До несвиданья

      На работе пришлось торчать до половины девятого вечера. Утром Артём принимал досрочный экзамен у нескольких студентов, один из которых не согласился на тройку автоматом, и пришлось выдавать ему билет, а потом слушать ответ. Едва Артём разделался со студентами, как его поймал научрук, с которым он задержался ещё чуть ли не на час. А на работе ему нужно было кровь из носу до завтрашнего утра сдать квартирографию по новому дому и подготовить изменения в проект: покупатели, бравшие сразу две большие квартиры, хотели перепланировать их на этапе строительства. Людей, купивших пол-этажа и готовых заплатить двенадцать миллионов, было велено облизывать со всей тщательностью, и если бы Артём затянул с перепланировкой, ему бы потом голову с плеч сняли.       В хорошую погоду Артём обычно ходил домой пешком — двадцатиминутная прогулка давала отдых голове, но в девятом часу гулять не было никакого желания, и Артём поехал на автобусе.       Вечер был прохладным и по-осеннему тёмным, не скажешь, что вторая половина мая. Дворы уже опустели, хотя обычно весной и летом дети носились там чуть ли не до десяти вечера; только маленькая компания подростков толклась на детской площадке. Девчонка в чёрных джинсах и розовой толстовке уселась на качели, и они от каждого движения тонко скрипели, а стоило ей качнуться чуть выше, как к скрипу добавлялся жутковатый металлический лязг.       Артём порадовался, что во двор у него выходит только кухонное окно, и свернул к своему подъезду.       На скамейке кто-то сидел, Артём не обратил особого внимания кто, потому что как раз в этот момент на ходу пытался достать ключи из бокового кармана рюкзака. Он уже дошёл до крыльца, когда его окрикнули:       — Эй!       Артём обернулся, приготовившись сказать, что не курит, и увидел, как высокий загорелый мужчина вскакивает со скамейки и почти бежит к нему. Артём испугался, хотя и не успел сообразить, чего именно. Он отпрянул к двери подъезда и сжал одной рукой ключи, другой лямку рюкзака, где у него лежали ноутбук и бумажник. Мужик — он за доли секунды сумел это всё заметить — не был похож на человека, который чуть не среди бела дня грабит людей у подъездов. Одет прилично: светлые брюки и тёмная рубашка, плотно натянутая на толстоватом животе, в руках ключи от машины.       — Разговор есть, — сказал мужик, останавливаясь рядом так же резко, как вскочил только что со скамейки, и добавил, словно выплюнул: — Артём.       — Вы кто? — Артём больше не сжимал так сильно рюкзачную лямку.       Он никогда этого человека раньше не видел. Совершенно незнакомый чувак: мясистое, но в целом приятное лицо со светлыми глазами, русые волосы с двумя длинными залысинами по бокам, выгоревшие брови, возраст — явно за сорок, ближе к пятидесяти, наверное. Мужик сказал всего три слова, но тон был уверенно-хамоватый, с подсознательной готовностью или наехать, или дать отлуп; так разговаривали охранники в магазинах и маршрутчики, даже когда старались быть вежливыми.       Мужик угрожающе усмехнулся:       — Я отец Захара.       — Захара? — переспросил Артём, инстинктивно делая вид, что не понимает, о чём речь. Притворяться было бессмысленно: отец Захара мог прийти к нему по одной только причине — он всё знал, но отрицание сработало как рефлекс, как отдёргивание руки от горячего.       — Да, Захара, — ощерившись подтвердил мужик. — Захара Леванова, с которым ты, педрила, ебёшься.       Артём застыл на месте, беспомощно втягивая воздух.       Выражение «земля уходит из-под ног», оказывается, было удивительно точным. Артёму хотелось схватиться за что-то или опереться, потому что он чувствовал себя так, словно висел над бездонной пустотой. Это было неожиданно и страшно, даже несмотря на то, что этот мужик — нет, теперь уже не просто мужик, а Юрий Леванов — пока вообще ничего толком не сказал и не объяснил.       — С чего вы взяли?       — С того! — рявкнул Леванов. — Знаю, что он тебя пялит.       Качели оглушительно звонко лязгнули. Во дворе были и другие звуки: голоса, доносившиеся из окон, смех подростков у качелей, шум машин с улицы, шорох качаемых ветром ветвей, но Артём их не слышал. Мир срезался, сократился до стоявшего перед ним Леванова и этого жуткого, клацающего, как пружина капкана, лязга.       — Так, слушай, если не хочешь проблем, на работе там, или в университете, да и вообще по жизни… — Леванов говорил с нескрываемой агрессией, но очень спокойно, монотонно, как лекцию читал. — Короче, если не хочешь проблем, к Захару не подходи, понял? Вообще никак. Не разговаривай даже, — Леванов толкнул его рукой в плечо. — Ты понял, обсосок?       — Захара-то спросили? — Артём глядел Леванову прямо в сузившиеся, стекленеющие от злобы глаза.       — Хули мне его спрашивать? Я с тобой разговариваю! Узнаю, что ты опять с ним — а я узнаю — ты, блядь, серьёзно пожалеешь. Тебя живым не найдут!       Артём, не сводя глаз с Леванова, как не сводят их с рычащей, но пока не нападающей собаки, повернувшись боком, почти что на ощупь нашёл замок домофона и приложил к нему таблетку.       — Не надо мне угрожать… — он рванул дверь на себя.       Леванов схватил его за руку:       — Нет, ты понял меня?! Ты понял? Я тебя урою… Если ещё раз ты…       — Руки убрал! — Артём отпихнул Леванова от себя.       