страницы и профили не удалял. Так что была надежда на возвращение.       Роуз, сопоставив даты, пришёл к выводу, что из сети Гаррет исчез ровно в тот момент, когда состоялась их судьбоносная – тут он иронично усмехался – встреча.       То ли новые декорации позволили иначе посмотреть на ситуацию, то ли ещё какие-то факторы оказали влияние, но случилось то, что случилось.       Роуз бы с радостью списал всё на алкоголь, прикрывшись легендой о своеобразном действии спиртного на организм, полную потерю самоконтроля после пары стопок, но, увы, не мог этого сделать.       Обозначенной дозы в эти самые, пресловутые, пару стопок явно было недостаточно, чтобы свалить его с ног, лишив возможности мыслить здраво. Да и, честно говоря, он в тот вечер вообще не пил.       Гаррет немного себе позволил, но не успел нализаться до плачевного состояния, а потому оба прекрасно понимали, что делали. Осознанно, целенаправленно, зная, или как минимум, представляя, что их ожидает утром.       Скорее всего, ничего хорошего.       Лишь глобальное сожаление и упрёки в стиле «Почему ты меня не остановил? Почему сам не развернулся и не ушёл?».       На самом деле, встреча с Гарретом была единственной вещью, которую Роуз вообще никак не планировал. Он пребывал в твёрдой уверенности, что выпускной вечер и большой актовый зал в учебном корпусе – последнее место, где им суждено пересечься.       Ошибся, притом фатально.       История без изысков.       Приземлённая и максимально повседневная.       Небольшой клуб, скопление людей, знакомства, легкомысленные фразы, алкоголь и способ подцепить себе кого-нибудь, чтобы скрасить несколько часов жизни. Роуз ни с кем знакомиться не собирался, пить, в общем-то, тоже не планировал, но без внимания не остался, потому вынужден был задержаться на время.       Отчаянно жалел, что согласился показаться там.       Он попал в данный клуб только потому, что был знаком с девчонкой, солирующей в группе, выступающей в этот вечер.       Она и пригласила Роуза на концерт своей группы.       Они носили громкое название «Dead world», обширной собственной дискографией похвастать не могли, а потому преимущественно играли каверы на композиции «Битлз» и Элвиса Пресли, значительно изменив аранжировки. Так, что в звучании песен с трудом угадывался исходный материал. Увы, переделки были не в лучшую сторону. Но обижать знакомую не хотелось, и, отвечая на вопрос, как ему творения, Розарио отделывался расплывчатыми формулировками, вроде «незатасканно» или «свежо». Никакой конкретики, но и никаких обид.       Девушка и её бэнд искренне считали, что это похвала, Роуз дарил им скупые улыбки, надеясь, что рано или поздно музыканты сами поймут, что с такими творениями музыкальный Олимп покорить нереально, потому лучше найти новый способ самовыражения и больше не насиловать слух посетителей клуба. Впрочем, под пиво и более крепкие напитки людям музыка могла неплохо заходить и моментами доставлять. Роуз, видимо, ни разу не перешёл грань настолько, чтобы разглядеть в кавер-версиях, созданных знакомой, проблеск гениальности.       Как выяснилось, Генриетта Роуза не просто так пригласила, ей нужна была помощь.       – Это безумие, – произнёс Роуз. – Определённо.       – Роуз, пожалуйста, – она сложила руки перед грудью и посмотрела умоляюще.       – Что?       – Мы не можем выйти на сцену без гитариста. Понимаешь? Ты ведь играешь, да?       – Ну...       Получилось довольно многозначительно. Роуз старался вспомнить, как он играет. Играл, честно говоря, так себе.       В их семье с гитарой обнималась Джессика, не потому, что жаждала построить карьеру рок-звезды в дальнейшем. Нет. Она не сбегала из дома, не сколачивала группу и даже соседей своими соло не кошмарила. Лишь разучивала наиболее интересные ей композиции, а потом играла на любительском уровне. Да и то, не сейчас, а несколько лет назад.       Роуз был не сказать, что любителем... Не новичком даже, а любопытствующим, берущим в руки гитару. Максимум его умений заключался в попытках провести пару раз медиатором по струнам, услышать, как они дрожат, и со спокойной душой отложить инструмент в сторону, посчитав миссию завершённой.       – Да или нет?       – Я не играю. Я балуюсь. И если ты попросишь сыграть тебе соль верхней октавы, я вряд ли сумею это сделать, – пояснил Роуз.       – Держать её хотя бы правильно умеешь?       – Конечно.       – Тогда ты нам подходишь.       – То есть?       – Мы давно не поём вживую. И не играем. Запись крутим, да и всё, – охотно поделилась секретами музыкального бизнеса малых масштабов Генриетта. – Тупо получится, если соло-гитара на записи есть, и партия звучит, а на сцене никого. Вот поэтому я и прошу тебя о небольшой услуге. Поможешь?       – Только если так, – неуверенно выдал он.       – Роуз, я тебя обожаю! – с чувством произнесла девушка, чмокнув его в щёку.       Не дожидаясь однозначного утвердительного ответа, схватила Роуза за руку и потащила в помещение, служившее местным артистам гримёркой. Разумеется, мечтать об отдельной комнате со всеми удобствами и фиксированным роскошным райдером здесь не приходилось. Генриетта со своей группой ютились в маленькой комнатушке, сами себе рисовали лица, пользуясь одним карандашом-подводкой на всю ораву, обсуждали последние новости, как мировой политической арены, так и связанные с локальными проблемами, дымили прямо здесь, пренебрегая техникой пожарной безопасности, и жаждали поскорее подняться на сцену.       