Будни «Чёрной орхидеи»

      В гостиной на столике стояла чашка – на самом дне остатки чая с кусочками клубники. Рядом лежали использованные ватные палочки, пахнущие антисептиком и частично окрашенные красным. Когда Мартин взялся обработать ранку, из неё вновь засочилась кровь. Кэндис шипел и матерился, но всё же смирился с необходимостью лечения.       После душа он переоделся в вещи Мартина. Благо, что комплекция и рост были почти идентичными. Рубашка и джинсы сели идеально. Не трещали по швам, но и не болтались, как на палке.       Кэндис, только оказавшись в квартире, осознал, насколько замёрз, несмотря на то, что из дома вылетел в куртке и обуви. Разуться он не успел, только что шарф размотал.       Притворная ласковость Альфреда быстро исчезла, уступив место истинным эмоциям, среди которых преобладала ненависть. Слушать Кэндиса Альфред не стал. Зачем это делать, если можно сразу выбить дурь из головы глупого отпрыска?       Стоя в ванной комнате, Кэндис внимательно разглядывал собственное отражение в зеркале. Снял грязную рубашку и не удержался от смешка. Тело было покрыто синяками – то тут, то там тёмные пятна, найти бы живое место.       Пострадавшую часть лица Кэндис продолжал закрывать волосами. Мартину приходилось придерживать их, чтобы не мешали проводить лекарские манипуляции.       Антисептик щипал отчаянно. Мартин и сам это знал, поскольку периодически обрабатывал им мелкие ранки. Ощущения были не из приятных.       Вскоре с лечением было покончено, и Кэндис вздохнул с облегчением, не скрывая радости, чем Мартина рассмешил.       Выпив предложенный чай, Кэндис устроился на диване, положив голову Мартину на колени и прижав к груди подушку. Глаза он закрыл, говорил тихо, без истеричной театральщины и заламывания рук.       Рассказывал о том, как его встретили. О фотографиях, брошенных в лицо, обвинениях Альфреда, очередной лекции, посвящённой неблагодарным детям. О сорванной – в перспективе – свадьбе, что так старательно устраивал Альфред, о том, что оплачивать последний триместр обучения в «Орхидее» глава семьи Брайт более не намерен. А ещё о том, что он, Кэндис, получит прощение только в том случае, если вернётся домой в ближайшие двадцать четыре часа, полностью признает правоту отца и пообещает никогда не думать о своих пристрастиях. В противном случае, пусть забудет о родственниках и о том, что именно ему должно было достаться кресло главы воздушной империи.       В ход шло всё, начиная от уговоров, заканчивая угрозами. Где-то в середине обсуждения промелькнули ультиматумы, но их было немного. Уговоров ещё меньше. Угрозы преобладали. Причём, касались они не только самого Кэндиса.       Досталось и Мартину.       Ожидаемо.       Они оба знали, что так будет.       Нелепо иметь джокера в рукаве и не попытаться пойти ва-банк, мирно приняв чужие условия.       Альфред был не из числа таких людей.       Он не принимал условия, навязанные извне, не прогибался под мнение посторонних. Он сам прогибал и сам навязывал.       Мартин бережно перебирал пряди, осторожничая. Внимательно слушал. Думал, что мог последовать советам родственников и остаться ночевать в пригороде. Наслаждаться природой и обществом родни.       Радовался, что этого не сделал.       Они провели в разговорах почти всю ночь. Потянувшись к телефону, Мартин разблокировал экран. Часы показывали начало шестого.       Многие люди в это время просыпались и собирались по делам, а эти двое ещё даже не ложились.       – Пойдёшь в кровать? – спросил Мартин, заметив, что Кэндис смотрит на него мутными глазами.       – Можно и тут выспаться, – ответил Брайт, потянувшись и погладив Мартина по чуточку колючей от пробивающейся щетины щеке. – Мне лень двигаться. Если только ты не...       Кэндис не договорил.       Мартин всё-таки взял его на руки, намереваясь донести до кровати.       Ничего сложного. Всего-то несколько десятков шагов.       – Я же пошутил, – вяло запротестовал Кэндис.       – Зато я – нет. В конце концов, принцам не чужды романтичные поступки.       – Принцам? Ты помнишь ту дурацкую сказку?       – С драконом, чьё имя Реджина?       – Точно помнишь.       – Помню, – не стал отрицать Мартин, укладывая Кэндиса на постель. – Долгое время она мне напоминала о собственных попытках что-то сочинять.       – Удачные были попытки?       – Нет.       – Но хотя бы примерное содержание своих творений расскажешь?       – Я не так уж часто брался за перо. Если совсем честно, то лишь однажды.       – Расскажи, – попросил Кэндис. – Ребёнку больно и антисептик жжётся. Ребёнку надо спать, и он уснёт. Но сначала хочет сказку.       В глазах его были смешинки. Очередное проявление актёрского таланта. Попытка подурачиться. Разве что губы не надувает и не разговаривает писклявым голосом с капризными нотками.       – Ребёнок? – прищурился Мартин. – Придётся попросить у Лиз несколько уроков по уходу за младенцами, а потом закупиться детским питанием.       – Мартин.       – Я тоже шучу.       – Только произносишь это с таким серьёзным лицом, что я начинаю верить.       – Вживаюсь в роль.       – Ты просто не хочешь рассказывать о своих литературных шедеврах.       – Да какие там шедевры. Творение юного дарования, не в лучшем значении этого выражения.       – Мне интересно.       – Хорошо. Уговорил. Если хочешь, я расскажу. Готов?       Кэндис присел на кровати и согласно кивнул. Только что блокнот с ручкой не приготовил, чтобы записывать за тем, кого раскрутил на интервью. Удивительно, что глаза от предвкушения не горели.       Мартин кашлянул, прочищая горло, будто собирался произнести длинную проникновенную речь, что произведёт эффект разорвавшейся бомбы. Этакую речь-откровение. Признание от корифея жанра с наставлением молодым-начинающим.       – Точно готов?       – Да!       – Тогда слушай внимательно. Два раза повторять не стану. Это была история Леди Кометы. Всё.       – Коротко, но ясно. Чёрт! Это шедеврально. Нет, правда, – засмеялся Кэндис, по привычке чуть запрокидывая голову; отсмеявшись, откинулся на подушки и запустил ладонь в волосы, пропуская их сквозь пальцы. – Почему ты перестал писать? Всё-таки навыки стоит развивать. История дракона Реджины и прочих героев тоже была так себе. Теперь прекрасно понимаю, насколько слаб и беспомощен был тот текст, но тогда... Был запал, подкреплённый желанием отблагодарить и порадовать человека, не оставшегося равнодушным ко мне. Не знаю, почему вообще захотел подарить тебе тот текст. На выходе это было наивно, но процесс создания один из самых лучших в моей жизни.       – Почему бросил? Скажем так, это явно не было моей истинной целью. Я мечтал о реках крови, ножах и…       – Да вы маньяк, господин директор.       – О сотнях спасённых жизней.       – Или не маньяк, а вполне благородный член общества с мечтами, достойными уважения, – хмыкнул Кэндис. – Хирургия, да?       – Да. Несколько лет только об этом и думал, но так уж вышло, что не сложилось у меня с хирургией. Сейчас думаю, что это даже к лучшему, – Мартин развёл руками. – Как видишь, мечта была далека от сочинительства. В любом случае, моя Леди Комета рядом не стояла с драконом. Хотя, стоит признать, я ею долгое время гордился. Никому не показывал, но гордился. Потом случился небольшой скандал, и... В общем, после того, как Терренс зачитал текст моей истории с присущим ему сарказмом, комментируя едва ли не каждое предложение, сочинять ещё что-то мне расхотелось. Да и, откровенно говоря, это был всего лишь эксперимент. Не призвание, не желание поделиться с миром своими размышлениями, а способ убить скуку. Если в нескольких словах, то текст был кошмарен, я жажду его забыть, но, увы, рукописи не горят, – произнёс Мартин, присаживаясь на край кровати и поправляя одеяло.       – А я бы почитал.       – Смех продлевает жизнь, да?       – Нет. Просто некоторые идеи как хорошее вино. Им нужно вызревать, – пояснил Кэндис. – Если не получилось в первый раз, то во второй может выйти что-то такое, созвучное с моим именем.       – Конфетка?       – Точно, она. И вариантов море найдётся, от детской сказки до эпичного фэнтези.       – Может быть, однажды я наберусь храбрости и перескажу тебе этот ужас в подробностях, – пообещал Мартин. – Но, пожалуй, пройдёт немало времени, прежде чем я открою рот.       – Это лучше, чем ничего. Ловлю на слове, господин директор.       – Считай, что поймал. Спокойной ночи.       – И доброго утра, Мар-тин, – Кэндис, удовлетворившись своей маленькой победой, улыбнулся и прикрыл глаза. – Это актуальнее.       К Мартину сон никак не приходил. Его отгоняла злость, по-прежнему царившая в душе. Она не угасла ни на мгновение, просто тихо тлела, чтобы затем вновь вспыхнуть с новой силой.       Пролежав на кровати определённое время, бесцельно проглядев в потолок, Мартин понял, что должен сначала разобраться с проблемами, а потом уже, расставив все точки над нужными буквами, получать заслуженную награду в виде крепкого и здорового сна.       