Тот — неожиданно — послушался: убрал руку, а потом оскалился и вытер ладонь о светлую штанину:       — Пидоросня… — Он снова уставился на Артёма. — Только попробуй Захару сказать, что я приходил. Сам, по-тихому сольёшься. Только скажи ему, рискни, бля, жизнью… Я тогда твою жопу голыми руками разорву! Куда? Я не поговорил ещё с тобой!       — Я поговорил! — Артём рванул в подъезд.       Дверь на тугом доводчике закрывалась медленно, и тянуть её на себя было бесполезно.       Артём боялся, что Леванов забежит в подъезд вслед за ним, но тот остался снаружи.       — Ты понял меня, хуесос? Понял? Откроешь, бля, свой поганый рот…       Артём уже не слышал дальше — он бросился по лестнице наверх.       На площадке первого этажа дверей в квартиры не было, только два ряда почтовых ящиков, и Артём остановился там. Лицо горело огнём, а спина под свитером покрылась потом.       — Пиздуй-пиздуй! Далеко не убежишь! — крикнул Леванов в узкую щель перед тем, как дверь захлопнулась, громко щёлкнув магнитом.       Артём убрал со лба приклеившиеся на пот волосы и потянулся в карман за телефоном — позвонить Захару, но тут же передумал. Сжимая телефон в руке, он начал подниматься по лестнице.       То, что он чувствовал, нельзя было назвать страхом. Это была самая настоящая паника. Испугали даже не угрозы, а то, что отец Захара знал. Кто-то посторонний знал. Они с Захаром так и так ходили по краю, встречаясь слишком часто, но раз за разом им это сходило с рук, и они привыкли думать, что и на следующий прокатит… Не прокатило. Они где-то прокололись. Или Захар прокололся.       Артём, не снимая обуви, пробежал на кухню, чтобы посмотреть, не стоит ли до сих пор отец Захара под окном.       Леванов был там и разговаривал по телефону. Лица его не было видно. Потом он, не переставая говорить, пару раз подбросил в руке ключи от машины и нажал кнопку на брелоке. Одна из машин на парковке — чёрный внедорожник, у которого Артём из окна видел только крышу и кусок задней двери, — отозвалась, беззвучно мигнув фарами. Леванов бодрой, довольной походкой направился к машине, сунув телефон в висевший на брючном ремне чехольчик.       Артём отошёл от окна и сел на табуретку. Он чувствовал, как постепенно, начинаясь с ощущения лёгкого давления, подступает головная боль. Он знал, что тяжесть во лбу и висках скоро вызреет и начнёт пульсировать, раскалывая голову на части. Он встал и достал с верхней полки навесного ящика жестяную коробку с лекарствами.       Для начала он принял аспирин, зная заранее, что он не поможет, и всё равно через час придётся брать что посильнее, «Нурофен», например.       Он смотрел, как поднимаются от таблетки пузырьки, и думал, что теперь делать. Он так же чувствовал себя в первые дни после смерти Вадима: не знал, что делать. Чувствовал себя рыбой, выброшенной на песок. Когда сложности случались на работе, решение было простым: работай, пробуй, исправляй ошибки, рано или поздно ты сделаешь всё, как надо. Сейчас он никак не мог повлиять на ситуацию.       Откуда Леванов узнал? Неужели Захар? Нет, Захар сам себе не враг, он боится не меньше него самого. Они просто где-то прокололись.       Но это не имело значения теперь: главное — что делать дальше. Отец Захара мог испортить ему жизнь, и очень сильно, даже без обещанного рванья жоп. Если у Леванова были ещё и доказательства, фото, к примеру, это могло стоить ему и работы, и учёбы, и карьеры вообще, в неопределенном будущем. Единственное, что утешало: Леванов не станет подставлять Захара. Артём был уверен, что он не сделает ничего, что навредит сыну.       Может, этим его и шантажировать? Если пошлёшь фотки на работу, всё расскажу про Захара. Артём понимал, что никогда этого не сделает, но ведь Леванов этого не знает, не знает, как он безумно втрескался в его сына…       А у них так мало общего во внешности. Есть что-то родственное, но совсем немного. От отца у Захара только овал лица и крепкий, мужской подбородок, и в глазах проскальзывает знакомое — но если вглядываться, то ни за что не угадаешь что: и цвет другой, и форма, и посажены они у Захара не так глубоко, и брови не те… Эти красивые гнутые брови, тёмные глаза и ресницы, тонкий нос — всё от матери, наверное. Совсем другая порода, более яркая, южная, острая.       Захару Артём так и не позвонил: протупил весь вечер перед телевизором, хотя и были планы кое-что сделать по работе. Потом он долго не мог уснуть, и даже переставил будильник на час позднее — бассейн с утра можно было и пропустить.       Он без всякого будильника поднялся в пять утра, проспав чуть больше четырёх часов, а в бассейне потом уплавался до изнеможения, так что потом, в маршрутке до работы, чуть не уснул.       Возле входа в офис он остановился и огляделся: из чёрных внедорожников рядом был только директорский крузак. Артём достал телефон из кармана и набрал номер Захара. В перерывах между гудками он так же отчётливо, как если бы они доносились из телефонной трубки, слышал: «Откроешь, бля, свой поганый рот»…       — Тут планы поменялись, — начал он, когда Захар ответил.       — Не можешь сегодня?       — Могу, но не у меня дома. Давай где-нибудь в другом месте, в кафешке.       — Неожиданно, но ладно, давай в кафешке. Может, в «Коль»?       — Ага, в пятницу вечером ждут нас там… А сидеть за стойкой не хочу, — для их разговора отдельный стол подошёл бы больше.       — Да вообще не проблема, — заявил Захар. — Устрою.