Роуз, внимательно за ними наблюдая, энтузиазмом не проникся, но впервые задумался о том, что заставляет Генриетту и её товарищей пару раз в неделю выходить в народ. Разгадка была проста. Им это нравилось, их прельщала возможность получить немного внимания к своим персонам, их это откровенно воодушевляло. Способствовало пробуждению эмоционального возбуждения, потому они продолжали, несмотря ни на что, вновь и вновь радовать неискушённую публику.       Они не рвались записывать хиты, способные подниматься на вершины хит-парадов, развлекались, считая этот проект любимым хобби, не более того.       Роуз этого не понимал, но его никто в основной состав и не звал. Его лишь попросили подменить на один выход гитариста, умудрившегося попасть под ливень и обвеситься соплями – какие уж тут выступления.       Несколько минут в компании музыкантов, и Розарио окончательно расставил приоритеты, свойственные ему самому.       Он любил дурачиться, не на публику, а для малого количества наблюдателей, желательно, вообще для одного, но, оказываясь перед большой – относительно – толпой, чувствовал себя неловко и столкнулся с таким неприятным явлением, как зажатость.       Свет на сцене казался ему слишком ярким, а толпа невероятно шумной.       Никакого экстаза от происходящего, только стремление поскорее закончить и свалить в тёмный уголок.       Странное ощущение, будто за ним кто-то пристально наблюдает, преследовало Роуза практически всё время, что пришлось простоять на виду. Наверное, именно так ощущают себя настоящие звёзды, которых преследуют по пятам настойчивые поклонники. Сначала приятно, что кто-то ценит твоё творчество, а потом приходит осознание, что оно давно не имеет значения, и становится страшно.       Может, вреда и не причинят, но нервы потреплют знатно.       Роуз, конечно, старался не светиться, жался к краю сцены, теряясь в спасительном полумраке, но иногда умудрялся попадать в зону, освещённую яркими огнями. И именно в такие моменты начинал жалеть, что перестал носить мантию. Он низко склонял голову, позволяя волосам занавесить лицо, и отчаянно надеялся, что его никто не рассматривает. Не видит, как он прикусывает губы, желая избавиться от нервозности и привести себя в чувство, причинив лёгкую боль.       Сорок минут бесконечных мучений.       Сорок минут оценивающих взглядов.       Сорок минут ада.       Спрыгнув со сцены, Роуз сразу же направился к бару, желая заказать себе чего покрепче. По мере приближения к заветной цели, решимость рассеивалась. От идеи напиться в попытках избавиться от эмоционального напряжения, Роуз отказался, попросив у бармена сок, чем, вероятно, поверг работника заведения в шок.       Поняв, что перемены заказа не будет, парень налил Роузу ананасового сока и обратил внимание в сторону других, более щедрых и выгодных посетителей, способных спустить на выпивку целое состояние.       Золотая жила – те, у кого разбито сердце. Пьют без остановки, только успевай наливать новую порцию. Только так выглушат.       Роуз к таковым не относился и дорогостоящий алкоголь, способный забить душевную боль, не заказывал.       Надежды на то, что выступление осталось незамеченным, рухнули в один миг, когда к Роузу подсел какой-то парень, явно настроенный на необременительное знакомство и на столь же необременительную ночь.       Просто встретились, познакомились, потрахались, а утром разбежались по своим углам, и больше никогда не пересекались, посчитав, что воспоминания о хорошей ночи отношениями портить противопоказано.       – А где Микки? – поинтересовался он.       Роуз оторвался от своего напитка и посмотрел удивлённо.       – Понятия не имею, – ответил равнодушно, надеясь, что его тон достаточно прохладно прозвучал, и никаких поползновений не случится.       Да, несомненно, когда-то, в разговоре с Гердой Эткинс, Розарио сказал, что члены их семьи не отличаются внешней привлекательностью, а потому рады любому проявлению внимания. Но сейчас он мог с лёгкостью отказаться от своих прежних слов, поскольку общество ему не импонировало нисколько, а в глубине души было неприятно.       Потенциальный собеседник представлялся ему липким и скользким, изворотливым и мерзким, будто припорошенным сахарной пудрой вперемешку с блёстками.       Вроде бы сами по себе эти две составляющие неплохо смотрятся. Одно – вкусно, другое – красиво, если использовать с умом. Но сочетание выходит адское. Ни съесть, ни полюбоваться.       – Судя по сегодняшнему выступлению, у «Dead world» обновление состава, – продолжал донимать Роуза незнакомец. – Это же ты сегодня поднимался с ними на сцену?       – Так поразили мои музыкальные способности? – вскинув бровь, поинтересовался Роуз.       Прозвучало не игриво, а достаточно грубо.       – В отличие от них, ты хотя бы знаешь ноты.       – Да неужели?       – И попадаешь в них.       – Ага, – Роуз допил содержимое стакана в несколько больших глотков.       – С новым гитаристом они играли лучше обычного.       – Разумеется.       