Плотно притворив дверь, Мартин вернулся в гостиную. Покрутил в руках телефон. Следовало поговорить с Альфредом Брайтом, и Мартин не собирался откладывать реализацию этого решения в долгий ящик. Всего-то и нужно: набрать номер и дождаться ответа.       Теперь бессмысленно было оставаться в тени.       Фотографии раскрыли его личность, и Мартин понимал, что Альфред так это не оставит. Он не будет молчать, если только не усмотрит в сохранении тайны определённую выгоду для себя.       Ждать Альфред не заставил.       Ответил почти сразу, словно давно и страстно жаждал этого разговора, и Мартин разочаровал его, не позвонив вечером, а отложив всё до утра.       Впрочем, давно известна истина. Утро вечера мудренее. Не пороть горячку, а обдумать всё, как следует, и принять взрослое решение. Не стоит импульсивно ломать и крушить всё вокруг. В худших подростковых традициях.       Несмотря на раннее время, голос звучал довольно бодро и подчёркнуто сдержанно. Пока. Мартин иллюзий не питал и не думал, что вся их беседа пройдёт в подобном ключе, когда оба участника переговоров отличаются взаимной вежливостью и не пытаются задеть посильнее словами. Он ждал обратного результата, раз уж пикировка – единственное, что им осталось, а драка попала под запрет.       – Я так понимаю, любовник моего сына, – произнёс Альфред. – Не скажу, что приятно познакомиться, но рано или поздно мы должны были поговорить, независимо от того, хочется нам этого или нет. Если вещи, которые приходится делать против воли, а попытка уйти от них – всё равно, что трусость.       – Мы были знакомы и прежде.       – Разумеется, были, мистер Уилзи. Но до недавнего времени я знал вас в ином качестве. Теперь, когда мне стали доступные секретные материалы, общение стало менее приятным, но жить можно. Если мне не изменяет память, не так давно вы планировали заключить брак с Беатрис Кингстон. О помолвке официально не объявляли, но в обществе постоянно говорили о вашей свадьбе. Увы, сорвалось. Каким же ветром вас занесло к тем, кто обучается в вашей академии? Искали утешения после расставания с красавицей-невестой?       – Вы проявляете слишком активный интерес к жизни посторонних людей, – произнёс Мартин, выходя на балкон.       В воздухе веяло прохладой, но Мартин не торопился возвращаться. На самом деле, просто не хотел, чтобы Кэндис стал свидетелем этого разговора.       – Мне интересны все, с кем приходится пересекаться. Отдать сына в учебное заведение, не поинтересовавшись историей и его руководством – весьма рискованный шаг. Если бы не недавние фотографии, поступившие ко мне из источника, называть который я не намерен, так и оставался бы в счастливом неведении о природе отношений директора с некоторыми учениками. Это, определённо, портит сложившееся впечатление.       – Мне жаль, – иронично заметил Мартин.       Альфред иронии не заметил, скорее всего, поскольку продолжал упиваться собственным величием и осознанием, кто, на самом деле, является хозяином положения.       – Но, между тем, я не виню в случившемся вас, мистер Уилзи. Наверное, мне следовало бы возложить всю ответственность на вас, как на более зрелую, нежели Кэндис, личность. Однако так получилось, что я придерживаюсь иной теории. Если сука сама не даст повода, на неё никто не обратит внимания. Есть какое-то устойчивое выражение на этот счёт, но мне крайне лень его вспоминать. Суть в том, что сложившаяся ситуация предельно ясна для меня, и нет сомнений, кто именно является сукой, отчаянно липнущей и предлагающей свои услуги.       – Вы так категоричны в своих суждениях. И слишком узко мыслите. Оскорбления не красят того человека, что их произносит, тем более, когда они необоснованны. Кроме того, он, прежде всего, ваш сын.       – Мой сын... – задумчиво протянул Альфред. – Сомнительная радость, знаете ли. С недавних пор предпочитаю думать, что это какая-то ошибка в документах, и Реджина нагуляла его где-то на стороне.       – Вот только тест на отцовство покажет обратный результат.       – К сожалению, – Альфред вздохнул.       Притворно, будто насмехаясь над собеседником.       В отличие от Реджины, вспыхивающей моментально, он был типичным манипулятором, тем самым, что жаждет вывести другого человека на скандал, а потом посмеяться, поняв, что задумка реализована успешно.       С блеском, и никак иначе.       Сейчас медленно, но верно он пытался пополнить свой театр марионеток ещё одной куклой. Протягивал ниточки, готовясь опутать ими, а потом дёргать в своё удовольствие. Довести Мартина до точки кипения, дождаться оскорблений и оборвать разговор, чтобы потом, не сомневаясь ни секунды в правильности собственных поступков, подкинуть обществу сенсацию и наслаждаться произведённым эффектом.       Вы сами упустили свой шанс, мистер Уилзи. Ваша невоздержанность тому виной.       – Он мог последовать моим советам. Уехать в Манчестер, вступить в брак и жить счастливо...       – Испортив жизнь не только себе, но и супруге?       – Вы категоричны, мистер Уилзи.       – Но это правда. Манчестер и этот брак нужен был вам, а не ему.       – Откуда ему знать, чего он хочет?       – Сколько лет должно быть человеку, чтобы вы признали его право на самоопределение во всех сферах жизни?       – Зависит от человека.       – Ну да. Только мне почему-то кажется, что вы всегда и всё будете решать за своих детей, навязывая им собственное мнение. Им исполнится двадцать, тридцать, сорок, а вы продолжите открывать перед ними ненужные двери и заталкивать туда силой.       – Я знаю, как им будет лучше.       – Да ни черта вы не знаете, мистер Брайт.       – Почему вы так в этом уверены?       – Ещё одна отличительная особенность вашего характера. Категоричность, которая не подразумевает альтернативных вариантов. Есть лишь одно верное мнение, и оно ваше. Не так ли? – на удивление спокойно, без нарочитого сарказма произнёс Мартин. – Вряд ли в дальнейшем сумеете пересмотреть своё отношение к жизни, тем самым поломаете ещё несколько судеб. Сколько их там? Одна? Две? Хотя, ещё не вечер. Может, ещё пару наследников заведёте.       – В любом случае, Кэндиса среди них уже не будет. Если только он не одумается и не вернётся домой.       – Он не вернётся, – ответил Мартин.       Утверждение, сделанное с максимальной уверенностью, ни единого повода для сомнений. Мартин знал, что так всё и будет.       – Теперь вы следуете моему примеру, мистер Уилзи. Тоже принимаете решение за других людей.       – Вы так в этом уверены? Возможно, я лишь озвучиваю то, к чему мы пришли в результате обсуждения.       – Значит, я не ошибся, и Кэндис действительно ночевал у вас. Потребовали оплату за ночлег или сжалились и так пустили?       – Не унижайте себя подобными высказываниями. Они не делают вам чести.       – В ваших глазах? Не такая большая потеря.       Альфред продолжал свою игру, не сбиваясь с намеченного курса. Старательно унижал сына и, надо сказать, получалось у него отменно. Столько грязи в каждом слове, намеке или полунамеке, оскорбление без употребления мата. Что может быть более искусным способом втоптать человека в грязь? Правильно, ничего. Блестящее решение. Только аплодисментов не хватает.       – Я хочу получить на руки все его личные вещи, – произнёс Мартин, переходя к сути разговора. – Это возможно?       – Светская беседа закончилась, пошли требования и условия?       – Считайте так, если вам угодно.       – Люблю деловой подход, уважаю людей, которые сразу обозначают свои интересы, а не ходят вокруг да около.       – Это можно считать согласием?       – Почти. Вы мне симпатичны, так что переговоры только начинаются. Кому-нибудь другому я бы отказал, не раздумывая, но...       – Что?       – В случае с вами, есть вещи, которые меня забавляют.       – Например?       – Вы уже знаете о моей определённой страсти. Любопытство – грех, но, что поделать. Грешен. Признаю. Люблю сунуть нос в чужую жизнь и поискать там парочку дурно пахнущих секретов. У вашей семьи они не такие уж грязные, в какой-то мере, даже благородные. Уилзи так милосердны, что периодически подбирают брошенных котят и тащат их, блохастых и никому не нужных, к себе домой. Иногда из этих котят даже получается толк. Например, зубастенькие адвокаты, которые, несмотря на свою молодость, способны дать фору и более маститым коллегам.       Услышав это высказывание, Мартин криво усмехнулся. Стоило только услышать фразу о котятах, и он сразу понял, кого обозначили данным словом. После слов о зубастых адвокатах, сомнений не осталось вовсе.       Рендалл не ошибался, говоря, что встречу с ним Альфред Брайт забыть не в состоянии. Не столько встречу, сколько результат этого пересечения и собственный проигрыш.       – Хотите посмотреть, что станет с Кэндисом?       – Уверен, ничего хорошего.       – Напрасно.       – Время покажет, мистер Уилзи. Сейчас рано об этом говорить. Скорее, стоит уделить внимание товарно-денежным отношениям. Если определённые личности готовы были расстаться со своим блохастым созданием на добровольной основе, то я не намерен упускать выгоду. Как вы смотрите на предложение купить Кэндиса, а заодно и моё молчание? Вы ведь взрослый человек. Должны понимать, к чему приведёт огласка. Кэндис достиг определённого возраста, и судебное разбирательство вам, конечно, не грозит, но эти снимки, попавшие в открытый доступ, способны подпортить жизнь. Любой здравомыслящий человек поймёт, что к чему.       – Уверены, что я вам заплачу?       – Более чем. Если он вам действительно нужен, вы это сделаете.       – В таком случае, позволю себе другой вопрос. Продешевить не боитесь?       – Согласны. Как я и думал. Что, даже миллион фунтов стерлингов готовы заплатить? – изумился Альфред. – Мне кажется, что мой сын этого не стоит.       – Да, готов.       – А два?       – Вы решили узнать размер благосостояния моей семьи? – поинтересовался Мартин все так же собранно, не повышая голоса. – Думаю, два миллиона тоже проблем мне не добавят.       – Напрасные траты.       – Не имейте привычки считать чужие деньги, мистер Брайт.       – Я их не считаю. Лишь радуюсь выгодной сделке, а ещё размышляю над тем, насколько недальновидны поступки некоторых людей. Был в моей жизни период, мне нравились... девочки. И это было весьма затратное хобби. Развлечения, подарки, поездки. Кэндис привык к роскошной жизни, а, значит, услуги его влетят вам в нехилую сумму. Я мог бы попросить сумму большую, но понимаю, что это будет слишком некрасиво с моей стороны.       – И всё-таки считаете.       – Радуюсь, – повторил Альфред.       – Цена вопроса? – спросил Мартин. – Миллион? Два? Сколько вы хотите?       – Триста тысяч фунтов.       – Аппетиты резко снизились?       – Для кого-то и эта сумма совершенно неподъёмна.       – В сравнении с первыми вариантами, она мала.       – Зато реальна. Кощунство – назначать за Кэндиса большую сумму, а так я лишь компенсирую собственные потери, которые выгрыз из моих средств один брошенный котёнок.       – Сумма, которую вы выплатили бывшему деловому партнёру, верно? – усмехнулся Мартин. – Тому самому, чьи интересы представлял в суде Рендалл.       – Вы тоже любопытны, мистер Уилзи. Всё верно. Именно так и обстоят дела. Я хочу вернуть утраченное. И если для этого мне стоит всего-навсего попрощаться с ненужной вещью, я это сделаю. Всё равно толку из него не будет, сколько не вложи. Сделка со всех сторон выгодная, как ни крути.       – Вы ошибаетесь.       – Считаете приобретение ценным? Вот и радуйтесь, что смогли его получить по малой цене. Но я вряд ли изменю мнение об этом человеке. Будем играть честно. Я пришлю к вам своего адвоката для подписания контракта. Можете позвать своего, для подстраховки, пусть ознакомится с договором и подтвердит, что сделка более чем законна. Вы покупаете спокойствие на много-много лет вперёд. Безмятежная жизнь стоит того, чтобы на неё основательно потратиться однажды.       – Так и напишете, что продаёте сына? – едва сдержав смех, спросил Мартин.       Ситуация была поразительно абсурдной.       – Разумеется, нет. Формулировка будет более чем нейтральной. Вариант оплаты на ваш выбор. Принимается всё. Можно наличные, можно чеки, можно перевод на мой счёт. Как только я получу деньги, можете забирать вещи. Обещаю от себя добавить бонус.       – Возможность плюнуть вам в лицо? Или сломать челюсть? Это, пожалуй, всё, чего мне сейчас хочется.       – Увы, нет. Я всего лишь приложу полученные фотографии, открывшие мне глаза и показавшие истинное лицо сына, который... уже не сын.       – Он всегда будет вашим сыном. Хотите вы этого или нет.       – Ответ вы знаете.       – Не хотите.       – В точку, мистер Уилзи. Не пытайтесь переубедить меня, я всё равно не изменю мнения. Оставьте это утро столь же прекрасным, каким я вижу его сейчас. И да... Напоследок одна простая истина. Сколько бы лет не прошло, сколько бы событий не произошло в жизни каждого из нас, правда останется правдой. Так пусть Кэндис никогда не забывает, что его купили. Как вещь. Притом, не слишком ценную.       – Думаю, помнить он будет другое.       – Например?       – Что вы его продали, – произнёс Мартин, обрывая звонок и засовывая телефон в карман.       Войдя в комнату, замер на месте. Кэндис, завернувшись в одеяло, стоял в дверном проёме, прислонялся плечом к косяку.       Судя по всему, находился здесь уже приличное время, просто не выдавал собственное присутствие, прислушиваясь к разговору и делая определённые выводы о своём родителе.       – Это был он, да? – спросил тихо. – Мой отец?       – Да, – ответил Мартин.       – И во сколько же меня оценили? Не думаю, что сумма велика. Пять фунтов? – иронично поинтересовался Кэндис. – Десять?       – Больше.       – Удивительно. Альфред частенько за этот год повторял, что моя жизнь и ломаного пенни не стоит. Видимо, изменил мнение.       – Кроме того, у него, оказывается, давние счёты с нашей семьёй.       – Значит, ему не только ты дорогу перешёл? – засмеялся Кэндис. – Кругом враги. Спасайся, папа. Иначе не уцелеть, потому что это заговор.       – Не только. Нашлись и до меня мерзкие люди.       – А что там относительно памятки на будущее?       – Ты, наверное, и сам догадываешься?       – Не ошибусь, если скажу, что по мне там снова проехались и записали в содержанки. И всё такое прочее. Да? Или ошибусь?       – Ну...       – Он мог сказать и грубее. Мне, в любом случае, наплевать. Я не настолько зависим от чужого мнения, чтобы впадать в депрессию после оскорблений человека, замечавшего меня не более двух дней в году, а потом уходившего в неизвестном направлении. Альфред – не тот, кто имеет право мне указывать, а потому всё нормально. У меня даже стих подходящий на этот случай есть. У Киплинга чудесная проза, но и поэзия заслуживает не меньшего внимания. Знаешь его стихотворение «Если…»?       Мартин отрицательно покачал головой.       Кэндис поправил манжету на рубашке, отлип от двери, опустил одеяло в кресло и направился к Мартину, попутно цитируя то самое стихотворение, о котором сказал немногим ранее.       Он старался не поднимать голову и не делать резких движений, чтобы длинная чёлка лежала ровно, закрывая пострадавшую часть лица.       Мартин тоже сделал шаг навстречу. Стихотворение он прежде не слышал и не читал, но сейчас действительно находил его весьма своевременным. Очень и очень актуальным.       Сумей, не дрогнув среди общей смуты,       Людскую ненависть перенести       И не судить, но в страшные минуты       Остаться верным своему пути.       Умей не раздражаться ожиданьем,       Не мстить за зло, не лгать в ответ на ложь,       Не утешаясь явным или тайным       Сознаньем, до чего же ты хорош.       Умей держать мечту в повиновенье,       Чти разум, но не замыкайся в нем,       Запомни, что успех и пораженье -       Две лживых маски на лице одном.       Пусть правда, выстраданная тобою,       Окажется в объятьях подлеца,       Пусть рухнет мир, умей собраться к бою,       Поднять свой меч и биться до конца.       Сумей, когда игра того достойна,       Связать судьбу с одним броском костей,       А проиграв, снести удар спокойно       И без ненужных слов начать с нулей.       Сумей заставить сношенное тело       Служить сверх срока, не сбавляя ход.       Пусть нервы, сердце - все окаменело,       Рванутся, если воля подстегнет.       Идя с толпой, умей не слиться с нею,       Останься прям, служа при королях.       Ничьим речам не дай звучать слышнее,       Чем голос истины в твоих ушах.       Последние несколько строк Кэндис уже прошептал Мартину на ухо. Достаточно символично получилось.       Голос истины, звучащий в ушах.       – Вот так.       Кэндис отстранился и улыбнулся. Немного смущённо, как будто не знал, что ещё можно добавить в сложившейся ситуации.       Мартин прижал ладонь к половине лица, что не пострадала во время драки с Альфредом. Осторожно погладил подушечкой большого пальца острую скулу.       Прижался на мгновение губами к уголку рта. Этакое щадящее прикосновение.       Лайт-версия для потерпевших, кому по состоянию здоровья противопоказаны страстные поцелуи.       – Всё будет хорошо, Кэнди, – выдохнул Мартин, отстраняясь. – Обязательно. Веришь?       – Да.       Кэндис и, правда, не сомневался. * * *       Стоя на смотровой площадке, Кэндис внимательно наблюдал за тем, что происходит во дворе академии. Тщательно выискивал взглядом в толпе одноклассников, попутно прикидывая, есть ли среди них те, кто сожалеет о его отъезде. Сам делал ставку только на двоих. Того, с кем общался до слияния школ, и той, что питала к нему нежные чувства. Была влюблена прежде, а потом с готовностью откликнулась на предложение остаться друзьями, после чего более или менее быстро утешилась, и о любви грезить перестала.       Розарио и Оливия.       Само собой.       Кэндис не считал себя незаменимым. Оценивал собственную значимость более чем адекватно, потому прекрасно понимал, что с его исчезновением жизнь на территории академии не остановится, как в сказке о спящей красавице, когда всё замерло в один момент, ожидая момента пробуждения принцессы. А наступить он должен был без малого через сотню лет.       