Кай

Её глаза бликуют остро в неполной полутьме, сигаретный дым сочится изо рта белым. Сколько уже ты приходил сюда? Сколько раз ты без объяснений сбегал в её тихий затхлый мирок? Она ничего у тебя не просит, ничего от тебя не ждет, и складывается впечатление, что порой ей глубоко похуй на все твое существо. Ты даже не знаешь её настоящего имени. Номер телефона и адрес — это все, что она смогла тебе доверить, кроме километров разговоров и тонн объятий. И ничто не успокаивает тебя лучше, чем её маленькая ладошка, тихо ложащаяся на плечо, ничто не снимает тебя с грани так легко, как её серьезный взгляд. — Герда? — зовешь ты тоскливо и так жалобно, что её губы, даже обнимая сигаретный фильтр, кривятся в усмешке. Ты почти не видишь в этих гребанных потемках, но окно, лишенное всякого подобия штор, подсвечивает ее фарфорово-бледное лицо, мазками полутонов намечая самые крупные черты. Из форточки по голым ступням мажет сквозняком, пахнущим летом и дождем. Рдеют огрызки заката за стеклом у линии горизонта. Она молчит и смотрит на него погруженным во тьму долгим взглядом. — Герда. Её молчание убийственно, вы меряетесь силой, и ты уже сдал позиции. Тебе так важно не проиграть, не переступить через себя. А она? А она отчаянная, соскальзывает с подоконника тягуче, скрипит рассохшееся дерево. Её объятия крепкие, откуда только берется сила в этих веточках-руках. Пальцы давят тебе на плечи, и запах дыма щекочет ноздри. — Снова нутро болит, а, Глеб? Этот голос заставляет сжаться душой и упрямо вытянуть в нитку губы. Почему она одна видит тебя насквозь? — Ты не приходишь ко мне, когда все хорошо. Я твоя единственная жилетка. А начиналось все не так многообещающе. *** — Мне обязательно тащиться на этот богемный высер? Наташа бросает на кровать очередное платье, глядит на Фару строго, но непоседливые чертята пляшут в ее красивых глазах. Она подходит к нему, текуче и плавно, обнимает за шею, трогательно тычась носиком в плечо. — Глеб, там будет не так уж и плохо, я уверена. Фара скашивает глаза, заглядывает в лицо своей дорогой. Весь он безмолвно сочится едким сарказмом. — Ой, брось, — отстраняется девушка, снова принимаясь за свой гардероб, — в конце концов, я обещала, получится невежливо. Голубин фыркает, обозначая свое недовольство, но уступает, начиная рыться в залежах футболок. Выставка фотохудожников, ну надо же, куда занесло. Выглядеть придется соответствующе. Наверняка припрутся модные Наташины знакомые, что больше своей жизни любят посплетничать да пообсуждать. Глеб вздохнул бы еще раз, но мысли его метнулись в другую сторону, и, в целом, выставка — это не спуск в преисподнюю. *** Шампанское в бокале розовело и переливалось пузырьками. Наблюдать за тем, как они погибают на поверхности алкоголя, было куда интереснее, чем смотреть на то, что творилось в просторном белом зале новомодной галереи. Глеб скучающе снова скользнул взглядом по всей этой элите. Модные бабенки с подправленными личиками и тоннами косметики. Красиво, но пластиковое послевкусие оседает на стенках разума, который с трудом понимает все это. Тонкие мальчики, андеграундные до мозга костей, в нарочито затертых свитшотах и дорогих ботинках. Мужчины попредставительнее в костюмчиках с иголочки. И пара «оппозиционеров» — нечёсаных бородатых мужиков — в рубахах, сохранившихся со времен хиппи. Больше ничего и никого примечательного. Голубину откровенно скучалось. Он пересмотрел все фотки, развешанные по стенам, и потерял Наташу в куче её многочисленных знакомых, которые роняли комплименты в её адрес, как плаксивый ребенок слезы. Фару чуть ли не мутило от их неприкрытой лести, и он оставил девушку на растерзание этим словоохотливым ребятам, пока поток их красноречия не обрушился и на его голову. Фараон покрутился, выискивая нежно-голубой сарафан в толпе лоска, выцепил его взглядом, ласково улыбнулся обернувшейся Нате и кивнул, мол, за меня не переживай. Она состроила