Роуз усмехнулся, вспоминая слова Генриетты о фонограммах, используемых на каждом выступлении. Если и была чья-то заслуга в хорошем звучании, то только Микки. За всё время звучания сета Роуз ни разу к струнам не притронулся, чтобы ненароком не налажать и не запороть и без того провальный материал. По правде говоря, ему и гитару к усилителю не подключили, лишь протянули шнуры и попросили особо по сцене не скакать, чтобы не поставить исполнителей в неловкое положение. Его просьба обрадовала, и он с радостью исполнил пожелания «коллег».       Теперь вот слушал о потрясающих музыкальных талантах, которых не имел вовсе. Хотя... Было время, пытался научиться играть на флейте. Не получилось, он бросил, передарив её какой-то девочке, что ему безумно нравилась в то время, а то и вовсе – если память не обманывает – была его первой любовью.       Помимо музыкального инструмента он дарил даме сердца шоколадки, цветочки и мягкие игрушки.       Всё перечисленное выше ей нравилось, а Роуз – не очень, как раз по причине наследственности Астерфильдов. Снова внешность оказалась определяющим фактором.       Любви Роуз не получил, хотя мимолётный поцелуй заслужить удалось. Именинница разрешила облобызать ей ладонь, а потом сдержанно коснулась губами щеки Роуза. Он был счастлив.       Что послужило причиной разочарования в принцессе, вспомнить уже не смог и от воспоминаний отмахнулся.       Сейчас его занимал актуальный вопрос: как избавиться от неприятного общества, сделав это максимально аккуратно, не спровоцировав агрессию и не став невольно зачинщиком драки.       Поставив пустой стакан на стойку, Роуз собирался уйти, но его удержали за руку. Пока не слишком грубо.       Прикосновение-просьба, а не приказ, однако, подсознание подсказывало, что от этого человека нужно держаться подальше.       Спиртным от него не тащило, но что-то явно казалось подозрительным. И вскоре Роуз понял, что именно. Расширенные зрачки. Немного нервные ноздри. Мельчайшие белые пылинки на коже.       – Ты уже занят?       – Что?       – Занят?       – Да! – огрызнулся Роуз.       Хватка на плече стала сильнее и грубее.       – Сколько? – спросил незнакомец.       – Что? – вновь повторил Роуз, не совсем поняв, какой смысл вложен в эту фразу.       Когда накрыло осознанием, приоткрыл рот, не в силах сказать что-то вразумительное. Отпускать его явно не собирались, только сильнее ухватив за руку.       Кажется, Роуз продолжал огрызаться, требуя его отпустить.       Кажется, всем было наплевать.       В их сторону не смотрели посетители, не смотрели и сотрудники заведения.       Те, кто заметил, что что-то не так, моментально отворачивались, и только один взгляд, тот самый, не дававший покоя с начала выступления, продолжал ощущаться столь же материально, как прикосновение.       Если прежде возникали сомнения, то теперь от них и следа не осталось.       Губы искривились в усмешке, полупустой стакан опустился на стойку...       Дальнейшие события развивались с поистине поразительной скоростью. Роуз благополучно пропустил момент, когда рядом с ним материализовался Гаррет и от всей души врезал любителю музыкантов, попадающих в ноты.       Роуз ошарашено смотрел на Гаррета. Гаррет отвечал ему тем же. Правда, его взгляд изумлённым назвать нельзя было. Он понимал, что делал и, появись возможность, повторить, не стал бы избегать потасовки.       У него были сбиты костяшки.       Он прижался к ним губами, слизывая кровь.       Кажется, неосознанно. А там – кто знает.       – Блядь, Марвел... – глухим шёпотом выдал Роуз и, ухватив его за руку, потащил в сторону служебного выхода, краем глаза отметив, что к месту потасовки спешат охранники. – Бегом отсюда, пока нас, благодаря твоему геройству, за решётку не отправили.       Гаррет усмехнулся, но кивнул согласно.       И они побежали, будто нарушители порядка, желающие скрыться от правосудия. В их случае сравнение оказалось весьма и весьма актуальным.       Попрощаться с приятельницей Роуз не успел. Но ему и не до вежливости было в тот момент.       Ему на руку играло то, что он бывал здесь неоднократно, а потому в многочисленных коридорах ориентировался отлично, не боясь заблудиться. Он двигался уверенно, таща Гаррета к запасному выходу.       Гаррет понимал, что сопротивление бесполезно, потому послушно двигался следом.       Отойдя на приличное расстояние от клуба, квартала два-три – не меньше, Роуз остановился, переводя дыхание и, наконец, выпуская из рук ткань чужой рубашки.       – Ты ему, кажется, зуб выбил, – произнёс, вспоминая красную слюну на губах и нечто белое, выплюнутое на пол.       Вряд ли таблетка, вероятнее, что всё-таки зуб.       – Если бы понадобилось, я бы ему и всю челюсть вынес, – ответил Гаррет, чуть мотнув головой, чтобы чёлку от лица убрать.       Льняная, как называл её в мыслях Роуз.       На самом деле, всего-навсего светло-русая.       – Тебя об этом просили?       – Нет.       – Так какого хрена?       – Ты хотел, чтобы тебя отодрали в грязном сортире, как дешёвую шлюху? – без тени иронии в голосе спросил Гаррет.       – Этого бы не произошло.       – Он был серьёзно настроен.       – И под кайфом, – добавил Роуз.       – Тем более. Думаешь, прислушался бы к твоему мнению?       – Я мог сам решить данную проблему. Я умею драться, всё-таки не беспомощная девчонка, потому...       – Но я тебя от этой грязной работы избавил, так удачно оказавшись рядом.       – Случайность?       – Она самая. Но приятно.       – Для кого как.       – Давай, расскажи, насколько не рад меня видеть.       – Знаешь, – усмехнулся Роуз, – символично получается. Когда-то ты меня подставил именно из-за дружков, не брезгующих наркотой, а сегодня вмешиваешься в скандал с ещё одним таким, и... Как бы меня спасаешь.       – Как бы? Или всё-таки спасаю?       – Не цепляйся к словам.       – А ты не напоминай мне о былых промахах. Лучше поблагодари.       Роуз запустил ладонь в волосы, захватывая разом несколько прядей и отбрасывая их назад.       – Спасибо, – сказал вполне себе серьёзно. – Ты давно в этом клубе отирался?       – С момента начала концерта.       – Ты такое слушаешь?       – Кузен притащил, пообещав прекрасную культурную программу и шикарное исполнение, которое я запомню на всю жизнь.       – Ты с ним солидарен?       – В плане того, что запомню – да. Однозначно. А вот про шикарное и прекрасное... Никогда бы не подумал, что у него всё настолько плохо с музыкальным вкусом. Или, что он меня так сильно ненавидит.       – Почему ненавидит?       Роуз сложил руки на груди, сжимая ладони на предплечьях.       В общем-то, мог уйти отсюда сразу после произнесения благодарственных слов. Вместо этого он искал предлоги для продолжения разговора, а Гаррет начинание поддерживал.       – Потому что заставил слушать это. Не обижайся, но исполняли вы какое-то дерьмо. От него ушами кровь идёт.       – Не обижаюсь. Я сам так считаю.       – Тогда зачем играешь с ними?       – Не играю. Я вообще играть не умею. Меня попросили об одолжении, и я просто заменял одного приболевшего участника. Кривлялся под фонограмму, – пояснил Роуз и замолчал.       Пряди вновь занавесили половину лица. Роуз сунул руки в карманы и принялся внимательно разглядывать пару собственной обуви.       Обычные, ничем не примечательные оксфорды, опрятная шнуровка, начищенные носы. Да и, в целом, наряд не слишком клубный.       Как будто деловая единица по ошибке, а, может, вполне осознанно заглянула в местный притон, желая найти там... Да что угодно, в принципе. Начиная от развлечений, заканчивая проблемами.       Сегодняшний вечер оказался ознаменован вторым вариантом расклада.       Шаг.       За ним ещё и ещё.       И в поле зрения – белые кеды с чёрными шнурками.       Несколько секунд созерцания, и пальцы уверенно касаются подбородка, приподнимая, заставляя посмотреть в глаза, а не на обувь.       Гаррет ничего не говорил, больше не заикался о благодарности или чём-то подобном, просто подался вперёд, прижимаясь губами к губам Роуза. Вспоминая идентичные ситуации, Роуз приходил к выводу, что ждать ответа от Гаррета нелепо. Гаррет не станет объяснять мотивы совершения тех или иных поступков. Может, он об этом пожалеет в дальнейшем и будет долго заниматься самоедством и самоанализом, но лишь в одиночестве, а не на глазах у другого человека.       Потому-то сейчас Роуз не задавал вопросов и не пытался выяснить, что на Гаррета нашло. Не отстранился и не оттолкнул, не старался поцарапать и не кусался, желая ощутить на языке солоноватый привкус, свойственный крови.       Напротив.       Подумал, что школа осталась в прошлом, больше нет никаких ограничений и главное правило Розарио Астерфильда, связанное с отношениями, к ним больше невозможно примерить. А, значит, он может позволить себе немного свободы, немного честности и самую капельку любви, точнее, откровенности, связанной с давними прочно укоренившимися симпатиями.       Возможно, он признается, что любил Гаррета на протяжении нескольких лет. И сейчас продолжает любить, хотя это, наверное, ему совсем не нужно.       С каждой минутой, проведённой рядом, кажется, что больше терпеть невозможно, да и промолчать нереально. Его переполняет это стремление открыть правду, а не снова запечатывать её наглухо, не давая выхода.       Он скажет это, если смелости хватит.       Или в очередной раз отступит, решив, что знать об этом Гаррету не обязательно.       Как вариант, Гаррет и сам от него отстранится, отпустит колкое замечание и удалится восвояси, так и оставшись человеком себе на уме, ничего не делающим просто так. Исключительно с определёнными целями.       В этот вечер вкус губ Гаррета был горьковатым, с нотами спиртного.       Роуз вспомнил, как опустился на столешницу стакан с недопитой тёмной жидкостью, провёл по тонкой кожице языком, слизывая это послевкусие и пытаясь понять, что же именно дегустировал Гаррет.       Разобрать не сумел, потому поцеловал во второй раз. На этот раз, сам. Не просто потянулся за ответным прикосновением, а навязал собственные правила игры. И ложью будет сказать, что ему это не нравилось.       Мысли о стремлении понять, что плескалось в стакане, служили всего-навсего оправданием собственных поступков. Нелепым, нелогичным, но позволяющим забивать истинные причины.       Никто не запрещал спрашивать, и он с лёгкостью мог задать не дающий покоя вопрос, но, выбирая между словами и действием, Роуз делал ставку на второе.       Видимо, занимало их одно и то же, потому что первым проявил любопытство Гаррет, попутно выдав информацию о своём напитке.       Упёрся ладонью в стену, к которой Роуза всё это время прижимал, пару раз глубоко вдохнул и спросил:       – Что ты пил?       – Зачем тебе это знать?       – Пытаюсь понять: это побочный эффект после распития рома сомнительного качества, или у тебя действительно губы сладкие?       – Сладкие, – ответил Роуз, облизнувшись в надежде проверить правдивость чужих слов и получая подтверждение.       – Ликёр?       – Бери выше.       – Вермут какой-нибудь?       – Нет, – Роуз отрицательно покачал головой и вскоре засмеялся.       Ситуация представлялась ему немного абсурдной, как будто он налакался по самые брови, и потерял возможность контролировать себя. В результате не следит за поведением и хочет хохотать. Всегда.       Со стороны выглядит нелепо, но глубоко внутри он ощущает эйфорию.       Ему хорошо. Так хорошо, как не было никогда прежде.       Охренительно.       – Сдаюсь. Не знаю. Коктейль? Сироп?       – Сок. Всего лишь ананасовый сок, – заметил Роуз, – который, кстати, отлично сочетается с ромом.       Он мог бы перевести всё в шутку и прочитать Гаррету небольшую лекцию, посвящённую приготовлению разного рода и крепости алкогольных коктейлей, но вместо этого потянулся за очередным поцелуем, обхватив лицо ладонями и прижавшись так близко, так тесно, как не позволял себе в былое время. Не о Гаррете даже речь, а о других мужчинах. С ними Роуз старательно выдерживал дистанцию, вроде бы и откликаясь на действия, но, при этом, не проявляя завидной инициативы, не навязываясь, не предлагая себя столь активно и откровенно.       Целуя, а не только отвечая на прикосновение губ, Роуз точно знал, что этой ночью домой не вернётся, и гори оно всё синим пламенем.       У него был шанс осуществить давнюю мечту.       Возможно, один на миллион.       И Роуз не собирался собственноручно разрушать это идиллическое стечение обстоятельств.       У них не было долгих разговоров, отмеченных попытками решить коллективно, насколько этот поступок рационален и целесообразен. Не было метаний и препирательств.       Отключённые телефоны и комната в ближайшей гостинице.       Разбросанная во все стороны одежда и располосованные до алых капель крови плечи.       Приглушённый свет – возможность смотреть друг другу в глаза, стиснутые в пальцах простыни, так, словно ногти вот-вот прорвут ткань, превратив её в лохмотья.       Собственный сорванный голос и тихий шёпот у самого уха.       То ли сентиментальность играла с ним злую шутку, то ли так действительно сложилось, но Роуз готов был с уверенностью заявить, что эта ночь была лучшей в его жизни и вряд ли однажды что-то подобное повторится.       Однако повторилось ещё неоднократно.       Все оставшиеся дни лета и пара осенних недель, что они провели с Гарретом вместе, оказались невероятно насыщенны впечатлениями и отмечены многочисленными совместными вылазками.       Кажется, они успели побывать во всех городах, городках и городишках Англии, желая собрать как можно большее количество общих воспоминаний, и им, несомненно, это удалось. Неизвестно, какие планы на будущее вынашивал Гаррет, но Роуз то и дело вспоминал о финале школьной дружбы и грустно усмехался.       Гаррет сам тогда говорил, что школьные друзья его утомили.       Роуз не хотел утомить его снова, а потому постоянно одёргивал себя, запрещая привыкать к такому раскладу, к существованию их не каждого по отдельности, а вместе.       Розарио Чарльз Астерфильд и Гаррет Юэн Марвел равно... А чему, собственно, равно? Любовь навеки?       Наивно и нелепо так думать.       Сейчас, стоя на мосту и глядя на Бристоль, раскинувшийся внизу, Роуз предавался воспоминаниям.       Выдергивал отдельные картинки из общей ленты событий.       Шикарный отель, светло-голубая рубашка, белая скатерть, букет в руках. Сочетание белоснежных и фиолетовых фрезий, которые Роуз, выхватил из вазы, крепко перехватывая хрупкие сочные стебли, умудрившись не сломать их.       Он кружил по веранде, сжимая цветы в руках, периодически поднося их к носу. Ему было хорошо. Ему было классно.       Ощущение полёта и безумной по своей силе радости.       Они с Гарретом были вместе два месяца. Дата небольшая, крошечная, на самом-то деле, но и она была удостоена внимания.       В то утро они пили шампанское и говорили о будущем, рассуждали о дальнейшей учёбе и, возможно, необходимости разъехаться по разным городам.       Этот разговор и решил всё.       Утвердил Роуза в решении, что обольщаться не стоит и лучше свалить сейчас, пока Гаррет не начал считать их спонтанный роман-развлечение обузой, от которой нестерпимо хочется избавиться.       Кажется, в ту ночь они оба превзошли самих себя.       Роуз отдавался отчаянно, со всей страстью, на какую только был способен и впервые за время совместного путешествия позволил себе произнести те самые слова, что так долго хранил в тайне.       Люблю тебя.       – Ты шикарный, – прошептал Гаррет, убирая прядь волос за ухо, когда Роуз нависал над ним, упираясь ладонями в подушки.       – Как пентхаус в Вэст-Энде, – засмеялся Роуз.       – Нет, – Гаррет был вполне серьёзен, потому смех не подхватил. – Лучше тебя в моей жизни никого не было и не будет.       Два месяца любви, а вслед за ними два месяца пустоты.       Компенсация, попытка уравновесить одно другим.       В конце концов, Роуз определился с городом и отправился в Бристоль. Университет, расположенный здесь, был не таким уж плохим.       