Естественно, что никто не носил траур, не говорил, что теперь здесь станет скучно и невыносимо. Просто...       О людях не забывают стремительно. Это желание избавиться от ненужного образа приходит с течением времени.       Сначала о потеряшках говорят. Много и часто. Будто надеются, что фантомы этих людей окажутся рядом. Потом их имена всё реже мелькают в разговорах. Спустя определённое количество дней или недель, исчезают вовсе, ничего после себя не оставляя. Если только раз в полгода прозвучит фраза из серии «Помните, был – была, были, нужное подчеркнуть – среди нас?».       Кто-то ещё помнит, а кто-то уже нет.       Так сложилось. В конце концов, незаменимых людей не существует в природе.       Прислонившись плечом к стене, Кэндис перелистывал страницы очередного выпуска «Будней «Чёрной орхидеи»», вышедшего накануне. В качестве главного редактора, на этот раз, выступила Лайза, основная тема номера была напрямую связана с отрядом, потерявшим бойца и вроде как это заметившим. Новость об отъезде Кэндиса красовалась на первой полосе. Редакционная коллегия желала Кэндису удачи на новом месте, хотя, несомненно, искренне считала, что он никогда этот номер не увидит, а потому можно было особо и не лицемерить.       С возвращением Кэндису пришлось немного повременить. Нет, он мог, конечно, и в первый день занятий объявиться, невозмутимо пройти на своё место, сделав вид, будто ничего не произошло. Оплата за обучение была внесена, с этим проблем не возникало. Вопрос, почему тот, кого, по идее, собирались перевести в другое учебное заведение, остался на месте, не обсуждался. Причины перемен хранились в тайне, впрочем, как и личность человека, оплатившего последние два терма.       Причины временного исчезновения упирались в результат конфликта с любящим отцом, а именно – в следы на лице. Они не желали уходить бесследно в короткие сроки, а объяснять каждому встречному, почему часть лица постоянно закрыта волосами, было выше сил Кэндиса.       Кроме того, никто не отменял занятий физической культурой, а там без вариантов. Хочешь – не хочешь, а волосы собирать нужно. Одно из правил безопасности, пренебрегать которой не стоит.       Кэндис представлял, как обрадуются злопыхатели, заметив сине-жёлтое пятно вокруг глаза, и тут же недовольно фыркал. Губа зажила быстрее, нос – тоже. По настоянию Мартина пришлось наведаться в больницу, чтобы убедиться: нос не сломан.       Кэндис наведался. Убедился.       Поскольку с триумфальным возвращением вышла небольшая заминка, на территорию школы Кэндис вернулся на неделю позже остальных учеников. В общежитии пока не показывался, да и вещи не перевозил. Собрал сумку с необходимыми в этот день школьными принадлежностями, а потом, позаимствовав у Мартина ключи, поднялся на смотровую площадку, прикидывая, когда же наступит наиболее подходящий для появления момент.       Мартин привёз газету ещё накануне вечером, так что времени на ознакомление с материалами, у Кэндиса оказалось предостаточно.       Он прочитал от корки до корки. Да и читать там, откровенно говоря, нечего было. Два разворота, восемь страниц. Обычная школьная газета, пусть и по-своему для него дорогая, а не крутое издание, о котором говорят с восторгом и придыханием. Небольшие заметки о готовящихся мероприятиях, экзаменационной поре, что надвигается с огромной скоростью, о спортивной жизни и достижениях отдельных учеников.       Во время своеобразного отпуска Кэндис с головой погрузился в заботы, связанные с «Призрачными мальчиками».       За эту неделю он познакомился с редактором и начал работать над текстом, постоянно внося правки в готовый материал. Только уже не там, где самому что-то не нравилось, а там, где находил шероховатости профессионал.       Помимо нового знакомства с милой дамой-редактором, в жизни Кэндиса были и не слишком приятные моменты. Несложно, наверное, догадаться, с кем и с чем они оказались связаны.       Вообще-то Мартин говорил, что может поехать за вещами самостоятельно, но Кэндис настоял на совместной вылазке. Он связывал этот поступок с чем-то, вроде проверки себя и своих нервов на прочность.       Процесс получения личных вещей представлялся ему весьма забавной постановкой, достойной сцены театра абсурда. Зная характер отца, Кэндис не удивился бы, приехав и наткнувшись на закрытую дверь.       Квест. Загадка на сообразительность.       Если он хочет получить вещи, должен самостоятельно их достать. Проникнуть в дом как вор и не совершить ошибок, поскольку за любую провинность последует строгое наказание.       К счастью, до такого сумасшествия не дошло, и Кэндис задавался единственным вопросом. Сумеет ли он нормально смотреть на тех, с кем прожил всё это время, или скривится, будто глотнул неразбавленного лимонного сока, сразу, стоит только увидеть отца, мачеху или до нервного тика любимую сестрёнку? Последние два варианта представлялись наиболее вероятными.       В том, что Альфред выйдет встречать его, Кэндис сомневался.       Наверное, сумма, выплаченная Мартином, примирила Альфреда с личной драмой, и он больше не переживал, сосредоточившись на решении вопросов, связанных с несостоявшимся переездом отпрыска.       Когда-то просил знакомого принять Кэндиса в доме, а теперь извинялся за доставленные неудобства. Кэндис не знал наверняка, чем объяснил его отсутствие отец, но не сомневался, что тот способен выдать любую версию. Вплоть до громкого заявления о смерти сына. Этот вариант для Альфреда был, пожалуй, предпочтительным.       Нет человека, нет проблемы.       Нет сына, нет причин его стыдиться.       Предчувствия оказались верны. Когда Кэндис показался на пороге дома, отца там не было. Зато столкнулся с Ингой и Патрицией.       Первая вела себя подчёркнуто вежливо, моментами старалась наладить контакт, проявив заботу, но Кэндис отреагировал холодно, и она оставила попытки, сосредоточившись на повседневных заботах.       Тиша наблюдала за ним, стоя в гостиной и вцепившись в дверной косяк. Кэндис с ней не заговаривал, она с ним, впрочем, тоже.       Сказать друг другу было нечего.       Кэндис, сложив руки на груди, вспоминал момент прощания с этими стенами.       Крики, боль, царапающее прикосновение мраморной крошки, которой были декорированы стены, к щеке.       Вспоминал собственные попытки зажать разбитый нос рукавом и кровь, хлещущую без остановки.       Вспоминал, как, уходя, обернулся и в окне одной из комнат увидел лицо сводной сестры. Она улыбалась, а потом помахала ему и что-то сказала. Судя по движению губ, оригинальностью текст не отличался. Всего лишь одно слово, повторённое дважды.       Пока-пока.       Она искренне радовалась.       Кэндис... радовался тоже. Странно, но он действительно не жалел о том, что так получилось.       Ему было всё равно, куда идти. Куда угодно, на самом деле, только бы не обратно. Только бы не в этот благополучный с виду дом, внутри которого царят своеобразные порядки. Тюрьма, а не место, куда хочется возвращаться.       Здесь есть белоснежные скатерти, накрахмаленные и оттого приятно хрустящие в руках, свежие цветы в изящных вазах, отличные манеры, связанные не только со столовым этикетом, и лоск обитателей, всегда одетых с иголочки.       Но здесь нет свободы, а, значит, нет и счастья. Учитывая характер хозяина, не будет никогда. Он сломает всё, что попадётся на пути. Он уничтожит всё, что ему не по нраву.       Кэндис легко отделался, получив билет в новую жизнь.       Придя к Мартину, он, признаться, рисковал. И не был до конца уверен, что его примут с распростёртыми объятиями.       Наверное, следовало первым делом наведаться в дом кузины, попроситься переночевать, умыться, постирать окровавленную куртку.       Привести себя в порядок, если коротко.       Прокручивая в мыслях эту версию, Кэндис представлял, какой ворох вопросов обрушится на него, стоит только признаться, что это творение рук Альфреда, а не результат неудачной встречи с какими-нибудь подвыпившими хулиганами.       Прикидывал, что ему придётся посвятить в тайну ещё одного человека, и решимость тут же испарялась.       Он не хуже Мартина понимал, что их роман – в ближайшее время – не подлежит огласке, а потому нелепо трепаться об этом на каждом углу. Вот и пришёл к Мартину, предварительно загадав для себя определённые условия.       Он не стал бы сидеть под дверью до победного конца, ожидая, что его пустят. Не стал бы кричать, требуя уделить ему внимание. Если бы Мартин, окинув его оценивающим взглядом, дверь захлопнул, Кэндис не стал бы отчаиваться.       В конце концов, у него имелся запасной вариант.       Он бы просто сделал определённые выводы и убрался восвояси, получив от жизни урок. Не самый приятный, достаточно болезненный, но от того – не менее, а то и более ценный, нежели все остальные. Что-то вроде постель – не повод для знакомства, и если в ней двоим было хорошо вместе, не обязательно столь же хорошо будет и за её пределами. Поебались и разбежались.       