***
С Лолой Артём просидел долго, хотя обычно старался не затягивать встречи с клиентами и на предложения попить чай и поболтать отвечал отказом. К тому же Лола — как, интересно, её на самом деле звали: Людмила, Лариса, Елена? — в отличие от британских клиентов, непринуждённо беседовавших, но не касавшихся личных тем, постоянно сообщала о себе то, чего Артём вовсе не хотел знать, и задавала вопросы, на которые он не хотел отвечать. Он обещал Захару, что позвонит, как только разберётся с клиенткой, и поэтому тянул разговор. Лола несла какую-то чушь, пытаясь показать, что разбирается в архитектуре и дизайне, и Артём уже не знал, что хуже: слушать её или звонить Захару. Артём не думал, что встретит его. Вернее, думал, представлял — вопреки собственному желанию. Он, когда уехал в Москву, решил, что если сумеет изолировать себя от Захара надёжно, накрепко, то сможет и забыть… Он не забыл и на протяжении нескольких жарких летних, а потом скучных осенних месяцев каждый божий день боролся с искушением написать ему. Тогда он доставал из кармана органайзер для таблеток, трогал языком скол зуба, и искушение отступало на несколько часов. Но сейчас всё было иначе: он обещал Захару встречу и разговор. Не надо было обещать. А ещё лучше, не надо было оглядываться… Когда он увидел Захара, когда тот подошёл к нему, Артём был рад и напуган одновременно, и эмоции были такими спутанными и сильными, что вызвали что-то вроде шока, и теперь Артём не мог даже толком вспомнить, о чём они говорили. Зато в тот момент он не чувствовал к Захару ничего. Его словно оглушило. Надо было уйти вместе с Китсом и с этим «ничего», но он оглянулся. Он наблюдал за Захаром издалека, и «ничего» заполнялось, оно становилось требовательным — и требовало Захара, и Артём уже высчитывал дни: выходные за городом, в понедельник утром Лола, вечером ужин с партнёрами из «Истмена», во вторник выставка, на которую Китсу и ему тоже придётся идти, среда — последний день, потому что в четверг утром самолёт. Не надо было оглядываться. Он оглянулся — и глаз было уже не оторвать. Китс говорил, что если хочешь кого-то, надо себе это позволить, пока не навоображал чувств, и всё встанет на свои места. Чувства к Захару точно не были воображаемыми — четыре года назад, а сейчас… Сейчас они стали просто пустотой в душе. Артём вполуха слушал болтовню Лолы, и даже автоматически отвечал — так же, как Захару тогда. Говорил то, что нужно, а сам уже нёсся в мыслях вперёд. Выйдя от Лолы на улицу, Артём позвонил Захару. Тот снял трубку почти мгновенно и сразу перешёл к делу: сказал, что хорошо бы посидеть в тихом месте. Самым очевидным вариантом были ресторан или кафе, но, так как Артём позвонил поздно, Захар уже успел пообедать, а в Артёма после волованов и чая у Лолы тоже уже ничего не лезло. Этот район Артём знал плохо: пока он жил в Москве, и квартира, и офис были в другой части города, а потом, после того, как появился Китс, он вообще бывал тут только наездами. Так что у него был только один «тихий» вариант, — этот. Захар понятия не имел, где находится Музей архитектуры, но услышав, что возле Ленинки, сказал, что ему как раз удобно: пешком минут десять-пятнадцать, и они договорились встретиться через полчаса в садике позади музея. Когда Артём пришёл туда, Захара ещё не было. Заняться было нечем, и он поднялся на помост, где были выставлены куски барельефов. Но то ли оттого, что он уже видел их пару месяцев назад, то ли оттого, что голова была занята другим, он пробежался мимо них быстро, словно для очистки совести, и потом сел на скамейку. Дерево было тёплым, нагретым солнцем, хотя свет и проходил сквозь густые, архитектурно-монументальные кроны деревьев разбавленным и приглушённым. Артём занял самую ближнюю ко входу скамейку — по сути дела что-то вроде кресла-шезлонга, а на соседней, единственной двойной, вытянув ноги и запрокинув голову, сидел немолодой уже мужчина с трубкой. Запах табака был карамельно-сладким и чуть едким. Было похоже, что мужчина — завсегдатай этого места. Артём, если бы была такая возможность, наверное, тоже приходил бы сюда чаще; здесь была особая тишина, какая бывает только в середине шумного города, невероятно хрупкая, ранимая, драгоценная. Земля под ногами завибрировала — внизу прошёл поезд, и от этого звука, если это можно было назвать