Не Оксфорд, не Кембридж, но и не забегаловка средней руки. Вполне достойное учебное заведение.       Собеседование проводили с соискателями, поступающими на направление «стоматология» и ещё пару каких-то, которые Роуз не запомнил. Будущим экономистам собеседование не требовалось.       Выбор пал на Бристоль не просто так. Роуза привлекла, в первую очередь, богатая, насыщенная культурная жизнь города. Множество музыкальных событий, не меньшее количество событий театральных.       Не сказать, что Роуз был большим поклонником спектаклей. Его интерес больше подходил под определение «умеренного», но ставка делалась, исходя из иных умозаключений. Роуз понимал, что первое время будет отчаянно скучать.       В новые отношения, как в омут с головой, не кинется, вместо этого начнёт вытравлять из себя тоску активным участием в тех или иных мероприятиях.       Город, где их множество, стал идеальным местом.       В воображении.       В реальности всё складывалось не настолько удачно.       С учёбой проблем не возникало. Роуз поступил туда, куда планировал. Привёз свои вещи, заселился в общежитие и начал, по мере возможностей, изучать новое место жительства.       Для него стали традиционными прогулки по гавани, подъём на Клифтонский висячий мост, иногда – посещение знаменитой таверны «The Llandoger Trow», послужившей прототипом «Подзорной трубы» из «Острова сокровищ».       Пока в университете не начались занятия, Роуз мог позволить себе побездельничать, а потому практически целыми днями шатался по городу, знакомясь с ним, узнавая в мельчайших деталях.       Рюкзак на плечи, кепку с козырьком на голову, бутылка с водой или соком в руки, и можно бродить хоть до рассвета, наслаждаясь открывающимися пейзажами.       Конечно, если...       Если не думать, что в компании с Гарретом всё это было бы в два раза интереснее.       По вечерам жизнь Роузу скрашивало общение с бывшими одноклассниками, которые, по-прежнему, ничего о Гаррете не слышали.       Это была маленькая месть с его стороны.       Роуз пропал из его жизни.       А Гаррет пропал из жизней остальных знакомых, наверняка зная, что Роуз однажды не выдержит и спросит о нём. Вот только ответа не получит.       В общежитие Роуз вернулся в дурном настроении.       Сначала с неба сорвалась мелкая противная морось, а потом и вовсе хлынул ливень. Роуз, начитавшись прогнозов в интернете, был уверен, что сегодня проблем с пешими прогулками не возникнет. В результате оказался под проливным дождём без зонта и без денег на проезд.       Первые минут пять пытался прикрыться курткой, а потом плюнул на это нелепое занятие и зашагал по лужам, мысленно костеря всех работников гидрометеорологических станций, но пытаясь улыбаться во все тридцать два зуба.       На самом деле, Роуз не улыбался, но иллюзию благожелательности поддерживал.       Поднявшись на свой этаж, он потянулся за ключами, нашаривая их в кармане, и собирался открыть дверь, но, присмотревшись, понял, что она и так открыта. Точнее, приоткрыта.       И без того паршивое настроение стало ещё хуже.       Роуз промок до нитки, замёрз и теперь мечтал только о паре вещей. Все его мысли крутились исключительно вокруг горячего душа, горячего же чая и сухой одежды.       Горячий приём и активные расспросы со стороны любопытного незнакомца, желающего познакомиться с соседом, в списке не значились.       Немного потоптавшись на месте, Роуз переступил порог. Мысленно подбадривал себя тем, что мог просто ошибиться и забыть закрыть дверь, но эта теория довольно быстро потерпела фиаско.       Одного взгляда достаточно, чтобы стало не по себе, а остатки спокойствия приказали долго жить.       В школьные годы Роуз любил заниматься, как он сам говорил, украшением комнаты. Придавать ей индивидуальные черты, способные отразить некие черты характера владельца, подчеркнуть особенности. К таким элементам декора относились и чёрные занавески, вгонявшие многих в ступор, и наряженные в шёлк и кружево куколки, и флаконы духов, и ещё сотни пустячков, пришедшихся по душе непрофессиональному декоратору.       Неудивительно, что он уделял особое внимание мелочам, и потому не мог пропустить одну немаловажную деталь, связанную с личностью нового обитателя комнаты.       В студенческом общежитии он пока обустройством помещения не занимался, предпочитая дожидаться появления соседа, а потом, когда появится возможность всё детально обсудить и согласовать, строить какие-либо планы.       Сосед появился.       Знакомый незнакомец.       Да нет. Нет. Конечно, нет.       Не может этого быть. Или может?       Роуз почувствовал, как к горлу подкатывает ком.       Потянувшись, сорвал крышку со стакана с остывшим, а оттого невероятно противным на вкус кофе и залпом выпил этот омерзительный напиток. Горечь продирала горло. Роуз едва не закашлялся.       – Ошибка, – пробормотал он приглушённо. – Это, должно быть, какая-то ошибка.       Включив верхний свет, Роуз разулся, бросил промокшую куртку прямо на пол, пообещав себе, что уберёт всё в ближайшее время, а сам направился к кровати соседа. Чем ближе подходил, тем сильнее уверялся в отсутствии каких-либо ошибок.       Он знал этот брелок.       Он его помнил, потому что сам и купил во время одной из вылазок.       