Картинка из жизни среднестатистического человека.       Ему не обещали сказочных отношений. Финал ожидаем.       Мартин его не прогонял и не собирался этого делать в дальнейшем, хотя теперь Кэндис мог съехать, сняв квартиру и более чем неплохо прожив пару лет на полученный за свой роман гонорар.       Впрочем, вопрос с поиском жилья никто на повестку дня не выносил, а потому потребность в его решении отпала сама собой.       Кэндис возвращался в общежитие академии. Он мог, конечно, действовать окружающим на нервы, уезжая по вечерам вместе с Мартином и появляясь по утрам с ним же, но тут снова напоминал о себе рационализм.       Не стоит столь активно демонстрировать всем свои отношения, лишь подстёгивая сплетников, подталкивая их к дальнейшим подвигам. Один раз проблему удалось решить на начальном этапе, но во второй раз это вряд ли прокатит.       Находясь на людях, держать дистанцию. До экзаменов и выпускного вечера.       А там – хоть трава не расти.       Кэндису казалось, что за две недели он практически полностью отвык от школьной жизни, а потому, разглядывая собственное отражение в зеркале, немного удивился. Непривычно было смотреть на себя, облачённого в униформу, но вместе с тем, приятно.       Чёрно-белая вариация одежды.       Весна окончательно вступила в свои права, и на территории «Чёрной орхидеи» произошла очередная смена дресс-кода. Чёрные униформы отправились обратно в шкаф. Выпускники этого года отслеживали данную смену времён года по одежде в последний раз.       Кэндис думал, что очередной терм начнёт в новой школе, и был рад ошибиться.       Он не жалел о принятом решении ни секунды. И как бы пафосно это не прозвучало, впервые за долгое время поймал себя на мысли, что снова не сомневается в своих силах. Ощущает сумасшедшую уверенность в том, что сможет осуществить любую мечту, независимо от того, сколько преград возникнет на пути. Они его не сломают, лишь сделают сильнее. Вопреки ожиданиям посторонних людей, не питающих к нему тёплых чувств.       – Длительное безделье довольно быстро превращается в привычку и отбивает желание возвращаться к активной работе, – заметил Кэндис, продолжая стоять перед зеркалом и старательно застёгивая пуговицы на пиджаке.       В его действиях проскальзывала некая нервозность, руки немного подрагивали. Периодически возникало чувство, будто что-то не так, хотя о драке с Альфредом больше ничего не напоминало.       Следы её окончательно сошли, и Кэндис вновь был юн и свеж, как майская роза.       Он мысленно примерял данное определение, перекатывая на языке и посмеиваясь над столь возвышенными мыслями, поскольку уж кем-кем, а розой себя не видел.       Если только шипы посчитать за сходство.       Но они есть и у других растений, так что здесь больше подходила характеристика «чертополох обыкновенный» – живучий, способный выбраться из передряг разной степени сложности, не сломавшись окончательно, не потеряв чувства собственного достоинства и не впав в глубокую депрессию после всего того, что было сказано Альфредом в качестве наставления. Своеобразное пожелание сыну. Пожелание, которое невозможно позабыть, сколько бы времени не прошло.       Мартин столь явную озадаченность заметил. Она не осталась незамеченной, не утаилась от его взгляда.       Забрал из рук Кэндиса шейный платок, собираясь самостоятельно его завязать, а, точнее, вновь сколоть значком, раз уж это было своего рода традицией. Теперь, правда, никаких надписей не было, только чёрная клякса на белоснежном фоне, вместо привычного розового покрытия с белыми буквами.       Осторожно убрал волосы от шеи, чтобы не мешали.       – Это намёк? – поинтересовался, по-прежнему придерживаясь выбранной тактики поведения.       Профессиональная сдержанность, что не раздражает, но только подстёгивает, подталкивает к решительным действиям.       – Последний шанс, чтобы воспользоваться моим предложением, – заметил Кэндис, перехватывая концы однотонного галстука и потянув за них, наматывая оба на ладони. – Тем самым, что не было однажды воспринято всерьёз. А, между прочим, оно до сих пор не потеряло актуальности. Значит, в силе. Но оно ограничено, времени совсем мало.       – Запереть тебя здесь?       – Ага.       – И не выпускать?       – Ага.       – И ключ забрать?       – Точно, – хмыкнул Кэндис, вновь разматывая ленту и отстраняясь, при этом не упустив возможности провести ладонью по торсу, скрытому тканью рубашки.       Мартин потянул концы шейного платка, проверяя, не потеряется ли значок. Понял, что всё нормально, но отходить не спешил.       Ладони его легли на плечи Кэндиса, слегка сжимая, словно Мартин пытался определиться, принять окончательное решение относительно дальнейших своих действий. То ли удержать дистанцию и вовремя прибыть в академию, не опаздывая ни на секунду, то ли притянуть ближе, послав тщательно распланированное расписание дня в бездну.       «Скажите пунктуальности нет, мистер Уилзи.       Вы же понимаете, что не способны устоять.       Вы же понимаете, что давно перестали всерьёз сопротивляться, вместо этого включились в игру и теперь поддерживаете её на должном уровне, поскольку вам она нравится не меньше, а то и больше, чем второму игроку».       Мартин понимал это просто прекрасно.       Кэндис потянул за край галстука, завязать который они так и не удосужились. Мартин перехватил вещь в тот самый момент, когда шёлковая лента готова была соскользнуть с плеча. Перехватил и дёрнул на себя, заставляя Кэндиса податься ближе, сократить расстояние до минимума, чтобы уже в следующее мгновение начать расстёгивать пуговицы на пиджаке – все старания насмарку.       Никакой лихорадки, никакой нервозности, только невероятная уверенность в правильности совершаемых действий.       Галстук как альтернатива лентам.       Стягивает запястье, обвивает его, как змея. То же ощущение опасности, адреналина и возбуждения. Эмоции зашкаливают. Единственное, что служит различием, так это знание: не смертельно. Эта змея не укусит, она лишь подарит наслаждение, если правильно использовать.       – Кэнди...с?       – Да, господин директор?       – Не нарывайся.       – А иначе?       – Узнаешь.       – Я любознательный, так что... Мне, определённо, захочется узнать. Запреты меня не остановят, только сильнее подстегнут любопытство.       – Кэнди.       – Да? – потянуть чуть сильнее, вырывая концы галстука из ладони, заставляя отпустить их.       – Будь хорошим мальчиком.       – Хорошие мальчики живут скучными жизнями, всё самое интересное достаётся плохим.       – И что же ты выбираешь?       – Я люблю рисковать. Очень.       – А как же вопли здравого смысла?       – Отчаянно их игнорирую. Провоцирую других людей, ищу неприятности. Желательно те, что придутся мне по вкусу. В данный момент, например, занимаюсь тем, что отчаянно пытаюсь сделать то, чего никогда прежде не делал. Если и делал, то неосознанно, поскольку не обладаю нужными навыками.       – А именно?       – Пытаюсь с тобой флиртовать. Как думаешь, большой наглостью будет попросить поцелуй? Тот, что принесёт мне удачу.       – Учитывая, сколько ты их получишь, везение не оставит тебя вплоть до конца терма, а то и до выпуска.       – Тем лучше, Мар-тин, – произнёс Кэндис, прикусив нижнюю губу. – Тем лучше.       Удача и, правда, не была лишней. Не только сегодня, но и вообще всегда. Не только для Кэндиса, но и для любого другого человека...       Сложив газету вчетверо, Кэндис засунул её в сумку со школьными принадлежностями и вновь достал стопку фотографий, полученных из рук отца.       Архив, полученный Альфредом за несколько часов до возвращения сына из академии. Никаких комментариев, что-то вроде послания от анонимного доброжелателя, обитающего в стенах «Чёрной орхидеи», прогуливавшегося в тот час по улице и решившего сделать несколько снимков на память.       Вариантов кандидатов, подходящих на роль папарацци, учитывая количество учеников, можно было подобрать огромное количество. И тут же их все отсечь, вспомнив, кого так цепляла личность Кэндиса. Кто с завидным постоянством посмеивался над его влюблённостью, считая её жалкой, не замечая бревна в собственном глазу. Вопрос только в том, любил ли он Кэндиса? Скорее, нет, чем да. Но почему-то отчаянно в это верил.       Долго гадать не пришлось. Кэндис довольно быстро разобрался, что к чему. Вспомнил мимолётные объятия с Алистером в конюшне и его слова, ставшие пророческими.       Бойся тех, кто предаёт.       Бойся тех, кто любит.       Бойся тех, кто предаёт, любя.       Эти люди опаснее всего.       Теперь Кэндис знал, что это предсказание не было пустым сотрясанием воздуха. Оно определило его будущее, послужило переломным моментом. Вряд ли Гаррет рассчитывал на такой результат, когда отправлял фотографии Альфреду. Чего он хотел добиться, на самом деле, Кэндис планировал выяснить в ближайшее время.       