звуком, тишина содрогнулась, словно потревоженная паутина. Артём обернулся: от ворот шёл Захар. Господи, он всегда знал, что из Захара вырастет шикарный мужик… Артём встал и сделал пару шагов навстречу. Они вместе прошли садик по диагонали, посмотрели на каменных львов, разговаривая о том, что было вокруг, а не о том, ради чего пришли. Куривший трубку мужчина беззастенчиво смотрел на них, а потом резко поднялся и ушёл, освободив большую скамейку и вообще садик. Кроме них двоих, охранника на самом входе и скучающего шофёра представительского мерса на парковке тут никого не было. — Злишься на меня? — спросил Артём, отворачиваясь к скульптурам. — За что? — За то, что я сбежал. Захар пожал плечами: — У тебя было, от чего бежать. От отца. И от меня тоже. Я ничего не мог тебе дать,— он замолчал, но потом добавил: — Тогда. — А теперь можешь? — с насмешливым сомнением в голосе спросил Артём. — Я готов рискнуть. Артём покачал головой: — Мне это уже не нужно. — Конечно, — Захар сел на освободившуюся скамью, — у тебя есть Китс. Суть невысказанных претензий Захара понять было очень легко. Артём не стал делать вид, что не понял намёка: — Дело не в деньгах. — Ты любишь его? Артём вскинул подбородок: — Это моё дело. И его. — Слушай, откуда ты вообще его взял? Я имею в виду… он не ездит на метро и… ну, ты понял. Артём сел на скамейку рядом с Захаром и улыбнулся: — Помнишь «Street Fighting Man»? Пластинку? — Эту я помню, — кивнул Захар. — У меня дела шли не то чтобы плохо… Неважно, скажем так. Я решил продать пластинку, а Китс захотел её купить. Не он один, но с ним было понятнее: он написал, что приезжает в Москву, может встретиться лично. Ну, и мы встретились… На той встрече Китс смотрел на него равнодушно и даже, как Артёму показалось, неприязненно — хотя потом Китс это отрицал, говорил, что Артём понравился ему с первого взгляда, просто он сам был уставшим после перелёта и срочной встречи сразу после него. У Артёма осталось почти жутковатое впечатление от того, как Китс смотрел на него пустыми светлыми глазами и слушал с таким видом, будто не верил ни истории о советском дипломате и ни единому слову вообще и собирался обвинить в мошенничестве или краже. Артём сразу понял, что невнимательно слушающий его мистер Осборн — гей, и догадывался, что тот про него тоже всё понял. Но разговор вышел совершенно деловым, как и следующий, во время которого Артём отдал пластинку в обмен на тринадцать с половиной тысяч долларов. Хотя во второй раз Осборн показался уже не настолько неприятным, скорее, наоборот, симпатичным и располагающим к себе, Артём всё равно был настороже, и через полторы недели, когда Осборн снова позвонил, сначала испугался: решил, что предчувствие его не подвело, и сейчас начнётся — угрозы, обвинения в подлоге и обмане… — Что-то не то с пластинкой? — спросил он. — С пластинкой всё хорошо. Другая причина. Я заранее прошу прощение… Могу я задать личный вопрос? — Да. — Я хотел спросить, когда покупал пластин…ку, но посчитал момент плохим… Артём улыбнулся. Хотя на самом деле немного неправильная, с паузами перед окончаниями, речь Осборна казалась не смешной, а какой-то трогательной. — И я никогда не позволяю смешивать личные дела и бизнес, — продолжал Осборн. — Хорошо, я понял, — Артёму не терпелось узнать, что там Осборн собрался спрашивать, хотя догадывался, конечно. — Если ты свободен вечером среды, я хотел бы пригласить тебя на ужин. Артём тогда сказал, что должен подумать, но Китс ответил, что он может дать ему в лучшем случае полчаса на размышления: у него всего один свободный вечер до отъезда, и если Артём не согласится, он ответит на имеющееся у него предложение от делового партнёра. Да, Осборн говорил о получасе, но было понятно, что отвечать надо прямо сейчас, и Артём согласился. Наверное, если бы у Китса в тот момент были чуть более серьёзные намерения, то Артём бы отказался, но слова про скорый отъезд вполне однозначно, на взгляд Артёма, намекали на одноразовый секс. Его это устраивало. Секса у него не было уже полгода — тот раз в университетской аудитории был последним, но он его и не искал: не было ни времени, ни желания. Но когда Осборн так откровенно предложил, Артём вдруг почувствовал, что ему очень этого не хватало — ощущения другого человека рядом, и ещё больше ощущения, что кто-то