***

      Захар не обманул: вечером у них был столик в забитом до отказа «Коле», да ещё и в самой лучшей его части, подальше от стойки и пятачка, где играли музыканты. Тут было спокойнее. За стеклянными дверями, правда, находился зал, где собирались болельщики и где в дни матчей ор стоял такой, что перекрывал музыку, но сегодня игр не было, и в этом углу было тихо.       Артём сел так, чтобы видеть вход в ресторан, и постоянно поглядывал туда.       — Ждёшь кого-то? — спросил Захар, аккуратно снимая с вилки оливку из салата.       — Я не жду, то есть… — Артём отодвинул от себя тарелку с чесночными сухариками, на которые сразу накинулся, но не от голода, а от нервов. — Захар, ко мне вчера твой отец приходил.       Захар выпрямился и тряхнул головой. Лицо было не столько напуганным, сколько неуверенным, словно он думал, что неправильно расслышал в шуме, и вот сейчас всё разъяснится.       — Что? Какого вообще хрена?       — Ну, не приходил… Он у подъезда ждал, когда я с работы шёл и… Ну, он меня типа… заловил.       Захар, опершись локтями о стол, уронил лицо в ладони, а потом повёл по ним вокруг головы, убирая волосы назад. Губы он стиснул так, что они побелели, а на щеках, наоборот, проступили розоватые пятна. Он не был спокоен внутри — Артём по глазам видел, но был спокоен снаружи, как будто давно был к этому готов и даже, в отличие от Артёма, знал, что делать.       — Откуда он узнал? — спросил Захар глухим, изменившимся голосом.       — Я не знаю. Он не говорил. Мы… Это было быстро, — Артём виновато опустил голову. Он не чувствовал за собой никакой вины, но когда видел Захара таким: напуганным, но всё равно хорошо держащимся — то невольно думал о том, что сделал его простую и хорошо устроенную жизнь сложнее, запутаннее, даже опаснее. — Он только сказал, чтобы я больше не смел к тебе подходить. И ещё угрожал.       — Угрожал?       — Да… Что уроет, что меня живым не найдут.       Захар крутил волосы сзади, и лицо по-прежнему было каким-то странно спокойным, отсутствующим.       — Мы попали… — сказал он так тихо, что на фоне шума Артём едва расслышал. — Не хило так попали. — Он покачал головой. — Что делать теперь? Я… я не знаю. Блядь! — он ударил обоими кулаками по столу.       Артём придержал рукой подпрыгнувший стакан:       — Делать, как он говорит? — это было утверждением, но прозвучало боязливо и неуверенно, словно робкий вопрос.       — Нет, Артём, нет! Это не вариант — не видеться. Я… — Захар смотрел на Артёма с отчаянием и сожалением, с искренностью, словно ножом резанувшей на фоне недавнего напускного спокойствия. — Давай, мы… давай подумаем, подождём. Мне надо подумать.       Захар махнул рукой пробегавшему мимо официанту и попросил принести виски, не важно какого.       — Ты будешь? — спросил он Артёма.       — Нет, — покачал тот головой.       — А мне надо. Пиздец какой-то… И я сам виноват. Как будто знал, что это рано или поздно случится, — Захар обвёл глазами зал. — Ты поэтому домой к себе не пустил, да? Думаешь, что следит?       — Ну следит и следит. Вроде ни жарко, ни холодно, но… Всё равно херово от этого.       — Мне он ни слова... Честно, Артём, ни слова не было на эту тему! Всё как обычно… Ни хуя не понимаю!       — Он сказал, чтобы я тебе ничего не говорил. Как я понял, я должен был слиться по-тихому. Он думал, я испугаюсь и так всё и сделаю…       — А ты не испугался? — посмотрел на него Захар.       — Сначала да, заочковал. Он же может пойти на работу и в универ, но потом подумал… Он этого не сделает, потому что тогда и тебя подставит.       — А другое, что живым не найдут? — Захар наклонил голову и пристально всматривался Артёму в глаза. — Тоже не боишься?       — Ну… Не знаю, все так говорят: живым не найдут. Выражение такое. Ты же не думаешь, что он на самом деле… Просто хотел припугнуть.       Захару принесли виски, и он пару секунд смотрел сквозь стакан на свет. Выпив, Захар поморщился и закинул в рот сухарик. Артём ничего не говорил: он знал, как актёр, хорошо изучивший сценарий наперёд, что сейчас реплика Захара, и ждал, что тот скажет.       Захар перегнулся через стол:       — Он может. Я серьёзно, Артём. Он может что-нибудь сделать… Не сам. Найдёт кого-нибудь, — Захар откинулся назад и опустил глаза. Голос у него был пристыженным и виноватым. — Он такой, понимаешь… Он может.       Артём молчал несколько секунд, глядя на Захара. Тот глядел в ответ, ожидая теперь его реплики.       — Ты думаешь, что он… — Артём вопросительно наклонил голову. — Вот за то, что я не послушался его и встретился с тобой…       — Я не говорю, что обязательно… Я просто знаю, что может. Он не испугается. И если он решил, то не свернёшь. И у него есть знакомые, — Захар заговорил быстрее: — Через них всё что угодно можно… Наверное. Я не знаю точно. Это такой бизнес. Раньше все автосервисы, стоянки под кем-то были, ну, братва всякая. Да и сейчас… Надо уметь договариваться с ними. Если не договоришься — раз, и сгорел твой сервис. Он из-за этого не напрягал меня, не просил помогать: меньше знаешь, крепче спишь. Не хотел, чтобы я в это лез.       — Значит, мы будем послушными детками? — выслушав, спросил Артём, пока в груди, шипя и прожигая плоть, что-то накалялось, какая-то тонкая, жгучая нить.       — Я пока не знаю, — Захар прикусил губу. — Я же сказал… Надо подумать. Я пока не знаю, не могу ничего придумать… — заметив немигающий взгляд Артёма, он добавил: — А ты можешь? Ты что предлагаешь?       Артём покачал головой. Ничего. Он, как и Захар, ничего не мог предложить. Хотелось лишь замереть и не шевелиться, потому что любое неверное движение могло вызвать лавину.       Он наклонился вперёд и тихо, словно не надеясь на заглушающий слова шум разговоров и музыки, произнёс:       — Я не хочу, чтобы всё так кончилось. Захар, я… — он набрал воздуха в грудь, хотя и не был уверен, что сможет сказать это всё: что он не хочет лишаться Захара, его редких приездов, секса с ним, сна в одной с ним постели, его дурацких шуток, ворчания за ноутбуком, привычки лезть к нему в душ, свежего запаха шампуня от волос, даже бесящих остатков зубной пасты в умывальнике — ему всего этого будет отчаянно не хватать. Он всё это любил, и каждый момент, каждая мелочь, словно осколок стекла в калейдоскопе, вставал на своё место, образуя сложный и загадочный узор, и горел тёплым, идущим изнутри светом.       Артём так ничего и не сказал, потому что Захар положил свою руку на его ладонь. Он несколько секунд смотрел на неё удивлённо и испуганно, а потом вытянул пальцы.       — Не надо, — он огляделся по сторонам, высматривая, не заметил ли их кто.       — А что такого? — пожал плечами Захар. — И всем плевать.       — Не всем.       Они долго ещё разговаривали, перебирая варианты и решая, что им делать. Ничего хорошего не придумывалось: Артём мог уехать, если не сейчас, то по крайней мере после окончания сессии и предзащиты, а Захар был привязан и к университету, и к работе, на которой у него сейчас открывались перспективы продвижения, и к отцу. Артём даже не предлагал ему бросить всё и бежать. Захару нужно было бы бросить слишком много.       Артём думал, что бы сделал он сам, если бы ему, недоучившемуся один курс, Вадим вдруг предложил бы бросить всё и с голой жопой уехать в другой город, возможно, на другой конец страны. Возможно, он бы согласился… Но только потому, что мог до определенной степени положиться на взрослого и умеющего заработать Вадима. Но он-то Вадимом Гордиевским не был, и с таким, как он сам, он бы никуда не поехал… Наверное. Артём не знал точно.       Он не хотел, чтобы Захар выбирал между своим отцом и им. Это тяжёлый выбор, тем более, когда ты любишь отца и знаешь, что он любит тебя, когда между вами есть связь. Артём был уверен, что произойди такое с ним, проблем не будет: его отец не захочет его больше видеть. Даже выбора делать не придётся. А вот отец Захара не собирался от него отказываться, он согласен был закрыть на всё глаза, если Захар вернётся к нормальной жизни. Артём не знал наверняка, но почему-то думал, что Захару он ни слова не скажет, ни разу не упрекнёт и сделает вид, что ничего не было, если не будет больше никаких «пидоров». Артём не был уверен, что сам мог бы «кинуть» такого отца. Человека, который воспитывал, заботился, учил, пытался, как мог, сделать человека, многое вложил и продолжал вкладывать… И даже сейчас продолжал заботиться. Грубо, бесцеремонно, жёстко, не считаясь с желаниями, но он по-прежнему заботился о своём ребёнке.       Захар опустил глаза и долго и бессмысленно тыкал вилкой в салат, прежде чем ответил — вопросом на вопрос.       — А ты что, готов рвануть? Вот так?       — Наверное, нет. Пока нет.       — Со мной так же. И не думай, что это из-за денег и учёбы, — Захар поднял на него глаза. — Проблема, конечно, но можно выкрутиться. Я просто… ну…       — Не готов жить с парнем, потому что ты не гей? — спросил Артём.       Захар быстро огляделся, потому что Артём произнёс это враждебно-громко.       — Ты тоже не спешишь никому рассказывать! — злым полушёпотом прошипел Захар, бесясь, что его опять прижали к стенке.       — Я тоже не готов, но я знаю, кто я и чего хочу, — Артём улыбнулся с лёгким вызовом во взгляде.       — Я знаю, чего хочу, — твёрдо произнёс Захар. — Я хочу тебя, и мне больше никто не нужен. Я люблю тебя. Но почему это не может быть между нами? Только для нас двоих?       — Может. Я согласен. Для нас двоих. Скажи, где и как. Рискнёшь сейчас поехать ко мне?

