***
Заявлять в полицию Артём не собирался. Он мог сказать, что напали на него из-за телефона — версия, подкинутая мальчишками, была кстати — но что будет, если избивших его найдут? Что, если они расскажут? Артём всё равно не верил, что их кто-то сумеет найти: свидетелей не было, он сам видел лицо лишь одного из них, и то мельком, и вряд ли сможет с уверенностью сказать при опознании, что это именно тот человек. И был ещё один момент: это могло быть делом рук Леванова-старшего. Он обещал, что если Артём ещё раз встретится с его сыном, то будут проблемы. Артём встретился в пабе — и ничего не было. Он решил, что или это было банальное запугивание, или же Леванов о той встрече не узнал, но он, видимо, просто ждал… Наверняка следил, узнал, где он бегает и в какое приблизительно время, нашёл «удобное» место… Всё организовал и уехал. Его даже в стране нет. А если бы и был, Артём не был уверен, что решится написать заявление на отца Захара. Что тогда будет? Это не случайный знакомый, не троюродный родственник — это отец. До такси Артёма довели, и пока он ехал, малейший толчок отзывался болью во всём теле, особенно в спине и пояснице. Но всё же, как Артёму казалось, ничего сломано не было, нестерпимой боли он не чувствовал и передвигаться, пусть и с трудом, но мог. Да, рука и спина болели, а лицо ныло и чувствовалось: оно распухло и стало, по ощущениям, в два раза больше, но всё было не так уж плохо. Правда, стоило просидеть в такси без движения пять минут, как каждое новое шевеление опять начинало вызывать в мышцах дикие вспышки боли; но расходился Артём очень быстро: когда он добрёл до подъезда, то думал, что не доползет до квартиры, но после двух тяжело давшихся первых пролётов подниматься стало легче. Пусть и подтягиваясь за перила и скрипя зубами от боли, но он довольно быстро карабкался по ступеням. Дома, даже не отмывшись от крови, он лёг на незаправленную кровать в спальне. Вообще-то ложиться было страшно: он знал, что когда надо будет вставать, всё опять заболит с нечеловеческой остротой, но стоять или ходить сил не было. Артём поставил подушку так, чтобы устроиться полусидя, откинулся на неё и закрыл глаза. Он сейчас не мог позвонить Захару даже если бы хотел: мобильный раскололся, а ползти в другую комнату к стационарному телефону не было сил. И что он ему скажет? Меня избили, и я думаю, что это устроил твой отец? Это предупреждение. Пока отпинали чуть-чуть, в следующий раз кости переломают, а если и тогда не дойдёт… Артёму никогда не доводилось решать дела так. У него не было опыта. Но насилие, этот неуклюжий, грубый язык, обладало невероятной доходчивостью. Только пролежав с полчаса, Артём сообразил, что ему надо позвонить на работу, предупредить, что не придёт. У него просто вышибло всё из головы — про работу он ни разу не вспомнил. День или два на работе могли простить и без больничного, но Артём не был уверен, что за два дня он оклемается. Он с трудом поднялся с кровати, позвонил в офис, сходил на кухню попить воды и набрать её в бутылку, а потом ещё в ванную, умыться по-хорошему. От этих несложных вроде перемещений на него накатила слабость. Он не был уверен, но, кажется, ещё и поднималась температура. Артём попробовал снять футболку, но понял, что он не может поднять руки и скрестить их… Вернее, сможет, если вытерпит жуткую боль в мышцах и связках. Он присел на бортик ванны. Глаза вдруг защипало, и навернулись слёзы. Не от боли, а от беспомощности… Он даже раздеться не мог, ничего не мог, только ползать от стены к стене. Футболка из какой-то высокотехнологичной синтетики хорошо тянулась, и Артём всё же сумел вылезти из неё другим способом, протащив руки из рукавов внутрь. Сполоснув лицо холодной водой, Артём опять лёг в постель. Его немного знобило, но ощущения были не такими, как при простуде, к примеру, а как при сильной интоксикации. Иногда по телу пробегала дрожь, и мышцы от неё напрягались и начинали болеть. Ему