Стоило нажать на живот этому странному зверю, представлявшему собой среднее арифметическое между обезьянкой и медведем, как оно начинало пищать фразу, состоящую из трёх слов.       Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я...       Гаррету в магазине, торгующем подобными мелочами, не нравилось. Он тянул Роуза на выход, говоря, что сувениры не обязательно покупать в каждом населённом пункте.       – Она смешная, – заявил Роуз, повесив безделушку на мизинец и покачав ею в воздухе.       – А если тебе палец показать, тоже смеяться будешь? – спросил Гаррет.       – Нет, – произнёс Роуз, прихватывая зубами край нижней губы.       Получилось немного вызывающе.       Гаррет закашлялся, поняв, в каком направлении мыслит Роуз. Как умудрился интерпретировать сказанное, вывернув вопрос наизнанку и превратив его в нечто пошлое.       Роуз усмехнулся и отдал деньги за свою диковинную живность. То ли обезьянку, то ли медвежонка.       – И этому человеку почти девятнадцать лет. Да у тебя же детство в заднице до сих пор играет, – усмехнулся Гаррет, когда они покинули магазин.       Роузу ничего не оставалось сделать, кроме как улыбнуться обезоруживающе. Гаррет потрепал его по волосам и потащил в ту часть торгового центра, где находились многочисленные забегаловки, торгующие фаст-фудом.       Минимум пользы. Максимум удовольствия.       Вспоминая реакцию Гаррета на брелок, логично было предположить, что он к вещице и не прикоснётся. Однако всё получилось наоборот. Гаррет взял зверушку себе, и сейчас она смотрела на Роуза, покачиваясь на застёжке дорожной сумки. Конечно, она могла быть другой, просто идентичной, но Роуз чувствовал: та самая.       Он потянулся, чтобы потрогать игрушку, но в последний момент отдёрнул руку и отошёл на несколько шагов назад. Попятился, словно собирался с минуты на минуту выскочить из комнаты и броситься бежать, как можно дальше и как можно быстрее, искренне надеясь, что Гаррет не кинется его догонять. Гаррет мог так поступить, у него на то имелось немалое количество причин, если говорить начистоту.       Обернувшись, Роуз заметил не менее знакомую, чем брелок, куртку с многочисленными надписями и значками. Пока зачарованно таращился на неё, появился и Гаррет.       За то время, что они не виделись, он не изменился до неузнаваемости. В общем-то, это было закономерно. Прошло всего лишь два месяца, а не два года и уж тем более не два десятка лет.       Гаррет лишь подстригся немного короче, чем прежде и умудрился немного загореть. Скорее всего, отправился в одиночестве на отдых в южную страну, где яркое солнце появляется чаще, чем раз в полгода.       В остальном, он был всё тем же Гарретом Марвелом с льняной чёлкой, достаточно надменным взглядом серых глаз, чуть вздёрнутым носом и небольшой щербинкой между верхними зубами.       Всё тем же Гарретом Марвелом, по которому Роуз невозможно, невыносимо, невообразимо скучал всё это время. И едва ли на стенку не лез от осознания, что собственноручно разрушил отношения, возникшие между ними.       Усилием воли Роуз заставил себя продолжить смотреть на него, благополучно подавив порыв выскочить из комнаты стремительно, сбивая Гаррета с ног и не реагируя на оклик.       – Если посмотреть на все эти необыкновенные явления вместе, скорее всего, с каждым хоть что-то маловероятное да происходит. Я, например, мог бы попасть под дождь из лягушек. Или высадиться на Марсе. Жениться на английской королеве или несколько месяцев в одиночестве болтаться в море, находясь на грани жизни и смерти. Но со мной приключилось кое-что другое. Среди всех многочисленных жителей Бристоля именно я оказался соседом Розарио Чарльза Астерфильда, – произнёс Гаррет, притворяя дверь и прислоняясь к ней спиной, тем самым, лишая Роуза возможности совершить стремительный побег.       – Флориды. И соседом Марго Рот Шпигельман, – поправил Роуз.       – Это он. А я говорю о себе, – Гаррет одарил его лёгкой полуулыбкой. – Наконец-то я нашёл тебя в этом бумажном городе.       – Ты...       – Все совпадения не имеют ничего общего со случайностями.       – Долго искал?       – Наверное, тут стоило бы рассказать невероятную историю, наполненную многочисленными подробностями, достойными шпионского детектива, но на деле всё гораздо прозаичнее. Счастливое стечение обстоятельств. Удивлю, наверное, но в этом университете работает дальняя родственница моего отца. Потому я давно знал, что ты здесь, однако не стал сразу появляться на пороге. Просто дал время подумать.       – Над своим поведением? – усмехнулся Роуз, понимая, что его отпускает, и дрожь не имеет ничего общего со страхом; просто последствие прогулки под ливнем.       – Над ошибками. Персональными и совместными. И о том, что три попытки даются не просто так. Две, чтобы набраться опыта. Третья, чтобы больше не оступаться и применить полученные знания на практике. Две мы бесславно спалили, осталась последняя, и я не хочу её упускать. А что скажешь ты?       Роуз не ответил. Вместо этого подошёл к дорожной сумке Гаррета, отстегнул брелок и, держа его на вытянутых руках, надавил зверушке на живот, слыша, как по комнате разносится немного писклявый электронный голосок.       Я люблю тебя.       – Вот, что я скажу, Гарри. * * *       С некоторых пор он полюбил это место.       