***
— Всё, всё… Не надо дальше, — простонал Захар, и Артём выпустил его член изо рта. Он провёл языком по стволу, на что Захар зашипел и дёрнулся. — Ещё чуть-чуть, и я бы кончил… — Отвлекающий манёвр получился слишком… отвлекающим, — Артём переключился на мошонку и провёл языком по проходящей по середине глубокой складочке, потом чуть прикусил. Кожа до сих пор была немного другой на ощупь, распаренной и суховатой после душа. Артём не стал останавливаться и просунул пальцы ещё глубже. Захар в особом «отвлечении» не нуждался: ему не было больно, просто непривычно, но от отсоса, разумеется, отказываться он не стал. Артём изо всех сил заставлял себя не торопиться, хотя это было сложно. Разведённые ноги Захара, вид дырки, натянутой на пальцы, плотная, чуть судорожная теснота внутри — всё это доводило до пугающе сильного, исступлённого возбуждения, даже перевозбуждения, от которого Артём начинал едва ли не задыхаться. Он представлял эту мягкую тесноту вокруг своего члена, и по телу плыл влажный жар. Не убирая пальцев, Артём выпрямился, вытянулся и поцеловал Захара в запрокинутый подбородок — и провёл по простате. Захару нравилось — вернее, нравилось и не нравилось одновременно — но вытягивало его от прикосновения хорошо. И стонал он не сдерживаясь. — Давай сзади? — произнёс Артём. Захар опустил голову, окинул его возбуждённым, плохо понимающим, каким-то шальным взглядом: — Давай. Когда Захар встал перед ним на колени и раздвинул ноги, Артём первые секунды не мог сдвинуться с места, его точно сковало от ощущения нереальности происходящего и от страха: стоило поменяться местами, и оба стали одинаково неопытными, почти как два грёбаных девственника. Пальцы наконец коснулись Захара ровно, уверенно, хотя изнутри подушечки покалывало дрожью. Узкое, в тонких складочках отверстие, маленькая и крепкая, плотная, почти совсем не отвисающая мошонка и длинный напряжённый член, торчащий ниже, — от этого зрелища Артём плавился и тёк, яйца ныли от переполнения, а член болезненно отвердел. Артём думал, что кончит сразу, как войдёт. Но всё получилось иначе: он так боялся сделать Захару больно и вообще — сделать хоть что-то не так, что возбуждение, пусть и не спав, стало более спокойным, управляемым. — Вот так, почти всё… — Артём гладил Захару спину и ягодицы, иногда сжимая и чуть пощипывая. — Тебе ведь не больно, нет? Захар чуть заметно помотал головой, но тело оставалось жёстким, почти вибрирующим от напряжения. Артём гладил, массировал, надавливал… Он бы целовал и кусал, если бы мог наклониться, но пока он не решался поменять угол. — Не молчи, а? Захар… Попробуй расслабиться. Тебе ведь нравилось… Ты сейчас привыкнешь, — Артём ещё чуть-чуть повёл бёдрами. — Вот теперь всё. До конца. Господи… Было невероятно, пугающе хорошо. Артём понимал, что дело было не в одних физических ощущениях. Он вошёл в Захара, в его тело, мускулистое и даже сейчас золотисто-смуглое, красивое и совсем недавно недоступное, сдавшееся только ему. Захар сделал это для него. Состояние было странным, головокружительным, близким к эйфории и нереальным, ускользающим, как при сильной температуре. — Двигайся, — произнёс вдруг Захар. Артём, замерший в своём восторженном оцепенении, провёл руками вдоль позвоночника Захара, заставляя того прогнуться. — Охуеть как круто… — прошептал Артём, скользя в хорошо смазанной и уже не так болезненно стискивающей его заднице. Он навалился на Захара, а рукой нащупал его член — такой же твёрдый, как у него самого. В этой позе было не очень удобно, но он начал надрачивать Захару. Тот застонал, почти взвыл, и завертел головой. Артём убрал руку, вытянувшись вперёд, ухватил его за волосы и потянул в сторону, чтобы Захар повернул голову и показал наконец лицо. Губы у Захара были полуоткрыты, а глаза плотно зажмурены. — Нравится? — Артём замер внутри Захара, в самой глубокой точке. — Не ощущения, — Артём провёл рукой по щеке Захара и