казалось, что он так и лежал в кровати, думая по сотому разу о том же, но когда он, вздрогнув, поёжился от боли, то понял, что какое-то время дремал. Был уже почти полдень. Еле-еле выкатившись из кровати, Артём побрёл в туалет. Пока он стоял над унитазом, его шатнуло: голова была мутная, ватная, горячая. Он натянул шорты обратно и прислонился к стене. Без доктора теперь точно не обойтись: моча была рыжевато-розовой, с красными сгустками. Артём редко ходил по больницам, и не знал, куда обращаться: к участковому терапевту — но к нему без талона не попасть, про это он от матери сто раз слышал, или в травматологию — но с почками там вряд ли принимают, или к урологу в поликлинику — но туда тоже очередь пушкой не прошибёшь… Звонить матери он не хотел. Испугается, расстроится, спать не будет. Рассказать он ей успеет и после разговора с врачом, когда всё будет понятно. Добравшись до ноутбука, Артём нашёл список медицинских центров и, устроившись на диване, начал их обзванивать. В четыре вечера он сидел на скользком кожаном диванчике перед кабинетом нефролога в платной клинике и собирал на себе любопытные и настороженные взгляды проходящих мимо: под левым глазом был крупный красный синяк, с правой стороны была разбита губа, и от неё на подбородок тоже полз яркий кровоподтёк. Врач полюбовалась на синяки на лице, прощупала всю спину, а потом и живот, так глубоко, что Артёму казалось, что рука, которая погружалась в брюшную полость, и рука, которая давила на поясницу сзади, сейчас соединятся. Артём при этом вздрагивал, морщился и сжимал зубы, но всё равно не смог сдержаться и пару раз вскрикнул. Врач села за стол и начала заполнять маленький листочек: — Ничего хорошего... Вам надо было сразу в больницу ехать, а не лежать дома. Пишу направление в стационар. Там обследуют, а потом назначат лечение. Соберете вещи, какие с собой надо, и поедете во вторую городскую, сегодня они принимают. Знаете, где это? В центре, на Лермонтова. Артём кивнул: больница была через забор от его дома. — Самый первый корпус, левое крыло. Общехирургическое отделение, там написано на входе. Врач протянула Артёму направление, а когда он уже потянулся за ним, положила обратно на стол и покачала головой: — Подождите. Попробую позвонить ещё кое-куда. Она взяла телефон и, пощёлкав кнопками, выбрала какой-то номер. — Виктор Геннадьич, не отвлекаю? А у вас случайно койки нет свободной? А-а… Нет, нет. На приём пришёл просто. Мальчик молоденький, ушиб почки, может, ещё чего, смотреть надо. Нет, никаких анализов у него нет, вот только сейчас зашёл ко мне, и что-то он мне не нравится… В хирургию неохота отправлять… Угу. Так он же в отпуске. А Григорян на больничном. Там не до него будет. И попадёт перед выходными, до понедельника, считай, зря пролежит… Ага, да-да. Сегодня? Так, хорошо. Спасибо. Врач что-то вычеркнула в верхней части листочка и стала писать заново: — Сейчас вещи никакие не собираете, бегом на такси и в областную больницу. Это на Медицинской, знаете? Ну, таксист знает. Третий корпус, урология. В приёмном покое скажете, что подъехали к Расцветову, он в курсе. И сразу, сразу туда, без вещей, потом кто-нибудь привезет, — врач посмотрела на наручные часы. — У них приём до пяти, если сейчас не успеете, завтра места может уже и не быть… Сунут кого-нибудь. Туда желающих много. — Что-то серьёзное, да? — у Артёма голос слегка сел. — Серьёзное… Хотя я только по вашим словам могу судить и по пальпированию: гематома в области поясницы, тотальная гематурия. Приедете в стационар, там анализы сделают, может, сегодня даже на УЗИ успеете. Дома лечиться не выйдет, если вы про это спрашиваете. — Спасибо, — поблагодарил Артём, которому почему-то только сейчас стало страшно. До того ему казалось, что врач отправит его на анализы, выпишет какие-нибудь таблетки, и на этом всё. Направление в стационар и личные звонки, чтобы пристроить в профильное отделение, ничего хорошего не предвещали.***