Спустившись вниз по лестнице, Кэндис запер дверь, ведущую на смотровую площадку, сверился с расписанием и, нацепив на нос тёмные очки, направился в сторону нужного кабинета, предвкушая встречу с дорогими и не слишком товарищами по учёбе. С близкими и не очень.       Подойдя к нужной аудитории, он не торопился заходить внутрь, замер рядом с дверью, прислушиваясь к разговорам, что вели одноклассники.       Лайза заметила Кэндиса первой и открыла от изумления рот. Кэндис приспустил очки и подмигнул своему заместителю из редакционной коллегии, после чего приложил палец к губам, прося не выдавать его.       Лайза хихикнула, открыла тетрадь и сделала вид, что с головой погружена в учебный процесс.       Постояв ещё пару минут в коридоре, Кэндис потянул дверь и решительно шагнул в кабинет. Снял очки и прикусил дужку, отчаянно сдерживая желание засмеяться над выражением лица Гаррета. Марвел будто бы не живого человека, а призрака увидел.       Затянувшееся молчание раздражало, да и по нервам било прилично.       Следовало что-то с этим делать.       – Я снова с вами, – произнёс Кэндис, улыбнувшись радушно и сжав очки в ладони. – Прошу любить и жаловать. * * *       Переосмысление.       Попытки проанализировать все недавние события, имевшие место в его жизни. Да и не только недавние. Препарировать все свои поступки, разложить по полочкам, разобрать на составляющие, расщепить на волокна. Понять, в каких именно моментах совершил ошибки. Накосячил, грубо говоря.       Впрочем, ему для понимания не нужно было тратить приличное количество времени на это самое переосмысление и препарирование. Он сам точно знал, в какие именно периоды жизни оступился и начал совершать ошибки. Одну за другой. Они нарастали как снежный ком, а сейчас действительно раскатали его тонким слоем по асфальту, практически не оставив шанса на реабилитацию. Как в своих глазах, так и в восприятии окружающих.       Он неоднократно пытался оправдать себя, но получалось, откровенно говоря, паршиво. С большой-пребольшой натяжкой.       Чем чаще он об этом размышлял, тем сильнее погружался в состояние депрессии. Приходил к закономерным выводам. Люди могут родиться с определённым набором качеств и характеристик. Речь тут не только о доброте, великодушии, удачливости, красоте и их антагонистах, но и вообще о том, что принято именовать психологическим портретом личности.       Но никто не рождается предателем. Тут уж человек самостоятельно делает выбор.       Оступившись единожды, он, возможно, ещё имеет право на реабилитацию в глазах окружающих, на доверие с их стороны. Но если ситуация с бесконечным предательством повторяется из раза в раз, из года в год, то тут уже никаких сомнений не возникает. Доверие потеряно навсегда. С таким человеком лучше не общаться, если не хочешь однажды стать героем сплетни дня, почувствовав себя облитым грязью с ног до головы. И вместе с тем – опустошённым.       Он много раз ловил себя на мысли, что вспоминает ушедшие дни с теплотой, но когда речь заходила о необходимости поступиться принципами, он сам над собой начинал смеяться и приказывал позабыть о столь ванильных мыслях. В конце концов, он жаждал доказать окружающим собственную независимость. Он отделился от компании, чтобы наглядно продемонстрировать свои лидерские качества и умение привлекать внимание к собственной персоне, потому теперь, получив в награду определённое количество преданных слушателей-наблюдателей, было просто нелепо возвращаться на исходную позицию. Будь она хоть трижды прекрасна.       Впрочем, всё чаще обстоятельства складывались для Гаррета не слишком удачно. Он получил несколько щелчков от судьбы. Депрессивные настроения становились всё более ощутимыми, а оттого – предельно омерзительными.       Он жаждал триумфа и героических поступков, но вместо этого совершал какие-то нелепые телодвижения и результат получал соответствующий. То есть, банально ставил себя в неловкое положение, понимая, что его в очередной раз обвели вокруг пальца, обставили и показали язык.       Отобрав у Роуза фотоаппарат, Гаррет искренне верил, что получил компромат в свои руки. Освободив Глена, он решил проверить, что именно получил из рук несостоявшегося фотографа, предпочитающего творить в жанре ню. Вместо фотографий обнажённого тела они с Гленом увидели только несколько запечатлённых на карте памяти архитектурных ансамблей.       Гаррет тогда стиснул зубы и вновь разозлился, а Глен внезапно засмеялся. То ли нервное перенапряжение сказалось, то ли его поступок Роуза действительно развеселил.       И всё-таки, второе. Об этом Гаррет узнал уже через пару минут, когда Глен заговорил.       – Ещё немного, и я окончательно запишусь в клуб его поклонников, – произнёс, отсмеявшись. – Нет. Правда. Не шучу.       – Свихнулся, да?       – Нет, – Глен покачал головой.       Растерев запястья, он подобрал с пола вещи и начал одеваться.       Гаррет, сидя на кровати Роуза, в сотый раз пролистывал немногочисленные кадры, с трудом удерживаясь от того, чтобы не разбить камеру о стену. Эмоции зашкаливали, он шутку не оценил.       – Знаешь, – Глен приземлился на кровать. – Ещё минут пять назад мне хотелось его этой же лентой удавить, а теперь стало смешно. От нелепости ситуации, от осознания того, насколько органично он вжился в роль и старательно поддерживал иллюзию влюблённости, подыгрывая. Вместе с тем, мы с ним отлично общались, захватывая в разговорах множество самых разнообразных аспектов жизни, и это было реально интересно. Секс играл далеко не решающую роль. Если бы не твоя склонность к распространению сплетен, я бы так и не узнал, что Роуз вполне нормальный парень, хоть и со странностями. Но они – самый шик. Они – проявление его индивидуальности, только и всего.       Отпарировать Гаррету было нечем, а соглашаться он не хотел, хотя и знал, что, да, несомненно, Роуз действительно нормальный, интересный собеседник.       И Розарио, и Кэндис – они оба такие.       Они не стали скучными, как ему тогда казалось. Они просто взрослели и превращались в более или менее серьёзных парней. Он, Гаррет, перестал их понимать и начал воспринимать в ином качестве только потому, что сам взрослеть не желал. Ему хотелось развлекаться и веселиться, а они это перерастали.       Глен вскоре покинул комнату, а Гаррет уходить не спешил, гадая, как скоро вернётся сюда Роуз.       Он ощущал острую потребность в разговорах. О чём угодно. Можно даже о спонтанном поцелуе, изначально в планах не прописанном, но получившем реализацию. А можно и о чём-нибудь другом. Мало ли у них общего? В прошлом, так однозначно, предостаточно. Хоть до утра обсуждай.       Анализируя список наиболее вероятных предлогов для начала разговора, Гаррет выделял момент с предательством. Оно вновь представилось ему в красках и не желало отпускать. Чувство вины накатывало не то, что с удвоенной, а с утроенной силой.       Хозяин комнаты возвращаться не спешил, и Гаррет просто решил осмотреться здесь, чтобы понять, чем теперь живёт Роуз. Какие у него секреты, мечты, желания, предпочтения.       Положив камеру, Гаррет поднялся с места и подошёл к письменному столу. Взял в руки одну из фарфоровых кукол, которых многие находили страшными и немного пугающими. Гаррету эти хрупкие девочки, облачённые в кружева, казались вполне милыми и даже симпатичными. Единственное, что действительно вводило в состояние когнитивного диссонанса – понимание: у этих неживых существ нереально выразительные глаза. Гаррет провёл пальцем по тонким, чуточку колким иголочкам ресниц и вновь усадил куклу на столешницу.       Он перебирал флаконы духов, стоявшие на столике. Открывать их не решался, поскольку знал, что они женские, а парфюмерия, предназначенная для дам, Гаррета не привлекала. Это Роуз фетешировал от запахов, хотя сам пользовался вполне себе мужским одеколоном, давно ставшим частью его образа, неизменной и привычной. Женские духи были чем-то для души. Предмет коллекции, а не вещь первой необходимости, предназначенная для личного пользования.       Возвращения Роуза Гаррет так и не дождался, уснув прежде, чем тот появился. А проснулся от запаха кофе.       Впрочем, ничего даже отдалённо романтического в этом не было.       Роуз не собирался подавать ему кофе в постель. Сам стоял, потягивая бодрящий напиток через трубочку, одаривая незваного гостя ироничным взглядом, но старательно удерживаясь от ехидных комментариев.       После потасовки, состоявшейся накануне, выглядел он слегка потрёпанным. Но осознание этого, несомненно, не влияло на хорошее настроение Роуза. А оно у него точно было хорошим.       – Теперь я просто обязан тебя съесть, если не успеешь свалить по бобовому стеблю, растущему за окном, – произнёс, усмехнувшись; подошёл и отдёрнул занавеску. – О! Какая неожиданность. Там нет никакого стебля. Придётся всё-таки поедать. Вроде даже и ничего так завтрак, но боюсь отравиться.       – Что за хрень ты мне подсунул? – спросил Гаррет.       – В смысле?       – Фотографии. Это ведь...       – А, вот ты о чём. Ну, да. Ты не нашёл того, что хотел. Извини.       – Неужели ты стёр эти снимки?       – Нет. Подменил флэшки. В любом случае, это уже не актуально. Мы с Гленом мило поболтали с утра пораньше. Он получил свои снимки и совет на будущее. Расстались мы довольные друг другом. Кстати, Гарри, бесплатное, но оттого не менее ценное напутствие. Не лезь туда, где спорят двое. Третий – лишний не только в любви, но и в таких вот ситуациях. В этот раз обошлось, и тебя никто виновным не сделал. Считай, легко отделался.       Роуз поставил опустевший стаканчик на стол, обернулся.       Гаррет под этим взглядом почувствовал себя неловко.       Помимо того, появилось крайне неприятное чувство, связанное с осознанием финала этих не совсем отношений, сложившихся у Роуза и Глена. Они умудрились остаться приятелями. Глен не то, что не возненавидел Роуза, а наоборот, проникся уважением и, кажется, умудрился влюбиться. Больше, конечно, платонически, чем реально, но, тем не менее.       Спустя пару недель, Глен уже нашёл себе новую «зайку», тщательно проанализировав недавний опыт и придя к выводу, что девушки ему всё-таки намного милее.       Совершив промах в отношениях с мистером Астерфильдом-младшим, Гаррет не сумел вовремя остановиться и оступился ещё раз.       В сотый или тысячный? Он перестал считать свои неудачи. Они давно потеряли порядковый номер, получив один ярлык, наглядно иллюстрирующий сложившуюся ситуацию.       Не первая, вторая, пятьдесят третья, а очередная.       Символично получилось.       Прошлый день влюблённых оказался отмечен совместным распитием горячительных напитков в компании Роуза, а после – маленькой местью, приведшей к неожиданным результатам.       В этом году Гаррет решил немного испортить жизнь Кэндису. Тот сам дал повод, удачно попав в объектив камеры.       Сначала Гаррет хотел сделать вид, будто ничего не заметил, дождаться исчезновения Кэндиса из поля зрения и, не привлекая внимания к своей персоне, вернуться в общежитие, но ярость поспорила с рационализмом и одержала победу. Он сделал несколько провокационных снимков, а потом...       Потом были длительные метания между двумя вариантами действий.       Вообще-то намечался и третий, но, хорошенько подумав, Гаррет пришёл к выводу, что эта тактика поведения заранее обречена на провал. Кэндис не из той породы людей, что боятся быть раскрытыми и готовы принять любые условия, лишь бы избежать огласки своих секретов. Пытаться шантажировать его, требуя чего-то взамен, мог только полный придурок, а себя Гаррет к таким не относил.       Он надеялся, что обладает хотя бы каплей рационализма, а, значит, грандиозных ошибок не наделает.       Таким образом, после проведения анализа, перед ним осталось только два пути. Один благородный, а второй – не очень. То есть, вообще не благородный, но именно он периодически лидировал, заглушая голос подсознания, советовавшего не вмешиваться в эту ситуацию и, по возможности, обходить её участников десятой дорогой.       Всё время, остававшееся до начала недельных каникул, Гаррет метался между желанием поставить отца и мачеху Кэндиса в известность и стремлением сохранить всё в тайне.       В итоге, сделал ставку на первый вариант.       Сейчас он и сам не мог бы со стопроцентной уверенностью сказать, почему так сделал, но тогда всё получилось стремительно, без лишних угрызений совести и попыток самокопания с последующим самобичеванием. Совершить очередное предательство оказалось столь же просто, как сделать глубокий вдох и шумно выдохнуть после, когда система уведомила об отправлении письма.       Простой и понятный порыв, а потом облегчение от осознания, что Кэндис на территории школы больше не появится. Дорогу сюда ему закроют и уж точно не оставят всё так, как есть.       Когда-то Гаррет услышал, что Альфред Брайт повышенной терпимостью не отличается, на том и решил сыграть.       На время поставленной цели добился и немного такому развитию событий порадовался.       Официальное объявление об отъезде в газете, пустующее место рядом с Роузом. Трейси, обитающий в комнате в гордом одиночестве.       Всё это кричало о том, что Кэндис исчез.       Больше не звучала в кабинетах академии его речь, не было феерических препирательств с миссис Даглер, ироничных замечаний по поводу тех или иных происшествий. В столовой Роуз тоже сидел в одиночестве, перемешивал напитки в стаканчиках трубочкой и, совершив этот нехитрый ритуал, утыкался носом в тетрадь или книгу. Иногда в обычную, иногда в электронную.       Одиночество Астерфильда, спровоцированное исчезновением Кэндиса, могло стать отличным – великолепным! – условием для возобновления общения, и Гаррет жаждал этим воспользоваться.       Размышления дались ему намного легче, нежели реальные действия, но в конце первой недели без Кэндиса он всё-таки решился подойти к столику, за которым скучал Розарио. Вообще-то тот читал и выглядел невероятно сосредоточенным, но Гаррету приятнее было думать, что Роуз жаждет общения хоть с кем-нибудь, находясь на грани отчаяния из-за отсутствия приятеля.       Заметив Гаррета, маячившего на горизонте, Роуз снял очки, предназначенные для чтения, положил их на стол и одарил молчаливого собеседника вопросительным взглядом.       – Что-то хотел? – поинтересовался, не дождавшись объявления причин, заставивших подойти так близко.       – Здесь не занято?       – Нет. С чего бы? В школе не так много людей, желающих со мной общаться, – произнёс Розарио, прикладывая палец к губам и время от времени постукивая по ним подушечкой. – Находись мы в учебном корпусе, а не в мужском общежитии, компанию мне составила бы Сибилла, а здесь... Был только один человек, понимающий, что слухи о моём сумасшествии – всего лишь плод чужой фантазии, а не реальный диагноз. Увы, этот человек уехал. Есть ещё Глен, но у него тренировка и очередная любимая зайка. Так что я снова в пролёте, вот и приходится коротать время в компании книжных персонажей. Впрочем, я не страдаю. Мне не хватает Кэндиса, но я не лезу на стену от осознания, что остался в одиночестве. Это ведь не смертельно. Хотя, откуда тебе знать... Смотри-ка прихлебатели недоумевают, какого чёрта ты забыл у этого столика. Ещё немного, и подумают, что ты тоже свихнулся, раз общаешься с парнем, у которого не все дома. Потеряешь доверие и авторитет. И тебя это заденет. Ты ведь жаждешь внимания.       Взгляд Розарио переместился в сторону парочки одноклассников и учеников параллели, с которыми обычно коротал время Гаррет.       – В данный момент, я жажду внимания определённого человека, – признался Гаррет, отодвигая стул и устраиваясь напротив.       Той лёгкости общения, что некогда царила в их трио, ныне не наблюдалось вовсе. Розарио не только намекал, но и говорил открытым текстом о том, что думает по поводу чужого поведения и поступков. Гордость призывала Гаррета вскинуть подбородок и удалиться подальше, но марафон персонального унижения продолжался, не желая прекращаться.       – Будешь продолжать в том же духе, все решат, что ты за мной бегаешь, – усмехнулся Роуз. – В том самом смысле. А я проникнусь мыслью, что поцелуй в коридоре был не таким уж спонтанным и необдуманным, как представлялось вначале. Вспомнил прошлогоднюю валентинку? Желаешь проверить правдивость моих слов?       Гаррет промолчал, не зная, как лучше ответить на поставленный вопрос. Ничего более или менее обтекаемого на ум не приходило, а он не планировал произносить нечто такое, что подвергается лишь однозначной трактовке.       Покрутив в руках трубочку, Роуз допил одним махом остатки напитка и поднялся с места.       – Уже уходишь?       – Да. Извини, но от твоего общества у меня аппетит испортился.       Роуз удалился, более ничего не говоря, не забыв прихватить все вещи. Забудь он что-нибудь, появился бы повод пересечься повторно, но это явно было нежелательно. Гаррету не осталось ничего, кроме как закрыть лицо руками и с шумом выдохнуть.       Первые шаги на пути к примирению оказались невероятно сложными. Изнутри подтачивало неприятное чувство. Осознание.       Гаррет жаждал избавиться от Кэндиса не столько потому, что завидовал его способности добиваться поставленной цели в плане любовных отношений. Не потому, что испытывал душевную боль, глядя на снимки, где Кэндис обнимался с директором академии. И не потому, что любил его всё это время, надеясь на взаимность, а, получив новую порцию информации, окончательно уверился в проигрыше и постарался взять реванш столь подлым способом.       Всё было проще и... в разы противнее.       Ему не давала покоя мысль о том, что бывшие друзья не стали со временем одиночками. Он от них откололся. Они продолжали держаться вместе, доказывая, что дружба – явление реальное, а не выдумка.       Как правдивы и те слова, что говорят о существовании любви.       Он хотел стать нужным хоть кому-то из них двоих, но они прекрасно обходились обществом друг друга, не нуждаясь в Гаррете, не прося его о возвращении. Не желая разделять его сомнительный триумф, не примыкая к созданной коалиции. Не забывая обид и постоянно напоминая, какими методами он достиг своей популярности в крайне узких кругах.       