тебя хочет. Они ужинали в ресторане отеля, где жил Осборн: всё опять указывало на то, что его хотят поскорее затащить в постель, но как только они начали разговаривать о чём-то ещё кроме цены на запись «Роллингов» — о банальных в общем-то вещах, вроде того, кем и где работаешь и откуда приехал, Артём почувствовал, как раскалывается лёд. С Осборном было легко — так, как с Захаром стало, наверное, только через полгода. Китс, кажется, в тот же вечер пошутил насчёт потерянного брата-близнеца, хотя они и были очень разными, взять хотя бы возраст, несхожее воспитание и положение на карьерной лестнице: Лейтон Осборн уже тогда стоял почти на самой её вершине, а Артём был лишь на первой ступени и не мог отделаться от ощущения, что в любой момент и оттуда скинут. Пожалуй, он так проникся Китсом отчасти поэтому: его собственное положение было слишком шатким, а Китс крепко стоял на ногах. Но Артём ни на что не рассчитывал, он распрощался с Китсом ещё до того, как они оказались в постели. Отмёл для себя всякую возможность повторной встречи. Было бы нечестно сказать, что на протяжении следующих недель Артём о нём не вспоминал — вспоминал, но как о необычном опыте. В конце концов, он в отеле с таким уровнем обслуживания оказался впервые в жизни, хотя Китс и сказал на своей забавной смеси русского с английским, что в luxury-гостинице в Европе или Штатах сервис ещё больше personalized. Тем не менее, утром, хотя Китс заказал обыкновенный континентал, им подали любимый Китсом Сан-Кристобаль. Артёма впечатлило, что в огромном отеле кто-то специально озаботился заказом сортового кофе, который пил, скорее всего, лишь один постоялец. Когда Осборн, совершенно неожиданно для Артёма, вновь позвонил через две с небольшим недели, Артём не стал отказываться от встречи. Он не боялся, что всё произойдёт так же, как с Захаром: сначала просто удобный партнёр для секса, а потом отношения, тяжёлая привязанность, невозможность выкинуть другого человека из головы, любовь, — с Китсом всё было иначе. В чувствах к Захару сразу было что-то болезненно-страстное, ощущение какого-то края, почвы, осыпающейся под ногами; Китс был гранитным основанием, светлым и уютным домом, куда приятно возвращаться… Артём не мог не понимать, что любит Китса вовсе не так, как любил когда-то Захара — но такая любовь ему больше не была нужна. Зато он знал, что может прожить с Китсом всю жизнь и будет счастлив. И ещё сможет сделать счастливым другого. Они начали видеться чаще, почти каждый вечер, когда Китс не засиживался в офисе допоздна, а потом, когда Китс решил, что надо из номера в отеле переехать в квартиру, он позвал Артёма вместе посмотреть варианты. Это было то же самое, что официально предложить встречаться. Мило и ненавязчиво. Так похоже на Китса. Когда договор аренды был подписан и Китсу отдали ключи, тот вручил один комплект Артёму. Артём не переехал туда сразу, и ещё пару месяцев продолжал жить отдельно, но чем больше времени они проводили вместе, тем меньше хотелось расставаться и тем сильнее было ощущение, что им вдвоём на редкость комфортно. Они на самом деле были словно нашедшими друг друга близнецами, родственными душами; у них совпадало всё, от глобальных вещей вроде отношения к работе, друзьям, деньгам и сексу до смешных мелочей. Слегка окрашенная снобизмом любовь к хорошему эспрессо была лишь одной из таких мелочей — хотя Артём понятия не имел, что такое подлинный кофейный снобизм, пока не познакомился с тёткой Китса. Совпадений было множество: старый рок (правда, Китс больше любил британский, а Артём — американский), переходящая в занудство любовь к порядку в доме, долгое валяние в постели по выходным… Кое-что они перенимали друг у друга: Артём, всегда пользовавшийся готовой пеной для бритья, которая выдавливалась из баллона по нажатию, буквально с одного раза пристрастился к специальному мылу, которое надо помазком взбивать в густую пену — как предпочитал Китс; а Артём подсадил его на утренние пробежки, так что Китс сократил отведённое на тренажёрный зал время на три часа в неделю и через пару месяцев уже сам расталкивал не желающего просыпаться Артёма и тащил на улицу… Пересказывать всю историю Захару Артём не стал, и без того было понятно: случайное знакомство, потом секс, потом отношения, потом… — Я всё понимаю, встретились, — заговорил