***

      Когда Артём подошёл к отведённой под экзамен аудитории, то сразу нашёл в толпе Захара. Тот сидел на подоконнике вместе со своим одногруппником, и они что-то читали по одной тетради, наверное, готовились к следующему экзамену, потому что свой Артём ставил автоматом, по результатам работы за семестр. На Захаре были светло-серые узкие брюки и рубашка винно-красного цвета. Волосы были собраны на затылке, а лицо и шея с прошлого раза загорели ещё сильнее, став тёмно-золотистыми.       Он не видел его почти две недели. Захар, Захар… Яркий, заметный, заставляющий взгляд остановиться — даже если бы он не был его любовником.       Когда Артём сказал, чтобы по одному человеку от каждой команды занесли зачётки, Захар тут же спрыгнул с подоконника.       В очереди он оказался четвёртым, и всё то время, пока Артём расписывался в ведомости и зачётках первой команды, сверлил его взглядом. Когда Артём откладывал очередную зачётку в стопку, он мельком оглядывал передние парты, и каждый раз замечал, как смотрит на него Захар — упрямо и расстроенно.       Когда он подошёл к столу и положил перед Артёмом зачетные книжки, тот даже не решился поднять глаза. Он видел лишь ладони Захара и маленький кусочек татуировки, вынырнувший из-под рукава. Он теперь знал её всю, каждый изгиб рисунка, каждый блик на металле, делавший рисунок таким реальным, каждую чешуйку на когтистой лапе… Он помнил, как эта рука двигалась, когда Захар дрочил ему, как расслабленно лежала поверх одеяла, когда Захар спал…       Артём дёрнул зачётки на себя, отрывисто произнеся:       — Пока сядьте.       Они с Захаром вновь встретились взглядами.       Такое бывало и раньше. Артём не мог себе позволить «узнавания» — на него смотрело несколько десятков человек, а Захар иногда чуть заметно улыбался, обычно одними глазами, которые становились блестящими, опасно-счастливыми и более тёмными. Артём всегда быстро отворачивался — боялся, что выдаст себя, что притянется этим взглядом и не сможет оторваться. Захар просто смотрел на него, а у него в животе и в паху напрягалось и теплело, и приходилось кусать себя за щёку или срочно думать о чём-нибудь другом, а не о том, что один из студентов трахает его.       — Всё? — спросил Захар, когда Артём протянул ему стопку.       — Да, всё. Можете идти.       Захар немного потоптался у стола, словно хотел сказать что-то ещё, но его быстро оттеснил следующий студент, подошедший с зачётками.       Стоило Захару выйти, как из-за двери донеслись крики, визг и смех. Артём повернул голову в ту сторону.       Вот и всё. До свиданья, Захар. И будет ли оно, ещё одно свиданье? Семестр заканчивался и вместе с ним их неизбежные встречи.       Артём надавил кончиками пальцев на глаза.       Они с Захаром — двое взрослых людей. Хорошо, относительно взрослых: Захар финансово зависит от отца. И тем не менее, они позволяют помыкать собой, позволяют указывать, видеться им или нет друг с другом, боятся, сидят, поджав хвост… И дело не только в деньгах. Захар один год дотянул бы и сам или с его, Артёма, помощью. Дело в страхе.       Артём каждый день просыпался с мыслью, что сегодня отец Захара может позвонить на работу или выложить какие-нибудь фотографии — вдруг они у него были? Почему ему не повезло родиться в этой стране, в этом городе? Где-нибудь в Европе или Штатах его жизнь тоже не была бы усыпана розами, но можно было хотя бы не опасаться, что тебя выпрут с работы, если узнают, что хотя бы часть родственников от тебя не отвернётся…       С Захаром они созванивались почти каждый день, но разговоры были всё о том же самом: о том, что ни один из них не рискнёт что-то предпринять. Если в первые дни Захар ещё рвался поговорить с отцом, а Артём его останавливал, помня об угрозах, то теперь речь об этом уже не заходила. Они пытались переждать бурю и спустить всё на тормозах… Артём не был уверен, что это сработает. Не тот случай.       Последними с зачётками подошла группа с проектом, сделанным на отъебись. Артём на прошлой неделе нашёл в нём кучу ошибок и вернул на исправление; два дня назад проект снова прислали, неумело замаскировав нестыковки в размерах и убрав пересечение труб, просто увеличив толщину стены чуть ли не до двух метров и сместив каналы внутри неё. Артём всё это видел, как видел и то, что над проектом работало по сути дела трое: девочка с архитектуры и два парня с ПГС, балбесы с инжиниринга и с теплогазоснабжения с большой вероятностью не сделали вообще ничего. Понять это было просто: надо было лишь позадавать вопросы по проекту и поспрашивать, какими функциями софта студенты пользовались. Пятёрки трём работавшим Артём поставил не за качество, а исключительно за старание, остальным обещал поставить трояки, если они переделают свою часть проекта. Провозился он с ними почти до обеда, хотя рассчитывал быстро поставить экзамен и уехать на работу.       Когда последние студенты ушли, Артём сунул в сумку ноутбук и ведомости, взял со стола ключи и пошёл к дверям. Стоило открыть створку, как он упёрся взглядом в Захара. И не только взглядом — он на самом деле на него чуть не налетел, так близко тот оказался.       Артём глянул за его плечо: в коридоре было пусто. Их никто не видел и не слышал. Захар отошёл, давая проход. Ждал, чтобы хотя бы по коридору и лестнице пройти вместе.       Cделав шаг назад, Артём шире открыл дверь, словно приглашая. Захар не шевелился. Губы были почти такие же яркие, как рубашка.       — Ты же знаешь, что будет, если я зайду.       Артём выдохнул, пытаясь унять бешеное, беспорядочное, клокочущее сердцебиение — яростную реакцию тела на близость Захара:       — Знаю, — произнёс он, отходя ещё чуть дальше, чтобы всунуть ключ в скважину.       Когда Захар вошёл, он закрыл дверь и запер на два оборота.       Захар тут же прижал Артёма к себе, обхватил обеими руками за щёки и начал целовать, вгрызаясь в его рот. Артём, сначала бездумно и жадно ответивший, оттолкнул его через несколько секунд от себя.       