снова заговорил, перекатывая на языке гладкие, стыдные, тягучие слова: — Не ощущения, мысли. Тебе стыдно, но у тебя стоит от того, что тебя ебут. Ты часто думал об этом? Часто представлял, как это, когда в тебя входят, запихивают член? — Артём выдохнул. — Весь. Артём понял, что угадал: от его слов у Захара внутри всё сжималось, но не в попытке вытолкнуть, а сладко и жадно. С ощущениями Захар пока не разобрался, но страх и противоестественность ситуации, осознание, что переступаешь какой-то порог, делаешь то, что раньше считал невозможным и отвратительным, — всё это заводило. Вызывало стыд и возбуждение. Особенное: низкое, выворачивающее, отчаянное. Артём снова начал дрочить Захару — сам он был уже близко. Возбуждение Захара будто бы удваивало его собственное. Внизу спины, в паху зрело и разрасталось что-то горячее и тяжёлое, оно заставляло двигаться, биться, вновь и вновь погружаться в чужую плоть, перехватывало контроль над телом… Единственное, на что Артёма хватило, прежде чем его захлестнуло сильным, сладким и долгим оргазмом, так это простонать: «Я сейчас кончу… кончу в тебя». Во время оргазма пальцы Артёма немного ослабли, но Захар задвигал бёдрами сам. — Ну! Ну, ну, ну… Ещё! Блядь, ещё! Артём сдавил его член сильнее, рука заскользила размашистее, от корня к головке, иногда останавливаясь возле неё, иногда захватывая и её, мокрую и набухшую. Артём не двигался в Захаре — тот покачивался сам, и его буквально колотило от желания кончить; это было приятно, но Артём полжизни бы отдал за то, чтобы взять его член, эту спелую, влажную, упругую головку в рот. Он потянул член из Захара: — Дай я тебе отсосу! — Нет, не выходи, — простонал Захар на выдохе. — Не надо… Ещё, да… Захар почти выкрикнул последние слова, а потом выгнулся. Артём видел его лицо: он так и не открыл глаза, и брови сошлись на переносице двумя глубокими складками, как от боли. Артём дождался, когда хриплые выкрики и мягкие, будто плывущие судороги прекратятся, а потом вышел — в последнюю секунду его прихватило ещё одной, последней, сильной, от которой Захар застонал сквозь зубы. Потом он рухнул на кровать. Артём лёг рядом, провёл пальцами по до сих пор напряжённому лицу, разглаживая, и поцеловал Захара в искусанные солоноватые губы. — Я страшно этого хотел. Как будто не хватало... — Наверное, мне тоже, — ответил Захар. — Мне показалось… Конечно, может, только показалось, но тебе, вроде... понравилось. — Артём быстро, чуть боязливо прижался губами к полуоткрытому рту Захара. — Или хотя бы не было ужасно. Захар расслабленно и немного стыдливо, застенчиво — неужели он не притворялся, когда делал так? — прикрыл глаза: — Сначала… ну, не очень… — густые ресницы колыхнулись несмело и трогательно, так что Артём потянулся поцеловать Захара в тёмные, нежные опущенные веки. — Хотелось… — Вытолкнуть? — Ага. А потом как-то… не то чтобы понравилось, но нормально. Артём обнял его и прижался всем телом. — Спасибо, — он немного подумал, стоит ли говорить дальше, но потом решился: — Он никогда не делал этого для меня. Захар стиснул его так, что у Артёма рёбра затрещали, а потом сразу же отпустил. — Я на пять сек. До ванной, — пояснил он, вставая с кровати. Артём проводил его взглядом, а когда Захар уже скрылся в коридоре, крикнул: — Если я услышу, что ты там блюёшь, — всё кончено!***
Артём, увидев, что Захар выходит из дома с пакетом угля и решёткой для барбекю, приподнялся в гамаке, опустил солнечные очки на глаза и громко сказал: — Захар, а сделай мне какой-нибудь коктейль! — Чего-чего? — переспросил Захар. — Коктейль! Мне только этого не хватает для полного счастья. Был бы полный релакс. Захар громыхнул решёткой где-то сзади и сказал: — Из чего я его должен делать? — Ну, ты же учился, умеешь... Придумай что-нибудь. — Если ты обещаешь выпить, я тебе смешаю, — через паузу отозвался Захар. — Пина коладу? — Ага, дачный вариант: пиво, ананасовый сок, томатный соус