Захар, — но как… как у вас до свадьбы дело дошло? — Быстро, — усмехнулся Артём. — Китс предложил. Он тогда часто ездил к себе, и чтобы с визами каждый раз не мучиться, решил… ну… оформить отношения… Мы думали, что он скоро вернётся в Лондон, а получилось всё наоборот. Потом я решил учиться там и… На самом деле всё не так, — Артём тряхнул головой. — Я согласился не ради вида на жительство. Китс — хороший человек, он мне нравится... Мне с ним очень повезло. Я не сразу согласился. Это всё-таки слишком. Ты, наверное, понимаешь… Но надо было решать быстро: Китс как раз ехал в ЮАР. Он там когда-то работал, помогал с реорганизацией компаний из-за BEE [1], и решил съездить в отпуск, встретиться со старыми знакомыми. Там странно, конечно, в Претории. Белые живут в такой… зоне… Вроде гетто, за колючей проволокой, ограда под напряжением. Один знакомый Китса сказал, что он за забором не был ни разу после отмены апартеида. Он выезжает — до аэропорта добраться, к примеру, но из машины за оградой ни разу не выходил и не собирается. Не очень романтичное место. Правда. И свадьбы как таковой не было. Друзья поздравили, конечно, а так… просто зарегистрировались и получили бумажку. Потом, через полгода где-то, собрали родственников в Лондоне, устроили небольшой праздник. — И твои родственники были? — Мои? Нет. Мои тогда не знали даже. — А теперь знают? Артём свёл брови: — Знают. Захар даже не стал уточнять, как они такие известия восприняли. — Почему ты его зовёшь Китс? — спросил Захар. — Родственники и друзья все так называют. У него второе имя Кристиан, а Китс… Это даже не сокращение. Не знаю, вроде прозвища. Захар отвернулся. Он смотрел вперёд, на грустно улыбающиеся статуи львов. — Хорошее место. — Я подумал, что оно подходит… для разговора. — Знаешь, — Захар посмотрел ему в глаза, — я так много хотел сказать. Давно хотел, несколько лет. И вчера хотел, и даже сегодня, когда звонил, а теперь я сижу тут и не знаю, что сказать, потому что… Я не знаю почему, — он покачал головой. — Ничего не осталось. Снизу опять донёсся ровный и гулкий, как биение сердца, стук. Артём не отвечал. Тяжесть момента и всего того, что оставалось между ними невысказанным, давила на плечи. — Ты счастлив с ним? — спросил Захар. — Да, — Артём ответил, не задумываясь. — Есть кто-то, с кем счастлив ты? — Нет. Разве что работа. — Захар пару секунд подумал, а потом добавил: — Я как отец. Тебе, наверное, неохота про него слушать, но я говорил, помнишь, он однолюб. И меня он носом всегда в это тыкал, что вот, у тебя сегодня Маша, завтра Наташа. Говорил, что у меня другой характер… Но на самом деле такой же. Я… Понятно, что у меня много кто был. И сейчас есть, но это всё не то. Любил я только тебя и люблю до сих пор. Для Артёма это прозвучало как обвинение, горькое и выстраданное. Ему самому стало больно, горько, стыдно, плохо. Он поднялся на ноги: — И что я должен с этим делать? Захар с какой-то тёплой, обезоруживающей улыбкой покачал головой: — Ничего. Если тебе всё равно, ты просто забудешь, и всё. — Ты знаешь, что не всё равно! — Артём произнёс это на тон громче, едва не срываясь на крик от собственной беспомощности перед тем, что происходило сейчас между ними, и перед тем, что возвращалось. Когда Захар трахал его — не в тот первый раз, когда Захар был сзади, тогда его просто трясло от чего-то слишком похожего на рыдания, только сухого, немого, без слёз, и он не был способен вообще ни о чём думать, — а в другой, когда Китс держал его за руки и был где-то за спиной или сбоку, а Захар широко разводил руками его колени и загонял член ему в податливую, хлюпающую спермой Китса задницу; в тот самый раз они смотрели друг другу в глаза. Захар смотрел так, как больше никто и никогда, со страстью, с болью и с затаённым счастьем. Артём не мог знать, что было во взгляде у него самого, наверное, то же полубезумное, ненасытимое чувство, отчаяние и восторг. Он понял вдруг, что не чувствует Китса. Того будто бы не было рядом. Были только они с Захаром, и они занимались любовью. Вдвоём. Захар отпустил потом его колени, словно одновременно с Артёмом осознал происходящее — вернее, происходящее в их воображении, — обнял, замер внутри и начал целовать. Артём изо всех сил старался думать о Китсе, цеплялся за него пальцами, тянулся к нему, но понимал, что