Он хотел сказать про окно, но не мог перевести дыхание и язык словно онемел. Он повернул к окну голову: на том, напротив которого стояли они, на единственном не были закрыты жалюзи. Захар всё понял, кивнул, и опять впился в губы Артёма, одновременно подталкивая в сторону дальнего края аудитории.       Артём до сих пор держал сумку в руках, и они с Захаром неуклюже, наступая друг другу на ноги, натыкаясь на углы парт, но не прекращая целоваться, продвигались вдоль стены. Оказавшись в дальнем, самом тёмном углу, они остановились.       Артём откинул упавшие на лицо Захара тёмные пряди, провёл пальцами по щеке — гладкая, смуглая кожа под подушечками пылала.       — Я как сумасшедший… — прошептал Артём, — думаю о тебе всё время. Я не могу больше. Мне… страшно.       Захар стиснул зубы и качнул головой:       — Мне тоже страшно... Что ты уедешь, бросишь меня. И за тебя страшно. Я не знаю, что делать, я такой дурак. — Он снова обхватил лицо Артёма руками. — Прости меня… Пожалуйста, прости меня.       Он, как часто делал раньше, обцеловывал всё лицо Артёма, начиная с подбородка и поднимаясь по щекам и скулам ко лбу.       — Я не могу от тебя отказаться, — Захар целовал тонкую ложбинку переносицы. — Не могу. Я что-нибудь придумаю. Просто подожди, ладно?       Артём чуть заметно кивнул головой.       — Фак, да убери ты это! – Захар потянул сумку с ноутбуком, которую Артём до сих пор держал в руках.       Артём кинул сумку на ближайшую парту и притянул Захара ещё ближе, обеими руками обхватив за шею, заглядывая в глаза.       — Я подожду. Сколько надо.       Артём прижался лицом к плечу Захара. Он не должен был этого обещать. Это ошибка. Он будет ждать Захара бесконечно, потому что тот не готов — по разным причинам, и никогда не будет готов, если не заставить его выбирать, а он никогда не поставит его перед выбором, потому что боится потерять.       И он тоже не может без Захара. Он готов ждать его, встречаться урывками, скрываться от его отца, лишь бы не потерять насовсем.       Захар потрепал его по затылку, а потом запустил пальцы в волосы.       — Я видел это во сне. Два дня подряд, представляешь? — произнёс Захар. — Как будто ты лежишь рядом, а я делаю вот так… Всё было как по-настоящему. Они такие гладкие, что кажутся холодными.       Артём расцепил руки и провёл ими вниз по спине Захара. Сжал обтянутую узкими брюками задницу, дёрнул на себя, сразу же почувствовав, как в пах ему упирается твёрдый член.       Улыбнувшись, Артём повернул голову и провёл языком по изгибу уха Захара:       — Трахнешь меня?       — Ещё спрашиваешь… — Захар потянул конец ремня на его брюках. — Препода. После экзамена. На парте.       Он выдернул полы рубашки наверх, с трудом протиснул руку под ремень и обхватил член:       — Ты уже весь мокрый… Заводишься влёт.       — Ты тоже, — Артём коснулся кончиками пальцев оттопырившейся ширинки Захара. — Давай быстрее.       Голос у него дрожал — эхом отдавалась сотрясающая всё тело дрожь.       Захар начал расстёгивать свои брюки. Артём спокойно и терпеливо, хотя внутри всё выло и вибрировало от возбуждения, смотрел, как Захар расстёгивает ремень, пуговицу, молнию, приспускает бельё, открывая напряжённый и тоже блестящий от смазки член.       — Повернись, — сказал Захар.       Артёма вело от звука его голоса: он бывал таким только во время секса — грудным, тянуче-густым, хрипловатым, задыхающимся.       Артём покачал головой:       — Хочу видеть, как ты кончаешь.       Его взгляд встретился со скользким, влажным, плывущим взглядом Захара: там было такое же отчаянное и мучительное желание.       Захар усмехнулся. Он рванул брюки Артёма вниз, подхватил его за бёдра и усадил на парту перед собой.       — Так?       Артём кивнул и откинулся назад, опершись о столешницу локтями. Захар снова сжал в ладони его член, заставив зажмуриться и выгнуться, провёл пальцами вверх и вниз, потом сжал яйца.       — Тогда придётся тебя раздевать, — его рука не останавливалась. — И если что, по-быстрому ты одеться уже не успеешь.       — Похрен, — прошептал Артём, начиная стягивать брюки. — Я даже не дрочил, веришь, нет? Ни разу. Почти две недели, — он перевёл дыхание и облизал губы. — Мне надо, чтобы ты был внутри… чтобы кончить, пока ты меня ебёшь… и смотреть, как ты…       Захар сдёрнул с него брюки, оставив одну штанину болтаться чуть ниже колена.       — Лучше молчи, — Захар, тяжело дыша, провёл пальцами по рту Артёма. — Я и так еле сдерживаюсь.       Артём сжал костяшку указательного пальца зубами, надавливая всё сильнее, пока не заметил, что Захар стиснул челюсть от боли. Он отпустил Захара, кончиком языка коснувшись места укуса, и улыбнулся:       — Я бы облизал тебе пальцы, но ты наверняка обтёр ими пол-универа, так что извини.       — А так можно? — Захар надавил на задний проход, не проникая внутрь, а лишь немного поглаживая гладкие края.       — Вставь мне уже! — простонал Артём, подталкиваясь бёдрами к самому краю парты. Руками он вцепился в столешницу с боков.       Захар сплюнул себе на пальцы и провёл ими по своему члену, смешивая слюну и смазку. Он коснулся округлой, скользкой головкой входа, и Артём часто задышал, словно от боли, от предвкушения и от того, как жёстко, безжалостно сложились в узкую, как разрез на бумаге, складку губы Захара.       — Подожди…       Захар не прекращал медленно надавливать:       — Я осторожно.       — Другое, — мотнул головой Артём. — В кармане кошелёк, достань там.       Захар подхватил свисающие с парты брюки Артёма, вынул бумажник и, порывшись, вытащил два презерватива. Он оторвал один и ловко, быстрым и привычным движением надорвал зубами уголок.       Артём протянул руку, но Захар вдруг опустился на колени и, успев заодно пробежаться губами и легонько куснуть мошонку, начал натягивать на Артёма резинку. Он делал это невыносимо медленно, сначала облизывая и обсасывая и только потом спуская латекс ещё на полсантиметра ниже.       — У тебя просто нечеловечески стоит… — сказал Захар, когда дело было сделано.       Он поднялся, и его член снова ткнулся Артёму в промежность. Артём хотел развести ноги шире, но Захар подхватил их под колени и загнул наверх, к животу.       — Вот так… Бля, ты шикарно выглядишь. Обкончаться от одного вида можно, — Захар водил головкой по входу и вокруг него, так и не загоняя член внутрь.       Артём закрыл глаза. Да, он представлял, как выглядит с задранными ногами и выставленной, открытой задницей. А если вспомнить про универ и про парту… В паху у него всё плавилось и текло, медленно, густо, точно воск, а член ныл.       Захар чуть развёл большими пальцами края отверстия, растягивая в стороны, а потом начал входить. Артём не помнил другого такого случая, когда он испытывал такое удовольствие от боли. Даже когда Захар вот так же драл его без смазки в туалете на первом этаже, он кусал себе губы и думал о том, что надо немного потерпеть, буквально несколько секунд, зато потом будет хорошо — только перетерпеть… Сейчас ему было хорошо от самой боли… Она не была сильной или невыносимой, он даже не мог назвать её по-настоящему болью. Это было проникновение, просачивание через границы…       Захар вгонял в него член раз за разом, и с каждым становилось всё легче, и Артём уже почти жалел, что уже не чувствует настолько ярко и сильно, как его таранит, распирает и взламывает член. Перед глазами всё плыло, как в знойном мареве… Он чувствовал тяжёлый, прямой член Захара в себе, и острое, напряжённое, рвущееся удовольствие там, вокруг, везде. Артём крепко ухватился за края парты и начал толкаться Захару навстречу. Тот сделал ещё несколько рывков, а потом замер, позволяя Артёму делать всё самому: самому задавать темп, двигаться, насаживать себя на член…       Артём захлёбывался стонами и исступленным, отчаянным желанием чувствовать Захара в себе. Тот придерживал его ноги свободной рукой, и мог сейчас видеть всё: налитой член, покачивающиеся в такт движениям яйца, растянутую дырку. На всё это лился яркий, белый, лишь слегка смягчённый жалюзи свет… Артём запрокинул голову, чувствуя, как собирается, концентрируется, накапливается в животе волна тепла, как вливаются в неё текущие откуда-то сверху, по позвоночнику потоки — и всё вдруг оборвалось. Захар, широко растянув пальцами анус, вышел. Совсем, до конца.       Подождав две секунды он вновь вошёл глубоко, до упора, а потом опять вынул. Он повторил это несколько раз. Артём видел, как подрагивали его веки и губы, как приливал румянец к лицу, когда он смотрел на свой член, входящий в неуспевающее сомкнуться отверстие. Артём знал, что это его завораживает. Он сам точно так же смотрел бы, если бы трахал Захара и если бы с ним такое получилось, если бы он умел так расслабляться и так открыто принимать…       — Я так глубоко в тебя вхожу, — прошептал Захар. — Ты чувствуешь?       Артём кивнул — говорить было неимоверно трудно. Он чувствовал. Член входил под другим, непривычным углом, бил куда-то вверх, к животу, и давил так глубоко, что Артёму казалось, выпрямись он и посмотри, то увидит, как вздувается у него бугор чуть ниже пупка.       — Чувствую, — сипло прошептал он, глядя Захару в глаза, и положил руку на живот, на напряжённый до боли пресс. — Здесь.       Захар вышел и снова вошёл, и тут Артём не пустил его — выгнулся, толкнулся вслед за ним со всей силы.       — Хватит… Дай мне кончить.       Застонав, Захар остановился, и они продолжили, как раньше. Артём, уцепившись руками за стол и раскачиваясь всем телом, насаживался на член Захара так резко, что иногда становилось больно внутри; боль была несильной и почти приятной — она заставляла думать о силе удара, о величине члена, и от этого делалось головокружительно хорошо.       Артём двигался всё быстрее, гнал и гнал вперёд, подстёгиваемый невыносимым, разрывающим предчувствием оргазма. Захар сжимал его член и не отрываясь смотрел глянцевым и мутным от удовольствия взглядом на лицо Артёма.       Когда Артём кончал, пальцы, хватавшиеся за стол, ослабели, он не мог больше двигаться, но в нём начал двигаться Захар, и каждый толчок выбивал из тела Артёма новый острый приступ удовольствия и дрожи.       — Не надо. Всё… — выдохнул Артём.       Захар сделал ещё пару ленивых, медленных движений, расслабленно постанывая сквозь сжатые губы. Теперь, когда внутри была сперма, лёгкое раздражающее чувство исчезло, стало маслянисто-приятно.       — Останься, — попросил Артём, едва ли не поднывая от этого мягкого, сладкого ощущения.       — Ты вообще расслабился. Мы так-то в универе, — нравоучительно произнёс Захар, но сам сунул чуть глубже.       — Всё равно никого уже нет.       Одевались они в молчании, торопливо и даже смущённо, словно в запоздалом шоке от секса на столе.       Артём сгрёб с первой парты брошенные там ключи:       — Оставить, что ли, себе, — невесело пошутил он, искоса взглянув на Захара. — Будем тут ныкаться.       — Мы найдём место получше, — неуверенно пообещал Захар. — А завтра отец уезжает, так что…       — Надолго?       — На десять дней.       — А что потом? — Артём посмотрел Захару в глаза.       Захар сбежал от слишком прямого взгляда. Он провёл рукой по волосам Артёма:       — Растрепались.       Он по особому, насыщенному молчанию Артёма понял, что тот всё ещё ждёт ответа. Он схватил его за руку:       — Не уезжай, пожалуйста! Я знаю, что ты хотел, думал. Давно уже. А сейчас тем более. Я не могу уехать. Учёба, работа… Если я сейчас всё брошу, то… ты сам понимаешь… И без тебя я тоже… я не знаю, как без тебя.       У Артёма по спине пробежал холодок, и сердце испуганно стукнуло, словно хотело заставить его замолчать и не давать глупых обещаний.       — Я не уеду, — сказал он. — Без тебя я не уеду.       У него задрожала нижняя губа. Он понял, что не справится с собственным лицом, с предательской мимикой, и поэтому притянул Захара к себе и обнял, спрятав лицо.       Артём чувствовал запах его кожи и волос, горячий и неимоверно близкий, почти что свой собственный… В горле что-то царапнуло, как бывает перед тем, как расплачешься, но плакать не хотелось. Хотелось вот так, вместе с Захаром, оказаться где-нибудь далеко, в тесном, тёплом, уютном месте, прижаться к нему и никогда больше не отпускать.