и листик кинзы. Пойду принесу. — Погоди-погоди! — высунулся из гамака Артём. — А кинза органическая? Я должен уточнить. — Кто ж её знает... — Тогда я отказываюсь это пить. Захар опять чем-то гремел, а Артём, вытянувшись в гамаке, закрыл глаза. Было хорошо, спокойно и непривычно: после рабочего дня оказаться за городом. Сильно пахло свежим и терпким травяным соком. Запах был зелёным, так же, как запах мандаринов — оранжевым. Артёму никогда раньше не доводилось стричь газоны, это оказалось интересно, хотя и тяжелее, чем он думал: когда он смотрел, как работали газонокосильщики в парках, это выглядело так, будто работа — не бей лежачего, знай толкай перед собой косилку. Он подстриг половину небольшого дачного участка, хотя Захар и говорил, что пока рановато: отец стриг несколько дней назад. На участке, бывшем когда-то обыкновенным садовым, осталось лишь несколько яблонь, вишен и слив, да кое-какие кустарники по периметру, грядки и теплицы были убраны и заменены широким газоном. Гамак, в котором качался Артём, был натянут между столбиком веранды и одной из яблонь, огромной, цветущей, раскинувшейся вверху нежно-белым плотным пологом. Артём посмотрел на него, втянул влажный травяной воздух — тут было хорошо, зря он отказывался. Они приезжали сюда с Захаром уже второй раз. Тот был прав: лишних глаз не было, на пару участков поблизости хозяева приезжали отдохнуть в выходные, а в рабочие дни дачи пустовали. — Когда станет потеплее, тут все жить начнут, с детьми особенно. Постоянно народ, — пояснил Захар. — А сейчас тишина и покой, только на выходных все приезжают и шашл жарят. В предыдущий раз они приезжали накануне майских праздников — было холодновато, и на ночь они не оставались, а теперь решили попробовать с ночевкой: приехать после работы, поужинать, лечь спать, а утром опять на работу. У Артёма на следующий день была пара в девять сорок, Захар, который на своей стройке чуть ли не сутками пропадал, решил, что может себе позволить и опоздать один раз. — Так принести тебе пива или нет? — окликнул Захар. Артём потянулся и выпрыгнул из гамака. — Нет, не хочется пока, — он подошёл к Захару: — Давай помогу. — Тут подержи. Мангал повело, что ли... Не развалился бы. Надо заколотить эту штуку. Потом они сидели возле жарящегося мяса в раскладных креслах, удобных и больших, почти шезлонгах, потягивали пиво и болтали. Вечер был лениво идиллический, тихий и светлый, словом, такой как надо. Даже ветер вёл себя на удивление прилично: не бросал дым то в одну, то в другую сторону, а ровно дул, гоня клубы дыма вдаль и вверх, в сторону понемногу спускающегося за лес неяркого солнца. — У тебя скоро ведь отпуск? — спросил Захар. — Да, скоро. Но предзащита же как раз… А потом у тебя там всякое. Захар в конце июня должен был на четыре недели ехать в Москву на очередные курсы по строительному менеджменту. Оплачивал «СтройРесурс», но по ученическому договору: после курсов Захар обязан был проработать на них восемнадцать месяцев или же возместить оплату за курсы пропорционально неотработанному времени. — Я больше про выходные думал… — сказал Захар. — А меня разве что в августе отпустят, и то только в самом конце. Можно было бы куда-нибудь съездить, если бы ты отпуск поделил. Папахен даже проспонсировал бы. Частично, конечно. Но стольник бы точно дал. — За хорошее поведение? — До сих пор от счастья отойти не может, что я работу нашёл, — усмехнулся Захар. — И нормальную. — Он до сих пор тебе деньги даёт? — осторожно поинтересовался Артём. — Понятное дело. Мне зарплаты только за квартиру заплатить и даже на еду, наверное, не хватит. Или жрать одну картошку. Он сам предложил, и вообще, и на скататься куда-нибудь. Он с этой своей Динкой собирается в Испанию, меня с собой звал, прикинь? Охуительное предложение! Дина — Артём был отчасти в курсе перипетий личной жизни Леванова-старшего — была всего на шесть лет старше Захара, и когда они в марте