всё бесполезно. Китса в той странной, существовавшей лишь несколько мгновений реальности не было с ним, и Артём злился на него, почти ненавидел за то, что он оставил его, бросил умирать от тоскливой и щемящей боли в руках Захара. Артём носком ботинка перекатывал белые камушки гравия из стороны в сторону. Захар сидел позади и смотрел на него. Артём чувствовал этот взгляд, и по спине бежали мурашки. — Я люблю его, — сказал Артём, не поворачиваясь. Это надо было повторять, как мантру, чтобы не растерять последнюю веру. — И ничего не хочу менять. — Зачем тогда ты согласился сюда прийти? Зачем предложил секс? — Ты попросил прийти, я пришёл. Я должен тебе разговор… и вообще много всего. Я помню, что обещал, — Артём так и не решался повернуться. — Я обещал, что не брошу тебя и не уеду один, а потом запаниковал и… — Ты, типа, так со своими долгами расплатился? — спросил за его спиной Захар. — Ничего такого я не имел в виду! — резко отреагировал Артём. — Это просто секс. Я хотел тебя, Китсу ты тоже понравился… — Это у вас… ну, нормально? Приглашать третьего? Артём покачал головой: — Нет, я же говорил. Я обычно отказываюсь, но иногда это бывает… заманчиво, — Артём осмотрелся и, заговорив тише, вернулся на скамейку. — Это лучше, чем тайком трахаться с кем-то, конечно, при условии, что другой к этому нормально относится. Ты бы вот не согласился… — Да, я бы не согласился, чтобы моего парня у меня на глазах трахал кто-то ещё! — заявил Захар, бледнея от ревности под загаром. — И Китс бы тоже не согласился, если бы тебя любил. И ты бы не согласился, если бы любил его. — Я что-то путаю, или это не ты был с нами в прошлую пятницу? — вопросительно усмехнулся Артём. — У меня не было выбора, — ответил Захар и добавил: — Ты никогда не оставляешь мне выбора. Артём прикусил губу, пару секунд подумал, а потом произнёс: — Давай на этом разойдёмся. У каждого своя жизнь. Ты хотел поговорить, но всё это уже закончилось и сейчас не имеет никакого смысла. Я не могу понять, чего ты хочешь от меня. — По-моему, всё понятно: я хочу тебя. Артём приподнял брови: — Вот так просто. — Да, вот так. И я не злюсь на тебя за то, что ты тогда уехал. Я… Я слишком поздно это понял. Я бы тоже, наверное, сбежал на твоём месте. Виноват во всём я: и в том, что ты попал в больницу, и в том, что ты меня бросил. Я должен был что-то сделать, а я сидел и ждал, когда всё устроится само собой. Ну, или придёт кто-то и всё за меня устроит. У нас было… я даже не знаю, как сказать… У нас, между нами, было что-то такое, что мало у кого бывает, я знаю… А я всё проебал, — Захар опустил голову и уставился на свои руки, на пальцы, разглаживающие и без того ровный край манжета. — Ты ведь меня ждал, очень долго, до последнего, и когда ты написал, ты ведь, наверное, думал, что я скажу тебе что-то. Давай уедем вместе или давай уезжай пока один, тут опасно, я закончу учёбу и приеду к тебе… Господи, чего проще было сказать вот это?! Но я ничего, ни единого слова тебе не сказал, я… — Хватит! — Артём снова поднялся на ноги. Ему казалось, что он вернулся на четыре года назад. Всё это было так живо до сих пор и так больно. Обоюдное предательство, вот как это называлось. — Не надо про это… Он услышал, как дрожит и надламывается голос. Захар тоже это слышал. — Я хочу, чтобы ты знал. Я больше всего на свете жалею о том, что ничего не сделал. Я только ныл, просил не уезжать и… — Захар отрывисто, горько рассмеялся. — Я говорил, что люблю тебя. Но можно сказать это миллион раз, и это всё равно ничего не изменит, если не… — Я сказал, хватит! — Артём сдавил кончиками пальцев переносицу: в носу и в глазах щипало. Это был далеко не самый тяжёлый и страшный момент в его жизни, но в сердце растравилась до сих пор не зажившая рана, и Артём боялся, что сейчас на глаза навернутся слёзы. Их ещё не было, но он уже их стыдился, злился на себя за эмоциональность и уязвимость, и от этого вставший в горле комок только набухал и становился тяжелее и острее. Захар вскочил со скамейки, видимо, поняв наконец по голосу, что Артёму сейчас плохо. — Да, я… Прости, — он пытался заглянуть Артёму в лицо, а тот отворачивался. — Прости, я не думал… То есть… — Отстань, а? — огрызнулся Артём, отталкивая Захара рукой. — Я не хотел… — Захар вдруг обхватил его за плечи сзади. Артём вздрогнул, но ничего