щенячьи глазки и снова окунулась в беседу. Глеб же, допив приторное, отдающее духами шампанское, пристроил пустой бокал и пошел в обход в сотый раз. Черно-белые лица, фигуры сливались в монохромный калейдоскоп. Однотипно, неинтересно, сколько можно? Маленькие лавочки, обитые нарочито пафосным темно-синим бархатом манили просто невыносимо, и Глеб устало плюхнулся на свободную мебель, вытянув худые ноги, мало беспокоясь о том, как это смотрится со стороны. В этой части галереи народу было чуть меньше, а работы — чуть лучше. Наверное, поэтому вся толпа сместилась левее, к абсолютно бездарным фэшен-фоткам, очистив пространство здесь. Около Глеба щебетали две тамблер-герл, активно щелкая в телефонах, прохаживался худой высокий мужчина, одетый удивительно скромно, но со вкусом. Фара мог только примерно прикидывать, какое состояние стоят его лаконичные запонки, примостившиеся на крахмально-крепких манжетах. Этот мужчина неспешно разговаривал с молодой еще женщиной в по-цыгански пестрой юбке. Судя по всему, она и была автором экспозиции, отличающейся хоть каким-то мало-мальски приятным стилем. Перестав наблюдать за прохаживающейся парой, Голубин покрутил головой в поисках чего-нибудь интересненького. И он это нашел. В зал вошла девушка. Она шла медленно, цепко вглядываясь в работы, пока не остановилась напротив одной. Выглядела девчонка несуразно. Возможно, на улице Фара не обратил бы на неё никакого внимания. Скорее всего, так бы и было. Но в блестевшем всеми проявлениями людских потребительских слабостей зале она смотрелась гротескно. Она выглядела насмешкой, брошенной лже-богеме. Тускло-синие джинсы пузырились вытянутой тканью на её коленях, а стертые подошвы кед были пыльны. Черная байка с истертыми пятнами на локтях, торчащая из-под нее рубашка в клеточку. И прическа «а-ля воронье гнездо». Глеб наблюдал за ней даже с некой долей сочувствия. — Герда, солнышко, я так рада тебя видеть! — женщина в цыганской юбке оказалась рядом с девчонкой как-то совсем неожиданно. Фара фыркнул. Герда, где же ты потеряла своего Кая? Или у тебя его и не было, замарашка? — Здравствуй, Софья. Дама порывисто обняла девчонку, ласково гладя по голове. — Твои работы самые лучшие, Соня. Без лишнего притворства, — Герда мягко держала руку женщины в своей ладони, — прости, что не прихватила цветов. Софья замахала свободной рукой. Глеб подумал, что счел бы слова этой странной девчонки лестью, если бы работы Сони не были действительно самыми гармоничными из всего, что здесь понавешали. — И ты все-таки взяла этот портрет, — Герда махнула лохматой головой в сторону работы, напротив которой она и остановилась. Фара перевел взгляд на полотно, с удивлением обнаруживая, что девушка, изображенная на нем, и есть эта самая Герда. Только облагороженная, прилизанная, похожая на даму с холстов художников Ренессанса. — Он — жемчужина моей экспозиции. И да, я знаю, что тебе он не нравится. Только не пойму, почему? Изящная ладошка легла поверх его плеча, рядом на синий бархат опустилась его Наташа. — На кого ты так засмотрелся? — смешливо спросила она, чмокая его в щеку. Смешливо и слишком громко. Потому что Герда, стоявшая к ним полуоборотом, среагировала на звонкий голосок Наты и, отвлекшись от разглагольствований Софьи, уставилась на него. Лицо её, белое, с грубовато вылепленными чертами, было спокойно, как и взгляд. Она смотрела на Глеба просто, абсолютно чисто, не оценивая, но и не мертвенно-безразлично, как люди из толпы в метро. Сколько уже Фара не сталкивался с тем, чтобы на него смотрели так. Смотрели будто в самую суть, сквозь все то наносное, что налепливала сверху жизнь. — Эй, — Наташа нетерпеливо дернула его за рукав, — что такое? — Задумался. Герда ухмыльнулась, поймав его метнувшийся в сторону взгляд, и снова отвернулась к Софье. Фара подумал, что никакой Кай не выдержит эту девчонку, каждый жест которой будто обточен, как галька на морском берегу.