До пяти он успел. У него тут же взяли кровь из пальца, сказав, что с утра натощак надо будет сдать ещё, уже из вены, сунули пластиковый стаканчик для мочи и потащили на УЗИ, пока врач не ушёл. Ужинал он гречкой и компотом: полагавшуюся остальным котлету и тоненькую запеканку ему не выдали, так как поставить на питание его могли только с завтрашнего дня. Учитывая, что он не обедал, а завтрак был почти двенадцать часов назад, этой еды показалось ничтожно мало. Можно было сходить на первый этаж и купить чего-нибудь в буфете, но Артём решил, что пусть он лучше будет лёжа мучиться с голоду, чем куда-то ещё сегодня пойдёт. Когда Артём со всех своих осмотров и процедур вернулся в палату, то увидел, что ему кто-то звонил — перед тем, как поехать к врачу, он достал и зарядил старый телефон. Он долго смотрел на экран с двумя пропущенными вызовами от Захара, а потом положил телефон на тумбочку возле кровати. Ему всё равно придётся с Захаром поговорить, вот только… Артём сжал кулаки. Захар сейчас, наверное, в Скобеевке. В июне дни длинные. Там и раньше строили допоздна, а теперь сам бог велел… Решает какие-то свои вопросы, отзванивается начальству, готовит отчёты, лается с поставщиками и снабженцами, учится у Багатурова решать вопросы в инстанциях. Взрослеет и ищет свой путь. Артёму казалось, что Захар его нашёл: не проектирование, в котором он не был особо силён, а управление. Управиться со своей жизнью было сложнее: этому никто не мог научить, и тут не было готовых алгоритмов. От мыслей о Захаре и его отце Артём почувствовал усталость. На ночной укол он пошёл одним из последних: вдоль коридора вытянулась очередь, и стоять под дверью процедурного не имело никакого смысла, лучше было вернуться на койку и если не полежать, то хотя бы посидеть лишних десять минут. В палате кроме Артёма было ещё двое, и, пока их не было, Артём решил перезвонить. — Чего трубку не брал? — спросил Захар. — Занят был. — А мне сейчас не очень удобно. — Может, перезвонишь? — Нет, нормально всё. Я по нашей любимой дороге просто еду. Такой слалом… На следующей неделе начнём её делать. Можно, я к тебе забегу? Артём посмотрел на дверь: один из его соседей по палате вернулся с уколов. Он взял со стола журнал с кроссвордами и улёгся на свою кровать, но Артёма не покидало ощущение, что тот собирается не читать, а слушать. — Нет, я не дома. — А когда будешь? — Я в больнице. Когда выпишут, пока не говорили. Повисло молчание. — В больнице? — переспросил потом Захар. — В смысле, совсем? Лежишь там? Что случилось-то?! — Потом расскажу, — Артём покосился на соседа. — Слушай, ты не можешь… — Подожди секунду, я остановлюсь. Я… — голос был растерянным и странно торопливым. — Я даже не знаю… С тобой всё в порядке? — Не совсем. — Ну, я понимаю, что если бы было в порядке, то не положили бы… Но это… И так вдруг… Всё, я приткнулся тут. — Ты можешь привезти мне вещи из дома? — спросил Артём. — У меня ничего нет, надо было по-быстрому приехать, до пяти, и я собрать ничего не успел. Мне тут пытались какие-то штаны выдать, но... Короче, я в уличной одежде, и на смену ничего нет. — Привезу, не вопрос, только как я в квартиру попаду? — Ключи дам. Я мать попросил бы, но я ей не говорил пока. Завтра скажу, и это… Я там покидал всё. Футболка вся в крови и полотенце в ванной тоже. Мать ещё распсихуется, когда увидит. Съезди лучше ты. — Артём… — громко, так что даже сосед, наверное, слышал, выкрикнул Захар. — Да что там, блядь, такое?! — Приезжай, посмотришь, — Артём поймал себя на том, что слова прозвучали озлобленно. Он злился на Захара, хотя тот, если подумать, не был ни в чём виноват. Он был всего лишь причиной. Артём злился и ничего не мог поделать с этим вкрадчивым, вёртким, крадущимся откуда-то изнутри чувством. — Когда приезжать? — Захар уловил изменение тона и задавать вопросов больше не стал. — Завтра в любое время, если только ключи передать. Позвони только заранее. — А если не передать? Если