Несколько почитателей, принимающих в качестве лидера, но не имевших значения в его жизни. И двое близких людей, что одаривают презрением, не забывая о предательстве. Не позволяя позабыть ему самому.       Озарение снизошло на Гаррета глубокой ночью, когда он лежал, закинув руки за голову, и внимательно разглядывал потолок.       Спать после этого расхотелось.       Гаррет не знал, какой эффект произвели фотографии, отправленные отцу Кэндиса, но нет-нет, да и вспоминал о совершённом поступке. В присутствии наблюдателей старался сделать вид, будто ничего особенного не произошло, новость его никоим образом не зацепила, но в глубине души надеялся, что ничего плохого не случилось. Тем более, что по возвращении он узнал о планах Альфреда Брайта. В разговоре Роуза с Лайзой промелькнуло упоминание о переезде в Манчестер, планировавшемся задолго до того, как.       Гаррет себя оправдывал и почти сумел добиться успеха, но тут появился Кэндис. Его возвращение для всех стало шоком.       Для кого-то радостным, для кого-то – не очень.       Когда Кэндис стоял в дверях аудитории, Гаррет посмотрел на него и наткнулся на ледяной взгляд.       Кэндис знал правду и, разумеется, не собирался прощать крысу, раз за разом доказывающую, что данный статус более чем заслужен. Крыса и есть.       Гаррет стал для него врагом номер один.       Прежде, после неприятной ситуации с участием Роуза, призрачные надежды на восстановление, если не дружеских, то хотя бы нейтральных отношений проглядывали.       Теперь их не осталось вовсе...       Склонившись над раковиной в туалете мужского общежития, Гаррет наблюдал, как раскрашивают белоснежную поверхность бордовые капли, падающие из разбитого носа. Вода размывала их, становилась умеренно-красной и исчезала в стоке.       Очередной «разговор по душам» с мистером Брайтом-младшим.       Повод для скандала – те самые злополучные снимки       Реакция предсказуемая. Банальнее не придумать.       Гаррет опирался ладонями на раковину, практически вцепился в края, стискивая их так, что пальцы побелели. Боялся её отпустить, поскольку сомневался, что сумеет удержаться на ногах.       Не потому, что Кэндис его так отходил в приступе ярости. Ударил, конечно. Было больно. Не обидно. Обижаться Гаррету оказалось не на что. Он получил ответную реакцию на свой поступок. Просто-напросто безнаказанным не остался.       Он царапал фарфор ногтями лишь по другой причине. Ему хотелось сползти на пол, обхватить колени руками, уткнуться в них лбом, повторяя одни и те же фразы.       Что я наделал? В очередной раз. Зачем?       Хотелось. Но он не мог позволить себе упасть настолько низко, окончательно распрощавшись с самоуважением. Хотя, по правде сказать, куда уж дальше? Куда больше? Всё, что было, успел растерять. Теперь лишь старался держать лицо.       Хорошая мина при отвратительной игре.       Звук открывающейся двери заставил Гаррета оторваться от созерцания не такого уж интересного зрелища и посмотреть в сторону вошедшего.       В сознании промелькнули воспоминания о том самом дне, когда Кэндис пригласил его сюда ранним утром, прикрываясь предлогом о разговоре, а в итоге устроив грандиозную потасовку.       Гаррет напрягся, ожидая повторения той ситуации, но в туалетную комнату зашёл Роуз. Ехидные комментарии пока не отпускал и не завывал на одной ноте слово «предатель». Просто посмотрел. Внимательно так.       Пробирающе. До холодка, прошедшегося вдоль позвоночника.       Наизнанку взглядом вывернул.       – Гаррет Марвел, – произнёс с некой долей иронии. – Стабилен, как курс фунта, и верен своим традициям. Что ни год, то подлость. Сначала одному бывшему другу, потом второму. Самое смешное, что не далее, как пару месяцев назад мне прилетело за подобные выходки от поборника чистоты и нравственности. А теперь выясняется, что мои методы были взяты на заметку и активно использовались. Я могу потребовать компенсацию за нарушение авторских прав?       – Пришёл читать мне нотации и взывать к совести? – огрызнулся Гаррет, набирая полную пригоршню воды и плеснув в лицо.       – Нет. По-моему, смысла в этом нет.       – Тогда что тебе нужно?       – Просто посмотреть? – выдвинул своё предположение Роуз.       – У меня на лбу написано «Бесплатный цирк»?       – Знаешь, периодически мне кажется, что да. Потому что невозможно оступаться с завидным постоянством случайно. Один раз, два, три, но не бесконечно, как это делаешь ты.       – Всё-таки нравоучения.       – Констатация факта.       – Я просил об этом?       – Нет.       – Тогда просто возьми и испарись в неизвестном направлении.       – Сколько экспрессии, – Роуз закатил глаза и принялся притворно обмахиваться ладонью, словно собирался в ближайшее время лишиться чувств от переизбытка эмоций. – Разумеется, я уйду. Не буду же вечно здесь торчать, да и найти в данном месте, относительно важном, но не прекрасном, что-то интересное проблематично. То, что мне требовалось, я увидел. Этого достаточно.       – Например?       – Сейчас я уйду, а ты, оставшись без наблюдателей, перестанешь строить из себя невъебенно крутую личность и снова начнёшь лить сопли и слёзы. Может, реально завоешь, как маленький мальчик, которого в песочнице лопаткой по голове огрели. Он вроде и хочет побежать к мамочке, чтобы пожаловаться, уже и легенду на скорую руку придумал, где себя жертвой выставляет, но что-то его останавливает.       – Что же?       – Понимание, что лопаткой его не просто так приложили, а вполне заслуженно. И когда правда откроется, его не пожалеют, а поругают. Ему это нужно? Нет, конечно. Если бы он изначально не пришёл в чужую песочницу и не наступил на замок, построенный детьми, что играли там до его появления, если бы не начал их оскорблять, ничего бы не было. Они, конечно, были довольно тихими, потому обидеть их оказалось несложно. Особенно, при условии, что за спиной у незваного гостя находилась такая группа поддержки. Вроде как взрослые, самостоятельные, крутые. Секс, наркотики, рок-н-ролл. Отсосы в сортире в качестве награды за молчание, марихуана по праздникам и спортивные достижения, к которым бонусом – текущие от одного вида девицы, приезжающие на соревнования из других школ и состоящие в группах поддержки. Ну, и смазливенькие гомики тоже, если таковые найдутся среди зрителей. Последние в группе поддержки не состоят, но с ними тоже реально потаскаться пару раз, пока надоедать не начнут. Конечно, в компании с теми, у кого есть этот набор забав, гораздо интереснее, чем с детишками, которые развлекаются иными способами и не считают себя невероятными звёздами. Знаешь, в чём заключается самое мерзкое? Детишки были твоими настоящими друзьями, а спортивные недозвёзды, часть которых полетела из команды за свои пристрастия, просто пользовались тупенькой малолеткой, стелившейся перед ними в надежде получить статус школьного короля. Одного из многочисленных подделок, потому что настоящим монархом стать ей не светило.       – Аллегория?       – Ух ты, какие умные слова мы знаем, – хмыкнул Розарио. – Но вообще-то, нет. Я лишь собирался привести растиражированный пример, а получилось краткое описание реальной ситуации, вот я и припомнил старые обиды. Подсознание, наверное, шалит. В любом случае, твой катарсис очень показателен, жаль, что проходит он каждый раз как-то непродуктивно и результатов практически не приносит.       – Тебе-то какая печаль? Это моя жизнь, и я делаю с ней то, что хочу.       – Спорим, не хочешь?       – Спорим, ты сейчас будешь послан на хер?       – Определись, Гарри, что ты, на самом деле, мечтаешь получить от жизни. Каким человеком планируешь оставаться в памяти людей.       – Мне плевать, каким они меня запомнят.       – Будь это так, ты бы совершал другие поступки и иначе воспринимал всё, что вокруг происходит. Ты просто не знаешь, что делать. Запутался, одним словом.       – А ты приведёшь меня к свету?       – Боюсь, подобные задачи для меня невыполнимы, – Роуз развёл руками.       – Астерфильд, знаешь, за что я тебя больше всего ненавижу? – спросил Гаррет, перекрывая воду, отрывая длинную часть бумажного полотенца и промакивая лицо.       – Откуда бы?       – За то, что ты прав.       – А знаешь, почему я сам себя ненавижу? – усмехнулся Роуз.       – Нет.       – Потому что, несмотря на огромное количество дерьма, вылитого тобой на окружающих, я продолжаю верить…       Розарио запнулся, оборвав себя на середине фразы, и отвёл глаза, перестав прожигать взглядом. Пытался подобрать более точную формулировку. Это внезапное молчание напоминало падение на ровном месте. Шёл спокойно, а потом споткнулся и упал, пропахав носом землю.       – Во что?       – Тебе, Марвел. Тебе. И в тебя. Точнее, в то, что ты не окончательно стал каноничной, эталонной сукой без капли чего-то светлого, – произнёс Роуз, перед тем, как выскользнуть за дверь.