не сказал. Если их тут и видели, ему было всё равно, но вот Захар… Захар обнимал его среди бела дня. — Ну чего ты? — шептал он на ухо. — Прости меня, ладно? Я не думал, что ты… вот так… — Это не из-за тебя, не радуйся! — Артём провёл пальцами под глазами, хотя слёз там не было. — Я просто… Я с того дня толком не спал, сначала не мог уснуть, а потом… — Артём вздохнул. — Значит, из-за меня, — Захар сжал руки и тихонько потряс Артёма. Артём невольно улыбнулся, услышав робкое, забавное удовлетворение в голосе Захара. Не хватало теперь начать смеяться. То, что вдруг нахлынуло на него две минуты назад, прошло тоже внезапно, оставив после себя светлую, будто бы очищенную лёгкость. Артём успокаивал себя тем, что такой всплеск чувств ни о чём не говорит: люди не плачут, когда теряют работу, зато могут прослезиться от просмотра какой-нибудь дурацкой слезовыжимательной мелодрамы. Это была как раз дурацкая мелодрама. — Я не про то начал, — снова заговорил Захар. — Хотя нужно, чтобы ты и это знал тоже. Я хотел сказать, что… Блядь, как глупо делать сейчас такие предложения! Я хочу, чтобы ты вернулся, — выдохнул Захар. — Ты мне уже отказал, ты не хочешь ничего менять, но я-то ничего не могу с собой поделать. Я не могу себе приказать… И ты тоже не можешь мне приказать. Захар сильнее сжал рванувшегося из его рук Артёма. Тот посмотрел в сторону машины, где дремал водитель, потом в сторону ворот: никто за ними не наблюдал, — и замер. — Захар, я уезжаю через два дня. — Куда? — Домой. Я не живу здесь, я приехал на неделю. А то мы с Китсом только в выходные видимся. И то не каждые. — То есть… — Захар отпустил его. — В Лондон? — Да, я там учусь и работаю, — Артём коротко взглянул на вставшего рядом Захара: тот смотрел куда-то вперёд, словно что-то просчитывал в уме. — Там… как это по-русски… visiting school… То есть, я не постоянно там учусь, а могу оплачивать отдельные… вроде как семинары по своему выбору. У меня скоро начинается летний. Захар пожал плечами: — Но он ведь закончится. — Да, закончится, — кивнул Артём, который не знал, что ещё нужно сказать Захару, чтобы тот наконец понял. — Но я останусь там. У меня работа. С сентября я записался на подготовку к Professional Practice, это экзамен, финальный, после которого я могу самостоятельно работать архитектором. Архитектором в Великобритании. — Он опять не увидел настоящего, окончательного понимания во взгляде Захара. — Я живу там и не собираюсь возвращаться. Под ногами опять запульсировало, словно что-то рвалось и проталкивалось к ним из глубины.***
Вторую половину дня Артём просидел дома с книгами и учебниками, но можно сказать что безрезультатно. Он, как и два предыдущих дня, думал о Захаре. Не стоило с ним встречаться, и он презирал себя за это: за слабость, за неспособность справиться с эмоциями и противостоять притяжению. Странно, но это грызущее, неумолимое чувство теряло свою власть над ним, когда он видел Захара. При нём он мог контролировать себя и говорить разумные и правильные вещи, но стоило расстаться, как его вновь одолевала эта проклятая тоска, настоящая ломка. Артём пошёл на кухню сделать кофе, но передумал. Обычно его это успокаивало: и церемония с отмеркой зёрен, помолом, пересыпанием, и сам напиток — он как будто вселял уверенность, что всё будет хорошо, ты справишься и найдёшь выход; но вместе с уверенностью приходило и возбуждение… А вот этого Артёму и так хватало, нервы уже который день были натянуты до звона. Ему бы сейчас зелёного чая, молока с мёдом или горячего шоколада. Или хотя бы латте. Вне дома, особенно, если приходилось брать кофе в автомате, он покупал обычно его. В латте молоко, действительно, маскировало огрехи и жарки, и приготовления, да и самих зёрен тоже. Артём заглянул в холодильник: молока было мало, на донышке бутылки, и, насколько Артём помнил, эта бутылка стояла тут чуть ли не неделю. Он прикинул, не нужно ли купить ещё чего, надел кроссовки и вышел из квартиры. Кофе можно было взять в ресторане на первом этаже — можно было даже никуда не выходить, его бы принесли в квартиру, но Артёму захотелось выйти наружу. Тем более что браслет на руке показывал, что норма по ходьбе на день пока не выполнена. Артём дошёл до Москвы-реки, потом вернулся обратно и полтора часа кружил по окрестным улицам, пока, устав от духоты, не