увидеться, то когда? — Посещения с четырёх до шести, — Артём нахмурился, заметив, что сосед машет рукой и что-то говорит: ничего расслышать он не мог. — Ладно, хорошо, — выдохнул Захар. — Но ты можешь мне сказать… — Я тут не один, — оборвал Артём. Когда он поговорил с Захаром, сосед сказал, что на расписание посещений и прочие правила можно особого внимания не обращать: спускаться вниз и даже уходить в магазины по соседству можно практически в любое время, главное быть на месте во время обходов и процедур; и что ключи и вещи ему таскать никто туда-сюда не будет, скажут идти вниз самому со своими ключами.***
В восемь утра позвонил Захар: — Мне сказали, что ты сам должен спуститься. — Хорошо, сейчас. Артём сел на койке, потянул руки взад и вперёд, слегка понаклонял туловище. Сегодня спина болела не так сильно — со вчерашнего вечера уже дважды кололи обезболивающее. Он спустился по лестнице, стараясь ступать так, чтобы спина и плечи оставались неподвижными, прошёл мимо поста — сидевшие там медсёстры ни слова не сказали — и вышел в маленький тёмный холл, заставленный по кругу жёсткими стульями и скамейками. Захар стоял возле автомата с кофе и, видимо, от нечего делать, читал надписи на кнопках. Волосы были скручены в пучок, почти такой же, как в первый раз, когда Артём Захара увидел, но только менее аккуратный. Было похоже, что Захар сегодня вообще не расчёсывался. Кроме него в холле было ещё трое: пожилой мужчина в майке и спортивных штанах, наверняка пациент, и две женщины того же возраста, пришедшие к нему. Захар обернулся на звук шагов. Он на пару секунд замер, всматриваясь и осмысляя, но потом бросился к Артёму и обхватил его лицо ладонями, приблизив к своему, словно пытаясь рассмотреть каждую ссадину, каждую припухлость. — Господи… Артём, что это?! Ты где так? Кто?! Артём поморщился, когда Захар коснулся щеки, и перехватил его руки, прошептав: — Думай, что делаешь! Захар отступил на шаг назад и покосился на троицу в углу. Они на них не смотрели, увлеченно обсуждая аптеки и цены в них. — Что это, на хрен, такое? Откуда? Почему ты не сказал? — лицо у Захара было такое, словно он сейчас схватит Артёма и начнёт трясти, выколачивая правду. — Пойдём на улицу, — Артём направился к дверям. — Кто? Когда? — не отставал Захар. — Ты как? Ничего не сломано? Артём остановился у двери, тяжёлой, металлической. Он, даже не пробуя, мог представить, как натянутся и заболят мышцы, если он дёрнет за ручку. — Открой, а? Захар открыл эту дверь и, забежав вперёд, толкнул вторую, выходившую на крыльцо. На улице было гораздо светлее, чем в холле, и Захар снова уставился на лицо Артёма. — Что случилось-то? — Я вчера с утра пошёл на пробежку, и двое каких-то уродов… Ну, один подошёл типа спросить что-то, а другой сзади… Артём начал спускаться с крыльца. Захар посмотрел, как осторожно он двигается. — Помочь тебе? — Нет, не так всё ужасно. Но синяки зачётные, конечно. — А почему урология? — Ушиб почки потому что… — Бля-я-я… И что? В смысле, это вылечат или как? — Пока не знаю, и анализы не все готовы. И сегодня врач не приходил еще. Суббота, говорят, что всё позднее бывает, ближе к обеду. Но, вроде, не смертельно, — Артём выдавил бодрую улыбочку. — На скамейку, может? — Захар указал на боковую аллейку, усаженную кустами шиповника, на которой стояли три неудобные на вид металлические скамеечки. — Давай. И сразу ключи тебе отдам, — Артём полез в карман брюк. — Список вещей скину эсэмэской, я написал уже, но телефон забыл в палате. Если что-то не найдёшь, позвони, я скажу, где лежит. Он сел на скамейку, и Захар опустился рядом. За скамейкой, кружась над белыми цветами, гудели пчёлы. Захар вдруг посмотрел на Артёма совсем иначе, без суетливого волнения, словно только сейчас осознавая. — Это он? Не дожидаясь ответа, Захар резко отвернулся, качнул головой из стороны в сторону и соскочил со скамейки. Потом быстро, нервно прошагал в одну сторону, в другую и остановился