ходили все втроём на юбилей какого-то родственника, куча народу подумала, что Дина — с Захаром. Она то жила с его отцом, то ссорилась и уезжала к родителям, то возвращалась сама, то звонила Захару и просила помирить. — А вдруг он женится на ней? Может, братика тебе родят или сестричку, — Артём сделал очередной глоток и встал, чтобы сбрызнуть угли водой. — Не, вряд ли. Он сказал, что больше ни за что. У него, типа, была одна любовь, а остальные так, чтобы койку грели. — Это он про твою мать? — Ага. Артём снова сел. — А она где? Артём знал, что Захар не любит о ней говорить: он всегда уходил от темы и лицо у него менялось и словно бы твердело, так что вопросов про мать он не задавал, но сегодня был лёгкий полупьяный расслабон, и вопрос вылетел сам. — Умерла, — ответил Захар. Лицо опять приобрело какую-то сероватую, каменную твёрдость, а глаза замерли, сфокусировавшись на одной точке. — Э-э… — замялся Артём. — Извини. Я не думал, что… — Да не парься, — не поворачиваясь к нему, махнул рукой Захар. — Давно уже. Больше десяти лет. Я в пятом классе был. — Ну, всё равно… Ты, наверное, не хотел об этом говорить. — Мы дома никогда не говорим. Только бабка, которая отца мать. Она её терпеть не может, до сих пор. Про каждую Дину обязательно скажет, что если бы Юрочке вот такая вовремя встретилась, то он бы не женился на этой… — Это она её так из-за той истории? С армией. — Она ещё до того её не особо жаловала, а потом совсем. Ну и когда она в Москву уехала, там вообще началось. Мать, она… — Захар вытянул ноги и зажал бутылку с пивом между коленей. — Ну, я не знал. Мне сказали, что она от сердечного приступа умерла. А потом, через несколько лет, бабка рассказала, конечно. Не удержалась. Она от передоза умерла. Или не от передоза, а еще от чего-то такого. Выяснять никто не стал. Может, подсунули что-то не то, может, на героин денег не было и ширнулась какой-нибудь дешманской дрянью… Её из притона просто на улицу выкинули. В милиции всем похуй было, конечно, от чего она конкретно загнулась. Отец, наверное, до сих пор не знает, что я знаю. Я ему не говорил. А он о ней всегда так… Как будто не было ничего. — Понятно, почему ты говорить не хочешь, — произнёс Артём, и фраза вышла до смешного официальной, как речи на гражданской панихиде. — Извини. — Да нет, ерунда… Я её почти и не знал. Она уехала, я совсем мелкий был, а потом подсела. Там вся эта тусовка… одни торчки. Сначала синтетика всякая лёгкая типа экстази, потом кокаин и так далее. Работу потеряла, а всё равно сюда не вернулась. Когда мясо поджарилось, и они, предварительно набрызгавшись средством от комаров, сели ужинать на веранде, оба говорили больше и даже громче обычного, стараясь убедить друг друга, что ничего такого не произошло и настроение не было испорчено. Захар на самом деле вряд ли огорчился от упоминания матери в разговоре: ему было не шесть лет, чтобы заплакать от горя в подушку. Дело было в другом. Артём наконец-то понял, что у Захара по-настоящему не было никого, кроме отца. Мать даже в детстве была фигурой номинальной, наверняка любимой, но далёкой. Реальным и близким был только отец, который так и не женился, потому что любил одну-единственную женщину. — Вот! — воскликнул Захар, поднимаясь на ноги. — Слышал, сейчас было? — Что? — Соловей. — Нет, не слышал. — Распоётся, и ещё другие будут. Отец сказал, они им с Динкой всю ночь спать не давали. Артём поморщился: — И нам, значит, не дадут. — Ты неромантичный… Только бы дрыхнуть!***