вернулся домой с недопитым латте и лёгким пакетом с продуктами. Ему — на него, как и на Китса, такое время от времени находило — захотелось что-нибудь приготовить самому. Он оставил стейки из форели на столе, а сам выплеснул холодные остатки латте в мойку. В гостиной Артём с ногами забрался на диван и взял со стола чёрную ручку. Картон у стаканчика был хороший, без глянцевитости, и линии получались чёткие и тонкие. Артём рисовал по памяти, но силуэт Кремля, как его ни нарисуй, был настолько уникальным, что точность была неважна. Самым трудным было учесть форму стакана — перевёрнутый усечённый конус — и провести линии с учетом расширяющегося кверху «листа». Но опыт у него уже был. И это точно успокаивало. Изрисовав половину стакана, Артём пошёл на кухню готовить стейки. Китс, когда вернулся с работы, удивился внезапному порыву, но тут же забыл про рыбу, увидев на подоконнике недоразрисованный стаканчик. — Сегодня сделал? — Да, — Артём перекладывал куски рыбы на тарелки. — Москвы до сих пор не было. — Тут еще есть пустое место. Что хочешь нарисовать? — Не знаю, не думал ещё. Наверное, Останкинскую башню и Москва-Сити. Когда подлетаешь на самолёте, видно только их. Если рисовать именно скайлайн, то должны быть они. — Я их не видел, когда подлетал. Ни один раз. — Ни разу, — Артём, автоматически поправив Китса, поставил тарелки на стол. — Ты сидишь с ноутбуком и поэтому ничего не видишь. — У меня есть для этого стакана место, — садясь на стул, сообщил Китс. Артём поднял глаза: на одной из полок стояло уже с несколько стаканчиков из-под кофе. Китс их собирал. Самый первый, который Артём нарисовал во время скучнейшего занятия в «AA School», не сохранился. Артём вполуха слушал и рисовал на стакане то, что было видно из окна: крыши, карнизы, высокую башню церкви святого Жиля, чёткую, графичную, словно специально созданную для того, чтобы её рисовали. Масштаб он тогда выбрал не очень удачный, и рисунок быстро сомкнулся, обойдя по кругу весь стаканчик. Артём за одним из зданий, просто для узнаваемости, пририсовал Биг Бэн. Стакан после занятия улетел в мусорную корзину, но через несколько дней Артём дома по памяти нарисовал примерно то же самое на другом стакане, добавив ещё достопримечательностей, и показал по «Скайпу» Китсу. Тот попросил не выкидывать и оставить стакан для него. Потом Артём рисовал ещё скайлайны: Нью-Йорк, Франкфурт, Токио, Чикаго, Бостон, Женева, Стамбул — почти каждый город, в котором бывал с Китсом, а тот эти стаканчики собирал. Ему нравилось то, что Артём умел рисовать — и на кофейных стаканах, и вообще, он даже говорил, что Артёму нужно заниматься именно этим, а не проектированием. Артём, разумеется, не соглашался. Так, как он, рисовал любой архитектор; он вовсе не был талантлив, как утверждал Китс, он был всего лишь техничен. А в момент изобретения фотографии и, тем более, компьютерной графики необходимость рисовать реалистично перестала быть востребованной. Наверное, появись сейчас второй Рафаэль, он никого бы не смог заинтересовать своим слишком классическим творчеством; всё, что его ждало бы сейчас, это изготовление парадных портретов президентов и королей. В музеях же выставлялось и критиками превозносилось совершенно другое искусство, нестандартное, авангардное, стремившееся выразить невыразимое. Но Китс устроил свой «музей», где собирал частную коллекцию кофейных стаканов. Это было трогательно почти до слёз — как многое из того, что делал Китс. Артём любил его, но всегда чувствовал себя немного виноватым потому, что видел: Китс любит его сильнее. — Ты выходил сегодня из квартиры? — спросил Китс. — Да, я же встречался с заказчицей. Которая дом перестраивает. — Да, ты говорил, я вспомнил. И как? — С ней будет тяжело работать. — Я советовал тебе отказаться. Артём кивнул: — Помню, но я пока не могу выбирать. Китс действительно советовал не брать русских клиентов, чтобы не заработать репутацию «русского для русских». После этого получить заказы у кого-то другого будет тяжело, да и состоятельные русские тоже пренебрежительно отвернутся от того, кто работает исключительно на диаспору. Но как только в архитектурной мастерской появилась Лола, Артёма сразу же попросили присоединиться к проекту, сказали, что ему легче будет найти с ней общий язык и вообще понять, чего она хочет. — Я