напротив Артёма. Зубы у него были плотно, чуть не до скрипа стиснуты, а на щеках ходили желваки. Он коротко, просяще взглянул на Артёма и тут же снова отвернулся. Артём отмахнулся от пчелы: на шиповнике их было полно. — Мог быть. — Нашёл кого-то и специально уехал, — сквозь зубы произнёс Захар глядя куда-то в конец аллейки, упиравшейся в обносивший территорию больницы решетчатый забор. Артём теребил ключи в руке. Он не хотел это обсуждать, только не с Захаром. — Ты их запомнил? — спросил Захар. — Нет, вряд ли узнаю. Обычные такие… Захар сел на скамейку. Он сжимал и разжимал пальцы, а потом начал тереть татуировку чуть выше запястья. — Это из-за меня. Я виноват, — он уронил голову. — Я должен… я поговорю с ним. — Зачем? — глянул на него исподлобья Артём. — Чтобы он в следующий раз с ножом прислал? — Нет, но… Чёрт, так же нельзя! Он… Ублюдок… — Захар, — Артём прикоснулся к его руке. Захар повернулся к нему и снова посмотрел на распухшее от синяков лицо. — Так нельзя… Я смотрю на тебя, и… — Захар прикусил губу. — И могло быть хуже… Хотя куда хуже-то, если почки. Я должен что-то сделать, потому что если мы будем сидеть так и терпеть… — Что ты сделаешь? Набьёшь ему морду? — усмехнулся Артём. — О да, это всё решит… Он же думает, что помогает тебе. Спасает тебя от меня. — Меня не надо спасать! Я… — Не кричи, — прервал его Артём. — Послушай меня. Я думаю, что на этом всё. — Всё? — губы у Захара шевельнулись неуловимо, незаметно, так что казалось, что это слово само по себе соткалось из пахнущего шиповником воздуха между ними. — Можешь считать меня трусом… кем угодно… — Артём выдохнул. — Но я боюсь. Я тупо боюсь. Я не Брюс Уиллис и не… я не знаю… не важно… Короче, я не хочу так рисковать, я не могу. Я обыкновенный человек. Я хочу нормальной жизни. Работать и приходить домой, а не думать, что меня кто-то караулит под дверью. — Артём… — Не надо меня успокаивать. Не надо говорить, что всё образуется. Ни хера уже не образуется. Я… я люблю тебя, и я хочу, чтобы… я хотел быть просто с тобой, ничего больше, но так я не могу. Это не для меня. Прости. Артём перебирал ключи на кольце и не смотрел на замершего рядом Захара. — Наверное, надо найти кого-то другого, чтобы привезти вещи… Захар вырвал связку у него из рук, царапнув Артёма по мизинцу острой бородкой одного из ключей. — Я привезу. Артём посмотрел на него и поймал упавшую на лицо прядку волос. Он провёл по ней большим пальцем, а потом убрал Захару за ухо. — Ничего не выйдет. — Нет! Я не могу вот так всё бросить… Артём поднялся со скамейки: — А я могу. Мне так кажется. — Ты просто после вчерашнего... ну, не отошёл. Артём неопределённо покачал головой, словно пробуя эти слова на вкус и проверяя, насколько близки к правде они были: — Может быть, не отошёл, — он пожал плечами, показывая, что не собирается спорить. — Надо идти. Обход может начаться. А мне еще наверх ползти.***
Захар до того лишь один раз был в квартире Артёма без него. Он уже не помнил, куда именно уходил Артём, но не было его около часа. В квартире тогда стало неожиданно пусто: маленькая, она казалась холодной, слишком светлой, безжизненной. Захар включил музыку, он не мог сейчас вспомнить, что именно, что-то старое, на вкус Артёма, как будто тот был дома. Сейчас в квартире тоже была полная тишина. Даже шума с улицы не было слышно. Захар снял обувь и прошёл в спальню. Кровать была разобрана; на ближнем к двери крае, где обычно спал он сам, валялись плеер и несколько высохших влажных салфеток в бурых разводах крови. На полу возле кровати лежали шорты и кроссовки. В ящиках и шкафах у Артёма был идеальный порядок. У Захара такой держался в лучшем случае месяц после уборки, потом всё опять начинало сползать со своих мест и спутываться в комок. Захар сложил всё, что нужно было забрать из спальни, в рюкзак, собрал салфетки и наскоро заправил кровать. На наволочке он тоже заметил несколько мазков крови. Он на всякий случай закрыл окно, отнёс