Артём проснулся среди ночи в щели между двух кроватей, которые они с Захаром сдвинули перед тем, как лечь. Выбравшись оттуда на свою половину, Артём закрыл глаза: в три утра уже было светло, но он уснул бы и так, если бы не соловьи. Когда они ложились спать, пело не меньше пяти птиц, а может, и больше, понять было сложно, но Артём уснул мгновенно — после секса. Теперь соловьёв осталось два: один совсем рядом с домом, второй где-то подальше, и они пели по очереди, словно переговариваясь. Иногда они замолкали, и Артём тут же начинал засыпать, но стоило ему по-хорошему расслабиться и начать опускаться в сон, как соловей снова пел и щёлкал. Захар рядом спокойно спал, но Артёму очень хотелось разбудить его и спросить, когда обычно заканчивается концерт. Захар, судя по рассказам, часто приезжал сюда именно весной и в начале лета, пока купаться было нельзя, и дачников было поменьше. Река была поблизости, но Захар туда не ходил: чистый, незаиленный спуск был только в одном месте, и на маленький насыпной пляж ходили купаться и загорать все дачники. По словам Захара, выглядело это примерно так, как пляжи в Лазаревском: тела, тела, тела плотными рядами. Но всё равно было бы неплохо иногда приезжать сюда просто переночевать: на большее времени не хватало. Захар зашивался на своей работе, Артём на своей. И длинные майские выходные только всё портили: у Артёма проект застрял в горэкспертизе, у Захара тоже что-то стопорилось, простаивало и не ладилось из-за того, что куча организаций, вроде газовиков и энергетиков, отдыхали, как вся страна, а заказчики трепали его и Рябова, как нормальные буржуи, которые не имеют привычки устраивать каникулы посреди года. Захар перевернулся на бок и скатился в зазор между кроватями. Он не заметил этого и продолжал спать всё так же крепко, уткнувшись лицом в пёстрый сгиб покрытого татуировкой локтя. Артём всегда думал, что не может спать с кем-то в одной постели, но с Захаром было, наоборот, уютно и хорошо. И ещё больше Артём любил с ним просыпаться. С Вадимом такого почти не случалось, и даже если случалось — впереди всегда было расписание, надо было куда-то бежать, успевать, что-то делать, приводить себя в порядок. У них с Захаром тоже часто было расписание, но именно Захар всегда говорил: «Да похрен! Я пока тебя не трахну, никуда не пойду!». Секс бывал, конечно, не каждое утро, иногда оба были злыми, невыспавшимися и шли по очереди в туалет на ощупь, не открывая глаз; но когда он был, Артём потом вспоминал чуть не целый день, и, сидя на очередной планёрке, думал, как бы отреагировали остальные, если бы узнали, что всего час назад его имел в зад офигенный, невероятно сексуальный парень, при виде которого Таня, делавшая проекты вентиляции и скандалящая сейчас по поводу пересечений, в которых виновата была, конечно же, не она, а кто-то другой, перестала бы шипеть и выпячивать нижнюю губу и растеклась бы лужицей. Артёма иногда заводило то, что Захар так нравился женщинам. На него самого тоже часто обращали внимание, но Захар был и более раскованным и общительным, и более видным, привлекающим внимание сразу, без долгих вглядываний. Они редко бывали где-то вдвоём, но когда Артём замечал, что на Захара начинает заинтересованно смотреть девушка, то начинал чувствовать лёгкое, покалывающее и немного злорадное возбуждение: Захар был занят, и занят им, и хотелось немедленно увести его куда-нибудь и запустить руку ему в штаны. Артём обычно тихо говорил Захару: «Вас лорнируют» и улыбался; и Захар по этой улыбке не мог не понять, что его сейчас хотят, хотят облизать его член или надеться на него. В последний раз, когда он вместе с Захаром поехал на покатушки, всё было иначе. На Захара там смотрела девушка, приехавшая вместе с одним из его друзей. И заглядывалась она так откровенно, что это заметил не только извращённо и радостно ревновавший Артём, но и Рост. Артём помогал ему разложить на просушку кайт, а девчонка стояла рядом с ними и пялилась на Захара, который — обалденно красивый с убранными волосами и в чёрном с кислотно-зелёными полосками гидрике — бродил по пляжу туда-сюда, разговаривая с кем-то по телефону. Рост взглянул на Артёма и понял, что тот смотрит туда же и замечает то же. — Иногда хочется сломать Захару нос. Для его же блага. — В смысле? — не сразу понял Артём, который вины Захара в случившемся не