Ему импонировало и местоположение – недалеко от академии, всего-то минут пятнадцать медленным прогулочным шагом – и ненавязчивый, а не стандартно-агрессивный аромат кофе, витавший в воздухе, и тишина зала.       Сидя за угловым столиком, Кэндис мог работать в своё удовольствие, не отвлекаясь ни на что. Недолго, на самом деле. Время его пребывания здесь варьировалось от получаса до двух. В зависимости от того, когда именно заканчивались занятия в университете и сколько свободного времени у него оставалось.       После занятий он не ехал домой, предпочитая наведываться сюда, заказывать себе какой-нибудь напиток – не обязательно кофе – и доводить до ума идею очередного романа. Кэндис пока не знал, какая судьба ожидает его новую работу, суждено ли ей будет увидеть свет, появившись на бумаге, или она так останется историей, рассказанной, но не нашедшей своего читателя. Его это мало заботило. Он просто писал, потому что ему этого хотелось.       Теперь, правда, немного иначе относился к процессу творчества, не зарывался в него с головой, убегая от реальности, а больше наблюдал за героями со стороны. Впрочем, меньше любить их от этого не стал.       Сейчас у него на примете было несколько идей, и он прикидывал, какую из них стоит реализовывать первой, прописывал портреты главных героев каждой задумки, размышлял о возможных поворотах сюжета.       «Призрачные мальчики» увидели свет в начале осени и были довольно тепло встречены публикой. О них хорошо отзывались и обычные читатели, и литературные критики. Это вселяло надежду и подталкивало к дальнейшим свершениям. Не топтаться на месте, а продолжать самосовершенствоваться.       Как и полагается, Кэндис получил несколько авторских экземпляров. Почти сразу их раздарил определённым людям. Большинству – лично в руки, и только одному человеку передал через курьерскую службу.       Сомневался, что поступает правильно, но не смог удержаться. В конечном итоге, смирился и решил для себя, что теперь книга его собственностью не является. Не столь важно, как с ней поступит адресат послания. Может прочитать и поставить на полку, может вырвать все страницы и растопить ими камин.       Личное дело.       Пусть сам решает.       Кэндис не рассчитывал на восторженную рецензию. И на скупую похвалу, признаться, тоже. Просто хотел донести до сведения, что не пропал окончательно, не сгинул в водовороте жизни и не начал продавать себя в придорожном баре за порцию дешёвого пойла, как пророчили ему в былое время, отправляя на все четыре стороны из дома.       Книга была, наверное, не таким уж великим достижением – всего лишь первый шажок на пути к успеху, но Кэндис и этому радовался.       С точки зрения Альфреда, это была ерунда на постном масле. Наверняка он по-прежнему придерживался мнения, что только с его подачи Кэндис мог построить завидную карьеру и состояться в жизни, возглавив воздушную империю. В том, что при встрече, если таковой суждено состояться, его не похвалят, а снова вываляют в словесной грязи, Кэндис не сомневался. Слишком хорошо изучил отца и его отношение к жизни. Альфред Брайт никогда не признавал ошибок. Предпочитал делать вид, будто ничего не произошло, отворачиваться и проходить мимо.       Кэндис не отчаивался, поскольку давно вывел для себя определённую закономерность, соотнося людей с книгами.       Не все книги приходились ему по вкусу, не все люди привлекали внимание.       С одними общение напоминало чат средней паршивости, где и пары слов связать не получалось, а потому хотелось поскорее отделаться от обузы. И сюда без сомнений можно было записать Альфреда и Реджину.       С другими всё проходило на более оживлённом уровне. Начиная лёгкими, необременительными заметками на разные темы, заканчивая довольно внушительными томами, в которых нашлось место огромному количеству разнообразных воспоминаний.       Наиболее ценной была третья категория. Она же самая малочисленная. Только с Мартином Кэндис писал главный роман своей жизни, веря, что последняя страница очень далеко, а сейчас они в самом начале пути.       Телефон оповестил о приёме нового сообщения, когда Кэндис, покончив с рабочим процессом, допивал кофе, попутно набирая текст послания.       Маленькое совпадение, безумно приятное.       Синхронно.       Снова.       Мартин его опередил, отправив письмо первым – всего несколько секунд разницы.       Кэндис поднялся из-за стола, надел куртку и, перебросив через плечо сумку с ноутбуком, вышел из кафе.       Прищурился, глядя на солнце, уходившее за горизонт.       Потрясающе красивый закат действительно стоил того, чтобы ради него подняться на смотровую площадку и оттуда понаблюдать за ним вместе.       Кэндис счастливо улыбнулся, отвечая на входящий звонок.       – Ты за? – поинтересовался Мартин.       – Само собой, господин директор, – отозвался Кэндис. – Ты же знаешь, с тобой...       – Куда.       – Угодно.       – Хоть.       – На край.       – Света, – произнесли они вдвоём, не столько продолжая фразы друг за другом, сколько говоря о своих чувствах.       Давай проживём жизнь вместе.       Давай бороться вместе.       Давай исправлять ошибки вместе.       Всё будет прекрасно, потому что мы вместе.       И пусть в романе наших жизней будет как можно больше страниц.