кроссовки в прихожую, а шорты в ванную. Там ему тоже надо было кое-что взять: зубную щётку, пасту и мыло Артём уже купил в киоске в больнице; где лежали бритвенные принадлежности, Захар знал, и найти надо было только какие-то маленькие флакончики с шампунем. Он поднял с пола футболку. Она лежала прямо посреди ванной и так, что крови не было видно, но когда Захар взял её в руки… Грудь была залита кровью. Сейчас она уже не была похожа на кровь. Красное на серо-голубом превратилось даже не в бурое, а в почти чёрное, тёмного кофейного цвета. Пятно чуть ниже горловины было сплошным, вниз и по бокам от него ползли длинные брызги. Захар скомкал футболку и шорты и сунул в корзину с грязным бельём. Заляпанное кровью полотенце тоже. Он присел на корточки перед шкафчиком под умывальником — в эсэмэске было написано, что шампунь там, взялся за ручку и тут же отпустил. Он сел на пол, привалившись спиной к ванне, и сжал пальцы в кулаки. Он не мог представить, что всё закончится, что он не будет больше приходить в эту квартиру, что его не будет со спокойной, насмешливо-равнодушной улыбкой встречать Артём… Он всегда улыбался так, словно не ждал и был немного удивлен: «Гляди-ка, опять пришёл…» Не мог поверить, что не будет долгих ночных разговоров — или уставшего, валящегося с ног и вяло отбивающегося от его приставаний Артёма, не будет старой музыки и чая на полутёмной кухне, где Артём по вечерам оставлял лишь подсветку от вытяжки, не будет ощущения дома, пусть и чужого… Ещё был секс и тяжёлое, придавливающее плитой желание, когда не хватало воздуха и казалось, что лишишься жизни, если не получишь того, что так хочешь, что необходимо… Он не мог поверить, что они с Артёмом будут отдельно друг от друга. Что они вообще могут быть отдельно друг от друга... Артём был самым необыкновенным, что произошло с ним в жизни. Когда в хороший ветер поднимало на кайте, это был чистый адреналин, он ударял мгновенно, запускал сердце, и то было готово выпрыгнуть из груди. Захар думал, что вряд ли могут быть эмоции ярче и сильнее. Но рядом с Артёмом ему в кровь выбрасывало адскую смесь адреналина с чем-то ещё, чему он не знал названия, реакция была не такой сильной, зато ясной и пронзительной, она больше походила на затяжную, почти мучительную эйфорию. И кайт можно было контролировать: львиная доля удовольствия приходилась на то, что он мог подчинять себе стропы, кайт, ветер, даже волны, а если не подчинять, то заставлять работать на себя. Артём не поддавался контролю. Он жил рядом, но какой-то своей жизнью. Не тайной, нет, Артём был абсолютно открыт; он ничего не скрывал, и он всегда знал, чего хочет. Захар по его лицу, приобретшему какую-то восковую, суховатую бледность там, где не было кровоподтёков, по пустому взгляду видел, что Артём всё решил. Решил не идти до конца и просто свернуть с дороги. Взгляд у него был безнадёжным. Он сказал, что боится. Захар тоже боялся: он испугался, когда увидел синяки, и ещё больше испугался того, что может быть дальше… Он знал, что отец не уступит. Он звонил ему несколько раз, но телефон был отключен; звонил на работу, потому что отец обычно оставлял контактный номер на всякий случай — опять без толку. И что он мог ему сказать? Как и Артём, отец не поддавался контролю. Отец мог ставить ему ультиматумы, а он ему — не мог. И он никак не мог защитить Артёма. Только перестать с ним видеться. В ванной была прохладная, спокойная тишина. Всё вокруг было до боли знакомо: пёстрые, мелкие полоски на плитке, отражение в зеркале, две щётки в стакане, белая — Артёма, синяя — его. Понятный, уютный мирок, из которого Артём был вырван, а его залитая кровью футболка была сунута под плетёную крышку корзины. Захару только сейчас пришло в голову, что он тут, возможно, в последний раз и для него всё это закончилось, потому что были футболка, бледное лицо в синяках, сколотый уголок зуба, не отвечающий на звонки отец… А он, Захар, ничего не мог изменить.