видел. Тот девушке никаких знаков внимания не оказывал, да и вообще едва замечал. — Чтобы был пострашнее, — усмехнулся Рост. — А то всё время вешаются, надо-не надо. А проблемы потом у Захара. Артём спросил, что за проблемы, но Рост, обычно вообще неразговорчивый, пробормотал что-то и отмахнулся. Догадаться можно было и без объяснений. Кайт был разложен, и Артём пошёл в сторону палатки, мельком взглянув на Захара ещё раз. Его трясло мелкой дрожью, и в груди всё замирало, когда он представлял не обычное — как Захар берёт его, а другое. Захара, в которого входил он сам. Захара, перед которым эта девчонка и с десяток других с удовольствием раздвинули бы ноги, мокрого от пота и стонущего под ним. С того самого первого раза они пробовали наоборот лишь однажды. А о том разе даже не заговаривали, будто его и не было. Артёму понравилось — хотя он и не мог по-хорошему расслабиться до конца, всё время чувствовал себя скованным боязнью причинить боль — но быть снизу ему всё же нравилось больше. Ему было невыносимо сладко чувствовать в себе член Захара и шататься, цепляясь за кровать, под его сильными, грубоватыми ударами. В один из вечеров Захар приехал поздно ночью, усталый, с воспалёнными, красными глазами, по колено забрызганный глиной, и сказал, что было какое-то ЧП на стройке. Когда Артём начал расспрашивать, он только сказал, что всё обошлось, и ушёл отмываться. Он даже не стал разогревать ужин — положил шницель на кусок хлеба, быстро сжевал, запил молоком и упал на кровать, тут же закрыв глаза. Артём пока спать не собирался, и хотел уйти в другую комнату, чтобы не мешать, когда Захар попросил: — Останься, а? Артём сел рядом. — Я так заебался. Адище, самый настоящий… А Рябов ногу сломал. — Где? На объекте? — Нет. В выходные. Он в футбол играет, у них там команда. Вместо него Багатуров, ни хера не понимает. Только бегает и орёт, что я бы сделал вот тут так, а не как Рябов, и почему Рябов его не слушал… Когда надо что-то решать, сразу в отказ: я это не делал, я это не знаю, это без меня. Сука! — Захар ненадолго привстал, а потом опять упал на подушку. Артём взял его руку и погладил. — Наладится всё. Это первый день такой… Захар вздохнул и покачал головой, словно не веря в обещания, потом его пальцы сжались, обхватывая ладонь Артёма. — У меня были на тебя планы. — Ложись лучше спать, — усмехнулся Артём. Ему было всё равно, будет секс или нет: Захара он уже три дня как не видел, и рад был, что он вообще пришёл. Вечера без него были пустыми и унылыми. Взгляд у Захара был странный: плывущий и мутноватый, словно с задумчивой плёнкой поверх. — Трахни меня, — попросил вдруг Захар. — В смысле… — В смысле выеби меня, — Захар покачал головой: — Я ничего не могу. Ни-че-го. — Будет нечестно пользоваться твоей беспомощностью, — пошутил Артём, у которого на деле встало после первых же слов. — Я переживу. — Я хочу, чтобы ты был сверху, — уверенно произнёс Захар. У них получилось лучше, то ли оттого, что Артём не так переживал, то ли оттого, что уставший, наскакавшийся за день Захар был на удивление расслаблен и податлив. Артём заулыбался этим воспоминаниям. Он думал, что такие случаи будут редкими и дальше, и стоило хранить их и перебирать в памяти, как сокровища. Он вдруг понял, что соловьи замолкли. Он закрыл глаза, завернулся поуютнее в одеяло, пахнущее каким-то дачным, чуть пыльным запахом, и какое-то время вслушивался, ожидая очередной предательской трели, но никто больше не пел. Он не заметил, как уснул, а проснулся он от того, что кто-то мягко поглаживал его член и мял яйца. Артём сначала даже не понял, что это происходит на самом деле, подумав, что в голове до сих пор крутятся обрывки сна — и это было странно: снилось ему что-то про магазин, где он выбирал и ронял с полок какое-то печенье, и очереди в кассу. — Захар… — прошептал он, кладя руку на склонённую над его членом голову. Гладкие волосы казались прохладными, и Артём стиснул их со всей силы, когда Захар пощекотал языком расщелину на головке. — Решил мне отсосать с утра пораньше? — спросил Артём, сдвигаясь по простыне ближе и шире разводя ноги. — Нет, я хотел тебя красиво разбудить, а потом оттрахать, чтобы полдня сидеть не мог.***