просто нарисую ей несколько форэскизов. Как сам считаю нужным, без её указаний, — продолжил Артём. — Обсуждать с ней концепцию бесполезно, она не в состоянии ничего внятно объяснить. Лепечет что-то про authentic look, но когда ей предлагали сохранить… Слушай, Китс, я не хочу про это, — отмахнулся Артём. — Она мне сегодня час рассказывала, какое у неё видение, а потом ещё час меня пытала… — Пытала? — Ну, расспрашивала, чаем поила. У неё такая домработница, я бы на месте её мужа отправил Лолу обратно рекламировать шампунь, и женился бы на этой Татьяне. Нормальная, приятная женщина. А ещё, — без всякого перехода торопливо добавил Артём, — я встречался сегодня с Захаром. — Да? — насторожился Китс. — Зачем? — Поговорить. Мы с ним учились в одном университете, много общих знакомых, — сам не зная зачем, соврал Артём: они с Захаром ни про одного знакомого не вспомнили. — Ну и вообще… Много лет не виделись. — Артьом, — начал Китс. Уже по одному тому, как он немного неправильно, дрогнувшим голосом произнёс его имя, можно было понять, что Китс собирался сказать что-то важное и неприятное. — Этот Захар… По описанию не похоже, но это он был твой партнёр на пять лет? — Нет, не он. Тот человек… он умер. Давно. Я не обманывал тебя, — Артём посмотрел на лежавший перед ним стейк и подумал, что не сможет проглотить сейчас ни кусочка. — Это важно? — Нет. Я только думал… Ты хочешь опять… to have a threesome? Обычно, такая у них была договорённость, Артём проговаривал по-русски те слова, которых Китс не знал (когда они говорили по-английски, подсказывать правильный вариант должен был Китс), но сейчас он этого не сделал. Эти простые и понятные слова оглушили его. Артём мог бы сказать Китсу, что нет, он ничего такого не хотел — Захар ведь всё равно сказал, что не согласится, потому что не желает больше видеть, как его трахает другой, а для него самого это было слишком тяжело, выворачивающе больно,— но он всё равно по-глупому надеялся, что это возможно. Он вспоминал то утро, когда его начал будить Китс, а потом к нему присоединился Захар, и они вдвоём тормошили его и вытаскивали из-под одеяла. Артёму казалось, что это был один из самых счастливых, светлых, сладких до приторности, до глянцевой карамельной гладкости моментов его жизни. Такой тёплый и прекрасный, что перетекал в расслабленное физическое блаженство… Артём тогда наполовину спал, и на какое-то время в этом мягком, светлом полусне по-настоящему забылся, не думал о том, возможно такое в действительности или нет: он думал о том, что хотел бы оставить всё так навсегда, чтобы оба были рядом с ним. Поэтому, даже несмотря на то, что Захар отказался, Артём ответил неопределенно: — Может, когда-нибудь… при случае… — Я хочу тебе сказать, — Китс смотрел на него решительно, даже требовательно, — что не нужно так делать. Прости меня, у нас есть договор, я пользовался нашим условием много раз, и это несправедливо, что ты пользовался только два раза, а я тебе сразу запрещаю. Я бы не хотел, чтобы ты с ним встречался и чтобы был секс. Найди другого. Артём опустил глаза: — Никаких проблем. Мы оба имеем право отказаться. — Я не запрещаю тебе навсегда, — просительно, виновато продолжал Китс. — Это только касается Захара. Ты можешь найти любого, кого хочешь. — В чём дело, Китс? Китс положил ладони на стол по обе стороны от тарелки, очень ровно и симметрично. — Сложно объяснить… Но когда у нас был секс, вы так смотрели друг на друга. Иногда я чувствовал, как будто меня там не было. Потом всё было хорошо, а потом опять… как будто вас только двое. Артём сглотнул: — Прости меня. Я ошибся, мне не надо было его приглашать. Не стоит приглашать тех, с кем были отношения раньше, — Артём понимал, что говорит слишком быстро, выдаёт волнение, выдаёт всю правду о себе и Захаре, но слова не слушались его и бежали вперёд. — У вас были отношения? — Можно сказать и так, но это было… недолго. — Почему вы расстались? — Он считал себя натуралом, а мне это… упёрлось. Такое положение вещей, я имею в виду. Я устал от этого. — Ты правильно сделал, что разорвал с ним. Это вопрос уважения. __________ [1] Black Economic Empowerment (BEE) — экономическая программа, принятая в ЮАР после отмены апартеида, среди прочего обязавшая компании иметь среди собственников (акционеров) определённый процент чернокожих.