***

      Перед тем, как надеть футболку, Артём посмотрел на себя в зеркало. Он встал спиной к нему и вывернул голову: цепочка красных следов на спине, то ли ссадин, то ли потёртостей, так и не проходила. Круглые пятна остались напротив каждого позвонка от середины спины до крестца — последствия спонтанного секса на парте — и пока не спешили бледнеть, став лишь более тёмными, коричневатыми.       Спасибо, что не болели…       Артём натянул футболку и шорты и, уже зашнуровав кроссовки, вспомнил про плеер. Без музыки он не бегал, и не просто потому, что было скучно: музыка задавала ритм. Он по собственному опыту знал, что правильно подобранная музыка может сильно улучшить и скорость и общий результат: под неподходящую музыку можно быстро запыхаться и выбиться из сил, а под правильную — легко пробежать на два километра больше положенного и даже не сильно устать. Он любил бегать под «The Chemical Brothers». Он много лет назад, когда только начинал — по примеру Вадима — бегать по утрам, случайно это выяснил, и до сих пор эту группу никто в его личном рейтинге не обошёл. Но каждый день бегать под одну и ту же музыку не станешь, и Артём постоянно менял исполнителей и искал новых, но старых фаворитов до сих пор никто не смог переплюнуть; ему казалось, что под эту музыку он мог бежать бесконечно, настолько точно и правильно она задавала ритм.       Закрыв квартиру, Артём побежал вниз по лестнице, на ходу листая папки в плеере. «The Chemical Brothers» были в прошлый раз. Милое энергичное старьё «Prodigy» — тоже нет, не сегодня. Чуть выше в списке стояла «Rainbow», и пальцы почти против воли выбрали сначала папку, а потом трек. Он за последние несколько дней заслушал его до дыр: и на плеере, и на компе на работе, и на проигрывателе — у него была пластинка.       Артём распахнул подъездную дверь. Снаружи было настоящее — наконец-то — летнее утро: солнечное, слепящее и пока ещё прохладное; из-за недавних дождей пыли не было, но лужи на тротуарах уже высохли. Самое то для пробежки.       Последние дни Артём стал бегать чаще. Раньше расписание было таким: два раза в неделю бассейн, два раза пробежка, иногда, по возможности и по желанию, тренажёрный зал; теперь он бегал по три-четыре раза в неделю. Надо было куда-то стравливать напряжение и адреналин. Надо было бежать, бежать…       От неопределённости ситуации хотелось выть. И отдельно хотелось вломить Захару за неопределённость… Но Артём понимал, что слишком многого хочет от него. С того момента, как они впервые занялись сексом прошло меньше года. А то, что они занялись тогда сексом, вовсе не значило, что у них тогда были отношения. Отношения появились гораздо позднее, и Захар до самого конца зимы не мог расстаться с ненужной ему Инной, трахая ещё и её для собственного успокоения. Он слишком много от Захара хотел. Того, что Захар пока не мог ему дать. На него он даже разозлиться по-настоящему не мог. Это как злиться на собаку за то, что она не может летать. Просто не может. И его даже это бы устроило, если бы не внезапно объявившийся разгневанный отец.       Артём добежал до конца двора и свернул на дорожку вдоль больничного забора. Там он остановился. Музыка не подходила. Он хотел её слушать, но бежать под неё было невозможно.       Артём дослушал до любимого, разочарованно-грустного и заживо сдиравшего кожу снаружи места: «We believed we’d catch the rainbow, ride the wind to the sun», и остановил трек. «Chemical Brothers» — беспроигрышный вариант.       Он мог бежать, не думая: маршрут последний год или даже полтора был один и тот же, первые пять минут не совсем удобный. Когда дорожка заканчивалась, нужно было целый квартал бежать через старые дворы, забитые машинами, а после них перейти проспект по высоченному надземному переходу, но зато потом начинались хорошие места с широкими, ровными и, главное, пустыми тротуарами. Здесь не было ни жилых домов, ни офисов: концертный зал, мемориальный парк, пара торговых центров, которые в половине восьмого утра не работали, и несколько крупных спортивных сооружений. Артём пробегал в парк как раз возле них, по узкому, почти что окно в окно, проходу между спортивным комплексом и ледовым дворцом.       На большой, залитой косым утренним светом парковке уже стояло много машин. Артём, часто тут бегавший, знал, что в семь утра тренировка у хоккеистов — их легко можно было вычислить по снаряжению в сумках на колёсах. Когда приходили тренироваться пловцы, он не знал: как бы рано он ни пробегал, сквозь окна бассейна уже доносились свистки тренера.       Дорожка между двумя зданиями была тёмной и прохладной. Со стороны ледового дворца скидывали смесь льда и снега, остающуюся после чистки и шлифовки катков, и кучи снега не спешили таять даже летом, пуская между плитками брусчатки тонкие ручейки.       На крыльце у служебного выхода спорткомплекса стояли двое мужчин. Артём даже в солнечных очках плохо их видел против света: тёмные худые фигуры.       Он быстро поравнялся с ним и вынул один наушник из уха, когда один из мужчин наперерез ему вышел и что-то произнёс.       — Что? — спросил он. — Не расслышал.       Вместо ответа мужчина ударил его. Артём успел подставить руку, так что удар пришёлся не в живот, а в локоть, но второй, более сильный удар в спину, сзади, сбил его с ног.