Машину пришлось оставить у поворота: после него, между двумя заборами, шла неширокая бетонка, на которой две средние легковушки расходились с большим трудом, а на его паджере и думать было нечего протиснуться мимо оставленного возле дома «транспортера». Если бы он ехал на дачу на день, вызвал бы хозяина и попросил отогнать машину, но ему туда надо было буквально на две минуты — забрать записную книжку. В ней контактов было гораздо больше, чем в телефоне, а помимо этого и ещё куча всего важного: куда и когда заехать, кому из клиентов к какому числу что обещано, кто из работников взял аванс… Он привык, что блокнотик был всегда под рукой: вчера его очень не хватало, а на рабочем столе и в карманах к концу дня скопился с десяток записок, которые терялись и путались. К тому же он помнил, что двенадцатого числа к нему кто-то должен был подъехать от Сергея Леонидовича, а кто и во сколько — убей не помнил, хотя число ещё с майских праздников крепко засело в голове. Поэтому на следующий день пришлось поехать на дачу. Он точно знал, где оставил записную книжку: вечером, когда стало прохладно, он накинул старую флисовую толстовку Захара — первое, что попалось в прихожей под руку, и как раз ему кто-то позвонил. Он записал всё в блокнот и вместе с ручкой сунул в карман. Промучившись день без записей, Леванов решил, что завтра с утра до работы рванёт на дачу. Обогнув «транспортер», он увидел, что на их участке стоит машина Захара. Неожиданно… Что ему тут делать? Раньше, когда Захар ещё не жил отдельно, он сюда девок возил, потрахаться. А сейчас смысла не было, разве что просто приехать свежим воздухом подышать, шашлычок замутить. Леванов отпер калитку ключом, а дверь в дом оказалась незапертой — очень на Захара похоже. Он ещё на веранде услышал доносящиеся со второго этажа голоса, то ли громкие разговоры, то ли смех, а потом, чуть вслушавшись, различил ритмичные поскрипывания кровати. Значит, Захар с девушкой прикатил… И ведь надо было ему как раз в это время сюда приехать! Дверь с веранды Леванов открывал тихонько: решил не звать Захара и не говорить, что приехал. Захару-то наверняка всё равно, а девчонка может засмущаться. Вдруг приличная… Толстовка висела прямо у входа, и Леванов уже потянулся к ней, когда, после десятисекундной паузы, сверху вновь раздались стоны. Он, хотя от этого было и смешно, и стыдно, невольно вслушался. Захара слышно почти не было, а вот у девчонки оказался на удивление низкий, немного хриплый голос. Ему потребовалось ещё несколько секунд, чтобы понять, что это не могла быть девчонка… Что эти «Хорошо, Захар, как хорошо… Ещё, ну!» выкрикивал парень. То, что он почувствовал было невозможным и страшным. Даже злости не было, только страх и какая-то мутная, грязная тоска. Он один раз чувствовал такое, только не наяву, а во сне. Захар тогда заканчивал школу, и Леванову приснилось, что какая-то женщина его и Веру — Вера во сне была жива и была рядом — предупредила, что Захара никуда в этот день нельзя отпускать, что если отпустят, то потом найдут в реке утонувшим. Захар спал в своей комнате, а они с Верой сидели на кухне и смеялись, не верили в предсказание — куда он мог деться? Они же всё время с ним. А потом они оба вышли в коридор и увидели, что дверь в его комнату закрыта неплотно и сквозь щель льётся свет. Он бросился туда: в комнате в кресле спала няня — никакой няни у них никогда, конечно, не было, но она каким-то образом оказалась в детской и спала — а маленькая кроватка с высокими бортами стояла пустой. Он ещё успел удивиться, почему такая кровать, Захар в ней даже скрючившись не поместился бы, но там, во сне, тут же стало всё равно. За спиной плакала и кричала Вера, а он сам бросился к входной двери, тоже открытой, побежал вниз, а потом проснулся, от жуткого леденящего страха, настоящего ужаса, которого он, наверное, не испытывал больше никогда в жизни, потому что понимал, что та женщина была права, и они теперь не увидят Захара живым, что его больше никогда-никогда не будет. Он увидел вдруг обувь слева от коврика. Две пары кроссовок: серые Захара и белые с синим ещё чьи-то, почти такого же размера, а может, и такого же. И вот тут, при виде этих кроссовок, в нём, словно динамитная шашка, рванули злость и ненависть. И непонимание. Как такое могло быть? Ведь были девушки! Всю жизнь были толпы девчонок. Еще недавно Инна эта была… Как это может быть? Захар не мог, не мог… Леванов бросился к лестнице через прихожую. Вытащить из-под Захара этого пидора, эту гниду, избить, измесить в фарш. Он не знал какое лицо у этой твари, но уже видел как оно лопается от его ударов, брызжет кровью, как хрустит под кулаком нос… Леванов вдруг понял, что руки у него трясутся. Он привалился к перилам. Сердце даже не билось — тряслось в груди от беспрерывных частых ударов. — Захар, хорош уже вынимать! — тварь задыхалась и довольно смеялась. — На работу опоздаем… Если ты ещё раз выйдешь… Фак! Если ты ещё… Блядь, если ты… — Что, слова кончились? — послышался голос Захара. Кровать скрипела и громыхала, Захар и тот, другой, стонали в два голоса, и Леванов, несмотря на ненависть и отвращение, чувствовал, что у них там жарко, что ебутся они горячо и сладко. И от этого делалось особенно жутко. Они иногда что-то говорили друг другу, но теперь слов было не разобрать, так плотно они были перемешаны со стонами и выдохами. Леванов, которого внизу лестницы от этих криков буквально парализовало, стиснул перила обеими руками. — Сука, сука! Хуесос грёбаный! — он говорил почти в полный голос, не боясь, что его услышат. — Я… Я тебя… Я тебя достану. Он развернулся и пошёл назад к дверям. Если его жизнь чему и научила, так это тому, что в таких ситуациях не надо рубить с плеча — можно за минуту таких дел наворочать, что потом пять лет не разгребёшь. Ему хотелось, очень хотелось забежать наверх, скинуть на пол, врезать по яйцам и пинать, пинать, пока шевелиться не перестанет… Но так не выйдет, он знал: там был Захар. Защищать бы кинулся. Вот же балбесина, только стоит из виду упустить, как вляпается! А этот педрила наверняка и рад подставиться. Шалава… — Да убери ты руку…— неожиданно отчётливо выговорил Захар. — Я хочу… — потом опять стало непонятно. — Артём… Артём, я всё равно тебя дотрахаю до… Он едва не запнулся о кроссовки, когда выходил, вернее, выбегал… На веранде он опомнился, стряхнул со лба пот и вернулся назад — забрать блокнот. Артём, значит… Хорошо. Запомним. Записывать не потребуется. На всю жизнь запомнилось. Он ещё минут пять сидел в машине, приходя в себя и решая, как поступить. Пока он всё сделал правильно. Если бы поднялся на второй этаж, то наворотил бы дел. Так и сесть можно за тяжкие телесные. Или за убийство. Сейчас ему уже казалось, что не так важно разделаться с пидором, как отвадить от него Захара. Лучше бы он в армию ушёл! Зря отмазал, зря… Сначала год без дела болтался, потом три курса отучился и опять год проимел, в каком-то кабаке тарелки подносил. Надо было отправить служить. Денег бы сэкономил кучу, а Захарка, может, поумнел бы, не взбрело бы в дурную башку мужиков в жопу пялить… А если сейчас отправить? Не платить за следующий год, а с полковником легко договориться, чтобы сразу сыночка цапанули, как отчислят. И услали чтоб подальше, на Сахалин куда-нибудь. Нет, не прокатит. Это ещё до осеннего призыва ждать, а всё лето он, получается, будет тут? Будет пидора своего драть? Нет, так не пойдёт, к тому же Захар работает, вдруг наскребёт семьдесят тысяч на следующий год? И это всё равно раньше осени не провернуть… А сейчас-то что делать, сейчас?!